А. И. Абрамов Одной из особенностей философской культуры России конца XIX xx в был повышенный интерес к различным школам западноевропейского кантианского и неокантианского движения. Призыв Отто Либмана назад к
Скачать 364.78 Kb.
|
| О РУССКОМ КАНТИАНСТВЕ И НЕОКАНТИАНСТВЕ В ЖУРНАЛЕ “ЛОГОС” А. И. Абрамов Одной из особенностей философской культуры России конца XIX — XX в. был повышенный интерес к различным школам западноевропейского кантианского и неокантианского движения. Призыв Отто Либмана “назад к Канту” был услышан очень широким кругом русских мыслителей: от профессора философии Киевской духовной академии П. И. Линицкого до московского поэта-символиста Андрея Белого. С формальной стороны интерес к кантианству и неокантианству проявился в активизации изданий переводов сочинений самого Канта, а также сочинений мыслителей различных школ западноевропейского неокантианства. Содержательной стороной ” этого процесса было то, что почти все направления русской философской мысли выразили свое положительное или отрицательное отношение к кантианству. Критически-заинтересованное отношение к Канту в “Кризисе западной философии” В. С. Соловьева вылилось в негативно-критическое непонимание кантианской проблематики у Н. Ф. Федорова. Конструктивное усвоение отдельных положений кантианской философии происходило даже в среде таких последовательных приверженцев гегельянства, как Б. Н. Чичерин, Н. Г. Дебольский, П. А. Бакунин. Очень многие основоположения кантовского критицизма в значительной мере “осложнили” (по выражению В. В. Зеньковского) философские построения русских неолейбницианцев (А. А. Козлова, С. А. Аскольдова, Л. М. Лопатина), которые являли собой различные формы русского персонализма. Большой интерес к кантовской философии проявило также русское духовно-академическое философствование. Целый ряд русских мыслителей начала XX в. (А. И. Введенский, И. И. Лапшин, Г. И. Челпанов, С. И. Гессен, Г. Д. Гурвич, Б. В. Яковенко, Ф. А. Степун) историки русской философии прямо и непосредственно относят к неокантианству. На самом же деле такой ряд можно выстроить лишь условно и только с определенными оговорками. Необходимо учитывать двойной смысл термина “неокантианство”. С одной стороны, неокантианством можно называть философские учения, обращающиеся в XX в. к системе немецкого мыслителя XVIII в. С другой стороны, неокантианством правомерно почитать следование философским принципам одной из основных немецких школ неокантианства (баденской и марбургской). С таким уточнением многих из вышеперечисленных русских неокантианцев можно считать просто кантианцами, т. е. последователями и продолжателями философского учения Канта. Одним из таких русских “неокантианцев” был профессор Санкт-Петербургского университета А. И. Введенский. В формировании его философского миросозерцания кантианство сыграло; решающую роль. Уже в магистерской диссертации “Опыт построения теории материи на принципах критической философии” (СПб, 1888) ориентация на философское учение Канта была зафиксирована в специальной главе “Принципы критической философии”. Популярные в России начала XX в. баденская и марбургская школы неокантианства на Введенского не оказали существенного влияния, хотя в вопросе об истолковании состава познания он иногда высказывал определенное согласие с точкой зрения Г. Когена. В своей магистерской диссертации Введенский в целом не выходил из рамок чистого кантианства, но проявил самостоятельность в оценке основ критической гносеологии и критической метафизики. Особенно четко и ясно метафизические принципы были развиты также в одной из ранних работ Введенского “О пределах и признаках одушевления”: русский мыслитель настаивал на существовании особого “метафизического чувства” как особого органа познания, почти отождествляемого с нравственным чувством. Влияние “Критики практического разума” здесь было очевидным. “Посредством изучения постулатов нравственного чувства возможны прочные решения метафизических задач” (5, с. 93) вплоть до построения метафизических систем. Несомненность критической философии для Введенского была обусловлена несомненностью существования самого знания. В “Опыте построения теории материи...” был “установлен”, по выражению русского мыслителя, “основной закон сознания”. Основанием этому закону служила принципиальная нерасторжимость “а” и “не-я”, которые друг без друга пусты. “Иначе говоря, знание о своем я, или сознание, состоит именно в признании или понимании чего-либо (ощущений) своим не-я... это есть закон, которому подчинено сознание” (3, с. 52). В своих более поздних работах “Логика, как часть теории познания” (Пг., 1922) и “Психология без всякой метафизики” (СПб., 1914) Введенский ввел в “основной закон сознания” логический принцип противоречия, так как он является вполне естественным для “наших представлений” и нормативным для “нашего мышления”. С этого времени Введенский стал называть свое учение не критической философией, а логицизмом. Введение логицизма понадобилось ему для дополнительного обоснования истинности философского учения Канта. Специально комплекс этих проблем был рассмотрен философом в статье “Новое и легкое доказательство философского критицизма”, опубликованной в “Журнале Министерства Народного Просвещения” (1909). Важные мысли для понимания философского миросозерцания Введенского можно найти также в статьях “О свободе воли” и “Спор о свободе воли перед судом критической философии” (Философские очерки. Прага, 1924). Еще в “Опыте построения теории материи” Введенский высказал мысль о том, что мы не можем оставаться в мире явлений и что именно философия способна вывести нас за пределы явлений. В этюде “О свободе воли” мыслитель уточняет и развивает это положение: “Разница моего изложения с изложением Канта в том, что я исхожу из упущенного Кантом предположения, что существует... не только представление о времени у нас, но существует и время само по себе” (4, с. 98). Критическая философия Введенского, преобразованная им в логицизм, допускала три уровня познания: априорное (несомненное) знание, апостериорное знание и постижение посредством веры. В статье “О видах веры в ее отношении к знанию” приверженец кантианской философии трактовал веру как “состояние, исключающее сомнение иначе, чем это делается при знании” (4, с. 209). Это положение не вполне согласовывалось с духом кантианской философии, хотя и кенигсбергский мыслитель оставлял для веры достаточно широкую сферу функционирования, но, разумеется, в границах, допускаемых теоретическим разумом. Конечные выводы критической философии, или логицизма, Введенского сводятся к тому, что за узкой сферой априорного знания простирается широкая область апостериорного нерационализируемого знания, что вера в бессмертие и бытие Бога необязательна с точки зрения “критицизма”, но никогда не исчезнет, что анеистическая точка зрения возможна, но наука ей ничем помочь не может. В. В. Зеньковский в “Истории русской философии” раздел о А. И. Введенском завершает следующим выводом: “Есть странная слепота в такой редакции критицизма: если бы для Введенского был бы закрыт “широкий простор” всего, что, с узкой точки зрения критицизма, “иррационально”, тогда было бы понятно, что он не видит недостаточности критицизма для истолкования познавательного творчества человека. Но если в нем так силен “голос сердца”, если “постулаты морального сознания” раскрывают такой “широкий простор” перед ним, то поистине надо быть слепым, чтобы не усомниться в правильности позиции “критицизма” (6, с. 325). Среди русских “неокантианцев” Введенский был, пожалуй, единственным, кто до конца остался приверженцем философского учения Канта. В творчестве же таких мыслителей, как И. И. Лапшин, Г. И. Челпанов, Андрей Белый, интерес к Канту и неокантианству был лишь этапом в эволюции их философских взглядов. Докторская диссертация И. И. Лапшина “Законы мышления и формы познания” (СПб., 1906) является почти единственным источником для характеристики кантианского периода в творчестве этого мыслителя. Будучи учеником А. И. Введенского, Лапшин не разделял увлечений последнего метафизическими построениями, и его общность с критической философией Канта проявилась лишь в области гносеологических разработок. Общую схему познания Лапшин почти полностью перенял у Канта, не утруждая себя даже ее, подробным изложением и анализом. Но задача гносеологии интересовала Лапшина в несколько ином плане — выяснения вопроса об отношении законов мысли к формам познания. В самой общей форме свой интерес к Канту русский мыслитель выразил следующим образом: “Кант впервые указал на то, что синтетичность нашего познания, и в частности математического, обусловлена участием в процессе познания наряду с законами мышления и форм познания, но он недостаточно выяснил взаимоотношения между ними” (8, с. 171). Исследователь русского неокантианства Л. И. Филипов в книге “Кант и кантианцы” (М., 1978) писал, что именно стремление доказать изначальную слиянность и взаимопроникновение форм познания и законов мышления обусловило двойственное отношение Лапшина к Канту. “Идя дальше Введенского, строившего логицизм на противопоставления “Я” и “не-Я”, Лапшин занимает позицию до конца продуманного субъективизма и видит заслугу Канта в преодолении дуализма природы и духа” (7, с. 304-305). Лапшин был автором еще очень многих философских работ, но они почти все оставались вне рамок кантианской проблематики. Только лишь в одной из них — “Опровержение солипсизма”, написанной уже в эмиграции в Праге, Лапшин мимоходом обронил, что заветной целью критической философии является гармония духа, но на почве метафизики она совершенно недостижима (12, с. 40). Ученик Н. Я. Грота в университете в Одессе, впоследствии директор Психологического института при Московском университете Г. И. Челпанов, при всем своем интересе к философскому учению Канта, никогда последовательным кантианцем не был. Сам он называл свое философское учение трансцендентальным реализмом, а впоследствии предпочитал употреблять термин “идеал-реализм”. Гносеологическая проблематика, в том числе и кантианская, была поднята и проанализирована Челпановым во втором томе фундаментального исследования “Проблема восприятия пространства в связи с учением об априорности и врожденности” (Киев, 1904), которое было его докторской диссертацией. Для характеристики философских взглядов Челпанова большое значение имеют его многочисленные рецензии и обзоры философской литературы в “Киевских Университетских Известиях”, а также большая книга “Введение в философию” (М., 1912). При этом уже определенная часть философских симпатий во “Введении в философию” была отдана позитивизму и собственно кантианству была посвящена только лишь XVI глава: “В ту эпоху, когда господствовал материализм и шла борьба за позитивизм, кантовская теория познания оказалась самой подходящей. Можно было, разумеется, не обращать внимания на то, что Кант признавал возможным познание сверхчувственного через посредство практического разума, а заимствовать у него только доказательство невозможности познания сверхчувственного посредством теоретического разума. Вот и возникает школа неокантианцев, из которых одни принимают кантовское учение всецело, а другие только его теорию познания” (13, с. 272). В кантовский априоризм Челпанов ввел телеологический акцент и сформулировал созвучное со взглядами А. И. Введенского учение о постулатах как элементах, находящихся в структуре познания, но не соответствующих действительности. “Употребление постулата причинности оправдывается соображениями не логического характера”, а тем, что “оправдание” знания заключено “не в области логического доказательства, а области веры” (14, с. 247). Идеи философского трансцендентализма как в кантианской, так и неокантианской форме были очень популярны не только в университетской и духовно-академической среде (примером могут служить два однофамильца — профессор Петербургского университета Александр Иванович Введенский и профессор Московской духовной академии Алексей Иванович Введенский). В значительной мере кантианство и неокантианство были популярны также среди представителей русской юридической школы (П. Б. Струве, П. И. Новгородцев, Г. Д. Гурвич). Известно, что преодоление марксизма у Струве произошло, как и у его товарищей по легальному марксизму (Н. А. Бердяев, С. Н. Булгаков, С. Л. Франк), на основе гносеологического учения Канта. Докторская диссертация Новгородцева вообще была посвящена характеристике и анализу правовых учений Канта и Гегеля* (*См.: Новгородцев П. И. Кант и Гегель в их учении о праве и государстве: Два типичных построения в области философии права. М., 1901; Он же. Нравственная проблема в философии Канта. М., 1903.). Окончив университет в Петербурге, Г. Д. Гурвич опубликовал свои первые философские работы в Германии. Они были посвящены философской системе и конкретной этике Фихте** (**Gurwitfch G. D. Die Eunheit der Fichteschen Philosophie. 1922; Gurwitfch G. D; Fichtes System d. Konkreten Eteik. 1924.). В дальнейшем, во время своего профессорства в Бордо и Париже, Гурвич занимался проблемами социологии права. Принципы трансцендентального философствования в наибольшей мере были сконцентрированы в философском этюде Гурвича “Этика и религия” (Современные Записки. 1926. XXIX). Влияние кантовского трансцендентализма и гносеологизма сказалось в воззрениях Гурвича преимущественно в том, что бытие и отношение к нему “сжималось” до категориальной формы. Мыслитель пытался обосновать автономность этики от метафизики и религии: “Добро есть особое “качество” и есть особый путь восхождения к Абсолюту” (10, с. 271). В случаях, когда нет непосредственной связи и слияния с Божеством, необходима, по мнению Гурвича, связь с Абсолютом как своего рода “светское богослужение” (научное, эстетическое, моральное). Во всех сферах, не охваченных религией, “просвечивает Абсолютное, как завершение соответственной бесконечности”. Именно таким образом Гурвич подходит к своей системе “автотеургии” как самостоятельного участия в форме независимого нравственного действия в акте Божественного творчества. Элементы неокантианской философии были активно исследованы и в сочинениях одного из теоретиков русского символизма — А. Белого. В определенном смысле это была дань моде на Канта. Андрей Белый так и не сумел сделать выбор между марбургской и баденской школами неокантианства, для него одинаковыми авторитетами были и Герман Коген, и Генрихе Риккерт. В кабинете героя романа “Петербург” стоял бюст Канта. Да в книжных шкафах сочинения немецкого мыслителя, но сам поэт-философ чаще обращался к работам немецких неокантианцев, а не к “Критикам” мэтра из Кенигсберга. В одной из своих программных книг — (Символизме”), в разработке гносеологической проблематики, русский неокантианец предпочел обратиться к Г. Риккерту, который в то время в наибольшей мере отвечал его философско-эстетическим запросам: “Ценность, нормирующая познавательную деятельность, делает возможным то, что категорический императив познания есть неизбежная предпосылка познания” (1, с. 63). Неопределенность и нечеткость неокантианской позиции Андрея Белого не была чем-то типичным и характерным для других представителей русского неокантианства. Такие мыслители, как С. И. Гессен, Ф. А. Степун, Б. В. Яковенко, наоборот, всегда отличались четкостью и ясностью своих общефилософских и гносеологических установок. Деятельность этих русских неокантианцев в основном протекала в связи с процессом зарождения и существования международного журнала по философии культуры “Логос”, который более или менее регулярно выходил в Москве, а затем в Петербурге с 1910 по 1914г. Характерной особенностью этого издания было то, что с самого начала оно было задумано и создано как теоретический орган для пропаганды и развития философских идей неокантианства. Выдержать и сохранить чистоту неокантианской направленности в целом не удалось, так что журнал вынужден был публиковать также материалы авторов, относящихся к различным направлениям западноевропейской и русской философской мысли. Предысторией и определяющей предпосылкой организации журнала “Логос” было массовое паломничество русской молодежи, интересующейся философией, в немецкие университетские города. Особой популярностью пользовался Марбург, где университетской кафедрой философии заведовал крупнейший представитель немецкого неокантианства Герман Коген. О своей учебе в Марбургском университете и об атмосфере философских увлечений русских студентов и слушателей образно написал в “Охранной грамоте” Б. Л. Пастернак. После окончания юридического факультета Московского университета философские лекции Германа Когена и Пауля Наторпа слушал в Марбурге Б. П. Вышеславцев, впоследствии один из видных деятелей русского религиозного ренессанса, развивавший свое философское учение в рамках системы “трансцендентальной метафизики”. Особенно сблизил молодых русских философов международный философский конгресс, проходивший в 1908 г. в Гейдельберге. Установился целый ряд научных контактов с философами из Германии, Франции, Италии, которые привели к совместной философской работе. Одним из первых опытов совместной творческой деятельности было издание сборника культурно-философских очерков (Vorn Messias. Kultur-philosophische Essays. Leipzig, 1910), объединившего таких молодых поклонников кантианской и неокантианской философии, как Р. Кронер, Г. Меллис, Н. Бубнов, С. Гессен, Ф. Степун. Многие из них получили в Германии ученую степень доктора философии, публиковали там свои исследования, а Н. Н. Бубнов стал даже профессором философии Гейдельбергского университета. Важнейшим результатом этих активных философских общений стала организация “Логоса” — международного журнала по философии культуры. В состав русской редакции входили С. И. Гессен, Ф. А. Степун, Э. К. Метнер, Б. В. Яковенко при участии А. Введенского, В. Вернадского, И. Гревса, Ф. Зелинского, Б. Ки-стяковского, А. Лаппо-Данилевского, Н. Лосского, Э. Радлова, П. Струве, С. Франка, А. Чупрова. Немецкое издание журнала редактировалось Г. Меллисом, Р. Кронером, А. Руге при ближайшем участии М. Вебера, В. Виндельбанда, Г. Риккерта, Г. Вольфлина, О. Гирке, Э. Гуссерля, Г. Зиммеля и др. Предполагалась также организация французского издания “Логоса” (А. Бергсон, Э. Бут-ру, Э. Меерсон), итальянского (Б. Кроче, Б. Вариско) и американского (Г. Мюнстерберг, И. Ройс). Издавался “Логос” сравнительно недолго — с 1910 по 1914 г. Первая мировая война сделала невозможными международные философские и издательские связи — русское издание журнала прекратилось. Русским издателем “Логоса” был Эмиль Карлович Метнер — владелец книгоиздательства “Мусагет”. Характерной особенностью нового журнала было не только то, что он стал последовательным проводником и пропагандистом неокантианских философских идей, но и стремление на неокантианской основе начертать будущие пути развития философской мысли в России. Редакция “Логоса” очень активно включилась в напряженную борьбу философских умонастроений и заняла в ней четко выраженную позицию. Своим самым важным и серьезным противником редколлегия “Логоса” считала религиозно-философскую позицию московского книгоиздательства “Путь”, объединяющую таких мыслителей, как В. Ф. Эрн, С. Н. Булгаков, Н. А. Бердяев, П. А. Флоренский и т. д. Русские ученики Когена, Наторпа и Риккерта, считая себя изощренными гносеологами, методологами и критицистами, несколько свысока смотрели на тяготевших к православным основам московских “доморощенных” философов. Много лет спустя в своих мемуарах Ф. А. Степун писал об отношении “Логоса” к “Пути”: “Философствуя от младых ногтей, мы были твердо намерены постричь волосы и ногти московским неославянофилам. Не скажу, чтобы мы были во всем неправы, но уж очень самоуверенно принялись мы за реформирование стиля русской философии” (11,. с. 281-282). Если для подавляющего большинства мыслителей, сгруппировавшихся вокруг издательства “Путь”, конечной целью философского творчества было создание христианской философии, а культура во всех ее проявлениях рассматривалась исключительно как внутрицерковная проблема, то теоретики “Логоса” и религию, и церковь понимали исключительно как часть проблемы культуры. Н.А. Бердяев, например, упрекал своих теоретических противников из “Логоса” в том, что они хотели на философских путях прийти к Богу, тогда как философской истины можно достичь, по его мнению, лишь исходя из бога. Самой же общей целью “Логоса” было стремление “духовно срастить русскую культуру с западной и подвести под интуицию и откровение русского творчества солидный, профессионально-технический фундамент” (11, с. 282). О своей философской и культурно-исторической позиции сотрудники “Логоса” открыто заявили в редакционной статье первого номера нового философского издания. Статья состояла из трех разделов: “Современный культурный распад и культурное значение философии”, “Современный философский распад и философское значение критицизма”, “Задачи современной философской мысли и цели “Логоса”. Первый раздел был посвящен общей оценке русской философской мысли. Начало русской философии соотносилось в редакционной статье со славянофилами-романтиками, которым, однако, не удалось сформулировать свободные и автономные принципы для всеобъемлющего единства всех направлений мысли в русской культуре. Основной упрек славянофильству состоял в том, что их философия была якобы “пленена жизнью”, заимствовав у нее свое основное понятие иррационального единства. Примат жизни и подчиненность ей теоретической мысли характерны также и для философской системы Вл. Соловьева, подчеркивали свое уважение к нему редакторы “Логоса”, которая “бесконечно важна лишь как условная транскрипция или сигнализация новой полноты и глубины переживаний* (1910, № 1, с. З). Совершенную философскую недееспособность выявили позитивистские течения русской мысли, подчиняя философию не принципу автономии, а целому ряду этических и политических ценностей. Общей теоретической установкой “Логоса” было убеждение и том, что современный культурный распад состоит в отсутствии глубокого и четко выраженного философского направления. “Но в этой пустоте наличностей чуется наличность каких-то возможностей. Наше время снова волнуется жаждою синтеза. Это великая надежда наша, но это и грозящая нам опасность. Острее, чем когда-либо, надо нам помнить, что на страже русского синтеза раз и навсегда поставлен темной волей судьбы темный и иррациональный хаос” (1910, № 1, с. 5). Культурное же значение философии состоит в том, что она понимает синтез как цель, а не исходный пункт культурных исканий. Второй раздел программной статьи “Логоса” выявлял наличие не только общекультурного, но и философского распада, выражающегося в философском эпигонстве: эклектическом эпигонстве и эпигонстве школ. Основной чертой современной философии является развитие философских школ, и разумеется, русские адепты неокантианства подчеркивали особое философское значение критицизма. В третьем разделе статьи, посвященном описанию задач современной философской мысли и характеристике основных целей нового философского журнала, настойчиво утверждалась мысль о самодовлеющей ценности философского знания и о необходимости стремления к максимальному охвату всех областей культурного делания (научных, общественно-политических, искусствоведческих и религиозных) во всем их многообразии, определяя тем самым общее направление “Логоса” как журнала по философии культуры. “Но подлинный синтез, которого мы теперь ждем, должен быть основан не только на полноте школьных, специально-научных и общекультурных мотивов. От него не должны ускользнуть и все национальные особенности философского развития” (1910, №1, с. 11). Организаторы и издатели “Логоса” предполагали, что различные национальные издания журнала не будут простым переводом друг друга. Основные статьи, выражающие общность философских целей и настроений, должны были, конечно, переводиться и печататься параллельно, но так называемые “специальные” статьи ставили перед собой задачу приспособления к индивидуальным особенностям развития философской мысли отдельных народов, а также к интимным вопросам национальных культур. К общим теоретическим статьям первого номера “Логоса” относились: “О понятии философии” Г. Риккерта, “Наука и философия” Э. Бугру, “Теоретическая философия Г. Когена” |
Добавить документ в свой блог или на сайт
Похожие:
 | Рабочая программа учебного курса «История» Пояснительная записка к рабочей программе по Всеобщей истории с древнейших времен до конца XIX в., Истории России с древнейших времен... |  | Тема : Общественная мысль и общественные движения ... |
| История России «Общественные движения в России XIX века» Общественно-политическое развитие России в первой половине XIX в. Выбор пути общественного развития | | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Программа предназначена для изучения курса истории России с древнейших времен до конца XIX века на базовом уровне в его традиционном... |
| Программа курса «История России с древнейших времён до конца XIX века» А. Н. Сахарова, А. Н. Боханова «История России с древнейших времён до конца XIX века» в 2-х частях | | Рабочая программа по истории россии с древнейших времен до конца... Государственного стандарта среднего (полного) образования по истории (базовый уровень) и базисного учебного плана. Она обеспечивает... |
| Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Рабочая программа по курсу «История России с древнейших времён до конца XIX в», «Всеобщая история. С древнейших времён до конца xix»... | | Рабочая программа по истории для 10 класса учителя истории и обществознания «Всемирная история. История России и мира с древнейших времен до конца XIX в.» для 10 класса, курса «История России с древнейших... |
| Рабочая программа учебного курса по истории для 10 класса Составила «История», а также программ курса «Всемирная история. История России и мира с древнейших времен до конца XIX в.» для 10 класса, курса... | | Программа учебной дисциплины опд. Дв «Философия Ф. Ницше.» Изучение курса преследует цель углубленного ознакомления с содержанием и эволюцией философских взглядов Ф. Ницше в контексте общего... |
| Технический университет Кафедра философии тема: «Социально-философские взгляды славянофилов» России. В напряженной полемике конца 30-х — 40-x гг. ХIX в о месте России в мировой истории оформились славянофильство и западничество... | | Реферат Тема: Кризис западноевропейского общества и западноевропейской... Кризис западноевропейского общества и западноевропейской культуры в трудах философов-просветителей восемнадцатого века |
| Факультет журналистики Русская литература конца XIX -начала XX вв России к. XIX- нач. XX вв. Проявления духовного кризиса. Декадентство как тип мироощущения. Духовные поиски, богоискательство. Синкретизм... | | Программа История России с древнейших времен до конца XIX века. 10 класс (68ч.) ... |
| Рабочая программа по курсу «история россии с древнейших времен до конца XIX в.» Рабочая программа курса истории России для 10-х классов создана на основе следующих документов | | Поэзия современного зарубежья: ситуация «post»? В нашей стране, к примеру, давно и справедливо выделяются отдельные курсы литературы конца XIX- начала ХХ вв. Не случаен и растущий... |
