Краткий курс
Скачать 2.41 Mb.
|
2. Определение сознания. Сознание как самосознание. К критике формалистического подхода к определению сознания и постановка вопроса о необходимости определения сущности сознания Поскольку все мы вышли из советской «шинели» так называемого «диалектического материализма», то хотелось бы остановиться на тех определениях, которые эта «единственно научная» философия дает сознанию. Хотя подобного рода определения, в науке называемые дефинициями, заведомо мало что могут нам дать. Поначалу в этом можно легко убедиться, ставя вопрос о сознании перед людьми, уже прошедшими школу диаматовского образования в вузах: инженерами, врачами, учителями. Лет двадцать тому назад я такой «эксперимент» проводил. И что же? Все ответы этой образованной публики напоминали ответы необразованной старушки-служанки П.А. Флоренскому. Вот этот разговор известного русского мыслителя со своей служанкой: «Я: что такое солнце? – Она: «Солнышко». – Я: Нет, что оно такое? – Она: «Солнце и есть». – Я: А почему оно светит? – Она: «Да так; солнце и есть солнце, потому и светит. Светит и светит. Посмотри, вон какое солнышко…» - Я: А почему? – Она: «Господи, Павел Александрович, словно я знаю! Вы грамотный народ, ученый, а мы – не учены». Прошедшие школу диаматовско-философской учености инженеры и врачи на мой вопрос: «Что такое сознание?» отвечали нисколько не лучше служанки П.А. Флоренского. Что же касается учителей, то они, постоянно требующие от своих учеников «сознательности», под этой «сознательностью» понимали, да и до сих пор понимают, дисциплинированность, вышколенность: делай то и думай так, как тебе велят старшие, особенно они сами. Таким образом, «сознание» сводилось ими к протокольным положениям официальной морали, к поведенческой функции режимного уровня, и грань, разделяющая мир человеческий и мир животный, стиралась, становилась невидимой, неразличимой. На самом деле, где различие между целями воспитательных воздействий школьного учителя на психику ученика и дрессировщика животных в цирке? Да и средства воздействия на «воспитуемых» те же: и там и тут тот же «кнут» (наказание) и тот же «пряник» (поощрение)… При таком «воспитании сознания» стоит лишь пожалеть учеников и самих учителей, которые, дрессируя учеников, дрессировали и самих себя, а поэтому и нет ничего удивительного в том, что в подавляющей массе своей учителя по умственному развитию стояли и стоят до сих пор ниже остальных людей с высшим образованием. Если последние, по примеру собеседницы П.А. Флоренского, еще могут признаться в своей «неучености» при выяснении вопроса о сознании, то наша учительница никогда не признается, что она «не учена» и будет с амбициозным упорством всякого невежества стоять на том, что послушный раб это и есть сознательный человек… Спрашивается, чему же в таком случае учила диаматовская философия студентов, какому сознанию? Обратимся к тогдашнему студенту, только что получившему оценку «отлично» на экзамене по «марксистско-ленинской философии», а через него и к доценту, этот курс прочитавшему и так высоко оценившему его знания по своему предмету. «Что такое сознание? – уверенно переспрашивает он, — ну, это просто. Во-первых, раз мы мыслим не с помощью пальца, а с помощью головы и находящимся в ней мозгом, то сознание – это продукт деятельности мозга, продукт, так сказать, высокоорганизованной материи, в определение которой, наверное, входит не только мозг, но и материальная деятельность, формирующая этот мозг по образу и подобию человеческому, в согласии с известным тезисом Маркса о Фейербахе. Тут все ясно, как божий день. Во-вторых, сознание связано с психической деятельностью, но поскольку сия деятельность свойственна и высшим животным, то человеческое сознание выступает высшей формой психической деятельности постольку, поскольку человек выше животного. В-третьих, поскольку сознание по самому обозначаемому им слову связано с знанием, являющимся продуктом познавательной деятельности мышления, то оно выступает также высшей формой отражения материальной действительности, говоря словами Ленина, выступает «субъективным образом объективной реальности» и, будучи таковым, связано с языком, прежде всего со словом. Ну а что касается непосредственно происхождения и сущности сознания, то на этот вопрос отвечает Ф. Энгельс своей работой «Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека», которая мне была известна еще в школе. Так что сами прочитайте ее и все поймете тогда без моей помощи: там написано ясно и просто, дурак разберется». Так мы – доценты и профессора философии – учили своих студентов, писали для них учебники, ссылаясь и на Маркса, и на Энгельса, и на Ленина при объяснении темы «Сознание» по курсу «диамата». В условиях той системы, в которой мы жили, объясняться как-то иначе по этой теме мы, собственно, и не могли – на то была жесткая идеологическая установка. И наш студент-отличник, вообще-то, прав, говоря: «дурак разберется». На дураков, собственно, эта философия, приобретшая политико-идеологическую форму, и была рассчитана. Дурак тем и отличается от умного, что не доверяет своей собственной голове, полностью подчиняя свое мышление общепризнанному мнению тех или иных авторитетов. Такое мышление лишено всякого акта сомнения в самом себе. Отставим такое мышление в сторону и начнем просто думать – думать, хотя бы по-декартовски, сомневаясь и удивляясь. Не забывая при этом, что выступаем от лица философии, а не какой-либо положительной науки, будь это физиология, психология, социология или археология. Стало быть, будучи озабоченным вопросом о том, чтобы «сознание» не упустить из сферы непосредственно философской мысли, т.е. мысли, ориентированной на смысл индивидуального человеческого существования, – на то, что уже назвало себя «свободой», «совестью», «судьбой», «разумом», «истиной», «добром», «красотой» и так далее. Удовлетворяют ли, спросим себя, указанные выше дефиниции сознанию этой философской мысли? Без всякого сомнения – нет. Скажу ли я, что «сознание есть продукт, или функция, высокоорганизованной материи», или, что «сознание есть высшая форма психической деятельности», равно как и то, что оно (сознание) выступает «высшей формой отражения материальной реальности», равно как и то, что оно выражает себя в языке, – тем самым я ничего не скажу о самом себе как человеке, о своей сугубо человеческой сущности: добр я или зол, совестлив я или бессовестен, господин я самому себе или, напротив, раб и холуй. Мало того, все эти дефиниции сознанию не дают возможности провести грань между миром человека и миром наших «меньших братьев», миром животных. На самом деле, разве высшие животные не имеют голов с их мозговой «начинкой»? И разве они не мыслят в своей жизнедеятельности, в том числе и на своих своеобразно коллективистских началах (стада, стаи, косяки, муравейники, пчелиные ульи)? Современная этология, как уже нами было показано при соавторстве известного этолога и мыслителя К.З.Лоренца, доказала этот акт наличия мышления у животных. Мыслят и действуют они при этом так, что многие люди, особенно живущие в авторитарно-тоталитарных системах власти, могут лишь позавидовать их способу мышления и деятельности (сильный защищает слабого, «демократическая система голосования» и т.д.). Если материалистическая философия, говоря о том, что сознание есть функция деятельности мозга, никакой проблемы не ставит, материализуя сознание (функция материального органа так же материальная, как материален и продукт деятельности того же материального органа), и заставляет философов ковыряться в человеческом мозгу, разрушая философскую мысль и отсылая ее от себя в физиологию, то этолог Лоренц ставит сугубо философскую проблему, заставляя удивляться и сомневаться. Удивляться тому, уж не обладают ли животные, наделенные психикой, актом сознания, и сомневаться в том, в действительности ли подавляющее число человеческих индивидов обладает сознанием, если под ним мыслится нечто «высшее», в смысле «лучшее», по отношению к животной психике? Это сомнение и это удивление мыслящим людям было присуще давно. Еще на заре христианской веры римский мыслитель Порфирий готов был наделить и наделяет психику животных качествами человеческого сознания – и умом, и разумом, и языком, и, даже, справедливостью, - ставя при этом животных выше человека, упрекая последнего в невежестве и злом умысле, отсутствующих у животных, и на этом основании запрещающего употребление мяса в качестве человеческой пищи. Послушаем его: «Однако, как правильно кто-то заметил, они (домашние животные – Л.Р.), хотя и сделались рабами известного невежества людей, но, благодаря уму и справедливости, делают хозяев своими слугами и опекунами. Пороки их, на примере которых как раз и обнаруживается, что животные разумны, очевидны. Ибо они и завидуют, и ревнуют к самкам, а самки – к самцам. Лишь одного порока у них нет – злого умысла против благодетеля»80. Детская наивность Порфирия здесь поучительна, и она до сих пор живет в массовом сознании людей, не рассеиваясь, а укрепляясь. Кому не секрет, что со своими домашними животными человек отдыхает душой, выводя себя из психологического стресса общения с человеческим невежеством, людской подлостью, низостью и коварством. Но, начав рассуждать в противоположном направлении, мы также обнаруживаем, что судьба наша порой нам дарит встречу с людьми высочайшего духа и удивительной жертвенности ради подобных себе. Только теперь мы начинаем понимать, что речь должна вестись не о сознании в его отвлеченности и абстрактности, а о сущности сознания в ее человеческой конкретности. Конечно, без формального определения сознания тоже не обойтись. Когда мы в эту формальную сферу сознания входим, то попадаем в гости к логике, как учению о формах деятельности мысли, мышления. Здесь история философии нам кое-что уже говорит, в том числе и желающий быть материалистом Энгельс и не желающий быть таковым Карл Маркс. У Маркса в ранних экономическо-философских рукописях, на которые мы уже ссылались, есть очень плодотворная для нашего дальнейшего исследования мысль, говорящая о способности животных мыслить рассудочно, но не разумно (иначе они могли быть и неразумными существами, чего в животном мире невозможно). Вот суждение, говорящее об этой мысли: «Животное непосредственно тождественно со своей жизнедеятельностью. Оно не отличает себя от своей жизнедеятельности. Оно есть эта жизнедеятельность. Человек же самое свою жизнедеятельность считает предметом своей воли и своего сознания. Его жизнедеятельность – сознательная… Только в силу этого его деятельность есть свободная деятельность»81. Если эту мысль Маркса перевести в логическую сферу, то жизнедеятельность животных определяется безличным и формальным тождеством «А есть А». Это – логическая форма, или основной закон, рассудочного мышления, впервые зафиксированный еще Аристотелем в «Органоне». И именно закон, а не какое-то «правило» формального мышления, как считает в одной из работ известный нам диалектик Э.В. Ильенков. Потому что он свойственен не только нашему рассудочному мышлению, но и мышлению высших животных и который прямо вытекает из рассуждения Маркса. Из того же рассуждения Маркса вытекает и другой закон, свойственный только человеку, т.е., иначе, человеческому сознанию. Этот закон есть закон выделенности человека из мира сущего, который определяется конкретной своей формой «Я есть Я», а все остальное не есть «Я», есть «не-Я». Сознание не определяется знанием о чем-либо – это второстепенное, не главное, – а определяется этой логической формой самосознания. Только теперь можно дать формальное определение сознанию. Сознание – это чувственно-мыслящий поток, определенный актом выделенности существа из мира сущего. Животное, действительно, несвободно. Но только потому, что оно не предоставлено самому себе как самости, как эго, как Я. Сам акт самосознания есть акт свободы. Здесь человек предоставлен самому себе, а потому лично ответственен за самого себя. Как он этой свободой самосознания в дальнейшем распорядится – это его свободное, опять-таки, дело. Он этой свободой в акте самосознания может распорядиться так, что потеряет, похоронит ее, идя на поводу жизненных обстоятельств и животных своих страстей, превратится в раба и холуя. Однако в акте самосознания, в акте «я есть» ему для этого предоставлен выбор. А это уже свобода. Экзистенциальные философы здесь говорят о «заброшенности человека» в мир сущего. Они правы. В акте самосознания человек действительно «заброшен» в мир, в этом смысле он одинок. И это факт – таинственно-божественный факт, от которого никуда не уйти, никуда не деться. Этот акт нельзя ниоткуда дедуцировать, вывести. И он присущ каждому человеку со здоровой психикой. Значит, каждый человек со здоровой психикой является существом сознательным, независимо от того, каким объемом знаний о мире вне себя он владеет. Вместе с этим, акт «я есть» не есть акт психологический, а акт явно метафизический вообще. Поэтому и нельзя говорить о сознании, как «высшей форме психической деятельности», что должно быть очевидно из сказанного. По многим вещам, касающимся сознания, я не могу примириться с заумью нашего самого известного философа (после Э.В. Ильенкова) М.К. Мамардашвили вместе с его лондонским другом, профессором А.М. Пятигорским. Но отдельные положения их воззрений на сознание мне явно импонируют. В частности, вот такое, высказанное А.М. Пятигорским. Он пишет: «Мы могли бы сказать, что везде, где есть сознание (это не есть пример распознавания сознания), там есть память, но мы не можем сказать, что везде, где есть память, там есть сознание (это очевидно, потому что памятью владеют высшие животные, а актом самосознания, стало быть, и сознанием, не обладают – Л.Р.). Сознание – это не психологический процесс в классическом психофизиологическом смысле слова». «…Очевидно, важно иметь в виду, – продолжает А.М. Пятигорский, – что любой психический процесс может быть представлен как в объективном плане, так и в плане сознания. И хотя я понимаю, что очень трудно примириться с такой психологической двойственностью, она для нас существует как двойственность психологии и онтологии. Ведь еще в глубокой древности в середине первого тысячелетия до новой эры буддийские мыслители предполагали, что сознание не есть один из психических процессов, но что оно есть уровень, на котором синтезируются все конкретные психические процессы, которые на этом уровне уже не являются самими собой»82. Точное и верное замечание. Хотя бы уже потому, что поток сознания определен актом самосознания – актом явно не психологического плана, таинственным актом выделенности «я» из мира сущего. Смысл сознания именно в этом акте, он непостижим и таинственен, реально ничем не обусловлен, беспричинен, и всякая попытка его вывести из чего-либо заведомо обречена на неуспех. Такие попытки делались в псевдофилософствующем материализме на базе дарвинизма, но ничего, кроме расправы с сознанием, стало быть, со свободой и совестью в первую очередь, философская мысль не имела. Однако продолжим критическую направленность своей мысли на традиционно диаматовские дефиниции сознанию. Как только что было показано, обращение к человеческой голове с ее мозгом, если откинуть в сторону вульгарно-материалистический характер этой обращенности, уводит нашу мысль на очную ставку с этологией, и тогда обнаруживается ложная пустота той дефиниции, в согласии с которой сознание есть «высшая форма психической деятельности». Недостоверность и пустота этой дефиниции очевидна. Во-первых, мы здесь остаемся в той же, что и у животных, психической и психологической реальности, не пробиваясь к сознанию. Ведь вершина горы принадлежит той же самой горе. Так что слово «высшая» здесь ничего не решает. Во-вторых, только полный кретин может утверждать, что здоровый в психическом отношении подлец, преступник, убийца и растлитель, тем не менее, обладающий актом самосознания, стало быть, и сознанием обладающий, стоит выше на эволюционной лестнице развития сущего по отношению к психически организованному животному. Да и вообще, что значит слово «высшая» («высшее», «высший»)? Обычно такие слова употребляются по отношению к определяемому предмету, когда нечего сказать по существу. То же самое можно сказать, если под «ВЫСОКОорганизованной материей» понимать, как это делает наш Э.В. Ильенков, коллективно-трудовую материальную деятельность. В чем ее «высота» и по отношению к чему? Если по отношению к животным ассоциациям, то с помощью такой деятельности мы уже довели свою маленькую планету до экологического предела, и не животные нас уничтожают, а мы – животных и все живое на Земле. Поэтому мы и тут с таким определением сознанию попадаем впросак. Да и обожаемого всеми псевдомарксистами Маркса, как мы уже знаем, тошнит и отворачивает от такого рода «труда». Для него само это слово вызывает отрыжку и является бранным словом. До сих пор человечество вынуждено так трудиться только с одной целью – прокормить себя и свою семью, равно как и насладиться телесно (психофизиологически) с помощью денег, которые он – человек – получает за такой труд. Скажи такому человеку: не ходи на работу, не трудись, я и так тебе денег дам столько, сколько тебе необходимо, по крайней мере, не меньше, чем ты получаешь за свою коллективную работу, и он с превеликой радостью на работу не пойдет. Разве не так? Так, конечно. Кстати, эта мысль поднята Марксом в тех же ранних рукописях, и до конца он был ей верен, если действительно Маркса понять. Определения, которыми награждает сознание диамат, носят аналитический характер, – это суждения типа «А есть А», т.е. суждения традиционно формальные, «школьные», как бы выразился Кант, ничего не выражающие и ничего не раскрывающие. Высоко или низко, широко или узко – все эти количественные характеристики не выражают и не могут выразить качества того, о чем идет речь, и служат лишь наивным до глупости способом ухода от действительной проблемы определения того, субъектом чего является человек, которому совершенно безразлично, какими учеными словами называют то, от состояния чего зависит его личная судьба. Эта его судьба вовсе не зависит от того, в какой орган его тела поместят ученые его способность мыслить и чувствовать; качественно она не зависит от того, каким запасом знаний владеет человек и в какой степени грамотен в обращении со словом; и уж тем более, она полностью не зависит от того, произошел он от обезьяны или какого-либо другого животного. Всякий размышляющий о своей жизни человек понимает, что его жизнь и сама судьба его зависят от того, как он должен мыслить и чувствовать, чтобы в единстве этих двух деятельностей – в единстве сознания как такового – была представлена совесть, чтобы она «заговорила» на своем особенном зове и сделала его, тем самым, истинно свободным от той всей пошлости и всей несправедливости – от того зла, что царит до сих пор в мире. Ответственный перед своей жизнью человек это обязан понимать, фактически отождествляя свое сознание не со знанием о чем-либо, а с совестью и имманентной – внутренней – свободой. Наверное, легко понять из жизненного опыта, что многознающий, но бессовестный, человек несравненно опаснее для человека и общества в целом по сравнению с бессовестным, но малограмотным существом. Из только что сказанного, конечно, не следует, что я призываю к малограмотности и необразованности, малознайству. Знать надо как можно больше, но при этом понимать известный древнегреческий афоризм: «Многознание ума не прибавляет». Этим я говорю только, что сознание нельзя определять в согласии с этимологией слова «сознание» - со – «знание». Чем, мол, человек больше знает, тем он сознательнее. Такое определение сознания свойственно всей классической европейской философии, не только материалистической и нашей диаматовской. Особенно начиная с Декарта, с известного теперь нам его основоположения (мыслю, существую), сознание сводилось к мышлению в его рассудочных формах, а мышление – к научному познанию, прежде всего, математическому, в результате чего, говоря словами его младшего соотечественника Блеза Паскаля (1623 – 1662), живой человек превратился в «математическую формулу», а сама философия в так называемую «методологию научного познания». Современный позитивизм, ориентирующийся на положительную науку, движется в том же направлении, только еще более худшем, ориентируясь только на язык современной математической логики, которая по отношению к человеку более бессодержательна, чем сама математика и все математическое естествознание. Всякий материализм, равно как и идеализм, хочет быть последовательным, т.е. хочет быть монистическим. Если Гегель удовлетворяет это свое желание быть последовательным идеалистом с помощью ничего не значащего словечка «отпускания» (а также «отпадения») логической Идеи в Природу, над которым справедливо смеется Шеллинг в своих «Мюнхенских лекциях»83, то материализм, тоже желающий быть последовательным в решении вопроса о первичности «материи» по отношению к «сознанию», вынужден хвататься за какого-либо зверя, автоматически смахивающего на человека, но сознанием не обладающего, и пытаться с помощью каких-либо средств превратить его в человека, тем самым «доказав», что материя первична, а сознание вторично, производно от материи. Так встал вопрос об обезьяне, поскольку как по поведению, так и по внешнему облику она наиболее смахивает на человека с его сознанием, в силу чего и была выбрана объектом «философского» исследования на предмет заполучения сознания из животной психики, мало того, даже на предмет заполучения самой «сущности» сознания. Идею такого заполучения сознания из «материи» дает нам Ф. Энгельс в своей работе (лишь «фрагментом» его «Диалектики природы» ее не назовешь, поскольку сей «фрагмент» не носит фрагментарного характера) «Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека». Итак, ответственность за материалистическое решение основного вопроса философии была возложена не на философа и даже не на человека, а на ее животное величество – на обезьяну. Тут все зависело от того, удалось ли обезьяне вырваться из цепей природной необходимости или не удалось? А если удалось, то с помощью чего? Если удалось, то материализм может торжествовать победу над идеализмом, почему-то самым главным его врагом, хотя, как показал Э.В. Ильенков своим «идеальным», вовсе не «врагом», а самым что ни на есть сподвижником и другом, на что ему намекал сам В.И. Ленин в своих «Философских тетрадях». Ну а если не удалось? «Да такого быть не может!» - полагает любой последовательный и научный материалист, хватаясь за палку, с помощью которой он пытается стаю обезьян превратить в трудящееся стадо людей. Именно так, или почти так, мыслит Энгельс, когда берется с помощью обезьяны решить «основной вопрос философии» в пользу материализма. Что заставило обезьяну превратиться в человека? – спрашивает он. И отвечает: труд. Но какой «труд» имеет он тут в виду, умалчивает. Если под «трудом» мыслится то, что под ним понимает его друг Маркс, то он по отношению к нему встает в оппозицию. Ведь для Маркса «труд» - это целеполагающая материальная деятельность, обусловленная логической формой мысли: «Если А, то В». Такая деятельность невозможна вне акта самосознания, который и влечет к идеальному полаганию предмета как продукта деятельности. Стало быть, «труд» по Марксу предполагает наличие сознания у того, кто трудится. Одним словом, заниматься трудовой деятельностью может только человек, но никак не животное, даже если это животное – сама обезьяна. В «Капитале» Маркс об этом пишет однозначно: «Мы предполагаем труд в такой форме, – утверждает он, – в которой он составляет исключительное достояние человека. Паук совершает операции, напоминающие операции ткача, и пчела постройкой своих восковых ячеек посрамляет некоторых людей-архитекторов. Но и самый плохой архитектор от наилучшей пчелы с самого начала отличается тем, что, прежде чем строить ячейку из воска, он уже построил ее в своей голове. В конце процесса труда получается результат, который уже в начале этого процесса имелся в представлении человека, т.е. идеально»84. Но если это так, а это именно так, то энгельсовская обезьяна, которая подобным образом стала трудиться, уже обезьяной не была, а была человеком. А это значит, что такой труд не может быть выставлен в качестве причины, побудившей обезьяну превратиться в человека. Если же под «трудом» Энгельс понимает орудийную деятельность животных, то такой инстинктивной деятельностью занимаются многие животные, а не только обезьяны, и такая деятельность не приводит и не может привести к «просвету» самосознания в психике животных. Как-то оправдывать это положение нет никакой необходимости: здесь, как бы сказал знакомый нам студент-отличник, «и дураку должно быть ясно» - ясно, что никакой «труд», даже неверно понимаемый, не решит проблему возникновения сознания, и обезьяна, как бы она не старалась «решить основной вопрос философии в пользу научного материализма», не в состоянии этот историко-антропологический трюк проделать. У Энгельса с этим вопросом явно случился какой-то мифологический припадок. Но простим ему это: с кем такое не может случиться, особенно с марксистами. Здесь, как известно, и сам умница Маркс был не исключением, хотя еще при жизни желал иметь дело только с самим собой, но никак не с марксизмом, который стал его извращать еще тогда. После Дарвина с его «Происхождением видов» и Энгельса нашелся лишь один крупный философ, который не пожалел времени и не прошел мимо этой мифологической идеи, связанной с превращением обезьяны в человека, да и то только для того, чтобы эту идею высмеять как совершенно несостоятельную. Я имею в виду здесь Карла Ясперса. Вот «байка», которую немецкий мыслитель приводит по адресу дарвиновско-энгельсовской обезьяны и которая имеет достаточно глубокий подтекст: «Два крестьянина в Верхней Баварии беседуют: Досадно, но этот Дарвин, кажется, прав, мы происходим от обезьяны. – Да, говорит другой, досадно, но хотел бы я видеть ту обезьяну, которая впервые заметила, что она уже не обезьяна»85, а человек. Да, представить такую ситуацию невозможно, как невозможно представить и противоположную ей, когда человек «превращается» в обезьяну. Карл Ясперс полагает, что такие гипотетические формы мысли являются своеобразной игрой, которую нельзя рационализировать, перевести в сферу положительной науки о «происхождении», и лучшие представители науки это всегда понимали. «Величие биологии, – пишет Ясперс, – состоит в том, что она, в отличие от прежних смутных представлений о переходах, приходит ко все более уверенному пониманию непонятности этого возникновения»86. В этом смысле, продолжает он, «более выразительной игрой кажется мне представление Прейера: «Мир – это единственная огромная жизнь, отбросом и трупом которой является неживое. Объяснить следовало бы не возникновение жизни, а возникновение неживого»87. Далее, ссылаясь на гипотезу Даке, Ясперс пишет: «Человек, так можно продолжить эту мысль, есть с давних пор подлинная форма жизни, всякая другая жизнь – отпадение от нее, и в конечном итоге может оказаться, что не человек произошел от обезьяны, а скорее обезьяна от человека»88. Но это всего лишь гипотетическая игра мысли, не больше. Потому что «Человек всегда больше того, что он о себе знает», т.к. любое «знание о человеке, будучи абсолютизировано в мнимое знание о человеке в целом, ведет к исчезновению его свободы. Так обстоит дело и с теми теориями о человеке, которые глубокомысленно предлагаются для ограниченных горизонтов психоанализом, марксизмом, расовой теорией. Они заслоняют самого человека, как только хотят большего»89. И Ясперс делает окончательный вывод: «Человек не может быть понят как «развившийся из животных»»90. Если исходить не из идеи о человеке в целом, соскальзывая из философии в ту или иную положительную науку о нем, а из акта самосознания, лежащего в основании деятельности индивидуального сознания в его единстве с чувственностью и мышлением, то вывод Ясперса становится очевидным. Акт самосознания: «Я есть», «вот он я», в отличие от всякого иного, от всякого «не-Я» – невозможно вывести из чего бы то ни было. Акт самосознания, или «просвет» сознания, есть непостижимое человеческим мышлением таинство, потому что сама Природа раскрывает себя в своих законах и причинно-следственных отношениях только тому существу, который уже обладает сознанием, определяемым этим актом, и только им. Иными словами, всякое знание о мире сущего есть лишь свидетельство того, что «я есть», что – по Декарту ли, по Канту ли – «я мыслю, я существую, я сомневаюсь», что «я мыслю, что мыслю». Трансцендентальная апперцепция «я мыслю» не объяснима из факта знания природных явлений в той же степени, как не объяснима причина «ходьбы» из факта пройденного расстояния. Животное, какой бы оно орудийной деятельностью не занималось, тоже мыслит, но мыслит не «когитарно», не по Декарту и Канту, не рефлексируя, не размышляя: жизнедеятельность животных мысляща, но мысляща так, что мышление не отделяется от этой жизнедеятельности, слито с ней. Здесь я полностью на стороне трансцендентальной философии континентального Запада с ее центральными фигурами в лице Декарта и Канта, равно как и тех современных нам философов в лице Хайдеггера и Мамардашвили, которые поняли основную мысль этих центральных фигур Новоевропейского времени, но поняли так, что «зациклились» в тавтологическом круге самосознания, не выйдя на «простор» самого сознания, как некоего мысляще-чувственного потока, определенного этим таинственным актом. В результате первый заменил сознание монологическим «бытием-вот» (Дазайн), а второй настолько расширил этот тавтологический круг, что сам признался в невозможности его раскрыть, т.е. определить сознание, исходя не из его трансцендентального смысла, а из обнаружения его подлинной сущности. Где эту сущность искать? То, что «жить в обществе и быть свободным от общества нельзя» (К. Маркс), равно как жить в природе и быть свободным от нее, будучи еще и природным существом, тоже нельзя, это очевидно и не вызывает сомнений. Однако ставить человека в полную зависимость как от материальной природы, так и от общества означало бы расписаться в полном нежелании понять, что же такое человек в своей универсальной особенности – в своем индивидуальном сознании, где основную «скрипку» играет акт самосознания с присущим ему феноменом свободы. Подчинить человека природе, как это делает «глупый» материализм, – значит от него полностью освободиться, превратить его в животное, сознанием не обладающее. Подчинить же его обществу, как это делает объективный идеализм в соавторстве с диаматом, – значит из человека сделать раба и холуя, прохиндея. Поэтому философская мысль должна потребовать от себя ответственности перед человеком, и здесь далеко недостаточно ограничиваться идейно-проповеднической стороной провозглашения свободы и нравственной духовности, как это делают лучшие представители современного гуманизма и просвещения, например, тот же Альберт Швейцер. «Ясно одно: когда общество воздействует на индивида сильнее, чем индивид на общество, начинается деградация культуры, – пишет он, – ибо в этом случае с необходимостью умаляется решающая величина – духовные и нравственные задатки человека. Происходит деморализация общества, и оно становится неспособным понимать и решать возникающие перед ним проблемы. В итоге рано или поздно происходит катастрофа». А дальше идет ориентация на аксиологическую (ценностную) сторону решения этой проблемы: «Поскольку мы находимся именно в таком положении, каждый человек должен в наших условиях проявить большую, чем до сих пор, личную решимость и взять на себя доступную только индивиду функцию выдвижения духовно-этических идей. Ничто другое, кроме такого поворота в сознании множества людей, не в состоянии спасти нас»91. Увы! Массовый человек не в состоянии осуществить такой ценностный поворот в своем собственном сознании до тех пор, пока ему не будет объяснена непосредственная личная выгода такого поворота. Иначе идеология поспешит на «помощь» ценностной идее и окончательно отвернет от нее людей: заморализирует, заговорит, заболтает ее – превратит идею в идеал, а идеал – в идола. Как это происходило в истории, хорошо показал Э.В. Ильенков и особенно удачно С.Л. Франк92. Поскольку этот поворот происходит не где-нибудь, а в индивидуальном сознании человека, то необходимо, прежде всего, понять, что же собой представляет это сознание. Если мы его не поймем, т.е. не определим его сущности, то нам останется лишь возможность проповеди желаемого изменения сознания, но теоретически убедить людей в необходимости такого изменения мы уже не сможем. Никакая положительная наука не в состоянии осуществить решение этой задачи. Только философия способна взять на себя это ответственнейшее перед человеком и всем человечеством решение. Пока этого решения философия нам не представила, хотя в определенных чертах оно и просматривается. Особенно по части сознания, как совести, и сознания, как свободы, у нашего М.К. Мамардашвили. Но, как ни странно, тот же Мамардашвили отрицает всякую возможность определить сознание под формой реальной человеческой жизни, а его единомышленник и друг А.М. Пятигорский прямо говорит о том, что сознание – это не жизнь, а жизнь – это не сознание, а поэтому «если ты уже выбрал философствование («думание о сознании» - Л.Р.), то дороги назад, в нормальную жизнь, нет»93. Такую философию (сознания) я принять в принципе не могу, поскольку вместе со Швейцером полагаю, что именно на философии лежит главная ответственность за то, что происходит в человеческом мире. Философия – это не отвлеченность от жизненных реалий человеческого мира, а философствование – не отвлеченное от этого мира умничанье и не каприз гения, который «глубоко мыслит», при этом «глубоко ошибаясь» (М. Хайдеггер). Конечно, у сложных вопросов жизни не может быть простых до тривиальности решений, это понятно. Но это не значит, что философия должна стоять в стороне, ничего не предпринимая для действительного решения важнейших и актуальных проблем человека и всего общества. Поэтому мы спрашиваем: что такое сущность сознания? |
Похожие:
 | Краткий курс под редакцией комиссии ЦК вкп(б) одобрен ЦК вкп(б). 1938 год Воспроизведено с издания: история всесоюзной коммунистической партии (большевиков). Краткий курс. Госполитиздат, 1945 |  | Анна Шепелева, известная по нашумевшим сериалам «Школа» и «Краткий... «Школа» и «Краткий курс счастливой жизни» талантливого режиссера Валерии Гай Германики, не любит стоять на месте и сидеть без дела,... |
| План-конспект урока по теме «Зрительный анализатор» Агафонов В. В. Криминалистика: краткий курс лекций – М.: Юрайт, 2013. – 184с. 10 экз | | Процесс написания можно разбить на несколько стадий Агафонов В. В. Криминалистика: краткий курс лекций – М.: Юрайт, 2013. – 184с. 10 экз |
| Применение опорных конспектов на уроке русского языка Агафонов В. В. Криминалистика: краткий курс лекций – М.: Юрайт, 2013. – 184с. 10 экз | | Борис Акимович Исаев Социология. Краткий курс Черняева С. А. Психотерапевтические сказки и игры. — Спб.: Речь, 2002. —168 с. Isbn 5-9268-0108-7 |
| Курс лекций по истории и философии науки утверждено Редакционно-издательским... Глотова В. В. Краткий курс лекций по истории и философии науки: учеб пособие / В. В. Глотова. Воронеж: фгбоу впо «Воронежский государственный... | | Тема Налоговое прогнозирование и планирование: основные понятия, сущность и сфера применения Агафонов В. В. Криминалистика: краткий курс лекций – М.: Юрайт, 2013. – 184с. 10 экз |
| Том Дэвенпорт и Джон Харрис. Аналитика как конкурентное преимущество... Агафонов В. В. Криминалистика: краткий курс лекций – М.: Юрайт, 2013. – 184с. 10 экз | | Основная образовательная программа высшего профессионального образования Элективный курс по электротехнике – Знакомство с элективными курсами. Даётся краткий анализ составления элективного курса «Электротехника».... |
| Гоффман Краткий курс Уорнер, У. Ллойд. 2000 (1959). Живые и мертвые: Исследование символической жизни американцев. С. Петербург: Университетская книга.... | | Краткий курс элементарной философии «Программы по русскому языку для 10-11 классов общеобразовательных учреждений» / А. И. Власенков // Программно-методические материалы.... |
| С г кара-Мурза Краткий курс манипуляции сознанием ЛЕ: a weatherman, a rainbow, a rainstorm, a barometer, a shower, a forecast, to forecast, to expect, daily, calm, mist, misty, changeable,... | | Литература по дисциплине «Патопсихология» Бизюк А. П. Патопсихология: краткий курс в контексте общей и клинической психологии: учебное пособие / Под ред. Л. М. Шипицыной.... |
| На правах рукописи Глотова В. В. Краткий курс лекций по истории и философии науки: учеб пособие / В. В. Глотова. Воронеж: фгбоу впо «Воронежский государственный... | | Директор Гуманитарного института Глотова В. В. Краткий курс лекций по истории и философии науки: учеб пособие / В. В. Глотова. Воронеж: фгбоу впо «Воронежский государственный... |
