Хосе Антонио Марина Анатомия страха. Трактат о храбрости

Скачать 2.32 Mb.

Название	Хосе Антонио Марина Анатомия страха. Трактат о храбрости
страница	4/21
Дата публикации	21.08.2013
Размер	2.32 Mb.
Тип	Документы

100-bal.ru > Физика > Документы

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 21

3. Лишить поощрения

Лишение награды тоже своего рода наказание, только действует по-другому. Этот механизм включается там, где есть зависимость — будь то наркотики или связи между людьми. Угроза оставить без поощрения осложняет и разрушает отношения. Допустим, женщина систематически подвергается агрессии со стороны супруга. Позиция абсолютного подчинения помогает избежать жестокого обращения, что само по себе воспринимается как вознаграждение. Теперь несчастная всеми силами будет стремиться заслужить это утешение и в конце концов даже начнет испытывать благодарность к своему обидчику — настолько, что перестает понимать, на ком в действительности лежит вина. Именно так объясняется всем известный стокгольмский синдром, когда жертва чувствует симпатию к преступнику, который взял ее в заложники, но оставил в живых. Нечто похожее происходит сейчас в Испании с отношением к террористической организации ЭТА. Уже несколько месяцев ее бойцы не проливают крови, и граждане ставят это им в заслугу. Боясь лишиться „подарка“, они готовы на любые уступки. Преступления, ставшие всему причиной, постепенно забываются, и все усилия сосредоточены только на том, чтобы сохранить ощущение успокоенности.

В сектах действует примерно такой же механизм. Новых приверженцев щедро одаривают. Их принимают с распростертыми объятиями, сулят избавление от всех бед, оказывают поддержку, уделяют им повышенное внимание. А потом угрожают лишить любви и заботы. Подобная ситуация отбрасывает людей к детским переживаниям, ибо ребенок больше всего на свете страшится утратить расположение родителей.

4. Школьное насилие

В последнее время школьное насилие стало распространенным явлением. Здесь тоже действует коварный и точный механизм страха. Классическим примером может служить судьба Хокина С., ученика из Ондаррибии, который покончил жизнь самоубийством, не в силах вынести травлю, развязанную одноклассниками. События всегда развиваются по одной и той же схеме. Группа подростков изводит кого-то насмешками, унижениями, угрозами и побоями. Жертва, разумеется, боится их. Не знает, как быть. Не осмеливается оказать сопротивление. Не осмеливается пожаловаться учителям. Не решается рассказать обо всем родителям: ее душевные силы истощены и в игру вступает стыд. Несчастный думает, что должен справляться сам. Все ждут от него стойкости, а он беспомощен. Ведь палачи — его одноклассники, его ровесники и с другими ребятами ничего подобного себе бы не позволили. Значит, он просто не может себя защитить, он слабак. А раз так, сам виноват. Одиночество жертвы настолько мучительно, что программа против буллинга , разработанная Департаментом образования и занятости Соединенного королевства, так и называется: „Школьное насилие: не страдай в одиночку“.

Как утверждают К. Салливан, М. Клэри и Г. Салливан, основная отличительная черта обидчиков состоит в том, что они умело пользуются своей властью. Обычно их делят на три группы. Умные обидчики : искусно маскируют угрожающее поведение, эгоистичны, уверены в себе, начисто лишены сострадания и безразличны к другим. Они более коммуникабельны, чем жертвы, и выявить их нелегко. Глупые обидчики : стараются завоевать авторитет товарищей дерзким, вызывающим поведением, запугивают и терроризируют сверстников. Отличаются негативным видением мира, учатся плохо и срывают злость на тех, кто слабее. При общей деструктивной позиции нередко добиваются успеха, так как умеют получать желаемое, и благодаря агрессивному поведению завоевывают определенный статус и ведущую роль в коллективе. Обидчик-жертва : иногда выступает в роли обидчика, а иногда — в роли жертвы. Он тиранит младших товарищей, но терпит издевательства старших. Иногда в школе он агрессор, а дома — пострадавший.

Психолог Д. Ольвеус отмечает, что в настоящее время учителя относят к категории „жертв“ огромное количество детей, отличающихся замкнутостью, робостью и тревожностью. Отношения с товарищами наложат отпечаток на их дальнейшую жизнь. По данным Брайана Г. Джилмартина, около 88 % нерешительных людей могут вспомнить многочисленные эпизоды травли, имевшие место в детстве и отрочестве. У личностей, уверенных в себе, подобный опыт отсутствует. Жертва находится в подавленном настроении, не в состоянии думать ни о чем другом. Ребенок просыпается среди ночи, пытаясь найти решение, но ничего путного в голову не приходит. Он ищет убежища в несбыточных мечтах: подкараулить бы обидчиков за углом и избить бейсбольной битой, как в кино. Страх начинает свое разрушительное действие. В США бывали случаи, когда изгой открывал стрельбу по своим палачам. Зачастую жертва испытывает признательность к мучителю всякий раз, когда тот дает ей передышку. Так зарождается извращенная благодарность угнетенного, поскольку отсутствие страданий воспринимается как подарок. Оценки ученика, подвергающегося травле, резко снижаются, он боится идти в школу, притворяется больным. Все это доставляет удовольствие его обидчикам, они чувствуют себя победителями. Они — сила. А вот жертва, будь то Хокин, Мануэль или Анна, находится в отчаянном положении. Попробуйте представить себя на их месте.

Я говорю здесь только о школьном насилии, но люди подвергаются травле и на работе, когда тот, в чьей власти запугать, лишить повышения, уволить, отравляет им жизнь, и это не менее ужасно.

5. Маски гнева

Между эмоциями имеются связи, которые складывались и шлифовались тысячелетиями. Одна из них, крайне важная для нашего исследования, — это изначально запрограммированная связь между проявлениями гнева и страхом. Гневная реакция на то и существует, чтобы запугивать другого человека, жизненный опыт для ее понимания не нужен. Уже в возрасте пяти месяцев ребенок пугается при виде сердитого выражения лица. Психолог-бихевиорист А. Оман, один из ведущих метологов , считает, что проявления гнева интерпретируются автоматически. Возможно, за эту функцию отвечают нейроны коры головного мозга.

При встрече с агрессором многие животные пытаются напугать его или обмануть. Их угрожающее поведение вводит нападающего в заблуждение. В природе для этого существуют самые разнообразные и весьма хитроумные способы. Защищаясь, птицы раскрывают крылья и топорщат перья, стараясь выглядеть крупнее. Животные взъерошивают шерсть или ставят торчком иглы, поднимаются на задние лапы, набирают воздуха или воды, чтобы казаться больше. Они выставляют напоказ яркие отметины или демонстрируют свои средства защиты, скаля клыки, угрожающе опуская рога, топая копытами; некоторые, например обезьяны, громко колотят себя в грудь, другие бьют хвостом или хлопают крыльями, скрежещут зубами, шипят и плюются. Человек старается не отставать от братьев меньших. Достаточно посмотреть, как из века в век совершенствовалась военная форма. Широкие эполеты и внушительные головные уборы суть наивное воспроизведение реакции представителей фауны на угрозу. В настоящее время многочисленные группы молодых (и не очень) людей используют эстетику насилия — татуировки, бритые головы, военные краги, — чтобы нагнать страху на окружающих.

В одном японском стихотворении, которое я неоднократно цитировал в своих книгах, описывается прощание идущего на битву воина с женой: „Вставай, дорогая супруга! Час настал. Отложи вышивание и принеси мое оружие!“ Далее он успокаивает женщину и дает ей советы по уходу за садом, а потом добавляет: „Теперь же трепещи, теперь беги! Спеши укрыться от моего грозного взгляда, с которым пойду я на врага“. Ну да, врага надо как следует напугать, и маски японских воинов преследовали именно такую цель. На самом деле использование масок всегда связано со страхом, хотя связь эта неоднозначна. Французский философ и социолог Роже Кайуа пишет, что „маска и страх, маска и паника неразделимы, неразрывно между собой связаны. Человек прячет за этим накладным лицом восторг и смятение и, что самое главное, чувство, роднящее всех живущих и любящих жизнь: страх. Таким образом, маска призвана воплощать страх, прикрывать от страха и сеять страх“.

В повседневной практике отношений ярость провоцирует испуг и покорность, которые играют на руку вспыльчивому человеку, закрепляя модель агрессивного поведения. Словесное нападение — один из видов тактики устрашения. Его жертвы иногда прекрасно знают, что дальше оскорблений дело не пойдет и что обидчик, успокоившись, возможно, пожалеет о своей несдержанности. Однако это не мешает врожденным механизмам страха немедленно вступить в действие. Ругань — неприкрытая агрессия и вполне может вызвать ответный протест. Тогда начнется драка, произойдет ссора или размолвка. Но если на сцену выходит страх, то весьма вероятно, что жертва предпочтет подчиненную модель поведения, стараясь избегать ситуаций, чреватых словесной атакой. Власть утверждена.

Обратимся к нашим архивам, к рассказам людей, испытавших нечто подобное на собственном опыте. Один из моих читателей пишет:
Отец возвращался с работы в половине третьего. Когда он задерживался, в доме воцарялась напряженная, тревожная тишина. Мама молчала, но, пытаясь хоть немного успокоиться, то и дело выходила на балкон, чтобы посмотреть, не идет ли отец. Бедняжку охватывала паника: если еда остынет и мужу придется ждать, он раскричится. Впрочем, если обед перестоит на плите, скандала тоже не миновать. Страх передавался всем членам семьи. Нет, отец никогда никого пальцем не тронул. Просто кричал, давая выход беспричинному гневу и проявляя непредсказуемую вспыльчивость. Мы, дети, старались держаться от него на безопасном расстоянии. Одна мама не могла или не осмеливалась себе этого позволить и потому прожила всю жизнь в страхе.
Словесная агрессия — одно из проявлений домашнего насилия.

6. Перекрыть пути к отступлению

Многие животные впадают в панику, если их запереть. Ощущение безвыходности вызывает отчаянные попытки бежать, которые иногда могут стоить им жизни. Как мы уже знаем, надежда — это противоядие от страха. Ужас притупляется, когда жертва понимает, что может спастись бегством, может что-то предпринять и повлиять на ситуацию. Даже тоска безнадежных больных ослабевает, если есть хоть малейшая возможность принять самостоятельное решение, не чувствовать себя просто телом, подключенным к монитору. Когда человек убеждается, что выхода нет, что спасения искать негде и куда ни кинь, везде клин, паника или депрессия не заставляют себя долго ждать.

Паника и депрессия неразделимы. Мы убедимся в этом, когда будем говорить о людях, отличающихся повышенной чувствительностью. Отчаяние — великий союзник страха. Американский психолог и писатель Мартин Селигман получил известность благодаря своим исследованиям такого явления, как „выученная беспомощность“. Когда животное или человек убеждаются, что, какие бы действия ни предпринимались, изменить плачевную ситуацию невозможно, когда становится ясно, что любые попытки могут привести к нежелательным последствиям, они вообще отказываются действовать и занимают пассивную позицию перед лицом неумолимых обстоятельств. Тут уж недалеко и до депрессии. Все, что внушает индивиду чувство затравленности, все, что лишает его уверенности, все, что отнимает у него возможность контролировать ситуацию, вызывает страх. Декарт в трактате „О страстях души“ писал: „Так как главная причина страха есть неожиданность, то лучшее средство для того, чтобы от него избавиться, — предусмотрительность и умение приготовиться ко всяким случайностям, которые могут вызвать страх“^²⁰.

Существует определенный род ситуаций, внушающих человеку глубокое чувство собственного бессилия: например, если любой вариант — действие или отказ от действия — в равной степени может привести к отрицательным последствиям. Такое бывает, когда имеешь дело со вспыльчивыми людьми. Положим, у одного из них возникли сложности на работе. Если мы спросим, что случилось, в ответ запросто можем услышать: „А тебе какое дело?!“ Если же не спросим, то все равно рискуем вызвать гнев: „Тебе что, безразлична моя жизнь?!“ Безвыходность — основная причина подавленности и часто заставляет нас испытывать угрызения совести. Например, если я пойду в церковь, то волей-неволей вынужден буду наступать на кресты, образованные стыками плит на полу. Это плохо. А не пойду — еще хуже. Выхода нет.

Способность контролировать ситуацию и влиять на нее — прекрасное лекарство от страха. Стоит утратить ее, и чувство уязвимости тут же возрастает. Социолог Майкл Сандел выделяет два основных страха, характерные для нашего измученного тревогами общества: „Первое — это опасение, что силы, управляющие нашей жизнью, выйдут из-под контроля, а второе — что все вокруг, начиная с семьи и заканчивая страной в целом, начнет рушиться. И то и другое составляет основной предмет обеспокоенности в современном мире“. Первой темы мы коснулись в данном разделе, о второй пойдет речь несколько позже.

7. Изоляция

Когда хищник преследует добычу, он старается отбить животное от стада или найти одинокую особь. Принадлежность к группе себе подобных обеспечивает надежную защиту. С людьми происходит то же самое, вот почему диктаторы первым делом отменяют право на собрания. Развивая концепцию мужества как результата человеческих отношений, Юдит Джордан отмечает, что храбрость не является чертой, изначально присущей индивиду, но возникает вследствие контактов с окружающими: „Мы, люди, ободряем друг друга“. Но, поскольку страх легко передается, можем и заразить им друг друга. Так оно на самом деле и бывает, однако не совсем по тем причинам, которые приводит Джордан, а по другим, о которых я буду говорить в двух последних главах книги, когда речь пойдет о бесстрашии.

Исследования в области гендерного насилия показывают, что зачастую агрессор, стремясь поработить жертву, старается ее изолировать, не разрешая поддерживать отношения с родными, лишая всякой возможности общаться с окружающими, заставляя отказаться от поддержки общественных структур, способных хоть как-то помочь ей. Все начинается с критики в адрес семьи, потом несчастной запрещают ходить в гости, ее запирают дома, изводят ревностью. Одним словом, обрекают на одиночество. Ложные и потому вредные установки родственных отношений накладывают строжайшее табу на всякие разговоры о „делах семейных“, что также облегчает тактику изоляции. Да жертва и сама предпочитает все скрывать — в случае инцеста или сексуальных домогательств, например. Жертва молчит, потому что стыдится. „Не стирай на людях грязного белья“, — учит пословица, развязывая тем самым руки безжалостному мучителю. Патрисия Вильявисенсио выделяет несколько причин, по которым далеко не каждая женщина решится пожаловаться на жестокое обращение: 1) страх перед неизбежным наказанием; 2) боязнь, что ей не поверят; 3) опасение, что всю ответственность свалят на нее же; 4) стыд и чувство вины; 5) склонность жертвы недооценивать тяжесть ситуации; 6) сомнения в своей способности правильно выбирать спутника жизни. Существуют и другие мотивы: боязнь перемен, пассивность, необходимость содержать детей и некоторые страхи, о которых мы поговорим позже, — страх перед конфликтами, неумение защищать себя, принимать решения и отстаивать свои права.

Пока мы говорили только об агрессии, направленной против женщин. Однако бывает и агрессивное отношение женщины к мужчине. Оно встречается реже и опирается на иные методы устрашения. Как правило, это скандалы, насмешки, деструктивная критика.

8. Манипулируя эмоциями

У некоторых людей особо развит талант манипулировать чувствами окружающих. Это истинные виртуозы, умеющие использовать слабости ближнего. Они угрожают исподтишка. В вопросе, начинающемся словами: „Неужели вы способны?..“ — без сомнения, звучит нотка угрозы. Комплимент из их уст может вызвать стыд. В разговоре такой умелец неумеренно расхваливает собеседника, заставляя того чувствовать себя морально обязанным, а потом навязывает ему собственное мнение. Подобным образом манипулятор заставляет поддержать свою точку зрения. Жертва манипуляции должна бы возразить, но тогда ей придется дважды огорчить человека: во-первых, указав на его ошибку, а во-вторых, дав понять, что он составил неверное представление о собеседнике. Некоторые люди обладают настоящим талантом вызывать необоснованное чувство вины, опасную жалость, любовную зависимость. Или одновременно демонстрируют прямо противоположные эмоции: любовь и неприязнь, симпатию и холодность, что сбивает жертву с толку, вселяет неуверенность, боязнь ошибиться, проявить несправедливость, причинить боль. Страх оказаться палачом превращает человека в легкую добычу. Любой соблазнитель или соблазнительница действуют как манипуляторы.

Прилюдное осмеяние также вселяет в нас робость, ведь страх перед позором очень силен. Высмеять, пристыдить, унизить значит жестоко наказать. Тот, кто хорошо умеет это делать, обладает большой властью.

9. Оккультные способности, табу

Все, кто обладает тайными способностями, кто может околдовать, сглазить, вызвать духов, издавна считаются подлинными мастерами устрашения. Историография страхов могла бы предоставить нам великое множество примеров того, что вызывает ужас у людей. Иногда это трагедия, иногда — трагифарс. Так, в XVI столетии в Европе развился настоящий коллективный психоз, вызванный „заклятием узелка“, которое якобы налагали колдуны и ведьмы, завязывая веревку во время церемонии бракосочетания. В результате молодые супруги лишались возможности иметь детей. К XVII веку паника достигла таких масштабов, что люди предпочитали заключать брак глубокой ночью, чтобы не проведали колдуны. В 1679 году Ж.-Б. Тьер, кюре из Шартра, в „Трактате о суевериях, касающихся освящения“ цитировал решения церковных соборов и синодов, осуждающие злонамеренное завязывание узелков на веревке, и приводил не один десяток рекомендаций, среди которых можно найти и заклинания против злых духов, и прием настоя бессмертника, и многое другое:
Раздеть молодоженов донага, и пусть муж поцелует у жены большой палец левой ноги, а жена — большой палец на левой ноге у мужа. Проткнуть непочатую бочку белого вина и подставить под струю обручальное кольцо жены. Помочиться в замочную скважину церкви, где проходило венчание^²¹.
Рассказы о привидениях, загробных духах и темных силах будят в людях первобытные страхи. Любая вера в сверхъестественное легко запускает механизмы страха. Из газет мы часто узнаем о случаях, когда у эмигрантов из стран Черной Африки соотечественники вымогают деньги, угрожая страшным заклятием. Образуется своего рода порочная зависимость, поскольку невежество и суеверие делают жертву шантажа легкой добычей для мошенника. Недобрые предсказания сбываются просто потому, что человек в них искренне верит. Существуют свидетельства о смерти бразильских индейцев, наступившей только из-за того, что колдун вынес им суровый приговор. В широко известной статье „Смерть по вуду“ знаменитый физиолог Уолтер Б. Кэннон обнародовал результаты своих исследований в данной области. Один молодой африканец по неосторожности съел дикую курицу, оказавшуюся табу. Когда несколько лет спустя „преступление“ раскрылось, несчастный немедленно начал трястись от ужаса и вскоре скончался. Женщина из новозеландского племени маори съела фрукт, выросший в запретном месте, а когда узнала о том, что совершила святотатство и вызвала гнев жреца, тут же умерла. Кэннон предположил, что смерть от испуга происходит в результате стойкого спазма сосудов, нарушения кровообращения, внутреннего кровотечения, вызывающего резкое снижение давления и общее обезвоживание, совсем как во время послеоперационного шока. Другой причиной внезапной кончины может являться симпатическое сокращение сосудов в области почек, как это происходит в случаях так называемого „нефрита военного времени“. По мнению Исаака Маркса, к гибели может привести также внезапное замедление сердечного ритма.

Историографию страхов, преследующих человечество, невозможно представить себе без захватывающих рассказов о привидениях. Теолог Ноэль Тайепье в своем „Трактате о явлениях духов“ описывает подобные случаи в самых красочных деталях:
Когда дух умершего появляется в доме, собаки жмутся к ногам хозяина, потому что они сильно боятся духов. Случается, что с постели сдернуто покрывало и все перевернуто вверх дном или кто-то ходит по дому. Видели также огненных людей — пеших или на коне, — которых уже похоронили. Иногда погибшие в битве, равно как и мирно почившие у себя дома, звали своих слуг, и те узнавали их по голосу. Часто духи ходят по дому, вздыхают и покашливают, а если их спросить, кто они, то называют свое имя^²².
Помню, в детстве я жил в Толедо, в таинственном мрачном особняке. В ноябре все семейство каждый вечер отправляло обряды в честь духов умерших. Впечатляющее действо. Мы усаживались у жаровни, в узком круге света от ночника, спиной ощущая подступающий сумрак, и моя горячо любимая тетушка Мария читала нам тоненькую книжку, где имелись особые тексты на каждый день месяца. Обряд должен был побудить детей к молитве за души, томящиеся в чистилище и лишенные возможности что-либо сделать для своего спасения от печальной участи. Именно с этой целью нас потчевали рассказами о привидениях и прочих ужасах. Однако страх, видимо, уже не брал нас, по крайней мере я не помню, чтобы мы как-то особенно пугались, слушая эти жуткие истории, хотя путь в спальню и лежал по длинным темным коридорам. Возможно, подобная бестрепетность объяснялась тем, что души чистилища представлялись нам в довольно обыденном и даже дружелюбном виде. Например, если приходилось рано вставать, их всегда можно было попросить вовремя тебя разбудить. Загробные жители никогда не подводили, так стоило ли бояться будильника? Иногда они бывали назойливыми, но совсем не зловещими.

Сейчас все это кажется суеверием, пережитком вековых страхов перед мертвыми. В сознании наших далеких предков усопшие никогда не покидали мира живых и требовали особого, уважительного обхождения. Л. В. Тома приводит такие примеры:
В Древней Греции фантомы имели право на трехдневное пребывание в городе. На третий день всех духов приглашали войти в дом. Им подавали специально приготовленную похлебку. Затем, когда считалось, что они утолили голод, им строго говорили: „Дорогие духи! Вы наелись и напились, а теперь выходите за дверь“^²³.
В Африке, прежде чем разжечь погребальный костер, покойника калечат: перебивают ноги, отрезают ухо или отрубают руку. Считается, что тогда стыд или ограниченные физические возможности помешают ему вернуться и вынудят навсегда остаться в загробном мире. Впрочем, если усопший при жизни был хорошим человеком, можно обойтись просто достойными похоронами.

В Новой Гвинее вдовцы не выходят на улицу без внушительной палки, чтобы отбиваться ею от духа покойной жены. Польский этнограф Л. Стомма, изучавший письменные свидетельства второй половины XIX века, проанализировал пятьсот случаев, когда умершие становились „демонами“ или злыми духами. Хит-парад неупокоенных душ выстраивается примерно в таком порядке: утопленники, некрещеные дети, умершие в утробе матери и мертворожденные, самоубийцы.

Борьба Просвещения против суеверий одновременно являлась и борьбой со страхом. Впрочем, вели ее еще древнегреческие философы, хотя и без особого успеха.

10. Почтительный трепет

Давным-давно Лактанций^²⁴ сказал: Religio et majestas et honor metu consistent — „Религия, величие и почтение зиждутся на страхе“. Поэтому следует подробнее проанализировать связь страха с властью, политическим влиянием и религией, чем я сейчас и займусь. Прототипом власти вообще является патриархальное господство, породившее сложнейшую систему страхов. Однако мы будем говорить не о том могуществе, которое основано на примитивных физических наказаниях, но о том, которое внушает „почтительный трепет“, неразрывно связано с уважением и нередко используется в религиозных целях. Библейский образ Бога Отца всегда подразумевал „страх Божий“ как важнейший элемент поклонения и был куда сложнее, чем простая боязнь кары.

Уважение неотделимо от понятия власти. Толковый словарь Коваррубьяса дает ему следующее определение: „Уважение есть робость и почтение по отношению к некоей личности, которую мы страшимся обидеть. Уважать. Чтить. Стоять, потупив очи долу“. В патриархальных взаимоотношениях кроется серьезное противоречие, поскольку страх и любовь несовместимы. Невозможно любить того, кого боишься. Разумеется, и здесь может возникнуть глубокое пристрастие, которое нередко принимают за любовь. Однако это заблуждение обычно приводит к большим трагедиям. Зависимость порождает сильную привязанность, но едва ли ее следует считать искренним сердечным чувством.

Власть немыслима без принуждения к послушанию, а значит, открывает путь к господству над людьми. Чаще всего она не сводится к простому физическому превосходству, но держится на личных дарованиях и доблести, естественным образом внушая уважение. Сложности возникают, когда власть получают в результате общественного положения, по рангу или статусу, не обладая при этом выдающимися личностными качествами. История человечества знает множество способов, помогающих сильным мира сего удержать и упрочить свое господство. Можно, например, окружить себя табу. Или священным ореолом. Теория о двойственной — человеческой и божественной — природе абсолютных монархов классический тому пример. Идею божественного происхождения всякой власти до сих пор поддерживает католическая церковь. В таком случае отношение к государю приобретает религиозную или, по крайней мере, духовную тональность.

11. Страх в политике

Если страх — важный инструмент власти вообще и ее квинтэссенции, политического господства, в частности, то глупо было бы не задействовать его самым активным образом, что, собственно, и происходило на протяжении всего пути развития человечества; одна из главных заслуг демократии заключается как раз в том, что она положила конец этой традиции. Возможно, Тацит первым четко сформулировал теорию о социальной роли страха в авторитарном обществе, обрисовав все механизмы и тонкости повседневной практики правления, воздействия на отдельную личность и на толпу. Я только что вернулся из Флоренции, куда меня привел интерес к Макиавелли. Флоренция XV века была классическим образцом самого беспринципного применения власти, и теоретиком его стал Макиавелли. Он полагал, что государь должен внушать страх и любовь, но если уж приходится выбирать, то надежнее выбрать страх.
Люди меньше остерегаются обидеть того, кто внушает им любовь, нежели того, кто внушает им страх, ибо любовь поддерживается благодарностью, которой люди, будучи дурны, могут пренебречь ради своей выгоды, тогда как страх поддерживается угрозой наказания, которой пренебречь невозможно^²⁵.
И еще: заслужить любовь нелегко, она переменчива. Заставить бояться куда проще.

Томас Гоббс разработал целую теорию использования страха в политике. По мнению философа, он является мощным цивилизующим началом. Разумное устрашение есть самый прочный фундамент гражданской государственности. Устрашение неоправданное лежит в основе террора и не объединяет людей, а разобщает их. Стоит страху смерти ослабеть, как гордость, тщеславие, спесь и корысть тут же поднимают голову, отвращая от соблюдения субординации и коллективного договора. Подобные рассуждения приводят на память рассказы антрополога Кэтрин Лутц о племени ифалукцев, обитающем на атолле, открытом самым яростным стихиям: эти люди не стесняются проявлений страха, робость у них считается моральным достоинством. Выражая rus (панику, трепет) или metagu (страх, тревогу), человек тем самым словно говорит окружающим: „Я безобидный, я хороший“.

Политики часто используют страх, стремясь сплотить или взвинтить народ. Цемент паники и ненависти схватывается быстро. Заговоры, коварные враги, реальные или мнимые угрозы порождают прочное единство. Кроме того, в социологии существует известный закон, согласно которому запуганное общество ищет защиты у того, кто правит железной рукой, и готово променять свободу на безопасность. Элеонор Рузвельт с горечью вспоминала инаугурационную речь супруга: толпа принялась бурно аплодировать, когда избранный президент заявил, что если обстоятельства потребуют, он без колебаний применит свои чрезвычайные полномочия. Значит, страх способствует развитию тоталитарных наклонностей, а устрашение облегчает управление государством.

Психолог Курт Гольдштейн, с которым я познакомился благодаря Мерло-Понти и которому довелось быть свидетелем гитлеровской эпохи, писал: „Нет лучшего способа поработить народ и разрушить демократию, чем устрашение. Это один из столпов фашизма“. В известной степени такой страх основан на обмане. Социолог Никлас Луман определяет власть как „способность ограничить другим доступ к информации“. Я же неоднократно говорил, что неведение есть источник всевозможных опасений, а потому развязывает руки сильным мира сего. Эту мысль наилучшим образом сформулировал Спиноза:
Высшая тайна монархического правления и величайший его интерес заключаются в том, чтобы держать людей в обмане, а страх, которым они должны быть сдерживаемы, прикрывать громким именем религии, дабы люди сражались за свое порабощение как за свое благополучие и считали не постыдным, а в высшей степени почетным не щадить живота и крови ради тщеславия одного какого-нибудь человека. Напротив, в свободной республике ничего такого не может быть мыслимо^²⁶.

12. Терроризм

Террор — еще один вид использования страха в политике. Этот термин зародился во время Французской революции, в период якобинской диктатуры, по своей сути являвшейся государственным терроризмом. Тогда голос страха зазвучал громко, убедительно, заглушая голос разума. Ужас, который испытывала жертва, воспринимался как признак нечистой совести. „Раз трепещет, значит, виновен“, — заявлял Робеспьер и добавлял: „Сердце мое свидетельствует о страхе“. На самом деле террорист всегда считает себя непогрешимым и справедливым, устрашение представляется ему доблестью. Макиавелли рекомендовал маскировать жестокость, якобинцы же предпочитали проявлять ее демонстративно, „возвести в порядок дня“. Смерть стала методом воспитания. Но едва террор прочно вошел в политическую жизнь, остановить его было уже невозможно. Из чрезвычайной меры, к которой прибегали не знающие жалости лжесудьи, он превратился в метод государственного правления, а потом и в законное право, дарованное обездоленным. Террористов никогда не покидала уверенность, что цель оправдывает любые средства.

Именно во Франции зародился жестокий культ террора. Андре Шенье писал:
Народам случалось воздвигать храмы и алтари Страху. Но нигде не возводили ему алтарей прочнее, чем в Париже, нигде не служили так истово, как у нас. Весь город стал святилищем Страха, и аристократы, точно жрецы, ежедневно приносили ему в жертву свои мысли, свою совесть.
Однако помимо всемогущего государственного террора существует еще и террор ущемленных, когда некое меньшинство, полагая себя обделенным, пытается навязать свою точку зрения или предъявить свои права и без зазрения совести прибегает к преступным или деструктивным методам, коих немало. Например, откровенный шантаж, который сеет в обществе такую панику, что население начинает оказывать давление на политиков, принуждая их уступить требованиям террористов. А вот еще один способ, более изощренный: спровоцировать власти на действия, способные дискредитировать их в глазах общественности. Эту стратегию разработали революционеры-марксисты в XIX веке. Желая заручиться поддержкой масс в борьбе за дело революции, они не брезговали кровопролитием, чтобы заставить конституционный режим „сбросить маску буржуазной благопристойности“ и явить рабочим и крестьянам свою бесчеловечную сущность.

Успех предприятия в данном случае зависит не столько от точности первого удара, сколько от способности вызвать цепную реакцию, подконтрольную не органам правопорядка, а самим террористам. Если подтолкнуть государство к жестоким репрессиям, многие встанут на сторону „борцов за свободу“. Какое ужасное коварство!

13. Религия и страх

Вероятно, в основе большинства религий лежит страх перед потусторонними силами. Так, главный герой „Поэмы о Гильгамеше“ однажды увидел страшный сон, в испуге пробудился и спросил у своего друга Энкуду: „Не проходил ли бог рядом со мною? Отчего я охвачен ужасом?“ Таинственные явления, выдающие присутствие божества, шумеры называли melammu , светом, который одновременно притягивает и отпугивает. В Священном Писании мы читаем: „Начало мудрости — страх Господень“ (Radix sapientiae est timere Deum — Псалтирь, 110: 10). Одна из функций религии — забота о спасении. От чего же мы хотим спастись? От ужаса, от бессилия, от смерти, от темных сил, от хаоса и абсурда. Многие религии представляют Бога защитником. В 90-м псалме мысль эта звучит с патетической выразительностью:
Говорит Господу: „Прибежище мое и защита моя,

Бог мой, на Которого я уповаю!“

Он избавит тебя от сети ловца,

От гибельной язвы.

Перьями своими осенит тебя,

И под крыльями Его будешь безопасен.
Какой наивный и трогательный образ: птенец, укрывшийся под материнским крылом. Религия помогает человеку преодолеть душевные потрясения, тревогу и страх, победить хаос. Псалмы Давида выражают пронзительное ощущение потерянности и принадлежат к лучшим образцам поэтического мастерства:
Я пролился, как вода;

Все кости мои рассыпались,

Сердце мое сделалось, как воск,

Растаяло посреди внутренности моей.

Но Ты, Господи, не удаляйся от меня; сила моя!

Поспеши на помощь мне.
У каждого из нас бывают минуты, когда слова упования на милость Божию так и просятся на язык:
Не удаляйся от меня; ибо скорбь близка,

А помощника нет.
Однако же до сих пор мы видели только светлую сторону вопроса. Другая сторона куда менее привлекательна. Думаю, что многие возмутятся, если я скажу, что Бог далеко не всегда представлялся благим. И тем не менее это так. Изначально понятие божественного было неразрывно связано с господством. Власть Бога превыше власти человеков. Он — Вседержитель, и образ Его является многократно усиленным образом земных владык, жестоких и своевольных, требующих поклонения, внушающих трепет. Богов надлежит бояться. Ничто так не связывает людей с небожителями, как страх. В этом смысле Иисус из Назарета стал исключением из общего правила, противопоставив учению иудейских законников веру во всеблагого Бога Отца. Тем не менее устрашение долго оставалось мощным инструментом духовного воспитания. Ужасающие картины ада, подробное описание вечных мук были главным аргументом церковных проповедей. Марк Орезон в статье „Страх и религия“ утверждает, что религиозные чувства могут исподволь посеять страх в нашей душе.

Ужас перед вечной погибелью породил мрачные образы, которые открыто эксплуатировали многие проповедники. Возникла целая традиция теологического садизма. Игнатий Лойола, великий знаток человеческой природы, умело апеллировал к воображению в своем труде „Духовные опыты“, чтобы склонить людей к покаянию и раскаянию. Страх перед Вторым Пришествием также использовали, дабы наставить граждан на путь истинный. В 1513 году Фра Франческо^²⁷ предрекал во флорентийском соборе Санта-Кроче близкий конец света и призывал жителей города оставить распри, так как возмездие неминуемо: „Кровь зальет все вокруг. Обагрятся улицы и реки; захлебнутся люди в озерах крови, в потоках крови. Легионы демонов ждут своего часа, ибо за последние восемнадцать лет^²⁸ совершилось здесь больше беззаконий, чем за пять тысяч лет предыдущих“.

Религии культивировали страх перед грехом, перед наказанием, перед нечистой совестью. До сравнительно недавнего времени религиозные психологи в своих трудах любили рассуждать о людях, страдающих „моральными угрызениями“: несчастные ужасались, вспоминая о совершенных прегрешениях, и содрогались от отвращения к греховным помыслам, которые каждый может обнаружить при скрупулезном исследовании своей души. Чувство отвращения возникает при прикосновении к чему-то грязному, а у прилагательного „скрупулезный“ интересная история: оно происходит от слова „скрупул“ — „единица массы, равная одной трети драхмы или двадцати гранам и применявшаяся в аптекарской практике при обращении с особо опасными или ядовитыми веществами“. Следовательно, при скрупулезном взгляде на что-либо мы легко можем усмотреть зло или угрозу, какими бы незначительными они ни были. К. Сика в статье, написанной в соавторстве с другими исследователями и озаглавленной „Связь религиозности с обсессивно-компульсивными расстройствами и их проявлениями у жителей Италии“ (Behaviour Research and Therapy , 2002. Vol. 40), указывает, что индивиды, отличающиеся высокой степенью религиозности, относятся к своим мыслям гораздо ответственнее, придирчивее и пристальнее, чем лица, менее склонные к религиозным переживаниям. К такому же выводу пришли и другие авторы, проведя опрос среди приверженцев верований, которые особое внимание уделяют чистоте и предписывают соблюдение многочисленных правил для ее сохранения. Бонни К. Цуккер и Майкл Г. Краске в свою очередь отмечают, что в различных религиях греховными часто считаются не только дела, но также помыслы и желания.

14. Воспитательная функция страха

До сих пор мы говорили об использовании страха в борьбе за власть, а также о злоупотреблениях и преступлениях, к которым это ведет. Теперь же следует уделить внимание другому аспекту, более тонкому и не менее серьезному, — воспитательной функции страха. Норберт Элиас, анализируя сложный путь человечества к культуре и цивилизации, приходит к выводу, сходному с воззрениями Гоббса:
Ни одно общество не сможет выжить, если не направит в нужное русло порывы и эмоции личности, не будет воздействовать на поведение каждого человека. Однако воздействие это невозможно без понуждения, а понуждение в свою очередь неминуемо вызывает страх у тех, кто ему подвергается. Оставим иллюзии: одни люди всегда будут стремиться запугать других — это неизбежно при любом сосуществовании, при любом взаимодействии устремлений и поступков, будь то работа, повседневная жизнь или любовь.
Неужели это пессимистическое утверждение верно? Сможем ли мы когда-нибудь оставить в прошлом вековую установку: „Любя сына своего, учащай ему раны“? Ханс Джонас, маститый философ и специалист в области этики, полагает, что следует отказаться от обманчивых утопий и, вместо того чтобы стремиться к абсолютному благу, постараться хотя бы избегать абсолютного зла; ученый настаивает на необходимости „методики страха“, ведь она помогает справляться с проблемами, угрожающими судьбе человечества. Представьте себе беспечных обитателей благополучного города, которые не ведают, как зыбко это благоденствие. В их душах обязательно нужно посеять страх. Легкомысленное отношение к изменениям климата может послужить отличным примером подобной беспечности. Но неужели устрашение — единственное средство спасения? Нельзя забывать, что надежда, мощное противоядие от страха, тоже способна сподвигнуть людей на активные действия, как утверждал оптимистически настроенный философ Эрнст Блох.

Да, вопрос непростой. Никому, скажем, не придет в голову отменять уголовный кодекс, а ведь он удерживает людей от преступных действий именно под страхом кары. Роль наказания состоит не только в восстановлении справедливости, но и в устрашении. Жан-Мари Карбасс в труде по истории уголовного права цитирует свод территориальных правовых норм, Новый кутюм Бретани: 637-я статья гласит, что „наказания следует исполнять незамедлительно и при возможно большем стечении народа, ему же в назидание“. Именно такой линии открыто придерживались многие правители. Terribilità как правовой инструмент. Плаха становится прочным звеном между государем и подданными. Однако история не раз преподносила нам уроки, показывая, насколько разрушительна логика репрессий и предупредительных мер. Описания наказаний, применявшихся в древности, буквально леденят душу. Говорят, что в IX веке Вильгельм Завоеватель, следуя традиции своих предшественников, решил отменить смертную казнь как чересчур мягкую. Вместо этого император повелел оскоплять приговоренных и выкалывать им глаза. Мишель Фуко в книге „Бдительность и кара“ описывал жуткие пытки, которым Людовик XIV подверг Робера Франсуа Дамьена, покусившегося на жизнь монарха:
Сперва его терзали щипцами, поливали расплавленным свинцом и кипящим маслом, а потом привязали за руки и за ноги к четырем коням, дабы разорвать на части. Однако тут возникли неожиданные осложнения, так как кони были не тягловой породы, и после неудачной попытки вместо четырех поставили шестерых. А когда и эти не справились, суставы и сухожилия несчастного пришлось рубить топором.
Так описывала казнь Gazette d'Amsterdam от 1 апреля 1757 года. Нет ни логических доводов, ни психологических мотивов, способных смягчить зверство палачей. Такое под силу только доводам этического характера — запомни, читатель; в конце книги мы непременно к этому вернемся. Сен-Жюст, апостол якобинской диктатуры, вопрошал: „Чего же хотят те, кто не стремится к добродетели и одновременно желает избежать террора?“ И действительно, одно из основных предназначений этики заключается в том, чтобы ограждать нас от насилия.

Раз уж зашла об этом речь, зададим себе вопрос, не имеющий прямого отношения к теме книги: а можно ли вообще обойтись без наказания? Возможна ли педагогика без страха? Труднейшая проблема, и в ее разрешении нам на помощь приходит Спиноза: цель государства, пишет он в „Богословско-политическом трактате“, „не в том, чтобы держать людей в страхе, подчиняя их праву другого человека, а в том, чтобы каждого человека освободить от этого страха, дабы он жил в спокойствии и безопасности“. Нет, философ не отрицает эффективность страха, но считает ее обманчивой, ибо страх усмиряет зло, одновременно утверждая его. Политика устрашения укрепляет уверенность в том, что люди по природе своей безнадежно дурны — этакая massa damnata ^²⁹. По мысли Спинозы, страх плох тем, что нивелирует благотворный созидательный потенциал личности.

Воспитание отличается от простого желания властвовать тем, что, направляя чужое поведение, стремится не подчинить воспитуемого, а помочь ему стать свободным. Воспитание на благо свободы — вот что нужно людям.

Всякая власть ограничивает возможности подчиненного. Наставник же призван развивать потенциал подопечного. Но не следует забывать, что и властитель и воспитатель пользуются одними и теми же методами: наказывают, поощряют, воздействуют на убеждения и эмоции. Разумеется, этот последний компонент более всего присущ наставничеству, однако, к сожалению, убеждение, апелляция к чувствам и управление мотивацией не всегда производят должный эффект. Значит, остаются только наказание и поощрение. Поощрение предпочтительней, поскольку подталкивает к повторению действий, вызвавших одобрение и достойных похвалы. Наказание же, напротив, только подавляет активность, но не формирует позитивной модели, а это может привести к серьезным последствиям. Правда, если ребенок настойчиво пытается сунуть пальцы в розетку, бесполезно уговаривать его или совать конфетку всякий раз, когда он отказывается от своего намерения. Гораздо эффективнее будет хлопнуть шалуна по руке или — о ужас! — как следует отругать.

Нет нужды лишний раз предупреждать о том, что тут необходимо чувство меры. Страх всегда разрушители, а потому одним из главных достижений человечества стал отказ от педагогических методов, основанных на устрашении, — всяких там „учащай ему раны“ и прочая и прочая. Тем не менее такой опытный знаток страхов, как Исаак Маркс, со всей серьезностью утверждает: „По всей видимости, для того, чтобы добиться правильного поведения, необходима строго определенная доза страха. Недоберешь — проявишь небрежность, перестараешься — можешь навредить“. Даже такой психолог, как Алберт Эллис, который всегда крайне отрицательно относился к принуждению, а однажды навлек на себя гнев общественности, высказавшись в одной из книг в пользу мастурбации, советует пациентам, желающим побороть тревожность, „применять к себе штрафные меры“. Разумеется, сначала Эллис рекомендует поощрять себя за достигнутые успехи, но тут же добавляет: „В некоторых случаях зависимость легче преодолеть, если наказывать себя всякий раз, когда возникает искушение поддаться панике“. Значит, каждый человек нуждается в дисциплине, а лучше даже в самодисциплине, чтобы обрести свободу, ведь в ней и состоит одна из главных целей воспитания.

Обо всем этом еще пойдет речь в последней части книги, но мне хочется завершить главу забавной историей, рассказанной Кеведо в романе „История жизни пройдохи по имени Дон Паблос“: учитель наказывает главного героя за то, что тот из желания произвести впечатление на своего приятеля дразнит одноклассника Понтия Агирре, называя его Понтием Пилатом.

Он велел мне спустить штаны и всыпал двадцать розог, приговаривая при каждом ударе:
— Будешь еще говорить про Понтия Пилата? Я отвечал „нет, сеньор“ на каждый удар, которым он меня награждал. Урок, полученный за Понтия Пилата, нагнал на меня такой страх, что когда на другой день мне было велено читать молитвы перед остальными учениками и я добрался до „Верую“ — обратите внимание, ваша милость, как, сам того не чая, я расположил к себе учителя, — то, когда следовало сказать „распятого же за ны при Понтийстем Пилате“, я вспомнил, что не должен больше поминать имени Пилата, и сказал: „Распятого же за ны при Понтийстем Агирре“. Простодушие мое и мой страх так рассмешили учителя, что он меня обнял и выдал мне бумагу, где обязался простить мне две ближайшие порки, буде мне случится их заслужить. Этим я остался весьма доволен^³⁰.