Учебно-методический комплекс дисциплины «Современные проблемы науки и образования»
Скачать 1.77 Mb.
|
ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ МАТЕРИАЛЫпо дисциплине «Современные проблемы науки и образования» Направление подготовки 050100.68 Педагогическое образованиеМагистерская программа: Языковое образованиеФорма подготовки очнаяг. Уссурийск 2012 Электронные образовательные ресурсы
Хрестоматия http://philology.ru/linguistics1/mechkovskaya-06.htm Мечковская Н.Б. Игровое начало в современной лингвистике: избыток сил или неопределенность целей? // Логический анализ языка. Концептуальные поля игры. – М., 2006. – С. 30-41.1. История языкознания и ряд тенденций в его современной динамике показывают, что для работы лингвистов 2-й пол. XX – начала XXI в. характерно большинство черт, релевантных для игры (однако не для математического понятия ‘игра’ как деятельности, направленной на принятие оптимальных решений в условиях неопределенности и несовпадения интересов «игроков», т. е. действующих начал). Теоретико-игровое понятие ‘игра’ пришло, впрочем, в лингвистику в другом качестве – не как модель вида деятельности, но как метафора-концепция позднего Витгенштейна, увидевшего в объекте лингвистики (языковом общении) «игры» говорящих, разыгрываемые по правилам обыденного языка. 2. Какие тенденции в истории культуры уменьшили «серьезность» и «ответственность» науки о языках? В аспекте оппозиции ‘игровое, забава, развлечение vrs. серьезное, труд’, ключевой для концепта игры (ср. [Хёйзинга 1938/1992: 58]), приходится констатировать, что современное языкознание всё менее осознается обществом в качестве «ответственного» и «важного» занятия – и это в отличие от вероисповедной значимости сочинений о языке в Средние века. Вполне очевидны перемены в структуре современного знания и, как следствие, изменение места языкознания в структуре наук (гуманитарных, естественных, технических). Во-первых, количественно уменьшился относительный объем (или «удельный вес») языкознания во всем корпусе знаний, которые продолжает наращивать человечество (речь идет именно об относительном сокращении, но в абсолютных цифрах накопленные объемы всякого знания неуклонно возрастают). Во-вторых, не только объективно (в цифрах), но и субъективно (в сознании людей) языкознание теряет в общественном престиже, потому что орфография перестала быть стражем ортодоксии, а грамматика – конфессиональной ученостью. Ценность филологии в глазах общества уменьшается, и это на фоне объективного роста значимости языка в жизни общества и отдельного человека. Ослабление престижа языкознания Нового времени связано с рядом причин. 1.1. Ослабли связи филологических занятий и конфессиональной практики. По мере секуляризации культур, сформированных религиями Писания (к которым относятся иудаизм, христианство, ислам), уходит в прошлое особая лингвистическая идеология, характерная для филологической службы «возле Писания». Сакрализация Откровения, записанного в Писании, создает феномен неконвенционального (безусловного) восприятия ритуально-языкового знака: свят не только Бог, но и его записанное слово, его имя, буква в имени; святы и должны быть неизменны те слова, которыми пророк или ученики славили Бога. В глубинах религиозного сознания вера в Писание сливалась с архетипическим фидеизмом – с тем ощущением волшебства слова, которое жило в дописьменной магии и ритуале. В культурах религий Писания филология зародилась как конфессиональная служба «при священном тексте» – для сохранения и трансляции сакральных смыслов в неизменном виде. Для веков расцвета религиозно-филологического консерватизма (после определения религиозного канона) характерны максимальные ограничения и буквализм в переводах; реставрационная направленность в редактировании; господство цитат и догматизм в толкованиях; ограничения в доступности Писания для тех или иных групп верующих. Вековые традиции неконвенционального отношения к знаку стали предпосылкой особо пристального внимания к языку и тексту, что стимулировало технику тщательного перевода и редактирования, создание тонких методов изучения языка – филологической критики текста, лексикографии, грамматики (подробнее см. [Мечковская 1998]). По мере секуляризации культуры неконвенциональное отношение к слову уходит в прошлое. В современном мире новый перевод Писания или исправление церковных книг не приводят к расколу церкви, к анафеме и казни переводчика. Затухание или утрата веры в трансцендентные возможности слова (веры в то, что от слова станется или что спастись можно только по правильным книгам) привели к тому, что языкознание и филология в целом больше не выполняют те ответственные задачи, которые стояли перед ними, когда они были филологической службой «возле Писания». Иная картина имела место несколько веков назад. В христианстве XIV-XVII вв. переводы и исправления церковных книг нередко были причиной серьезных конфликтов. Так, оксфордский профессор Джон Уиклиф, при участии и под руководством которого был выполнен первый английский перевод всей Библии, хотя и умер своей смертью (1384), однако 20 лет спустя по решению Констанского собора был признан еретиком и его останки были сожжены. Английский последователь Лютера, священник Уильям Тиндаль, за издание на английском языке Нового Завета и Пятикнижия Моисеева по приговору католического суда был удавлен и сожжен (1536). В Московской Руси в XVII в. исправление церковных книг по авторитетным византийским источникам привело к расколу церкви. Н.И. Толстой так писал о «книжной справе», о масштабе и значимости этого религиозно-филологического потрясения средневековой Руси: «Наряду с «устроением церковным» (принятие нового церковного устава в XIV в. – Н.М.), шло «исправление книжное», возведенное на Руси в дело первейшего государственного значения, волновавшее впоследствии почти все социальные слои русского народа и послужившее поводом глубоких расслоений и борьбы официальных «никонианцев» и старообрядцев – «ревнителей святой старины». Едва ли еще когда-нибудь на Руси филологические вопросы осознавались столь значительными и ставились столь остро» [Толстой 1988: 146]. Современному сознанию трудно почувствовать остроту проблемы. Ее корни лежат в ином отношении к знаку – именно в неконвенциональном восприятии знака. Документы прошлого позволяют видетв, что это значит – фидеистическое восприятие знака и языка. Приведу выдержку из сочинения украинского монаха Иоанна Вышенского, в конце XVI в. истово верившего что славянский язык лучше спасает, нежели латинский: «Бог всемогущий, во тройци славимый, лутче крестит в словенском языку, а нежели в латынском. <...> ВѢдай же о том, Скарго, хто спастися хочет и освятитися прагнет, и до простоты и правды покорнаго языка словенскаго не доступит, ани спасения, ани освящения не получит» [Вышенский 1955: 194-195]. 1.2. Размывание в культуре и языке оппозиции элитарное-массовое ведет к общедоступности филологических знаний и занятий. Второй мощный фактор, приведший к уменьшению в обществе престижа грамматической учености, состоит в повсеместной демократизации языков культуры. В истории послефеодальной Европы по мере укрепления роли народных языков уменьшалась значимость иноязычного начала (латинского, греческого, церковнославянского, французского). После промышленной революции и распространения образования вширь постепенно снижалась роль книжно-письменного начала в пользу этнической и устно-разговорной стихий. В результате владеть (и помогать овладевать) языком своей культуры стало не так трудно и, следовательно, не так доходно и почетно, как в Средние века. 1.3. По мере секуляризации общества социальный статус грамматистов и лексикографов снижался – по причине профанности ремесла и многолюдности цеха. В Средние века филологические занятия, тесно связанные с богословием и конфессиональной практикой, были престижны и находились в центре умственной жизни. Если обратиться к истории филологии, в частности к истории Slavia Orthodoxa, то поражает масштаб личностей, стоявших у истоков традиции. Церковнославянскую грамматическую литературу создавали признанные авторитеты и властители умов своего времени – европейски известные ученостью монахи (как Максим Грек); видные иерархи (такие, как митрополит Евфимий Тырновский; как архиепископ полоцкий, епископ витебский и Мстиславский Мелетий Смотрицкий); крупные государственные деятели (как упоминаемый в летописи и у Карамзина Дмитрий Герасимов, один из переводчиков «Геннадиевской Библии» 1499 г., великокняжеский посол в Риме, позже думный дьяк); знаменитые проповедники и яркие полемисты; организаторы просвещения; наставники царских или княжеских детей; миссионеры, религиозные искатели и вольнодумцы, личности ренессансного кругозора и отнюдь не только узкие грамматисты. Так, Мелетий Смотрицкий вошел в историю как автор лучшей церковнославянской грамматики, но он же написал еще и 9 полемических книг на польском языке, при этом его «Θρηνος», по оценке М.Возняка [1921: 228], стал «вершиной всей полемики православных против униатов и католиков». В книге о Смотрицком (Рим, 1666 г.) его биограф пишет, что Смотрицкий умел привлечь к себе народ, который «стекался к нему как к оракулу» (цит. по: [Короткий 1987: 28]). Вместе с тем, по некоторым источникам, Смотрицкий был отравлен [Там же: 180-181; Frick 1995:162-168]. В XX в. разделение труда изменило масштаб личностей, занятых составлением грамматик и словарей. Те грамматики, что между прочих дел написали Лаврентий Зизаний, Смотрицкий или Ломоносов, сейчас стали жанром для коллектива авторов под сенью Академии. Лингвистические знания и занятия становятся все более доступными, облегченным и массовыми и, как следствие, менее престижными и преимущественно женскими. Симптоматично появление в Европе так называемых «переводческих институтов» (не дающих высшего образования). Министерства средних школ все более сокращают часы, отводимые на уроки родного языка, и стремятся сдвинуть эти уроки в более младшие классы. 2. Индивидуально-свободная лингвистика (противопоставляемая институциональной) отвечает концепту игры как свободной от принуждения деятельности. Во второй половине XX в. отчетливо размежевались две формы исследовательской лингвистической работы: 1) институциональная лингвистика (связанная с крупными коллективными исследовательско-издательскими проектами (такими, как академические грамматики и словари, энциклопедии языков, лингвистические энциклопедии, биобиблиографические словари, учебно-научные коллективные монографии, большие двуязычные словари и т. п.) и 2) неиституциональные (свободные, не планируемые работодателем/издателем) занятия лингвистикой, включая подготовку статей и диссертаций. В языкознании отсутствует реальное и эффективное планирование исследований (речь не идет о публикациях книг). Лингвисты, как поэты или эссеисты, пишут преимущественно о том, что их волнует или что им интересно. 3. Лингвистика, подобно игре, не озабочена истинностью выводов [1] и полезностью результатов. В лингвистической продукции есть две четких (и неравных по количеству названий и тиражам) группы публикаций: 1) «академические» словари и грамматики (т. е. нормативные описания современного языка, максимально полные, подробные и освященные авторитетом органов языковой политики и кодификации) и, далее, производные от них бесчисленные руководства и пособия (школьные, вузовские, «туристские», «для бизнесменов» и т. д.) по иностранным и родным языкам; это самая массовая продукция лингвистики (с учетом листажа и тиражей составляющая примерно 95% общего объема); 2) исследования, т. е. статьи и книги о языке и речи, в том числе по типологии и истории языков. К середине XX в. задачи нормативного описания государственных / официальных языков Европы в целом решены. Подготовка изданий 1-й группы (т. е. нормативных грамматик, словарей и производных от них пособий) перестала быть поисковым и творческим делом, поскольку на основные теоретико-методологические вопросы описательного языкознания были получены удовлетворяющие практику ответы. В результате на первом плане оказались вопросы издательские и лингводидактические. Эта полезная и требующая компетенции работа имеет утилитарно-практический (т. е. не игровой) характер, но это и не креативно-исследовательская работа, могущая привести к новому знанию о языках: это лингвистическая инженерия. Что касается 2-й группы публикаций, многочисленных и исключительно пестрых по названиям (но не по объемам и тиражам работ), то здесь игровые черты проступают явственно – не только потому, что авторы не ставят перед собой утилитарно-практических задач, но и потому, что решение исследовательских задач (т. е. не-игровых, «серьезных») по разным причинам затруднено. Покажу эти разноплановые трудности для трех областей языкознания: 1) синхрония (большинство публикаций относятся именно к синхронии); 2) типология; 3) история языка. 3.1. В синхроническом описательном языкознании возможности получения нового знания и его общественной востребованности все более сужаются. Это объясняется рядом причин. Во-первых, следует принять во внимание внутреннюю тавтологичность семантических описаний (по отношению к языковому сознанию носителей языка). Экспликация семантики языковых единиц полезна на уроках языка, в словарях и грамматиках, но по большому счету это знание нельзя назвать исследовательским результатом. Это экспликация того, что известно всем носителям языка. Во-вторых, в академических грамматиках и словарях языков с продолжительной лингвистической традицией эта задача (экспликации семантики) уже решена. Разумный уровень полноты и детализации таких описаний (т.е. уровень, необходимый для преподавания языков и редакционно-издательской практики) не только достигнут, но и превзойден. Академические грамматики и словари просто не в состоянии вместить новые подробности об оттенках семантики форм и конструкций. Новое знание о языке нередко имеет ускользающе тонкий или индивидуально-частный характер. Ср., например, некоторые наблюдения над семантическими различиями при выборе глагольного вида [Теория 1990: 227 и др.]. Даже если результаты конкретного исследования точны и надежны, то обычно они представляют собой, так сказать, «7-й знак после запятой»; это та подробность, которая человеческими (не машинными грамматиками) не будет востребована, потому что грамматика не может быть 5-томной, а массовый толковый словарь не может быть 40-томным. Инструкции ВАК обязывают авторов диссертаций (которые рассматриваются ВАК как квалификационные работы) получить новый исследовательский результат. Однако это именно тот самый «7-й знак после запятой». Результат доказывает квалификацию автора, но это не значит, что данный результат найдет применение где-нибудь, кроме учебных занятий и статей самого автора. B-третьих, лингвистическое знание (как и всякое гуманитарное знание) по своей природе кумулятивно (накопительно). Поэтому в лингвистике эрудиция (т. е. начитанность и память) всегда будет конкурировать с интеллектом, а то и замещать интеллект, что снижает привлекательность таких занятий в глазах молодежи и тех, кто хотел бы использовать преимущества быстрого мышления. В-четвертых, напомню об относительности новизны всякого лингвистического знания, о том, что Р. О. Якобсон назвал «круговоротом лингвистических терминов» [Якобсон 1971]: многое, что знали «отцы», но забыли «дети», вновь «открывают» «внуки», иногда в другой терминологии и в другой группировке понятий. Яркий и развернутый пример возвращения давно известного знания можно видеть в современном буме вокруг риторики: всему, что есть в современных риториках, отыщется прототип или аналог если не у греков, то у римлян. Более того, современная риторическая терминология беднее античной: десятки терминов старинных риторик сейчас вышли из активного употребления (ср., например, такие термины, как зевгма, протозевгма, гипозевгма, или металепсис, или антиметабола, или хиазм, гнома, хрия, апофегма и т. п.); множество терминов старых риторик уже не входят даже в терминологические словари. Иначе говоря, сказать в лингвистике что-то действительно новое – трудно. Между тем важнейший этический императив науки – говори новое! Если знать историю лингвистики, то трудно признать что-то по большому счету новым. Как заметил один французский лингвист, история языкознания – это лучшее средство для воспитания скромности. В синхроническом языкознании процесс важнее результата, а удовольствие автора от самого исследования-писания и читателя от чтения весомее, чем утилитарно-практическая польза от того нового знания о языке, которое содержится в публикации. 3.2. В типологии языков и лингвистике универсалий трудности в приращении нового знания имеют организационный характер (не онтологический, как в случае синхронного описательного языкознания). Организационная черта типологии состоит в том, что типологические исследования не ведутся в одиночку; автор должен входить в исследовательский коллектив, со своим финансированием и издательскими возможностями. 3.3. В диахроническом языкознании сокращение исследований связано с общим упадком исторического знания в современном мире. У современного человечества все меньше интереса к собственной истории – вследствие общего ускорения жизни и прогрессирующего роста объемов негуманитарного знания и продукции массовой коммуникации. Ускорение истории проявляется в ускорении обновления информации, смены стилей, направлений, вкусов. Историческое знание в той полноте, которая имела место в последней трети XIX – первой четверти XX в., становится неподъемным (ни для общества, ни для индивида). Объемы и уровень исторических исследований языков снижаются. Историческое языкознание, которое до Соссюра было ведущей отраслью языкознания, ушло в тень; оно по-прежнему почитаемо, но слишком трудоемко, чтобы привлекать студентов и аспирантов, читателей и книгоиздателей. Названная коллизия наблюдается не только в лингвистике, но и в исторической науке в целом. Умберто Эко (все диссертации которого были по истории средневековой философии) писал в «Заметках на полях «Имени розы»»: [Влечение к Средневековью] «вошло в меня навеки, хотя из-за моральных и материальных причин я двинулся по другой дорожке. Ремесло медиевиста требует обеспеченности и свободного времени» [Эко 1980/1989: 435]. Как писал историк Януш Тазбир, вице-президент Польской Академии наук, в XX в. «история становится в некоторой мере вспомогательной наукой, служащей юбилее- или годовщиномании» [Тазбир 2001: 54]. На вопрос о том, зачем школьникам надо преподавать историю, нынче отвечают так: чтобы они выросли туристами, чтобы им было бы интересно на экскурсиях. О сокращение циркулирующего в культуре знания по истории языка свидетельствует многое. Приведу несколько фактов. Достаточно сравнить «Историческую хрестоматию церковнославянского и русского языка» Ф. И. Буслаева (1861) и аналогичные современные руководства (при том что действительный аналог, собственно говоря, отсутствует). Хрестоматия Буслаева – это крупноформатная книга в 800 страниц убористой печати; в книге представлено 139 произведений, из них 69 произведений были впервые напечатаны по рукописям (т.е. хрестоматия сочетает в себе черты научного издания). Все тексты Буслаев снабжает лаконичными комментариями, как бы для специалиста. В XX в. эта книга была дважды за границами СССР репринтирована для университетов и исследователей. Между тем эта хрестоматия была издана как руководство для военно-учебных заведений, т. е. для кадетов и юнкеров, курс словесности для которых по вовлеченности в историю сопоставим с современными филологическими факультетами. Показательны также различия между двумя академическими изданиями сочинений Ломоносова: пятитомное, правда, не оконченное издание 1891-1902 гг. академика М. И. Сухомлинова, а с другой стороны, семитомное издание 1952 г. (под руководством группы академиков, во главе с С. И. Вавиловым, при участии В. В. Виноградова). Одна деталь: у Сухомлинова ко всем разделам «Краткого руководства по красноречию» Ломоносова приведены фрагменты из соответствующих французских, немецких, латинских первоисточников риторики. Наблюдаемое сокращение исторического знания вызвано не советской властью. В принципе те же процессы идут и на Западе. Один пример: в 1951 г. Митфорд Мэтьюз (Mathews) издал двухтомный словарь американизмов (объемом почти 2 тыс. страниц) – «Dictionary of americanisms on Historical Principles». В 1966 г. этот словарь был переиздан, но в семикратном сокращении. 4. Индивидуально-свободная лингвистика по природе близка к литературному процессу, т.е. к художественно-игровой деятельности «понарошку, не взаправду». Поэтому лингвисты так легко говорят, особенно до и после Миллениума, о «революциях в лингвистике», «переворотах», «методологических мятежах» и даже о «двух когнитивных революциях» [Кубрякова и др. 1996: 72] и т. п., тем более о «смене вех» и «новых парадигмах». 5. Лингвистика, как всякая игра, конвенциональна: она происходит по добровольно принятым правилам (в разной мере эксплицированным). В качестве литературного процесса (со своими писанными и не писанными манифестами) лингвистика обеспечивает создание и циркуляцию текстов, отвечающих определенным жанрово-стилистическим образцам/нормам. Роль манифестов исполняют, во-первых, программные статьи или доклады знаменитых авторов (при этом «знаменитость», «маститость» автора является необходимой предпосылкой влиятельности текста); во-вторых, в качестве регуляторов литературного процесса в лингвистике выступают такие тексты, как «Правила оформления статей» (публикуемые в научных журналах), инструкции по оформлению дипломных работ, диссертаций и их авторефератов. В качестве образца смешанного жанра можно указать на человечную и трезвую книгу Умберто Эко «Как написать дипломную работу» [Эко 1977/2001]. 6. Лингвисты, подобно художникам, не боятся предсказуемости или совпадений результатов своих исследований. Подобно спектаклю, лингвистический текст – это игра, т. е. вероятностный процесс с недетерминированным исходом, поэтому в лингвистике не бывает значительных совпадений результатов. Лингвисты не боятся близости в тематике и даже в методе работ разных авторов – примерно так же, как два театра не боятся ставить одну пьесу. Наоборот, ведь в таком случае в фокусе внимания публики оказываются именно индивидуальные акценты и игры с нюансами. Удовлетворение лингвиста от процесса писания/исследования сродни художническим сублимациям. 7. В неиституциональной лингвистической работе, как во всякой игре, присутствует особое напряжение, отличное от напряжения при штатных (служебных) усилиях по контракту или приказу. Особенность игрового напряжения в том, что, во-первых, его результаты значительно менее предсказуемы, чем результаты неигровой деятельности; во-вторых, в силу добровольности игрового испытания, оно отмечено знаком вечной ценности свободы, а конвенциональная необходимость доиграть «до конца» (не «сойти с дистанции») придает игре этическую ценность (возможно, с привкусом абсурда, ощущаемым при взгляде на ситуацию с утилитарных позиций). Как писал Хёйзинга, «именно элемент напряжения сообщает игровой деятельности, которая сама по себе лежит вне добра и зла, определенное этическое содержание» [Хёйзинга 1938/1992:21]. 8. Современная лингвистика утрачивает свой собственный предмет и становится частью междисциплинарного психолого-семиотического комплекса наук о коммуникации. В языкознании усиливаются игровое (метафорическое, мифопоэтическое, философское) начало и междисциплинарные интересы – литературно-эссеистические, психологическое, культурологические. Лингвистике всегда не хватало собственных идей, поэтому ее всегда отличала широта интересов на грани всеядности. В поле зрения лингвистов оказывались не только мифопоэтические и философские концепции языка, но и популярные идеи: в XIX в. – биологии; в XX в. – генетики, математики, кибернетики; в последнее время – модные философские идеи термодинамики (Ильи Пригожина), включая трактовку языка в качестве синэргетического феномена. По большому счету, все это метафоры, которые сменяют друг друга (не вступая в синхронный конфликт, в особенности в одной школе или в одной голове), и в целом каждая метафора на свой лад обогащает представления о языке тех, кому есть дело до языка, – кто его преподает, изучает или составляет его словарь или грамматику. Эти метафоры – суть правополушарные паузы посреди будней – посреди «невеселого языка учения» (слова об уроках языка в одном трактате Петровской поры). Принимая игривые постмодернистские образы языка (вроде «языковые игры» и «языковой плен» Людвига Витгенштейна, «вина языка»; «недуги языка» Джорджа Мура; языковые «обманы и «ссадины» и т. п.), лингвист сразу становится эссеистом, поэтом, творцом, а его тексты сразу становятся почти-литературой. Постмодернистов привлекает в языке его видимая хаотичность, независимость от человека и кажущаяся смысловая неисчерпаемость (именно кажущаяся, но не реальная неисчерпаемость). Философы и упрощают язык, и вместе с тем преувеличивают его влияние на человека. У Мартина Хайдеггера язык – это «дом бытия»; Людвиг Витгенштейн писал о власти языка над людьми, о способности языка вызывать конфликты, ранить человека и держать сознание в плену; Мартин Бубер по сути заменяет этику «философией диалога», видя в способности к диалогу мерило социализации личности; философствующие психиатры (например, Антон Кемпиньски) видят в коммуникабельности человека и проявление и фактор психического здоровья. В постмодернистском сближении культуры, народного менталитета, науки с языком присутствует капитальная редукция великих феноменов бытия – сознания и культуры. В игривых преувеличениях роли языка есть один момент, греющий души постмодернистов, – капитальная редукция великих феноменов бытия – сознания и культуры. Когда Витгенштейн в речевом взаимодействии людей видит «языковые игры», то за этим стоит не только преувеличение роли языка, но и преуменьшение значимости жизни. Лингвистический редукционизм жизни в пользу даже не языка, а шрифта, букв, запятых достиг своей вершины у Иосифа Бродского: Ты написал много букв; еще одна будет лишней; или в вариациях: Там была бы Библиотека, и в залах ее пустых / я листал бы тома с таким же количеством запятых («Развивая Платона»). У Бродского редукция жизни в пользу языка достигла той пессимистической вершины, после которой дальнейшие рассуждения в духе «поэт есть средство существования языка» («Нобелевская лекция» Бродского) звучат уже пародийно, т. е. как игра. Примечания 1. Ср.: «Игру нельзя связать прямо ни с истиной, ни с добром»; «она живет вне рамок противоположности «мудрость – глупость» [Хёйзинга 1938/1992: 16]. Литература
* * * * http://psychsocling.narod.ru/uglMAIN.htm |
Похожие:
 | Учебно-методический комплекс дисциплины «Современные проблемы науки и образования» |  | Учебно-методический комплекс дисциплины «современные проблемы менеджмента» Учебно-методический комплекс составлен в соответствии с требованиями федерального государственного стандарта высшего профессионального... |
| Учебно-методический комплекс дисциплины современные проблемы анатомии... Учебно-методический комплекс составлен в соответствии с требованиями федерального государственного образовательного стандарта высшего... | | Учебно-методический комплекс дисциплины “Современные проблемы экологического... Учебно-методический комплекс дисциплины “Современные проблемы экологического образования |
| Учебно-методический комплекс дисциплины «Региональные экологические проблемы» Учебно-методический комплекс дисциплины составлен на основании требований государственного образовательного стандарта высшего профессионального... | | Учебно-методический комплекс дисциплины научно-исследовательский... Учебно-методический комплекс составлен на основании требований федерального государственного образовательного стандарта высшего профессионального... |
| Учебно-методический комплекс дисциплины «Теоретические проблемы квалификации преступлений» Учебно-методический комплекс составлен в соответствии с требованиями федерального государственного образовательного стандарта высшего... | | Учебно-методический комплекс дисциплины редкие виды животных Приморского... Учебно-методический комплекс составлен в соответствии с требованиями федерального государственного образовательного стандарта высшего... |
| Учебно-методический комплекс по дисциплине «Современные проблемы... В рамках курса «Современные проблемы биологии» рассматривается широкий круг вопросов, сыгравших определяющую роль в развитии современной... | | Учебно-методический комплекс для студентов специальности 031401 «Культурология»... Нового времени; наука в ХХ веке; структура, формы, функции и динамика науки в истории; исторические типы научной рациональности;... |
| Учебно-методический комплекс по дисциплине «Современные проблемы и методы биотехнологии» В67Современные проблемы и методы биотехнологии : метод указания по самостоятельной работе/сост. Т. Г. Волова, Е. И. Шишацкая. – Красноярск... | | Учебно-методический комплекс дисциплины «Философские проблемы науки... Учебно-методический комплекс дисциплины «Философские проблемы науки и техники: введение в общественное здоровье/здравоохранение» |
| Учебно-методический комплекс дисциплины речевая коммуникация 100110. 65 «Домоведение» Учебно-методический комплекс дисциплины составлен на основании требований государственного образовательного стандарта высшего профессионального... | | Учебно-методический комплекс дисциплины корпоративная культура и... Учебно-методический комплекс дисциплины составлен на основании требований государственного образовательного стандарта высшего профессионального... |
| Рабочая программа учебной дисциплины б 1 Современные проблемы науки... Целью дисциплины «Современные проблемы науки» является формирование способностей анализа современного состояния науки, выделения... | | Учебно-методический комплекс дисциплины Туризм, утвержденного приказом Министерства образования и науки РФ от 20. 01. 2006 г. №739гум/бак Учебно-методический комплекс дисциплины... |
