Алексей Федорович Лосев
Из жизни студента начала века.
Я — человек одинокий. У меня никого, кроме матери, ничего, кроме науки. Мать воспитала меня трудолюбивым и самостоятельным человеком, и я теперь один, без всякой посторонней помощи тяну свою борозду на поприще ученой деятельности. Я горжусь своими знаниями, своей одинокой трудовой жизнью, но Вы, дорогая, не знаете, как трудна подобная жизнь, жизнь одним умом, без сердца, без любви. Я ко всякой благосклонной и хорошей девушке питаю симпатию, молчаливую, правда, и незаметную для постороннего глаза, но именно симпатию и симпатию от свободного и нетронутого сердца. Я молод, я знаю, что все мои излияния могут казаться сомнительными, и поэтому я оставляю при себе все то, что Вы во мне затронули. Хочу сказать только одно. Вы добрая девушка и потому у Вас огромное и сильное орудие в руках. Употребите же это орудие на доброе, не разбросьте своих молодых и горячих сил и сохраните их для исполнения своих великих обязанностей человека и гражданина. С своей стороны я имею счастье поблагодарить Вас за те минуты, которые Вы подарили мне, одинокому человеку. Вы, конечно, скоро забудете того философа, который не умеет громко смеяться и говорить по-казачьи, но у меня Вы — гость непростой. У меня таких мало. Спасибо за ту милостыню, которую Вы подали моему сердцу, не знающему женской ласки и расположенности.
Весьма возможно, что мы не встретимся в течение целой жизни. Тем больше благодарю Вас за Ваши ласковые слова и желаю Вам от всей души счастья и жизненного благополучия.
Будьте, милая Верочка, счастливой и здоровой и дай Бог выполнить Вам назначение женщины.
Вспоминайте иногда эти скромные пожелания скромного человека.
Ваш А.
28 июня 1911
Ст. Каменская
<…> Вопрос о моем дальнейшем образовании почти уже решился. Институт для русских в Лейпциге, куда я хотел поступить, откроется только в будущем году. Принимая же во внимание, что из этого Института мне все равно нужно было для специального изучения философии поступать в Лейпцигский Университет, а в Москве имеется прекрасная постановка философии, я решил подать в Московский Университет. Теперь жду ответа из Университета. Разумеется, своих мыслей о 3<ападной> Европе я не оставляю. Рано или поздно, но я возьму все нужное для меня из Берлина, Лейпцига и Гейдельберга. < …>
Забастовок в высшей школе не бойтесь1. Профессора, принявши участие в забастовке нынешнего года, провалили ее окончательно, и провалили так, что теперь для всех учащих и учащихся ясна вся бесполезность новых попыток. Я не думаю, чтобы при теперешней реакции согласился кто-нибудь пробивать стену своим лбом. Студентки медицинского института — доказательство. — Итак, Вы будете в Петербурге? А я в Москве? Знаете что? 605 верст - это не Бог знает какое расстояние…
Немного готовлюсь вперед по университетским курсам. Читаю Достоевского, Платона; перечитываю романы Фламмариона 2, этого первого моего воспитателя, моей первой любви в науке и философии. Прочел на немецком «Einleitung in die Philosophic» von Kalpe, на французском нек<оторые> главы из «Cours complet de litterature modeme» par Е. Mennerchet (на русском нет), на греческом «Эдипа – царя» Софокла.3 Вот и все мои занятия <…>
Москва 15 сент<ября> 1911
Милая, добрая Вера!
Сначала извинюсь перед Вами за долгое молчание. Сами, вероятно, знаете, что значит приехать в чужой и совершенно незнакомый город, да еще столицу. А тут и начало занятий подоспело. Первая лекция состоялась еще 7 сентября. А затем - позвольте пожелать в день Вашего Ангела Вам счастливых солнечных дней и безоблачной жизни на долгие годы. Хочу Вам счастья, хорошего счастья; хочу сохранения Вашей доброй души, с которой Вы всегда найдете в своей жизни ее высшую цель. Ведь не в этих сереньких днях, которыми полна наша жизнь, не в этих людях, которые мирятся с своим бесцветным существованием, не в них смысл и оправдание жизни. А Вы еще так недавно писали мне о своем недовольстве, о своей тоске и неудовлетворенности. Милая Верочка, не заглушайте в себе этого недовольства, не миритесь с прозой! И если Вы не находите сил создать вокруг себя новую жизнь, то уходите от этой жизни, замыкайтесь в себе, но не продавайте Вашего бесценного сокровища молодой души, не губите сил. Тяжела одинокая жизнь — что и говорить! Но лучше страдание со смыслом, чем счастье без смысла 4. Желаю, мой добрый друг, душевного спокойствия и веры в идеал. Сохраните эту веру: она сохранит Вас. Вот чего пожелаю Вам: пожелаю самого дорогого для меня, ради чего я живу и трачу, может быть, лучшие годы своей жизни. Для меня нет ничего более нужного, и вот это-то самое нужное для человека я и желаю Вам. Прошу верить искренности моих пожеланий, потому что в душе я горжусь тем, что могу с чистой совестью высказать их Вам.
Начинаю постепенно входить в свою зимнюю колею — ученые и учебные занятия. В Университете записался на 30 часов, не считая английского и итальянского языка. Начал одно большое сочинение ех privata diligenti.ti5: «Высший синтез, как счастье и ведение», где доказываю необходимость примирения в научном мировоззрении всех областей психической жизни человека: науки, религии, философии, искусства и нравственности. Пока план готов для первых 5-ти и последних 3-х глав (6). Всего же думаю скроить 15 глав. Едва ли кончу к Рождеству.
В Университете с особенным интересом слушаю проф. Челпанова6 (основной курс психологии), Щербину7 (история этики и семинарий по ней), Мальмберга8 (история древнего искусства), Виппера9 (история Греции), Поржезинского10 (введение в языковедение). Еще не читают, но начнут с будущей недели следующие: Лопатин11 (история новейшей философии), Попов12 (философия средних веков), Самсонов13 (история эстетич<еских> учений и семинарий по Платону), Соболевский14 (этика Аристотеля)7. Специализация в философии, как видите, начинается с первых же пор. Если Вы не забыли, то я ведь на философском отделении ист.-фил. фак.
Я буду очень рад, если Вы напишете мне что-нибудь о своих занятиях. Пишите и о себе, как поживаете, что чувствуете, о чем думаете. Без преувеличения скажу — Ваши письма я читаю с захватывающим интересом.
Иногда лезу в стол и смотрю на Вашу карточку. Как хорошо - думаю тогда — хоть минутку побыть возле Вас.
Если мой адрес Вас обременяет, то можете писать короче, а именно так: Москва. Больш<ая> Грузинская, 12. Первое Студенческое Общежитие. А. Лосеву. Короче уж и некуда.
Ну пока, милая, до свидания, а то засиделся я с этим письмом уж за полночь. Христос храни Вас!
А.Л.
Москва 8 ноября 1911
Милая, незабвенная Верочка!
У меня 6, 7, 8 ноября три праздника подряд: 6-го — воскресенье, 8-го — 200 лет со дня рождения Ломоносова, 7-го же — получение от Вас письма. Я уже совсем отчаялся иметь с Вами письменные сообщения, ведь больше месяца от Вас ни строчки. Но душа у Вас добрая — не забыла и мою одинокую жизнь. Спасибо, родная! Не забывайте, что, посылая мне хотя бы даже открытку, Вы делаете такое же доброе дело, как давая нищему копейку. Спасибо!
Жизнь моя течет совершенно так, как и раньше. Последние две недели сижу за сочинением по древней философии, так что некоторые курсы приходится не читать и оставлять на более свободное время. В театре бываю раза два в неделю; в Большом Императорском у меня абонемент. Еще раньше - до Москвы - я очень любил итальянскую оперу. Теперь же вообще итальянская музыка предмет моей самой сильной «музыкальной» симпатии. Могу сказать, что итальян<ская> музыка такая же первая моя любовь в музыке, как Фламмарион в науке и философии. В Университете сижу часов 26-28 в неделю, хотя записался на 95. Нет времени, да и лекции, которые я не посещаю, не представляют для меня большого интереса.<...>
Преданный Вам всею душою А.Л.
P. S. Как-то раз, еще в конце сентября, ездил на Воробьевы горы по Москве-реке на пароходике. Здесь вспомнил Вас так живо, как никогда. Волны, пароход, легкая качка... Эх, милая, как близки Вы мне! Ведь вот не вижу Вас, одна мечта, но как эта мечта драгоценна!
Москва 11 дек<абря> 1911
«Мысль без поэзии и жизнь без любви — все равно, что пейзаж без воздуха и неба... Там задохнешься». Ну, а если есть поэзия в мысли, если есть в жизни любовь?
<…> Интересуясь вообще всякими сомнениями в области мысли и жизни, я с большим удовольствием стараюсь представить себе Ваше состояние духа и вообразить себя на Вашем месте. Ведь подобным сомнениям я обязан тем, что теперь изучаю философию. Не появись этой страшной бездны между наукой и религией, я никогда бы не оставил астрономии и физики и не променял бы их на эти бесконечные философские изыскания. Но мне все-таки трудно вообразить себя на Вашем положении, так как мои сомнения не касались самой жизни, а ограничивались лишь исключительно областью мысли, т. е. науки, философии и религии. Применить же к Вам обычную мерку, по которой русский человек страдает и хандрит от неумения пользоваться жизнью, я совершенно не имею никаких оснований. Остается одно — сказать Вам, как лично я выхожу победителем (т. е. выхожу с жизнерадостным настроением) в нашей современной сумятице идей и настроений. Жизнь наша полна моральных противоречий. Перестроить эту жизнь я не в силах. Что это значит? Это значит, что если я хоть немного почувствовал в себе силы для самостоятельной работы над своими мыслями и чувствами, то я прямо обязан уйти от той жизни, которая способна только разменять силы и способности на мелкие, затертые и ничего не стоящие монеты. Но «мысль без поэзии и жизнь без любви - что пейзаж без воздуха и неба...». А разве мысль будет без поэзии, когда Вы наслаждаетесь той вечной, нетленной красотой, которая запечатлена в великих созданиях Софокла, Шекспира, Гете, Шиллера, Байрона, когда Ваша мысль следит за художественными извивами философско-поэтического проникновения в горний мир в диалогах Платона? Я не знаю, может ли что еще действовать на душу так, как создания только что названных мною исполинов человеческого духа. Любовь же... Бывает разная любовь. Намеренно минуя те ее формы, про которые противно написать, не только что думать о них, я различаю две основных формы ее: любовь ради себя и любовь ради других. Эти два вида любви, в моем, по крайней мере, сознании, подчиняются одной высшей любви, любви ради ней самой, в которой находят себе примирение и знание, и вера, и счастье, и красота. Я люблю человека постольку, поскольку он стоит ближе к небесной красоте, я стараюсь найти в нем хоть слабый отблеск этой красоты и воспитать в нем, насколько это зависит от меня, любовь к знанию и веру в идеал. Помните у Фета:
Только встречу улыбку твою,
Или взгляд уловлю твой отрадный,
Не тебе песнь любви я пою,
А твоей красоте ненаглядной.
Про певца по зарям говорят,
Будто розу влюбленною трелью
Восхвалять неумолчно он рад
Над душистой ее колыбелью,
Но безмолвствует, пышно чиста,
Молодая владычица сада:
Только песне нужна красота;
Красоте же и песен не надо.
Вот и я «не тебе песнь любви я пою, а твоей красоте ненаглядной», вот и я люблю, счастлив от любви. А для такой любви не нужен суетный мир, где про такую любовь и про песнь красоте забываешь.
Вот как я выхожу победителем из жизни. Не правда ли, должен быть я счастлив, хотя и одинок? Ведь для счастья нужна поэзия, нужна любовь. Но ведь у меня тоже поэзия, тоже любовь. Вы пишете: <<Я всегда в колебании, т. е. вернее, моя душа, если она существует; у меня нет жизненной точки опоры. Я ищу смысла всего существования» и т. д. Вы ищете смысла. А решили ли Вы вопрос: да есть ли он где, этот смысл? Ведь раз Вы ищете, значит, Вы верите, что он где-то существует, так как зачем же искать его, раз он есть простая фикция нашего сознания. Но раз Вы верите, что он существует, то Ваша жизнь уже не такая бесцельная, как Вы думаете.
«Светящейся точки впереди у меня нет; темно, куда ни повернись».
А смысл, который Вы ищете? Ведь это же и есть Ваша светящаяся точка впереди. Значит, нужно только стараться поскорей дойти до этой точки, поскорей уяснить себе ее смысл, а Вы предаетесь такому пессимизму, что страшно становится за Вас. Полноте, душенька! Если все будем хныкать да жаловаться на судьбу, кому же жить-то придется? Кто же будет наслаждаться солнышком, весной, поэзией, любовью? Эх, Вера, Вера! Как бы я хотел сообщить Вам хоть самую маленькую частицу того огня, который горит у меня в груди!
Вы спрашиваете, «к какой это одной цели все»? Чтобы отвечать подробно на этот вопрос, надо писать целые томы, а коротко сказать можно так цель нашей жизни — постепенное постигновение добра и красоты, постепенное приближение к идеалу через высший синтез любви, раскрывающей души для созерцания и возносящей к небу от суетного мира. Наша цель не познать добро, а приближаться к нему, не быть совершенными, а стремиться к совершенству, не постичь истину, а постигать ее. Ведь если мы достигнем всяких возможных идеалов, то они перестанут быть идеалами; если мы всё узнаем и перечувствуем все наслаждения, то наша жизнь прекратится, ибо для жизни нужно движение. И в этом бесконечном приближении к счастью и истине - весь наш смысл. Не будем упускать всякого удобного случая, чтобы употребить его на пользу этих святых порываний в горнее царство.
Скажите, Верочка, положа руку на сердце, разве есть что-нибудь другое, что может успокоить наш мятущийся дух среди мрака современности? Разве не находится в нашей душе ответного чувства на подобный призыв к небу?
О Фламмарионе я уже, кажется, говорил Вам и писал. Это мой первый учитель и воспитатель, моя первая любовь в науке. Прочтите его сочинения: «Стелла» и «Урания». В особенности первые главы последнего сочинения, где говорится о небесном путешествии астронома под властью богини, покровительницы астрономии, я хотел бы, чтобы Вы их прочли. Как раз теперь у меня такое настроение, какое разлито в этих произведениях Фламмариона <…>
Москва 20 сент. 1912
…Из Каменской я приехал сюда еще 31 августа, так как нужно было начинать работы в Психологическом Институте ( ). Вы должны быть уверены в моих наилучших пожеланиях к Вам, но я рад еще и еще раз выразить Вам те чувства, которыми преисполнена моя душа благодаря Вам. Что пожелать Вам в день Ангела? Вы знаете сами... Всю жизнь я хотел себе одного - создать свое счастье, создать самому, создать то внутреннее самонаслаждение, которое бывает у Вас, когда Вы созерцаете эти красоты «Фауста», «Антигоны»2, когда знаете, что никто не разрушит Ваших чувств, если Вы не разрушите их сами. Вот этого счастья не устану желать Вам, даже если разрушится весь мир и уничтожится правда. Называйте все это абстракцией, приносите все это в жертву материальных благ, но другого желать я не в силах. Не примете этого пожелания, - Вы уже ничего больше от меня не услышите, ни надежд, ни пожеланий. Но Вы примете, и даже если не примете, то в глубине души будете согласны со мной.
Настоящая наука моя сейчас двигается слабо, так как экзамены, т. е. учебная работа, отвлекают от ученой работы. Но 8 октября последний экзамен из предположенных мною, и с этого дня я сажусь за рефераты и за свою специальность в философии — гносеологию (с выяснением гносеологических предпосылок эстетики и этики). Надо подумывать и о кандидатской работе.
Последние дни осложнились тем, что наступили симфонические концерты Кусевицкого, которые будут и у Вас в Петербурге. Играют все шесть симфоний Чайковского, увертюры «Манфред», «Ромео и Джульетта», «Франческа да Римини» и неск<олько> др<угих>. …
Жду от Вас письма более подробного. Хотя Вы и писали мне раньше, что «отделываетесь все открыточками» и к другим, но уж сделайте исключение для искренне преданного Вам и постоянно вспоминающего о Вас друга А. Лосева.
Адрес тот же: М<осква> Б. Груз<инская> 12. Первое Студ<енче-ское> Общ<ежитие>.
Москва 9 октября 1912
Дорогой друг Вера!
Ваше письмо получил уже давно, дней восемь назад, но собрался написать Вам только сегодня. Дело в том, что вчера у меня был сразу два экзамена, и последние дни мне пришлось работать выше положенного. Не только Вам, но и матери за это время не писал ни строчки. Сдал оба на «Весьма», как выражаются студенты, и в этой сессии сдавать больше не буду. Если к Рождеству успею приготовить два, а к маю еще четыре предмета, то в этом году я закончу полукурсовые по классич<ескому> отделению, с тем, чтобы на будущий год окончить и по словесному, т. к. много предметов совпадающих, и мне это не составит непосильного труда. Тем более, что я не считаю себя специалистом ни по классич<еским>, ни по словесным наукам, а изучаю их в подмогу философии, которая невозможна без знания основных принципов всех других наук. Правда, без естественных наук она тоже бессильна, но проф. Челпанов (учебники которого, вероятно, Вам известны) потребовал от нас, членов Психологического Института, сдать ему в течение двух лет: 1) Делонэ. Введение в самостоят<ельное> изучение высшей математики и механики, 2) Гексли-Розенталь. Основы физиологии. 3) Леонтович. Статистические методы в применении к биологии и 4) Косоногов. Учебник физики. Для эксперимент<альной> психологии эти науки прямо необходимы. Здесь ведь такие же сложные аппараты, как и в физике; такие же точные и кропотливые вычисления, как и в математике. А о физиологии и говорить нечего. Ведь эксперимент в настоящем смысле почти только в тех душевных явлениях возможен, где есть налицо и телесное их выражение. А для этого нужна физиология. Нужны и отделы физики — оптика и акустика, для детального исследования зрительных и слуховых ощущений. Словом, я изучаю философию, и в ней специалист; а если хочу кончить по двум отделениям (философский ведь диплом никаких прав не дает), то только делаю это для философии, полагаясь на свою работоспособность. Отнимите у меня талант, отнимите оригинальность исследований, но работоспособности у меня нельзя отнять. В этом я убедился на опыте уже многих лет работы над книгой и рукописями.
Вы видите, какие у меня широкие планы. А Вы жалуетесь на свою неспособность к науке, на недостатки «мыслительного аппарата»... Я этому не верю. И не верю потому, что до 5 класса гимназии я тоже учился, как все, ни хорошо, ни плохо. Но в 4 классе я прочел всего Фламмариона, который так увлек меня, что в 5 классе я решил во что бы то ни стало добиться успеха в занятиях и науке, и вот стал переходить с наградами. Что же мешает Вам захотеть! У Вас, вероятно, и так остается мало свободного девичьего времени, а Вы теряете его на хныканье. Право, мне это не понятно.<…>
Вы упомянули о Ник<олае> Онуфр<иевиче> Лосском. ( ). Это один из лучших современных философов. Я считаю себя поклонником его двух замечательных работ: «Обоснование интуитивизма» и «Основные учения психологии с точки зрения волюнтаризма». Во всяком случае, он оригинальнее и нашего Лопатина-спиритуалиста и Вашего Введенского – неокантианца ( ). С Лапшиным ( ) же я боюсь его и сравнивать. <…>
Ваш А. Лосев
Москва 8 ноября 1913 г.
Дорогая Вера!
Было бы слишком просто и наивно просить у Вас извинения за долгое молчание. Я знаю, что все это были бы только фразы, терпимые вообще, но неуместные здесь, где мне хочется говорить серьезно. За последние месяцы я сделал много открытий о самом себе, и теперешняя моя жизнь так интенсивна, что это новость даже для меня самого, несмотря на то, что я всегда был, так ск<азать>, в движении, и не помню себя без дела, без стремлений. Мне пришлось, напр., живо почувствовать, что я люблю фразы, что у меня одним из тайных критериев оценки всего писанного, читанного, сказанного — и у писателей, а самое главное, у себя самого — оказалась риторика, пышная, возвышенная риторика, откуда и идут все мои радости и все страдания. Но риторика эта — сама по себе она безвредна — оказалась, как я теперь убедился, сросшейся со всей моей душой, лучше сказать, даже происшедшей из особого уклада моей души. Дело в том, что занимаюсь ли я Платоном, даю ли пятак нищему, пишу ли кому-нибудь письмо (о дневниках я уже не говорю), любуюсь ли тургеневской Лизой', молюсь ли Богу, — всегда я вожусь с самим собою, всегда любуюсь самим собою, играюсь со своими переживаниями, как какой-нибудь франт смотрит в зеркало на свой новый сюртук и удивляется, как хорошо он на нем сидит. Как будто бы это и не такая уж вещь, чтобы я не мог от ней избавиться? Вот в том-то и дело, Вера, что из этого индивидуализма, как я теперь установил, вытекает все мое мировоззрение и, кажется, вся жизнь. Отсюда религия, ибо она ведь построена на культе личности (отдание души своей за други своя невозможно же без создания этой души); отсюда и наука, т. к. только ценящий личность может отдавать жизнь на изучение того, что не приносит сейчас никакой осязательной помощи людям; отсюда и моя жизнь с ее бессонными ночами за книгами, с ее театрами, музыкой Бетховена и пр. Личность, личность и личность. И вот оказывается, что всякое явление внешнего мира, попадающее в мою душу, становится совершенно иным, в переживании я сам создаю его. М<ожет> б<ыть> это есть прозрение в такие глубины предмета, которые доступны лишь немногим и кот<орые> поэтому всегда вызывают к себе такое скептическое отношение. Может быть. Не знаю. Знаю только то, что с каждым годом, с каждым месяцем я живу все сильнее и все интенсивней. Вспоминаю, как я встречал Пасху и что переживал на заутрени в 8 кл. гимн<азии>, на 1 курсе у<ниверси-те>та и на II к<урсе>. Если с каждым годом будет все становиться так сложнее, как вот эти переживания в пасхальную ночь, то я не знаю, что со мной будет. В среду на этой неделе я вышел с концерта Кусевицкого под упр. Никиша ( ) после 4-й симфонии Чайковского с очень определенным ощущением, что скоро сойду с ума. Сейчас как будто отошло. Но, может быть, сумасшествие и будет примирением с природой и жизнью, с которыми я веду всю жизнь борьбу не на живот, а на смерть: хочу познать их. Так или иначе, но мне хочется, чтобы Вы хоть немного ощутили из того, что так переживается мною. Вы тогда бы поняли, что значит женщина для меня и что такое я для женщины. Вам, наверно, покажется шаблоном и мещанством, если я скажу о своих мечтах, о жизни с принцессой Грезой. Может быть, Вы и правы. Оспаривать Вас будет бесполезно, т. к. Вы наверно будете приводить доводы рассудка, а я на них ничего не возражу и даже соглашусь с ними, но все-таки думать и жить буду иначе, т. к. не рассудком я Вам должен оправдываться, а чем-то другим, что можно понять только переживши. <…>
Ваш, ваш и ваш А.Л.
Каменская 22 июля 1914 г.
Душевно рад Вашей всегдашней памяти обо мне. В теперешние трудные минуты до болезненности остро чувствуется всякий привет, всякое доброе слово <…> много надо душевной энергии и вдохновения, чтобы неуклонно нести свое знамя. – Меня же ведь носило за границу. В мае месяце, закончивши свои учебные дела, я поехал в Берлин, в Королевскую Библиотеку, где у меня была командировка для изучения зависимости одного современного психологического учения от схоластической философии ( )… работа наладилась довольно быстро, и, хотя пришлось некоторые прежние точки зрения на свою задачу изменить, все-таки положительный результат занятий сказался вскоре же. Но вот, в субботу, 12/25 июля в Берлин пришло извести о разрыве дипломатических сношений между Сербией и Австрией <…>
Въехавши в Россию, я как раз попал в первый день мобилизации <…> ждали извещения о взятии меня на войну; у нас ведь, у казаков, все служат без исключения. Неявившиеся в течение положенного максимума времени – расстреливаются. И этого боялись. Но я явился вовремя и получил «разъяснение», что «пока» - я свободен; в случае же усиления мобилизации меня, как казака, могут взять, несмотря на Университет. <…>
Пока прощайте. Ваш, Ваш А. Лосев
Лосев А.Ф. Письма к Вере Знаменской 1911-1914. Печатается по книге. Алексей Лосев. «Я сослан в ХХ век…». Под редакцией А.А. Тахо-Годи. В 2 т. – Т. 2. Дневники и письма. М.: Время, 2002.
Лосев Алексей Федорович (1893 – 1988) – воспитанник историко-филологического факультета Московского Императорского университета (1911 – 1915 гг.), закончил одновременно на два отделения – философское и классической филологии – видный философ ХХ в., филолог, автор фундаментальных трудов по античной философии, музыкант.
В студенческие годы жил в «Первом студенческом общежитии имени императора Николая II» на Большой Грузинской, 12.
Первая лекция 1 сентября 1911 г.– в самой большой, Богословской аудитории, в которой читались общие курсы для всего факультета (в советское время стала называться Коммунистическая, сегодня – Академическая). Читал известный историк античности, раннего христианства Р.Ю. Виппер; лекции по курсу психологии профессора Г.И. Челпанова, историю древнего искусства у профессора В.К. Мальмберга, введение языкознания у В.К. Поржезинского. (В архиве Лосева сохранилось множество университетских программ, из которых видно, какие курсы слушали студенты историко-филологического факультета).
В годы студенчества, с 1911 г. Лосев посещал Религиозно-философское общество памяти Вл. Соловьева, куда его рекомендовал проф. Г.И. Челпанов, где познакомился с крупнейшими философами (Н.А. Бердяевым, Е.Н. Трубецким, Вышеславцевым, знатоком Данте Б. Грифцовым; С.Л. Франком, с которым были теплые отношения, и др.). Прочитал доклад «Вопрос о принципиальном единстве диалогов Платона «Парменид» и «Тимей». Его собеседниками были председатель соловьевского общества Г. А. Рачинский; о. П. Флоренский, позже Н.А. Бердяев
Был неизменным участником Психологического Общества при московском Императорском университете. На последнем заседании в 1921 г. под председательством И.А. Ильина, высоко ценившего молодого собрата по философии, Лосев прочитал доклад «Эйдос» и «идея» у Платона.
Дипломное сочинение Алексея Федоровича «Мировоззрение Эсхила» одобрил знаменитый поэт-символист Вяч. Иванов. Одно из еуниверситетских сочинений Лосева было названо «Высший синтез как счастье», где доказывалось примирение в научном мировоззрении всех областей психической жизни человека, науки, религии, философии, искусства и нравственности.
Он привык со студенческих лет, что «надо работать за идею», по его словам, «лучше страдание со смыслом, чем счастье без смысла».
Он был молод и дерзок духом.
Одна из первых его работ – «Философия имени» 1927 г. Имяславское учение – также труды С. Булгакова, П. Флоренского. Лосев утверждал, что назвать вещь, дать ей имя, выделить ее из потока смутных явлений, преодолеть хаотическую текучесть жизни – значит сделать мир осмысленным: «Имя есть жизнь».
В 1915 г. был оставлен при университете, на кафедре классической филологии «для подготовки к профессорскому званию». Лосев обращается с письмом к П.Н. Милюкову, как ученому и гражданскому деятелю, члену Государственной Думы, в котором говорит о бедственном положении «полустудентов» – «полудоцентов», имеющих «печальное счастье был оставленным при Университете и выносить на себе всю тяжесть начала ученой деятельности» (письмо от 6 ноября 1915 г.).
Весной 1917 г. приступил к магистерскому испытанию и в заседании историко-филологического факультета выдержал экзамен по истории греческой литературы
В 1918 г. Лосев вместе с С.Н. Булгаковым и Вяч. Ивановым начинает печатать серию книг по русской религиозной философии «Духовная Русь», договорившись с известным издателем М.В. Сабашниковым. Среди участников издания также Н.А. Бердяев «Духи русской революции»; Георгий Чулков «Национальное воззрение Пушкина»; С.Н. Дурылин» Религиозное творчество Лескова», «Апокалипсис и Россия»; Евг. Трубецокой. «Россия в ее иконе»; С.А. Сидоров «Юродивые Христа ради»; А.Ф. Лосев. «О русской национальной музыке», «Рихард Вагнер и Римский-Корсаков (религиозно-национальное творчество».
С 1919 г.– профессор Нижегородского университета; с 1922 г. – Московской консерватории (автор книги «Музыка как предмет логики»). Заведующий отделом эстетики в Академии художественных наук.
В 1930 г. арестован, в тюрьмах и лагерях до 1933.
В 1942 г. преподавал в Московском университете, с 1942 – профессор Педагогического института
Последняя работа Алексея Федоровича «Слово о Кирилле и Мефодии». Он глубоко почитал этих славянских просветителей, символизирующих единство философии и филологии; умер в день их праздника, 24 мая.
Он постоянно бывал в Университетской Татьянинской церкви, находившейся в так называемом « новом здании» на Моховой, в дневнике записал.
«Сегодня первый весенний день,…день тихой и просветленной радости, которой только и живет моя душа….Как радостно смотреть на Божий мир! Нет, я не могу надышаться этим ароматом, не могу оторваться от этого свежего поцелуя весны. Пишу карандашом, потому что сижу на книгах, которые лежат на подоконнике, сижу ближе к весне, к свету. Как не молиться Создателю, как можно не веровать в его чудодейственную силу, если при одном дыхании весны перед моими духовными и телесными очами возникает такая красота, такое великолепие. – Сегодня был в университетской церкви. Целый рой светлых, дорогих для меня воспоминаний возникло в моей душе еще вчера, когда я был в той же церкви у всенощной. Какое-то странное сходство между церковью в университете и гимназической церковью, которую я горячо полюбил и по которой скучаю теперь до слез. На самом деле сходство то, что как та, так и другая, – домовые церкви. Но какой теплотой веет только от одной мысли, что вот в такой же точно церкви ты рассказывал Богу свою жизнь 8 лет подряд…» (Дневник 1911 – 1913. Москва 4 марта 1912 года (с. 348)) Позже вспоминал о том, какое это было счастье – прийти в свой домовый храм, где все: и студенты, и профессора – все были соединены вместе. (см. «Татьянин день». 1998. № 25.)
Дневниковые записи, письма А. Лосева– студента наполнены университетской наукой, интенсивной духовной жизнью, поисками высшего счастья. До революции, перевернувшей его судьбу оставалось всего несколько лет…
Осенью 1911 г. Лосев стал студентом историко-филологического факультета Московского Императорского Университета, к этому времени относится знакомство и переписка с будущей петербургской курсисткой Верой Знаменской.
Дневники и переписка юного Алексея Лосева – студента Московского университета, ищущего «родную душу», жаждущего любви «Она» – идеальная девушка, девушка-дитя, Вечная Невеста, воплотившая в своей Вечной Женственности все тайны мироздания, всю его сущность.… Ему 17 лет, «и эта складывающаяся личность погружена в совершенно особую атмосферу – сгущенную атмосферу начала ХХ века с ее специфической «уплотненностью» во всем – в искусстве, науке, религии, в самой жизни с ее особыми метаниями в поисках- смысла и оправдания бытия…Грядущие катастрофы словно призваны были испытать на прочность то, что из себя представляет этот человек, насколько его юношеские идеалы имеют отношение к действительной жизни, а слова – делу.
«В моей жизни было одно десятилетие, наполненное необычайно бурными и страстными событиями философской мысли, – вспоминал Лосев незадолго до смерти. Это был конец гимназических лет, университетские годы и первые годы после окончания университета, то есть десятилетие между 1910 и 1920 годами. Я с упоением и с непрестанными восторгами впитывал тогдашние философские направления, пока даже не стремясь к их критике или синтезированию». Лосев увлечен астрономическими романами Фламмариона и теорией относительности Эйнштейна, трактатами и литературно-критическими статьями Вл. Соловьева, трудами Бергсона и Гуссерля, неоплатоника Плотина и раннего Шеллинга, романами Достоевского и операми Рихарда Вагнера. Пристрастие к психофизиологии , посещение, кроме занятий по классической филологии и философии, Психологического института профессора Г.И. Челпанова… Как признается Лосев в письме 1913 г. Вере Знаменской, без вечной «возни с самим собой», «игрой со своими переживаниями» невозможно было бы «все мое мировоззрение»
А.Ф. Лосев прожил долго и оказался последним русским философом… Он осуществил ту связь времен, которая грозила распасться.
(по материалам А. А. Тахо-Годи)
Примечания
1. Назначение реакционного министра народного просвещения Л.А. Кассо в знак протеста вызвал уход многих профессоров из Университета, забастовку студенчества.
2. Фламмарион Камилл (1842 – 1925)– французский астроном; в юности Лосев увлекался его романами. Зачин повести Лосева «Мне было 19 лет» явно перекликается с первой фразой романа Фламмариона «Урания».
3. Освальд Кюльпе (1862 – 1915) – немецкий философ и психолог, основатель вюрцбургской школы психологии, о которой студент Лосев написал работу «Обзор и критика основных учений Вюрцбургской школы». Лосев упоминает «Введение в философию» Кюльпе, а также «Полный курс современной литературы», Е. Меннеше и трагедию древнегреческого драматурга Софокла «Эдип-цпрь».
4. Один из важнейших принципов мировоззрения Лосева. Эти темы повторятся и в переписке его с В. М. Лосевой «из лагеря в лагерь» (См.: А. Ф. Лосев. Жизнь. Повести. Рассказы. Письма. СПб. 1993).
5. По собственному почину (лат., букв, «по личному усердию»).
6. Г. И. Челпанов (1862—1936) — известный психолог, философ и логик. Профессор Московского (1907—1923) университета. Основатель и директор Московского Психологического Института (1912); рекомендовал студента Лосева в Религиозно-философское общество памяти Вл. Соловьева. Читал в 1911—1912 основной курс психологии в осеннем семестре, логику — весной. Вел семинарии по гносеологии, по экспериментальной психологии и просеминарий по экспериментальной психологии.А. Ф. Лосев был близок к Челпанову до конца его жизни. См. статью: A.А. Тахо-Годи. А. Ф. Лосев и Г. И. Челпанов // Начала. 1994. № 1.
7. А.М. Щербина, приват-доцент. Читал в 1911-1912 историю этики в Новой философии - годовой курс, вел практические занятия по логике и семинарий по этике.
8. B.К. Мальмберг, профессор, историк искусства. В осеннем семестре 1911—1912 читал эгейское и переднеазиатское искусство, весной — греческое искусство. Вел семинарий по анализу произведений Дюрера и просеминарий по анализу памятников древнегреческой архитектуры.
9. Р.Ю. Виппер (1859-1954), известный историк античности, раннего христианства. В Университете читаль общий курс истории Древней Греции, историю Западной Европы XIX. (1815-1851), вел семинарий по греческой истории.
10.B.К. Поржезинский (1870-1929), профессор-лингвист. Читал в 1911-1912 введение в языковедение в течение года, сравнительную грамматику индоевропейских языков, литовский и санскрит, вел семинарий по сравнительной грамматике индоевропейских языков.
11. Л.М. Лопатин (1855-1920), известный философ, профессор Московского Императорского Университета, редактор журнала «Вопросы философии и психологии творчества». Друг Вл. Соловьева. А. Ф. Лосев признавал, что Лопатин не оказал на него влияния своим утонченным спиритуализмом. Читал в 1911—1912 историю европейской философии после Канта. Р. Ю. Виппер (1859-1954), известный историк античности, раннего христианства и XIX века. В Университете читал общий курс истории древней Греции, историю Западной Европы XIX в. (1815—1851), вел семинарий по греческой истории. В 1924 эмигрировал в Латвию, но в 1941 г. вернулся в Москву.
12. И.В. Попов (1867—1937), приват-доцент. В течение года читал в 1911— 1912 философию Средних веков. Крупнейший специалист по патрологии, И. В. Попов преподавал в Московской Духовной Академии. В 20-е годы А. Ф. Лосев и И. В. Попов были очень близки. Был арестован в 1930 г. по одному делу с Лосевым, был с ним сначала в одном лагере на Свирьстрое, а затем в Соловках, где принял участие в составлении знаменитого «Соловецкого послания» сосланных туда иерархов (Прот. В. Цыпин. История русской церкви. М., 1994). Погиб в лагерях.
13. Н.В. Самсонов, приват-доцент. Читал в 1911—1912 гг. историю эстетических учений, начиная с Канта, в течение года, вел семинарий по Платону, по современникам и предшественникам. Автор «Истории эстетических учений» ч. 1-3, М., 1915.
14. C.И. Соболевский (1864—1963), профессор, специалист по классической филологии. Читал в 1911—1912 гг. этику Аристотеля в течение года, «Филоктета» Софокла, латинскую стилистику с упражнениями.
15.
16. Психологический институт был открыт и оснащен на деньги известного московского мецената С. И. Щукина (1854—1936) с условием, что институт будет носить имя покойной его супруги Лидии Щукиной. Основан Институт был в 1912 г., но торжественное открытие происходило в 1914 г. Проявившие способность к психологии студенты, в том числе, Лосев, были членами этого Института.
17. «Фауст» Гете, «Антигона» Софокла
18. Лосский Николай Онуфриевич (1870 – 1965) – крупнейший философ-интуитвитс и персоналист, литературный критик. Выслан в 1922 г. выслан за границу. В своем труде «История русской философии» высоко оценил Лосева-философа.
19. Введенский Алексей Иванович (1856 – 1926) – философ, известный неокантианец. Хотя Лосев критиковал неокантианство, но Введенского глубоко ценил. В архиве Лосева сохранился фотопортрет философа с его автографом.
20. Лапшин И.И. (1870 – 1952) – философ-неокантианец, ученик А.И. Введенского. Выслан из России в 1922 г.
21. Артур Никиш (1855 – 1922) – знаменитый венгерский и диржер и композитор. Руководил крупнейшими в мире оркестрами, неоднократно гастролировал в Петербурге и Москве.
22. А. Лосев был послан в Германию для совершенствования в знаниях. Война прервала эту поездку. Однако он успел поработать в Королевской Библиотеке и послушать тетралогию Вагнера «Кольцо Нибелунгов».
23. Интерес Лосева к средневековым авторам сохранился до конца жизни. В 1960-е годы он написал «Средневековую диалектику», всю построенную на изучении латинской схоластики.
|
