Идея культуры: от трансцендентного к имманентному
Скачать 0.6 Mb.
|
Одно из решений этического вопроса Впрочем, случались исключения и среди марксистов. Им был Дъёрдь Лукач (1885– 1971), которого называют последним великим марксистом. В 1918 г. с ним произошел великий поворот: написав в ноябре 1918 г. статью «Большевизм как моральная проблема», где приводились «серьезные аргументы против принятия коммунизма», он в декабре 1918 г. или январе 1919 г. был уже членом Венгерской партии коммунистов38. Д.Лукач стоял на социалистических позициях во время Первой мировой войны, считая социалистическую идею идеей, способной «искупить мир», а пролетариат «мессианским классом истории»39. Но хотя, по его мнению, социализм появляется по доброй воле людей через их самоопределение, а рабочее движение подойдет к нему демократическим путем, этот путь будет морально искривлен компромиссами, уступками, сотрудничеством с враждебными партиями. Здесь-то и рождается этическая дилемма между «чистотой убеждений и чистотой действий»40, сопровождавшая Д. Лукача всю жизнь. Более того, Д. Лукач полагал, что такая дилемма стоит перед любой партией, пытающейся добиться власти. Его размышления, выраженные в статье «Тактика и этика», сводятся к оправданию риска, на который идут революционные классы и партии, ибо речь идет не только об освобождении человечества и настоящем начале человеческой истории, но о том, что их «конечная цель категоризирована не как утопия, а как действительность, которую необходимо достичь». Здесь четко работает старинная концептуальная схема – единства идеи и действительности вопреки превалированию идеи над действительностью, ибо «полагание конечной цели… не может означать отвлечения от действительности, попытки навязать действительности некие идеалы, но означает познание и претворение в деяние тех сил, которые действуют внутри общественной действительности, – то есть сил, направленных на осуществление конечной цели»41. Возможно, впрочем, что его надежды на социализм были связаны (и в этом он походил на А. А. Богданова) с тем, что он считал социалистические цели «утопическими», принимая саму идею утопии, саму мысль, работающую в категориях утопии, за необходимую для мышления, всегда «выходящего за экономические, правовые и социальные рамки сегодняшнего общества» и уничтожающего (ничтожащего) это общество. Действенность же (не утопичность) социализма заключается в «абсорбировании парящих вне или над обществом идей», в их действенном воплощении, в замене «трансцендентного полагания имманентным» – в этом Д. Лукач видит ту самую суть марксистской теории42, которая впоследствии, в 60-е годы, стала регулятивом для новой французской философии. Живя в Москве с 1933 г. по 1945 г. (до этого его пребывание в СССР было периодичным с 1929 г.), он, очевидно же, испытал отсутствие единства между идеей и действительностью, наблюдая, как эту действительность кромсали. Он работал в Институте марксизма-ленинизма, в журнале «Литературный критик», «Интернациональная литература». Всю философию от Шеллинга рассматривал как разрушающую разум, что в конечном счете привело к фашизму. Занимался проблемами эстетики и культуры. Был арестован, освобожден, после Второй мировой войны вернулся в Венгрию, где преподавал эстетику и философию в Будапештском университете, был избран академиком. В 1956 г. стал министром культуры в правительстве Имре Надя, осудив вторжение советских войск в Венгрию. Его едва не расстреляли. Словом, вся его жизнь была проникнута мучительным сознанием ответственности за принятие решения. В отличие от Н. И. Бухарина он считал, что «в этике не существует ни нейтральности, ни беспартийности». Понимая, что любая (революционная) деятельность ведет к жертвам, он полагал, что «каждый, кто сегодня принимает решение в пользу коммунизма, стало быть обязан нести за каждую погубленную в борьбе за него ту же самую индивидуальную ответственность, как если бы он сам убил всех». Но к моральному ответу привлекается и «тот, кто не желает действовать»43. В этом смысле он, очевидно, принадлежал к тем деятелям, которые понимают необходимость даже агрессивных наскоков на нечто устойчивое и накопленное (в том числе на культуру), подобная реакция продолжалась в западной мысли и во времена постмодернизма, для которого столь важна оказалась марксистская теория, и потому понятен выход книги «последнего великого марксиста» в России в 2006 г., когда марксизма в ней не стало, но после постмодернизма стали возрождаться некоторые левые идеи44, впрочем, возможно, как реакция на скидывание Маркса с корабля современности. Но марксистская доктрина преображается под взглядом Д. Лукача не просто в доктрину социального действия, а почти в религиозную, предполагающую первородную греховность человека, моральная природа которого трагична. Не случайно, он заканчивает свои рассуждения цитатой из «Юдифи» Геббеля: «И если Бог ставит между мной и возложенным на меня делом грех, то кто я такой, чтобы от него уклониться?» Работая в Институте философии АН СССР, Лукач защитил в 1938 г. докторскую диссертацию о творчестве молодого Гегеля, проинтерпретировав его с социально-экономических позиций. Его «История и классовое сознание» придала ему значительный вес, особенно глава «Овеществление», как и работа «Молодой Гегель», где впервые показано влияние на его философию французской революции и классической политэкономии. Но повсюду Д. Лукача интересует этическая сторона вопроса. Кажется, что его марксизм – его внутреннее испытание: сколько может выдержать человеческая совесть? «В марксизме, – писал он, – проявляются опасные стороны гегелевского наследия. Гегелевская система не имеет этики, у него этика замещена той системой материальных, культурных и социальных благ, в которых кульминирует его философия истории. Марксизм в сущности заимствовал форму этики… он лишь поставил другие “ценности” на место гегелевских»45. Я думаю, можно согласиться с Я. Кишем, считающим, что, несмотря на долговременные занятия «Свеобразием эстетического», «молодой Лукач не был в первую очередь эстетиком. Его центральная проблема… носит этический и культурно-философский характер; в искусстве он видит лишь способ проявления этой проблемы, более широкой, чем эстетическая». И, завершив «Эстетику», пожилой Лукач хочет вернуться и к этике, но эта его попытка терпит фиаско. Его слова, сказанные, как говорят, незадолго до смерти, «Вся жизнь – псу под хвост» – свидетельство марксистского краха. Спасительные оттепели: разноголосье среди затишья Военное время было временем первой идеологической оттепели, как ни странно это звучит. Желание Сталина покинуть Москву и уехать в бункер в Куйбышев было одним из признаков сталинского испуга. Тогда вновь была вызвана к официальной жизни церковь, религия. После войны ощущение свободы стало еще более сильным. Однако оно исчезло после антикосмополитической кампании, «дела врачей», повторных арестов. Вторая оттепель настала после смерти Сталина и особенно – после ХХ съезда КПСС, когда был развенчан культ его личности. Эту оттепель приняли всерьез. Многие молодые философы (Б. И. Шрагин, А. П. Огурцов и др.) вступили в партию, желая ее морально и интеллектуально обновить. Росло число профессионалов-философов, занявших нейтральную позицию относительно властвующей идеологии. Многие из них работали в ЦК КПСС, исподволь, осторожно подрывая ее основы. Это, разумеется, было знаком изменившегося времени, хотя таких людей нельзя было назвать свободомыслящими и потому нельзя сказать, что в то время была именно философия. Философия, разумеется, никуда не девалась, но она была вопреки действиям советских органов. Несмотря на то, что марксизм-ленинизм признавался в эти годы главенствующей философией, фактически с этого времени философия стала для тех, кто считал себя призванным к философии, после ее долговременной борьбы за выживание, настоящим делом. Философы стали откровенно выражать свои мысли. В этом смысле показательны воспоминания недавно скончавшегося выдающегося историка А. Я. Гуревича (1924 –2006). В 1966–1969 гг. он попал в Институт философии в сектор философии мировой культуры, которым тогда руководил академик П. Ф. Юдин, и, общаясь с философами, обнаружил, что собственно говорить с ними не о чем. Попал он в этот сектор потому, что нужен был человек, который отвечал бы за подготовку тома по средневековью для Совета по мировой культуре, выпускавшего или собиравшегося выпускать книги по истории мировой культуры. Как писал Арон Яковлевич, «здесь тогда царила теоретическая “всеядность”. Рассказывали о каком-то французском философе (впрочем, наверное, это легенда), который приехал тогда в Москву, общался с разными философами от Константинова, Юдина, Митина до Межуева, Келле, Левады и сказал, что он нашел тут и неокантианцев, и позитивистов, и логических позитивистов, и гегельянцев, и младогегельянцев и проч. Единственное направление, которое он не обнаружил, – это марксизм»46. Арон Яковлевич тут же оговорился: были мастодонты вроде Константинова, Юдина и Митина, которые иначе как советскими марксистами себя не ощущали. «Когда Юдин обсуждал с нами какую-либо главу из “Истории культуры”, он обычно произносил сакраментальную фразу: “Очень хороший текст, ну очень хороший, но почему автор не учитывает мысли В. И. Ленина в работе «Шаг вперед, два шага назад»?” И тут же молодые ребята с хохотом поворачивались к нему спиной: “к мандатам почтения нету”. Но эти закоренелые марксисты уже не решались нарушить то движение умов, которое чувствовалось в Институте философии. В целом атмосфера все же располагала к вольномыслию»47. Но располагавшая к вольномыслию атмосфера не уничтожала страха перед марксистско-ленинской философией. Элементарный пример: моя мать, узнав, что я собираюсь на философский факультет, в буквальном смысле встала передо мной на колени: «Куда хочешь, только не туда». Разумеется, больше всего Арона Яковлевича интересовало отношение философов к истории, но его удивило, что «трудившиеся в этом институте профессиональные философы, даже наиболее продвинутые среди них, умные, талантливые, имеют один коренной недостаток – они верхогляды». В чем, на его взгляд, заключалось верхоглядство? В том, что «им нетрудно было разговаривать о Канте, Гегеле (о Марксе уже стало труднее). Но, рассуждая о проблемах того, что называлось историческим материализмом, они не прибегали ни к какой истории. О ней 99,99% из них знали только то, что выучили по букварям в начальной школе. И при этом они рассуждали об историческом процессе! Здесь царило пренебрежение к историкам, которые занимаются фактами, “фактографией”, как они выражались. Историк своим конкретным материалом сыпал песочек в их замечательные буксы. На все их построения можно было дунуть – и все рассыпалось. Это меня очень смущало. С одной стороны, с ними можно было что-то обсуждать, но с другой – быстро становилось ясно, что продуктивно обсудить было ничего нельзя»48. Это неточная характеристика, выдававшая скорее ту неприязнь А. Я. Гуревича к философии, о которой говорилось чуть выше49, чем реальное положение дел, ибо в ту пору в Институте регулярно появлялся Михаил Константинович Петров (1924 –1986). Он был неблагонадежным философом, вполне в духе А. Я. Гуревича. В 1961 г. был исключен из партии за повесть «Экзамен не состоялся», где описывал в беллетристической манере идеологическую обстановку в Институте философии, где недавно был аспирантом и где не сошелся во взглядах с М. А. Дынником, который был его научным руководителем. Поверив в хрущевскую оттепель, он направил повесть непосредственно в ЦК. Затем он начал критиковать порядки, сложившиеся в Ейском военном училище летчиков, тогда его, припомнив и повесть, исключили из КПСС. М. К. Петров50 был на фронте разведчиком, вышел живым после разведдеятельности из Пенемюнде, фашистской ракетной базы, его дважды приговаривали к расстрелу, один раз – немцы, другой раз наши, так что он был человеком не робкого десятка. Уже в начале 60-х он начал писать книгу, которая потом вышла под заглавием «Язык, знак, культура» (М., 1991), где он рассматривал три типа кодирования знания (лично-именное для первобытных обществ, профессионально-именное для традиционных восточных обществ и универсально-понятийное для западного). М. К. Петров философски прорабатывал ту же идею ментальности, связанную с обыденным языком и знаковыми кодами, которую прорабатывал и А. Я. Гуревич. Одновременно исследовались проблемы средневековой эквивокации и концепта, обнаруживавшие собственно логические возможности средневекового мировосприятия. На мой взгляд, дело не в том, как относился А. Я. Гуревич к сотрудникам Института философии, а в самом явлении А. Я. Гуревича на отталкиваемом им философском горизонте. Оно гораздо важнее, чем существовавшее верхоглядство философов, ибо заставило философов влезть если не в документы, то в им поставленные проблемы. Это позволило сопрячь мысль А. Я. Гуревича о необходимости создания вопросника к любому историческому источнику с идеей корреспондентности знания истине, которую выдвигал Фома Аквинский, создавая схоластику (и это послужило толчком к переводу его трактатов, заставив расшевелиться философскую медиевистику), представления о необходимости получения нового знания заставили заново вгрызаться в Канта, которого проблема получения нового знания в философии привела к построению нового здания философии, идея двойственности мира и сознания – переоткрыть логическую идею концепта и эквивокации, а само историческое страдание по поводу невозможности дать дефиниции ни одной из открывающихся исторических вещей побудило еще и еще раз направлять мысль к Канту, который самой философии отказал в праве использовать дефиницию как свой инструмент. Для философии А. Я. Гуревич оказал неоценимую услугу: он побудил ее перекопать. И это перекапывание интенсифицировало философскую деятельность. Выведя средневековых крестьян и ремесленников из молчания, Арон Яковлевич совершил дело, обратное смыслу философии Л. Витгенштейна. Для того последний и предельный философский акт – уход в молчание. Гуревичевы персонажи вышли из молчащего небытия, длившегося тысячелетие средневековья и еще шестивековой период Просвещения и Модернизма, и – поразительно – обрели новую жизнь (вполне по-средневековому возродившись) в наш постмодерн-политико-антропологический век, который иногда называют и «Новым средневековьем». Идеи культуры стали основополагающими идеями. С конца 50-х годов издаются произведения М. М. Бахтина («Проблемы поэтики Достоевского», «Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса», «Эстетика словесного творчества», «Вопросы литературы и эстетики», статья «К философии поступка»), где культура представляется как диалог, работает Московская и Тартуская школы семиотики, появляются многочисленные философские кружки и группы. Работал сектор социологии культуры в Институте конкретных социологических исследований под руководством Ю. А. Левады. Около тридцати лет работал библеровский семинар «Диалог культур», работала школа организационно-деятельностных игр Г. П. Щедровицкого (1929– 1994), где разрабатывались, как писали А. А. Пископпель и В. Н. Садовский, «категориальные и операциональные средства онтологической схемы-мыследеятельности» (до сих пор созданная им школа действует, его ученики В. М. Розин и О. И. Генисаретский работают в Институте философии РАН в Отделе философии науки, возглавляемом А. П. Огурцовым, а О. И. Генисаретский даже в нашем Центре методологии и этики науки). Во 2-ом Медицинском институте работал семинар Ф. Т. Михайлова (1930–2006) по психологии культуры, семинар М. Б. Туровского (1922–1994), включающий в философско-культурологический контекст фундаментальные достижения естествознания, – семинар, вовлекший многих медиков в философскую работу, многие из которых составляют сейчас один из секторов в Российском институте культуры. В 60-е – 70-е годы вследствие того, что семинары то тут, то там прикрывались властями, их члены переходили из одного института в другой, создавая сильное интеллектуальное силовое поле. Так, из Института истории естествознания и техники АН СССР перешел в созданный М. Я. Гефтером сектор методологии истории В. С. Библер. Сам М. Я. Гефтер к концу жизни, пережив крушение его детища, затем перестройку, работу советника у Б. Н. Ельцина, то есть достигнув степеней известных, став наставником многих политологов и хлопнув государственной дверью, попытался заняться исследованием устных рассказов, формирующих некую современную истину истории, потому что письменный документ (после создания многочисленных фальшивок в виде, например, допросов в сталинскую эпоху) перестал составлять основу истории. В 1968 г., когда он принял в сектор меня, он только подбирался к этой мысли, занимаясь историей Ленина. Я же ему рассказывала, что желала бы исследовать такие приемы, какими являются жесты, ритмы, интонации, которые, не являясь элементами мышления, образуют ту среду, без которой мышление не может состояться. Я тогда не знала, что на это уже обратил внимание Витгенштейн, но сама проблема заставила влезть в историю философии. В сектор одновременно со мной были приняты философы Л. Б. Туманова и А. С. Арсеньев и не был принят А. В. Ахутин, потому что его первой специальностью была химия. Директор Института академик Жуков сказал: «Ну, философы еще куда ни шло, но химик!..» В. С. Библер сразу начал вести семинар (не дома, а в институте), который отодвинул мои планы в сторону, ибо в семинаре началась серьезная учеба: постраничное, даже побуквенное чтение и анализ философских текстов с анализом содержания каждого понятия, показывающего его развитие, отличия от такого же, но принадлежащего другому месту и времени. Одно ли и то же подразумевали Платон, Аристотель и, скажем, Фома Аквинский под термином «бытие», «сущность», «сущее»? Анализировали логику Декарта и Паскаля, Лейбница и Спинозы, составив в результате книжечку «Спор логических начал ХVП в.» (М., 1989). Каждый читавший тексты надевал на себя маску того философского персонажа, которого он исследовал. Так, кстати, работала школа Алкуина в каролингское время. Многие философы этого времени начинали новую философскую жизнь с того, что начинали всерьез читать Маркса, это называлось «читать без очков». Написал работу о Марксе В. С. Библер51. На лекции М. К. Мамардашвили о Марксе стекалось, заполняя огромные аудитории, множество народа. Но дальше начиналась борьба за выживание, потому что мы оставались без работы. Но одновременно это означало конец старой идеологии, ибо мы уже мало чего боялись. Мы были профессионально образованны, у нас был за плечаси языковый багаж, ибо мы читали не только русский «тамиздат», но и иностранный. Мы могли давать частные уроки. Я, например, давала уроки французского, а в МГУ на историческом и юридическом факультетах преподавала латынь. Странно было другое. Выдающийся российский философ В. В. Бибихин (1938–2004), работавший в нашем Центре, в статье, посвященной образованному в 60-е годы Институту научной информации по общественным наукам и главным образом «закрытым» реферативным сборникам или сборникам переводов, которые издавались с грифом «для служебного пользования», писал: «Власть начала искать идеологические альтернативы марксизму рано. Уже в 1973 году мы знали, что военные политические стратеги планируют скинуть марксизм и взять на идеологическое обеспечение армии православие. В те же годы нас, природных диссидентов, допустили к деньгам, которые органы выделили на идеологическую разведку альтернатив»52. Переводчики и референты «западных авторов» время от времени, чтобы не показаться идеологическому начальству не своим человеком, должны были время от времени делать отстраняющий жест («но вы понимаете, |
Похожие:
 | Курсовая работа «Русская идея» «Национальная идея»: смысловое наполнение понятия, её составляющие |  | Идея о всемирном тяготении это великая идея. За триста лет она очень... Вот почему эта идея обладает мощным механизмом самосохранения, который обеспечивает иммунитет даже против вопиющих фактов, которые... |
| Образовательная программа «Экологический театр» (для детей 8 – 10 лет) Ведущая идея – развитие экологического сознания и культуры, забота о растениях и животных своего края | | Программа управления качеством образования Идея программы Идея программы: изменить управление образовательным учреждением ради личностного роста ребёнка, повышение профессиональной компетенции... |
| Национальная идея и белорусская государственность Центральным звеном самосознания является идея, представляющая форму постижения в мысли объективной реальности и самого субъекта.... | | Урока: урок-исследование Главная идея урока Главная идея урока: “Как ни тонок, неприметен под землёю корешок, но не может жить на свете без него любой цветок!” (В. Жак) |
| Сценарий урока мировой художественной культуры, посвященного Дню... Как отразилась идея единения народа перед лицом врага в следующих произведениях искусства | | Развитие идеи от первоначальных понятий до теории относительности и квантов Великая повесть о тайнах природы.— Первая руководящая идея.— Векторы.— Загадка движения.— Еще одна руководящая идея.—Является ли... |
| Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Основная педагогическая идея урока – создание колоний способствовало распространению античной культуры и формированию эллинистического... | | Реферат по курсу «История философии» Идея культуры. Культура как... Охватываются, по ее мнению, более общей нормативной системой этикой доверия, которая несет в себе существенные характеристики и... |
| Между православием и пантеизмом В статье рассматривается коллизия русской словесности XIX века, оказавшейся в своих ценностных основаниях под влиянием Православия... | | Не в количестве знаний заключается образование, а в полном понимании... В духовных учениях сказано: «Дайте детям мечтать, фантазировать, строить свои города». В. И. Вернадский подтверждал это: «Вдруг…прямо... |
| Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... «Храм природы», где в стихотворной форме изложил свои естественнонаучные взгляды. Нашлось в этом произведении и место идее исторического... | | Российское отделение фирмы Microsoft отвечает на вопросы cnews ru... «Программы с открытыми исходниками — идея, время которой наконец-то пришло. Тридцать пять лет она выстраивала фундамент в среде технических... |
| Результаты тестирования координационных способностей Федерации, стартовавший в 2006 г и реализующийся по настоящее время. Идея данного проекта послужила основой для использования методики... | | Рабочая программа выполняет две основные функции: Информационно-методическая Охватывает широкий круг проблем как естественнонаучного, так и гуманитарного, аксиологического, культурологического аспектов (идеи... |
