Учебное пособие по спецкурсу удк 82(091) Учебное пособие «Достоевский и Толстой»
Скачать 1.36 Mb.
|
Форма повествования в романе Ф. М. Достоевского «Подросток» и структура романа А.С. Пушкина «Евгений Онегин» Философской основой структуры романа «Евгений Онегин» является пушкинское понимание действительности как совмещения, как единства противоположностей. Этот кардинальный закон бытия Пушкин - «поэт жизни действительной» - и стремился воссоздать в своем романе. Принцип совмещения противоречий проводится поэтом на всех уровнях романа: и на уровне композиции, и на уровне характерообразования героев, и на уровне стилистики. Об этом принципе Пушкин говорит и в определении жанра своего произведения, вынесенного в подзаголовок: «роман в стихах», и в посвящении, опубликованном в 1828 году, где роман характеризуется как собранье пестрых глав». Совершенно справедливо Ю.М. Лотман в своем комментарии к «Евгению Онегину» писал: Расположенное рядом с заглавием, посвящение подчеркивало противоречие, скрытое в определении «роман в стихах». Одновременно такой подзаголовок бросал отсвет на посвящение, заставляя видеть в противоречиях текста выражения единства, особой жанровой закономерности»1. Стихотворная форма романа играла огромную роль для создания особого жанра романа, в котором свободно соединяются два начала: субъективно-лирическое и объективно-реалистическое, крайне сближенное с самой действительностью. В своей статье «О композиции «Евгения Онегина» Ю. Тынянов отметил «деформацию романа стихом, благодаря совмещению и взаимовлиянию прозаического и поэтического слова в нем. Важным для дальнейшего анализа структуры романа явилось утверждение Ю. Тынянова о совмещении в «Евгении Онегине» двух романов: романа героев и «романа романа»2, т.е. роман, в котором автор показывает, как пишется роман. Применяя современную терминологию, можем сказать, что «Евгений Онегин» - первый русский авто-метароман. Важнейшим шагом Пушкина по пути формирования реалистического метода является выработка форм романного повествования. В своем романе в стихах Пушкин синкретно в повествовании от «я» совместил и выявил различные виды повествования. В «Я» «Онегина содержится и рассказ героя-приятеля, и повествование о событиях и судьбах героев, и выражение сознания автора-демиурга как языком автора-повествователя, так и «языком сюжета». С.Г. Бочаров, в своей статье, справедливо писал: «В «Онегине» удивительный автор. В нем естественно и синкретно соединяются качества, какие в дальнейшем развитии повествовательной литературы уже, как правило, вытесняют друг друга»3 И.С. Тургенев в своих рассказах и повестях чаще всего обращался к повествованию от «я». Здесь рассказчик был предельно сближен с автором, хотя голос рассказчика никогда не сливался с авторской интенцией. Повествовательная манера Л.Н. Толстого тоже начиналась с рассказа от «Я». Б. Эйхенбаум, исследуя раннее творчество Толстого, показал, как медленно через повествование от первого лица с рассказчиком - действующим лицом в «Севастопольских рассказах» приходит Л.Н. Толстой к повествованию от «всезнающего и всевластного» автора 1. Рассказ от первого лица был излюбленной формой повествования Ф.М. Достоевского. Только два романа («Преступление и наказание» и «Идиот») написаны от 3-его лица, но и здесь автор у Достоевского далеко не «всезнающий и не всевластный». Все остальные романы написаны в форме от«Я»: либо от лица героя, либо от заменителей автора - хроникера, летописца и т.п. Универсальное «Я» Пушкинского «Евгения Онегина», совмещающего в себе и голос героя, и голос повествователя и голос автора», было образцом для Достоевского, впрочем, как и все творчество Пушкина. Огромную роль для формирования повествовательной манеры Достоевского сыграл характер повествования Пушкина в романе «Евгений Онегин». Уже в первом романе, написанном Достоевским после возвращения из ссылки, в «Униженных и оскорбленных» особенно явственно просвечивает общность манеры повествования Достоевского и Пушкина в «Евгении Онегине». Повествование в «Униженных и оскорбленных» так же, как и в романе «Евгений Онегин», ведется от первого лица, от «Я», в котором совмещаются герой - Иван Петрович со своим сюжетом и биографией в романе. Он любит Наташу, но пытается устроить ее счастье с Алешей. Он автор недавно опубликованной повести, которую оценил критик Б. Ее читает, заливаясь слезами, семья Ихменевых. Наконец, он автор, создатель романа «Униженные и оскорбленные», который он заканчивает тяжело больным в больнице. В отличие от «Евгения Онегина», где дается вся история создания романа, от первых смутных видений до окончательного варианта, с определением жанра, посвящением - в «Униженных и оскорбленных» этого нет. Правда, Иван Петрович делится с читателем «озарившей» его завязкой романа (мрачная история Смита и его смерть на мостовой Петербурга). Он характеризует фантастическую историю Нелли, «которая еще впереди; ему принадлежат характеристики различных видов эгоизма и т.д. В «Униженных и оскорбленных» совмещаются различные жанры романов: социально-психологический роман о семье Ихменевых, сентиментально-романтический об отношениях Наташи и Алеши, детективный роман с главной ролью частного детектива. Философско-идеологический пласт романа сосредотачивается в диалоге-поединке двух идеологов - альтруиста Ивана Петровича и эгоцентриста Валковского. Сложная структура романов Достоевского, совмещающих разные жанры романов, вызывала отрицательную оценку критиков как современников Достоевского, так и критиков советского периода. Так, Н. Страхов в письме Достоевскому от 12 апреля 1871 года писал: ...»Вы загромождаете ваши произведения, слишком их усложняете... И весь секрет, мне кажется, состоит в том, чтобы ... вместо двадцати образов и сотни сцен остановиться на одном образе и десятке сцен»1. Достоевский соглашался с частью замечаний Страхова и сам сетовал на свой недостаток: «Множество отдельных романов и повестей разом втискиваются у меня в один, так что ни меры, ни гармонии2. Но при этом писал по-прежнему. Особенно настойчиво обращается Достоевский к Пушкинскому творчеству, его художественному методу в период создания предпоследнего своего романа «Подросток». Черновые рукописи к роману пестрят многочисленными реминисценциями из лирики и поэм, упоминаниями пушкинских героев и произведений: Германн из «Пиковой дамы», Скупой Рыцарь из одноименной маленькой трагедии, Белкин и его манера рассказа, «Медный всадник» и др. Решив окончательно, что надо писать от себя, начать словом «Я», Достоевский добавляет: «Исповедь необычайно сжата (Учиться у Пушкина). Сжатее, как можно сжатее»3. Размышляя о главном герое своего повествования, Достоевский пишет: «Но и как в повестях Белкина важнее всего сам Белкин, так и тут прежде всего обрисовывается Подросток»(48). Поиски форм повествования были долгими и мучительными. Б. Эйхенбаум считал переход повествования от «Я» к повествованию от третьего лица, «всезнающего и всевластного» автора новым и высшим этапам развития повествования и реализма. Однако, Достоевский и в конце своего творчества предпочел повествование от 1-го лица в различных его формах: от героя, рассказчика-свидетеля, хроникера и т.д. Такой выбор был неслучаен для создателя полифонического романа, в котором авторская точка зрения выражается не отдельным героем и не в открытых высказываниях всезнающего автора, а выявляется из разноречия голосов героев. Решив вести повествование от «Я», Достоевский в то же время считал необходимым ввести в роман и главы от автора, чтобы, как и у Пушкина, совместить эмоциональность рассказа героя с объективностью и знанием автора. Достоевский отмечает: «... в течение романа (и под конец все чаще и чаще, оставляя Подростка, обращаться отдельными главами к другим лицам в рассказе от имени автора»(с.64). Действительно, к концу романа мы замечаем это совмещение, в котором частенько в роли автора выступает и безымянный автор-повествователь, и герой - Версилов, которому автор отдает роль толкователя своей эпохи, различных характеров действующих лиц. То есть, Достоевский вслед за Пушкиным, «учась у него», стремится создать повествование, в котором (как и в «Евгении Онегине») совмещались бы лиризм и объективность, эмоционально окрашенное слово и голое слово автора, наиболее адекватное действительности. Примером «голого» слова может быть краткая «справка» из биографии Версилова, «его формулярный список»1, который незаметно переходит в предисловие всего романа. Аркадий говорит: «Входя в дверь моего петербургского романа со всеми позорными моими в нем приключениями, я нахожу это предисловие необходимым»(64). Примером «литературного» слога, украшенного реминисценциями, образами из произведений Пушкина, может быть описание петербургского утра: «.. считаю петербургское утро, казалось бы самое прозаическое на всем земном шаре, - чуть ли не самым фантастическим в мире... В такое петербургское утро, гнилое, сырое и туманное, дикая мечта какого-нибудь пушкинского Германна из «Пиковой дамы» (колоссальное лицо, необычайный, совершенно петербургский тип - тип из петербургского периода!), мне кажется, должна еще более укрепиться. Мне сто раз, среди этого тумана, задавалась странная, но навязчивая греза: «А что, как разлетится этот туман и уйдет кверху, не уйдет ли с ним вместе и весь этот гнилой, склизлый город, подымется с туманом и исчезнет как дым, и останется прежнее финское болото, а посреди его, пожалуй, для красы, бронзовый всадник на жарко дышащем, загнанным коне?» (с.113). Сам рассказчик стыдливо замечает, что «все это фантазия, наконец, поэзия, а стало быть, вздор» (с.113). Повествование в романе так же как и в «Евгении Онегине» очень часто прерывается прямым обращением Подростка к читателю. «Читатель, я начинаю теперь историю моего стыда и позора, и ничто в жизни не может для меня быть постыднее этих воспоминаний!»(163. См. также стр.77, 115, 442). К концу романа в повествовании Подростка появляется все больше и больше рассуждений об истинном и ложном реализме, о собственном стиле, о своеобразии романа. Еще раньше Аркадий замечает: «Реализм, ограничивающийся кончиком своего носа, опаснее самой безумной фантастичности, которому что слеп» (115). Затем идут довольно пространные рассуждения о трудностях создания портрета героя («не умею я этого вовсе») и особенно лица смеющегося человека. И, наконец, последняя глава представляет собою целый трактат об истинном реализме, где уже совершенно явственно звучат оценки и идеи самого Достоевского, его критика «реалистов-типичников», дожидающихся когда оформится тип действительности, о «писателях-копеистах», заботящихся о предельной точности и боящихся «фантастического элемента». Достоевский относит творение этих писателей к историческому жанру. «Такое произведение при великом таланте - пишет он, - уже принадлежало бы не столько к русской литературе, сколько к русской истории» (с.454). Противопоставляя им реалиста, «охваченного тоской по современности», Достоевский говорит о трудностях пути этого писателя. «Работа неблагодарная и без красивых форм. Да и типы эти во всяком случае, - еще дело текущее, а потому и не могут быть художественно законченными. Возможны важные ошибки, возможны преувеличения, недосмотры. Во всяком случае, предстояло бы слишком много угадывать. Но что же делать, однако ж, писателю, не желающему писать лишь в одном историческом роде и одержимому тоской по текущему? Угадывать и ... ошибаться» (454, 455). Именно таким романом о современности с несовершенными формами, с многочисленными вопросами без окончательных решений, с открытым финалом и представляет собою роман Достоевского «Подросток», переполненный пушкинскими образами, цитатами, идеями. 1999 роман ф.м. достоевского «идиот» Романы Л.Н. Толстого и Ф.М. Достоевского являются лучшими образцами русского реалистического универсального романа, в котором органично синтезированы, совмещены социально-психологический и философско-религиозный пласты. Советская наука о Достоевском много сделала для раскрытия социально-психологического и художественного своеобразия романов Ф.М.Достоевского1. Но «этого нельзя сказать, - верно замечает В.А.Недзвецкий, - о внутреннем философско-онтологическом плане произведения, в особенности о тех его мотивах, которые прямо или косвенно восходят к текстам или ситуациям «Нового завета»2. Следует отметить, что этот глубинный религиозно-онтологический пласт был в центре внимания символической и религиозно-философской критики 900-х годов3. Советские ученые обратились к анализу глубинного пласта романов Достоевского лишь в последние годы. В 1991 году появился сборник статей под редакцией Г.К. Щепникова и Ф. Назирова «Творчество Достоевского. Искусство синтеза», где четко и последовательно проводится мысль о совмещении социального, психологического и философского начал в романах Достоевского1. В 1997 году вышла небольшая, но очень глубокая и содержательная книга В.А. Недзвецкого «Русский социально-универсальный роман XIX века2, где в последней главе, посвященной романам Ф.М. Достоевского и Л.Н. Толстого, рассматриваются евангельские мотивы в романах этих писателей, онтология тех или иных образов. В результате сопряжения этих элементов и создается романический эпос Толстого и романизированная мистерия Достоевского. Анализируя «Преступление и наказание», автор отмечает и евангельский мотив - воскрешение Лазаря, лежащий в основе сюжета романа и дважды повторяющийся мотив тридцати серебренников, полученных Иудой за предательство Христа, и христианский мотив гроба, исхода, голгофы и т.д. Приводя евангельские фразы, мотивы, детали, следует, однако, помнить, что идея воскресения в «Преступлении наказании» (и во всех последующих романах великого пятикнижья Достоевского - добавим мы) присутствует «не в неком отвлеченном и разрозненном виде. Гениальность Достоевского-художника, а не только христианского мыслителя, блестяще проявились в его романе умением скомпоновать и интегрировать всю обширную проблематику, а также и все сюжетные линии этого произведения посредством, по существу, одной мистериальной «истории» Нового завета». Именно - легенда о воскрешении Лазаря»3. Замысел романа «Идиот» органически вырастает из замысла «Преступления и наказания», - отмечает один из выдающихся исследователей творчества Ф.М. Достоевского, критик и философ русского зарубежья - К.В. Мочульский. Действительно, и в романе «Преступление и наказание» и в романе «Идиот» - главная поэтическая идея, вдохновившая писателя, - это идея спасения России, молодого поколения от всеразрушающих «дьявольских» идей атеизма, нигилизма, вседозволенности, порожденных хищническим буржуазным строем с его всесилием денег, всеобщим падением нравственности, ростом преступности и т.д. Действие обоих романов развертывается в самом буржуазном городе России, в ее столице - Петербурге. Впервые роман появился в журнале «Русский вестник» в 1868 году, закончен - в 1869. История создания романа «Идиот» очень сложна. Сам Ф.М. Достоевский говорил, что ни один роман не претерпевал таких разительных изменений в процессе работы, как «Идиот». Записные тетради, черновики, письма к друзьям передают трудный путь создания основных образов романа, свидетельствуют о том, что герой первоначального варианта резко отличается от героя окончательного текста1. В центре черновых записей первоначального романа стоял герой, названный идиотом. Но он более походил на Раскольникова и других «хищных типов» последующих романов Достоевского, чем на образ Мышкина окончательного текста романа. В черновых заметках мы читаем: «Страсти у Идиота сильные, потребность любви жгучая, гордость непомерная, из гордости хочет совладеть с собой и победить себя. В унижениях находит наслаждение. Кто не знает его, смеется над ним, кто знает - начинает бояться» (9, 141). Достоевский хотел связать этот характер с общественной жизнью России 60-х годов. «Главная мысль романа, - пишет Достоевский, - сколько силы, сколько страсти в современном поколении и ни во что не веруют» (9, 166). По замыслу Достоевского, герой должен был пройти путь от страшного падения до очищения через любовь и страдание. Но подобный образ уже был создан в «Преступлении и наказании». В процессе работы над романом у Достоевского росло убеждение, что настало время от критики западной и русской буржуазности перейти к пропаганде положительного героя, идеала, выражением которого Достоевский считал Христа. В новом романе писателю хотелось создать героя, жаждущего деятельного добра, цельную натуру, выражающую идеал красоты, чистоты, человечности. В связи с этим в первоначальном образе Идиота появляются черты, уже подготавливающие будущего Мышкина. Он «чудак», «тих», у него «очень слабое здоровье», «поражают его простота и смирение», «он вдруг иногда начинает читать всем о будущем блаженстве» (9, 201, 213, 219 и др.). Происходит крутой поворот замысла. Достоевский сжигает все написанное и создает новый образ «положительно прекрасного человека». Объясняя главную мысль своего нового романа, Достоевский писал А. Майкову «Давно уже мучила меня одна мысль, но я боялся из нее сделать роман, потому что мысль слишком трудная, и я к ней не приготовлен, хотя мысль вполне соблазнительная, и я люблю ее. Идея эта - изобразить вполне прекрасного человека. Труднее этого, по-моему, быть ничего не может, в наше время особенно (28[II], 241). Эту мысль Достоевский высказывает и в письме к любимой племяннице С.А. Ивановой. «Идея романа моя старинная и любимая, но до того трудная, что я долго не смел браться за нее. Главная мысль романа - изобразить положительно прекрасного человека. Труднее этого нет ничего на свете, особенно теперь. Все писатели, не только наши, но даже все европейские, кто только ни брался за изображение прекрасного - всегда пасовал. Потому что эта задача безмерная. Прекрасное есть идеал, а идеал - ни наш, ни цивилизованной Европы - еще далеко не выработался» (28 [II], 251). Проблема положительного героя тесным образом соприкасается с вопросом о герое времени. Этот вопрос остро ставился и бурно обсуждался в русской литературе и критике 60-70-х годов. Полемика началась со статьи Н.Г. Чернышевского «Русский человек на rende-vous», написанной по поводу повести И.С. Турегенва «Ася». Вождь революционной демократии категорично утверждал, что дворянский герой, «лишний человек» типа Рудина и Агарина, сошел со сцены русской общественной жизни и на смену ему пришел активный, деятельный герой - разночинец. Эти же мысли проводились и в статьях Н. Добролюбова «Что такое обломовщина», «Благонамеренность и деятельность», «Когда же придет настоящий день?» и др. На защиту «лишнего человека» решительно встала либеральная критика в лице П.В. Анненкова и А.Ф. Дружинина. Анненков писал, что образованный, просвещенный гуманистически настроенный дворянский герой был и остается героем современной жизни. «Тип «лишнего человека», - утверждал он - есть единственный тип как в современной нашей жизни, так и «в отражении ее текущей литературе». Противостояние либеральной и демократической критики усилилось после публикации романа «Отцы и дети», в котором И.С. Тургенев, с присущей ему проницательностью, воспроизвел как положительные стороны Базарова (воля, способность действовать, ум, демократизм), так и ошибочные взгляды, настораживающие черты характера героя: вульгарный материализм, принцип пользы, преклонение перед силой, отрицание вечных основ бытия: природы, красоты, любви, искусства. В ответ тургеневскому герою, как известно, Н.Г. Чернышевский создал образы «новых людей в своем романе «Что делать?». Смелые и честные, умеющие и знающие эти новые люди уверены, что, основываясь на науку, новую мораль разумного эгоизма, можно построить справедливое человеческое общество без Бога, без самопожертвования, Добра, Красоты, лишь основываясь на разуме, воле и труде. Однако, история России показала, что выстроенный хрустальный дворец, выстроенный по принципу разумного эгоизма, силы, пользы, превращается либо в «муравейник» (Достоевский), либо в котлован (А.Платонов), бессмысленно поглотивший тысячи жизней. Не случайно Б.Зайцев в своем исследовании о Тургеневе называет Базарова «первым в нашей литературе большевиком»1. Достоевский своими публицистическими статьями, своими романами, начиная с «Униженных и оскорбленных» и заканчивая «Братьями Карамазовыми», борется против теории и практики молодого поколения, основанного на атеизме, принципе полезности и силы. Достоевский подвергает резкой критике теорию разумного эгоизма героев Чернышевского, их атеизм, материализм. Писатель убежден, что теория разумного эгоизма ведет к оправданию буржуазной практики «разумного грабительства», что атеизм неизбежно приводит к потерям нравственных идеалов, проповедь революционного преобразования действительности неизбежно выльется в бессмысленное кровопролитие. Свое представление и свои размышления о положительно прекрасном человеке Ф.М. Достоевский выразил в романе «Идиот» образом Льва Николаевича Мышкина. Создавая образ «вполне прекрасного человека», Достоевский стремился выразить в Мышкине не только черты Идеала всех времен – Христа, но и показать своего героя как современного человека, столкнувшегося с хаосом, враждой, преступлением в новой буржуазной России. Он хотел показать, как отразилась новая Россия в Мышкине и к чему привела она «положительно прекрасного человека». С приезда Мышкина в Петербург и начинается роман. Как в романе «Преступление и наказание», так и в романе «Идиот» Достоевский воссоздает столицу России во всей конкретности и исторической точности. Но перед нами в «Идиоте» встает не только Петербург трущоб, чердаков и подвалов, где ютится бедный люд, где стонут и проклинают жизнь униженные и оскорбленные. Предметно-социальный пласт романа «Идиот», по сравнению с «Преступлением и наказанием», расширяется. Объектом изображения становятся предприниматели, разорившиеся и опустившиеся князья, преуспевающие и благообразные ростовщики и т.д. Достоевский отмечает проникновение буржуазности в обеспеченные круги, показывает распад когда-то крепких семейно-нравственных устоев дворянского круга. «Мир романа «Идиот», - пишет К. Мочульский, - страшнее и трагичнее мира «Преступления и наказания». Тлетворное поветрие охватило всех, все души изъязвлены, все устои расшатаны, все источники вод отравлены... Два романа - две стадии одной и той же болезни: в первом - болезнь в зародыше, во втором - в полном развитии»1. Мы входим в мир денег, миллионеров, капиталистов, дельцов, ростовщиков и жадных авантюристов. Генерал Епанчин участвовал в откупах, он имеет вес в солидных акционерных компаниях, у него два дома в Петербурге, выгодное поместье и фабрика. Это новый тип сановника-капиталиста. Отставной генерал Иволгин не сумел приспособиться к новым временам, живет в бедности. Жена его сдает комнаты жильцам, сын Ганя, алчный и самолюбивый, готов жениться на деньгах и, как говорит Рогожин, он за три целковых готов проползти до Васильевского острова на коленях. Достоевский показывает роковую власть денег над человеческой душой. Все герои одержимы страстью наживы, все они или ростовщики, как Птицын, Лебедев, капитанша Терентьева, или воры и авантюристы. Тринадцатилетний Коля Иволгин говорит князю Мышкину: «Здесь ужасно мало честных людей... все ростовщики. И заметили ли вы, князь, в наш век все авантюристы! И именно у нас в России, в нашем любезном отечестве» (8, 113). Для большей достоверности воссоздаваемой эпохи, Достоевский приводит споры героев о судебной реформе, о пользе железных дорог, о значении науки и техники для развития общества, о женской эмансипации, о позитивистах и нигилистах и т.д. В романе неоднократно упоминается преступление Мазурина, зарезавшего ростовщика и спрятавшего труп в своем доме. Размышляя о Ганечке, а затем и о Рогожине, Настасья Филипповна часто обращается мысленно к этому убийству. И ей не раз представляется, что Рогожин, намотав на бритву шелк, подойдет сзади и тихо зарежет ее. Предметом горячего спора героев является убийство, совершенное студентом Даниловым, который на суде стремился связать свое преступление с идеями благородного протеста против гнусной действительности. Вспоминают герои романа и ужасное преступление Горского, который зарезал 6 человек - семейство Жемариных и их прислугу. Предчувствуя возможность убийства Рогожиным, Мышкин думает: «Впрочем, если Рогожин убьет, то по крайней мере не так беспорядочно убьет.Хаоса этого не будет. По рисунку заказанный инструмент и шесть человек, положенных совершенно в бреду!» (8, 190). В.С. Дороватовская-Любимова подробно исследовала роль и значение уголовной хроники в романе «Идиот». Она четко указала структурообразующую идею романа: «Князь Мышкин среди Мазуриных, Горских, Даниловых, Балабановых - вот постановка главного героя в романе»1, - пишет В.С. Дороватовская-Любимова. Но, воссоздавая конкретно-социальный облик буржуазного мира России 60-х годов XIX века, Достоевский пронизывает эту картину вечными проблемами бытия, христианско-евангельскими мотивами, которые составляют важнейший внутренний пласт всех романов Достоевского. Пьяница, шут, проходимец, ростовщик Лебедев оказывается проницательным толкователем Апокалипсиса. Он определяет современную действительность как этап перед всеобщей гибелью человечества. «...мы при третьем коне вороном - говорит он, - и при всаднике, имеющем меру в руке своей, так как все в нынешний век на мере и договоре, и все люди своего права ищут... А за сим последует конь бледный, и тот, кому имя смерть, а за ним уже - ад» (8, 167-168). Эти строки Апокалипсиса, приводимые Лебедевым, подчеркивают сквозную мысль романа о том, что люди, отпав от Бога, поклонившись золотому Тельцу, отбросив все духовные ценности, оказались на краю гибели, их ожидает смерть и ад. Апокалиптическая тема неминуемой гибели развивается и в последующем монологе Лизаветы Прокофьевны Епанчиной. «Уж и впрямь последние времена пришли, - кричит она. Теперь мне все объяснилось! Да этот косноязычный разве не зарежет? Да побьюсь об заклад, что зарежет. Он денег твоих десять тысяч, пожалуй, не возьмет, а ночью придет и зарежет, да вынет их из шкатулки. По совести вынет!... Это у него не бесчестно! Это «благородного отчаяния порыв», это «отрицание»... Тьфу, все навыворот, все кверху ногами пошли. Сумасшедшие! Тщеславные! В Бога не веруют, в Христа не веруют! Да ведь вас до того тщеславие и гордость проели, что кончится тем, что вы друг друга переедите, это я вам предсказываю... И не сумбур это, и не хаос, и не безобразие это?» (8, 237). В словах генеральши Епанчиной, - справедливо отмечает К.В.Мочульский, - выражена заветная мысль писателя: нравственный кризис, переживаемый человечеством XIX века, есть кризис религиозный. Вера в Христа угасает, ночь опускается на мир, он погибает в кровавом хаосе войны всех против всех»1. Этому сумасшедствующему миру противопоставлен князь Лев Николаевич Мышкин. Мышкин - композиционно-поэтическая основа романа, стержень внутренней и внешней композиции. Его образ претерпел самые разительные изменения: от эгоистического, злобного молодого человека до утверждения «Князь-Христос», трижды повторенного в подготовительных материалах к роману2. В окончательном тексте романа явно просвечивают черты Евангельского Христа. Мышкин добр, полон любви к людям, стремится помочь им, наивен, как ребенок, и в то же время умен «главным умом», он проницает человека насквозь. Он любит детей, дружит с ними, а по замыслу писателя Мышкин должен был возглавить детский клуб3. В записных тетрадях Достоевский отмечает: «Главная задача: характер Идиота. Его развить... Чтобы очаровательнее выставить характер Идиота (симпатичнее), надо ему и поле действия выдумать»4. И это поле действия открывается после приезда Мышкина в Петербург. «Он восстанавливает Настасью Филипповну и действует влиянием на Рогожина. Доводит Аглаю до человечности»5. Уже в портрете Мышкина подчеркивается его духовность, бестелесность, тихость, проницательность. «Обладатель плаща с капюшоном был молодой человек лет двадцати шести или двадцати семи, роста немного выше среднего, очень белокур, густоволос, со впалыми щеками и с легонькою востренькою, почти совершенно белою бородкой. Глаза его были большие, голубые и пристальные; во взгляде его было что-то тихое, но тяжелое...» (8,6). В Мышкине Достоевский прежде всего подчеркивает доброту, непосредственное чувство любви к человеку, его готовность придти на помощь без всякого расчета, по зову сердца. Эта доминирующая черта героя, общая с Евангельским Христом, Мышкин стремится предотвратить гибельное для Настасьи Филипповны замужество, доброта его проявляется в отношении к несчастной Мари, и к умирающему и озлобленному Ипполиту, и к «врагам» своим - Рогожину и Антипу Бурдовскому. От общения с Мышкиным люди очеловечиваются, в них пробуждается доброта, совесть. В записных тетрадях Достоевский пишет: «Князь только прикоснулся к их жизни... Но где только он прикоснулся - везде он оставил неисследимую черту»1. Мышкин нужен всем. В нем нуждаются и Епанчины, и Ганя и Коля Иволгины, и Рогожины и, главное, Настасья Филипповна. В помощи этим несчастным Мышкин видит поле своей деятельности. Осмыслив это, князь и испугался и был очень тронут: «Вот стало быть и деятельность и у князя на сердце просияло»2. Для Мышкина звания, чины, богатство не имеют никакого значения, для него, как и для Христа, важен Человек. Он видит человека в слуге Епанчиных, с которым долго и серьезно говорит о недопустимости смертной казни. С первых же страниц романа Мышкин провозглашает важнейшую заповедь Христа: «не убий!» «Разве это возможно? Разве не ужас? Ужас!» Надругательство над душой, больше ничего! Сказано: «Не убий», так за то, что он убил, и его убивать? Нет, это нельзя...» (8, 20). Он видит прекрасного, но гибнущего человека в Настасье Филипповне, видит человека и в изолгавшемся Лебедеве и в опустившемся генерале Иволгине. Только взглянув на портрет Настасьи Филипповны, увидев ее «глубокие глаза», «задумчивый лоб», «страстное и как бы высокомерное выражение лица», Мышкин почувствовал беспредельное сострадание к ней, он понял и ее необыкновенную красоту, и трагедию ее души. «Удивительное лицо ответил князь - и я уверен, что судьба ее не из обыкновенных. Лицо веселое, а она ведь ужасно страдала, а? Это гордое лицо, ужасно гордое, и вот не знаю, добра ли она? Ох, кабы добра! Все было бы спасено» (8, 32). Уже здесь незаметно вводится важнейший ... Евангельский сюжет о спасении Христом блудницы Марии Магдалины. Он лежит в основе всего сюжета романа «Идиот»3. Мотив этот воспроизведен и в главной трагической ситуации романа: Мышкин - Настасья Филипповна - Рогожин; этот же миф спасения явно пародируется в статье Келлера, где спаситель Мышкин рисуется как идиот, приживальщик, любитель легкомысленных дев и тонких французских вин, обманывающий и обворовывающий честных бедных тружеников. Однако автор клеветнической статьи и группа Бурдовского в конце концов посрамлены и изгнаны. Более всего соответствует евангельскому сюжету история, рассказанная Мышкиным о том, как изгнанная из дому, презираемая всеми Мари, благодаря доброте героя, его христианской любви, познала дружбу детей, прощение и умерла счастливой. В мире детей, на фоне пастерального пейзажа оказывается возможным спасение Марии и приобретение ею счастья. Сложным, глубоко трагичным становится развитие христианского сюжета о Спасении в обрисовке отношений Мышкина - Настасьи Филипповны и Рогожина. Краткая нравоучительная притча о спасении грешницы в истории борьбы Мышкина за спасение Настасьи Филипповны наполняется социальными проблемами русской жизни 60-х годов, размышлениями о судьбе молодого поколения, о нигилизме, эмансипации женщин и превращается в сложный трагический роман, в котором органично совмещаются социальное, психологическое и мифологическое начала. В процессе развертывания сюжетной линии Мышкин - Настасья Филипповна - Рогожин осложняется и проблематика романа: мотив спасения начинает звучать, как горестный вопрос, кто и что виновато в гибели Добра и Красоты, что такое истинная красота? В романе Ф.М. Достоевский пытается раскрыть сложнейшую этико-эстетическую проблему красоты. Действующие лица много спорят о красоте; большинство героинь романа красавицы. Достоевский как бы дает образчики красоты: блистательная, почти ослепляющая красота Аглаи (Мышкин говорит ей: «Вы так хороши, что на вас боишься смотреть»); внешняя безжизненная красота разодетой дамы, которую никто не заметил на именинах Настасьи Филипповны; красота Аделаиды, освещенная добротой и веселостью; красивое лицо Гани, напоминающее маску. Но в галерее красавиц и красавцев выделяется трагическая красота Настасьи Филипповны. «Как будто необъятная гордость и презрение, почти ненависть были в этом лице, и в то же самое время что-то доверчивое, что-то удивительно простодушное; эти два контраста возбуждали как-будто даже какое-то сострадание при взгляде на эти черты. Эта ослепляющая красота была даже невыносима, красота чуть впалых щек и горевших глаз; странная красота» (8,68). Этот портрет героини, созданный совмещением полярностей, отражает глубокие противоречия души и характера Настасьи Филипповны. «Образ Настасьи Филипповны создан в сложении двух главных пересекающихся тем: гордости и высокой моральной чуткости»1. В ее поведении сталкиваются самоутверждение, гордость, убеждение, что она не виновата и достойна самого Князя - с сознанием своей виновности, ущербности. Предъявляя к себе самые высокие, христианские требования морали, она признает свою вину и жаждет прощения. А.П. Скафтымов пишет, что борьбой этих начал и объясняются метания Настасьи Филипповны от Мышкина к Рогожину, и от него к Князю. Болезненная гордость, сознание своей «недостаточности», вины побуждают ее оттолкнуть предложение Князя (которому с первого взгляда поверила и которого навсегда полюбила) и бежать к Рогожину «на разгул»). В то же время Настасья Филипповна жаждет прощения и мечтает о том, что добрый, достойный и чистый человек, как Мышкин, подойдет и скажет: Настасья Филипповна, вы ни в чем не виноваты. И я вас у... ува...». Она так и не смогла произнести этого слова. Жажда прощения сталкивается с гордостью и воспринимается ею как жалость, которую Настасья Филипповна не может принять. Она говорит князю: «знаю, что не упрекнешь, но я буду бояться этого». И за день до свадьбы она, судорожно обнимая ноги князя, восклицает: «Что я делаю! Что я делаю с тобой!» (8, 491). Подводя итог анализу характера Настасьи Филипповны, А.П. Скафтымов пишет: «Совмещение двух контрастирующих стихий в крайнем их обострении и интенсивности создает общий трагический пафос страдания, внутренней безысходности»1. Рогожин изображен Достоевским как яркая противоположность Мышкину. Рогожин живет в романе только любовью к Настасье Филипповне. Его любовь - это страстная, эгоистическая одержимость, это напасть, болезнь, которая перевернула жизнь купца Рогожина. Болезненная страстность подчеркнута уже в портрете Рогожина: «... курчавый и почти черноволосый, с маленькими, но огненными глазами, Рогожин весь охвачен болезненной, животной страстью к Настасье Филипповне. «Тонкие губы его беспрерывно складывались в какую-то наглую и даже злобную улыбку... Вместе с тем, подчеркивает Достоевский, - в нем было что-то страстное до страдания, не гармонировавшее с нахальной и грубою улыбкой и с резким самодовольным взглядом» (8,5). Уже в сцене именин Настасьи Филипповны проявляется эгоистичная всепоглощающая страсть Рогожина. Она прорывается в его воплях: «Не подходи! Моя! Все мое!» Из эгоизма развивается мотив злобы ко всему, что стоит на пути к обладанию любимым человеком. С неистовой злобой, глядя на Ганю, он проскрежетал: «Ответишь же ты мне теперь». И Мышкину он прямо говорит: «Я, как тебя нет предо мною, то тотчас же к тебе злобу и чувствую. В эти три месяца, что я тебя не видел, каждую минуту злобился, ей-богу. Так бы тебя взял и отравил чем-нибудь» (8, 174). О ненависти к князю свидетельствует и покушение на его жизнь и прямое признание «Я тебя не люблю... Каждому твоему слову верю и знаю, что ты меня не обманываешь никогда и впредь не обманешь: а я тебя все-таки не люблю» (8, 302). Ревность его безгранична, и Мышкин прав, говоря: «И будь я как ангел перед тобою не винен, ты все-таки терпеть меня не будешь, пока будешь думать, что она не тебя, а меня любит. Вот это ревность, стало быть, и есть» (8, 303). Ревность коверкает чувство Рогожина, и князь справедливо говорит: «Твою любовь от злости не различишь». Да и сам Рогожин признается, что никакой жалости к Настасье Филипповне он не испытывает. Однако под влиянием Мышкина Рогожин «очеловечивается». В нем пробуждается способность самопожертвования, он готов отказаться от Настасьи Филипповны и отдать ее Мышкину. Но эти порывы временны и сменяются еще большей злобой. Ни обмен крестами Рогожина и Мышкина, ни порывы самопожертвования не способны изменить судьбу Рогожина. Злоба, эгоизм все более усиливаются и приводят его к убийству Настасьи Филипповны и безумию. Главная беда Рогожина и причина его озлобленности коренится, по мнению автора, в его безверии. О потере веры в Христа говорит и сам Рогожин в беседе с Мышкиным о копии с картин Гольбейна «Снятие Христа с креста». При взгляде на нее, на труп Христа, человеку не верится в возможность воскресения. Образ Рогожина, так же как и образы Настасьи Филипповны, Мышкина - трагичен: он кончает убийством и безумием. Мотив спасения проводится, как отмечалось выше, и в изображении молодого поколения, окружающего Мышкина. В одном из своих писем Достоевский охарактеризовал их, как «современных позитивистов из самой крайней молодежи». В группу молодых позитивистов входят боксер Келлер (бывший поручик), Докторенко - племянник Лебедева, мнимый сын Павлищева - Антип Бурдовский и Ипполит Терентьев. Лебедев так характеризует этих молодых людей: «они не то, чтобы нигилисты... Нигилисты все-таки иногда народ сведущий, даже ученый, а эти дальше пошли-с, потому что прежде всего деловые-с. Это, собственно, некоторые последствия нигилизма, но не прямым путем, а понаслышке и косвенно. И не в статейке какой-нибудь журнальной заявят себя, а уж прямо на деле-с... теперь уж считается за право, что если очень чего-нибудь захочется, то уж ни перед какими преградами не останавливаться, хотя бы пришлось при этом укокошить восемь персон...» (8, 213-214). Нигилистические теории шестидесятников, отрицавших религию, являющуюся, по мнению Достоевского, единственной прочной основой морали и нравственности, вели к практике вседозволенности и взаимопоедания1. Одним из серьезных теоретиков и критиков молодых позитивистов является Докторенко. Это двадцатилетний молодой человек, умный, волевой, достаточно образованный, но крайне самоуверенный, ограниченный и черствый. Он не верит в Бога, в бескорыстное добро, не признает сложностей и противоположностей в характере человека, смеется над чувствами, верит лишь в разумный эгоизм и право силы. Не случайно Лебедев, сам мошенник и плут, видит в своем племяннике будущего убийцу будущего семейства Жемариных. Боксер Келлер, отставной поручик фигурирует в романе то как участник пьяной и разгульной «рогожинской компании», то как защитник и искренний друг молодежи. Келлер не лишен благородных порывов, но они крайне редки и быстропроходящи. Он необразованный, давно спившийся беспринципный человек, легко доходящий до крайнего цинизма. Именно он является автором возмутительной клеветнической статьи о Мышкине. Не случайно даже приятели Келлера сконфужены и спешат от нее отступиться. Но следует сказать, что Достоевский в характере Келлера, и особенно Бурдовского, отмечает доброту, отзывчивость, способность на искреннюю привязанность к Мышкину и даже стыдливость. Особое место среди молодых позитивистов в романе занимает Ипполит. Он - главный идейный противник Мышкина. Он убежденный атеист, отрицающий Бога и его творение. В трагедии семнадцатилетнего Ипполита социальные причины отодвигаются на второй план. Смертельно больной Ипполит бунтует против бессмысленной природы, которая не щадит никого, даже такое совершенство, каким был Христос. Страдания голодных, нищих кажутся Ипполиту ничтожными по сравнению с извечными противоречиями бытия. Он отвергает христианское учение, требующее от него смирения, преклонения перед «разумностью и благостью» проведения. Ипполит не хочет благословить милость и мудрость того, кто уничтожит его: «... Для чего при этом понадобилось смирение мое? Неужто нельзя меня просто съесть, не требуя от меня похвал тому, что меня съело? Я не в силах подчиниться темной силе, принимающей вид тарантула», - заявляет Ипполит в своей исповеди. В характере Ипполита, так же, как и у Настасьи Филипповны, сталкиваются два полярных чувства: жажда любви и сочувствия людей и непомерная гордость, презрение к ним. И как только он замечает сочувствие людей к нему, это вызывает в Ипполите яростную ненависть. Так, Ипполит приезжает в Павловск (по его же признанию), чтобы «с людьми и природой попрощаться», и на красавицу Аглаю поглядеть» (8, 239). Он растроган добротой и сочувствием князя, генеральши Епанчиной и ее дочерей, но как только он заметил это - его гордость взрывается и с ненавистью «с хрипом, визгом и брызгами из-за рта он кричит: «Я вас всех, всех ненавижу! - Но вас, вас, иезуитская, паточная душонка, идиот, миллионер-благодетель, вас более всех и всего на свете!.. Не надо мне ваших благодеяний, ни от кого не приму, слышите, ни от кого, ничего!» (8, 249). Такую же борьбу полярных чувств в Ипполите мы видим и во время чтения «необходимого объяснения» перед несостоявшимся самоубийством» (321-351). Итак, мы увидели, что евангельский миф о спасении проводится Достоевским по всем сюжетообразующим линиям: Мышкин - Настасья Филипповна – Рогожин; Мышкин и молодое поколение, Мышкин и Мари. При этом следует отметить, что этот мотив реализуется путем совмещения самых различных жанров и стилей. Перед нами и трагический, реалистический (в высшем смысле) роман, и пародийная социально-утрированная статья (статья Келлера о Мышкине) и сентиментально-пасторальная новелла о Мари. Идея спасения терпит в романе поражение: Красота и Добро не спасены. Добро и Красоты оказываются бессильными изменить мир, гибнет Настасья Филипповна от ножа Рогожина, сходят с ума Мышкин и Рогожин, умирает 17-летний Ипполит. И вновь встают вечные для России вопросы: кто виноват и что делать. Первым и казавшимся бесспорным ответом был ответ - виновато общество, среда. Именно так отвечали советские исследователи творчества Достоевского вплоть до 80-х годов. Так, Г.Н. Поспелов писал: «Добрые патриархально-демократические стремления Мышкина, не смогли изменить жизни, всецело основанной на гордости, соблазнах и корысти, но привели его к неизбежной гибели»1. Стремясь раскрыть «загадочный» образ Мышкина ученые выдвинули положение о «трагической вине героя, который одновременно любил двух женщин: одну любовью-жалостью, другую - обыкновенной, земной, любовью. Этот внутренний разлад и является, по мнению И.И. Середенко, трагической виной Мышкина1. Г.Б. Курляндская тоже признает трагическую вину Мышкина. Она пишет: «Объяснение в любви и предложение руки - это акт свободной воли со стороны князя Мышкина, «в котором таилась роковая, непоправимая ошибка, породившая трагические последствия. Скажем, сразу: отдаваясь состраданию, князь допускает трагическую ошибку»2. Нам же представляется, что корни трагедии Мышкина не в том, что он любил противоположными любовьями Настасью Филипповну и Аглаю, а в том, что Мышкин - носитель абсолютного Добра. Само добро Мышкина - добро абсолютное, высшее и оно онтологически чревато трагедией, поражением в борьбе с эгоизмом, хищничеством частнособственнического мира. Добро по своей сути слабо. И Мышкин, как носитель чистого добра, не может насильственно вносить его, бороться за него. Как только для успеха Добра применяется сила, оно (Добро) превращается в свою противоположность. Достоевский прекрасно знал это и своего любимого героя, носителя истинного Добра, привел к гибели. Так что речь должна идти не о трагической вине Мышкина, а об онтологической сути Добра. Совершено прав М. Бабович, который в своей статье о судьбе Добра и Красоты писал: «Добро и красота представляют собой высшие ценности, самые близкие к идеалу. Они – знак человеческой обособленности в природе. Ведь вне человека добро не существует, а есть только действия закона самосохранения, закона биологического отбора. Доброта – феномен сознания, превзошедшего анимализм, она отпор индивидуализму, почин для других»3. Мышкин никого не спас, погиб сам, порою смешон и все-таки, мы, не колеблясь, называем Мышкина лучшим человеком в романе. 2001 г. СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ ПО ТЕМЕ СПЕЦКУРСА I. Источники
|
Похожие:
 | Учебное пособие Краснодар, 2014 г. Удк 658. 8 Ббк Муратова А. Р. Управление продажами: Учебное пособие. Краснодар, 2014 г. – 110 с |  | Учебное пособие Кемерово 2004 удк: Печатается по решению Редакционно-издательского... Учебное пособие предназначено для студентов специальности 271400 «Технология продуктов детского и функционального питания» всех форм... |
| Учебное пособие М.: Руссобит-М, 2001. 1 Cd-rom математика. 5 класс.... | | Психология Учебное пособие Учебное пособие предназначено для студентов заочного отделения и обучающихся в сокращенные сроки |
| Учебное пособие Тамбов 2002 г. Авторы составители: Кузьмина Н. В,... Учебное пособие «Создание Web-сайтов» предназначено для слушателей курсов повышения квалификации на базе Тамбовского рц фио по программе... | | Учебное пособие «Желтухи у новорожденных и детей раннего возраста» Учебное пособие предназначено для послевузовского образования врачей: педиатров и общей практике |
| Учебное пособие по политологии. Владикавказ: 2015 г Учебное пособие предназначено для студентов очной и заочной формы обучения направления "бакалавр", преподавателей, аспирантов | | Рекомендации по выполнению и защите. Учебное пособие Настоящее учебное пособие обсуждено и одобрено учебно-методической комиссией факультета психологии 17 мая 2001 года |
| Учебное пособие «Гражданско-правовое положение несовершеннолетних» Учебное пособие предназначено для магистрантов юридического факультета. Направление подготовки 030900 Юриспруденция (квалификация... | | Учебное пособие Печатается по решению Учебно-методической комиссии... Учебное пособие предназначено для студентов, изучающих дополнительные разделы сейсморазведки |
| Учебно-методическое пособие самара 2005 удк 657 Рецензенты Учебное пособие предназначено для студентов заочного отделения Международного института рынка, обучающихся по специальности «Финансы... | | Учебное пособие по дисциплине ен. 01 Математика составлено в соответствии... Учебное пособие предназначено студентам очной формы обучения. Данное пособие методические указания по выполнению самостоятельной... |
| Литература Введение Учебное пособие предназначено для магистров дневного и заочного отделений экономических специальностей. Данное учебное пособие может... | | Учебное пособие к курсу “Upstream” Уровни А2―В1 Издательство «мгимо-университет» Учебное пособие предназначено для студентов 2 курса факультета мэо, которые изучают английский как второй иностранный язык |
| Учебное пособие Челябинск Философия техники: учебное пособие / И. В. Вишев, Е. В. Гредновская, Л. М. Григорьева, А. А. Дыдров. – Челябинск: Издательский центр,... | | Учебное пособие м осква 2005 ббк 87. 817 Б 20 Занимательная философия: Учебное пособие. М.: Издательско-торговая корпорация «Дашков и К», 2005. — 128 с |
