Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах и улицах «Добрая дорога детства» 2
Скачать 7.95 Mb.
|
| опубликовал шесть прозаических миниатюр, а чуть позже в парижском издательстве Р. Мак-Элмона вышла первая книга Хемингуэя "Три рассказа и десять стихотворений". И только сборник "В наше время" заставил заговорить об Эрнесте Хемингуэе как о писателе. В рассказах, составивших эту книгу, уже зрели семена будущих его знаменитых романов. Сцены провинциальной американской жизни, увиденные глазами мальчика, противопоставлены ярким и жестоким картинам хаоса военной и послевоенной Европы, которые предстоит когда-нибудь увидеть каждому мальчику. В Париже "маститая" Гертруда Стайн сказала однажды начинающему Хемингуэю как представителю молодежи, побывавшей на войне: "Вы - потерянное поколение". - "Вы так думаете?" - спросил я. - "Да, да, - настаивала она. - У вас ни к чему нет уважения. Вы все сопьетесь..." Весной 1925 года там же, в Париже, Хемингуэй познакомился со ставшим уже знаменитостью Скоттом Фицджеральдом, его сверстником по поколению (в "Празднике, который..." он уделил до назойливости много места алкоголизму этого замечательного писателя, будто доказывая на нем правоту Гертруды Стайн), вместе они побывали в Испании, где Хемингуэй посетил фиесту. В этом же году он начал 544 100 ВЕЛИКИХ ПИСАТЕЛЕЙ! работать над первым своим романом "И восходит солнце" (1926), который принес ему известность Этот роман определил и направление, в котором будет развиваться дарование писателя Однако настоящим успехом Хемингуэй был обязан следующему своему роману - "Прощай, оружие1" (1928) Он сделал ему имя и отвел роль "пророка" своего поколения, хотя сюжетно это "история успеха" американского юноши со Среднего Запада, который играл в футбол, охотился, работал газетным репортером, побывал на войне, был ранен и награжден, жил в Латинском квартале Парижа и к тридцати годам написал блестящий бестселлер Однако мир жестокости на войне, с такой беспощадностью описанный в романе, уже намекал на будущих героев Хемингуэя, которые почти всегда будут поставлены перед гибе-. лью или катастрофой, но именно перед лицом поражения умеющие принимать бойцовскую стойку Интересно проследить, к каким ситуациям и персонажам обращается в своих произведениях Хемингуэй "Обычно к тем, которые затра-1 гивают тему жестокости, - пишет Роберт Пен Уоррен, точно и лако-'. нично охарактеризовавший мир хемингуэевских героев - Это - утопающий в алкоголе и безнравственности мир романа "И восходит солнце", это мир хаоса и насилия романов "Прощай, оружие1" и "По ком звонит колокол", это эпизоды-вставки в сборнике рассказов "В наше время", и пьеса "Пятая колонна" это - мир спорта в рассказах "Пятьдесят тысяч", "Мой старик", "Непобежденный", "Снега Килиманджаро", это преступный мир рассказов "Убийцы", "Дайте рецепт, доктор" и романа "Иметь и не иметь" И даже если ситуация, обрисованная в его произведениях, не соответствует ни одному из предложенных типов, она, как правило, связана с отчаянным риском, за которым маячит душевное или физическое поражение" Населяют этот мир "настоящие мужчины", прошедшие каждый свою школу жестокости Они, как правило, не склонны к внешнему проявлению чувств или афишированию внутреннего разлада - рефлексии Все они поклоняются культу ощущений, поэтому в их любовных историях обычно нет ни прошлого, ни будущего Они не ощущают Бога над головой, на которого могли бы уповать, зато имеют свой кодекс самодисциплины И только способность следовать своему кодексу в этом Богом оставленном мире придает смысл их жизни Может быть, поэтому с возрастом, чувствуя уходящие силы, Хемингуэй все чаще говорил о своей поглощенности идеей смерти Последняя, трагическая схватка "настоящего мужчины" с жизнью показана Хемингуэем в его лучшем рассказе "Старик и море" В 1954 году Эрнесту Хемингуэю была присуждена Нобелевская премия ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ НАБОКОВ 545 Осенью 1960 года у писателя появились первые признаки психической депрессии Несколько раз он лежал в клинике Началась жизнь, столь непохожая на мир его героев Утром 2 июня 1961 года на Кубе, где находился последний дом писателя, Эрнест Хемингуэй покончил с собой выстрелом из охотничьего ружья Игра с жизнью закончилась поражением Любовь Калюжная ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ НАБОКОВ (1899-1977) "То, что он родом из далекой северной страны, давно приобрело оттенок обольстительной тайны Вольным заморским гостем он разгуливал по басурманским базарам, - все было очень занимательно и пестро, но где бы он ни бывал, ничто не могло в нем ослабить удивительное ощущение избранности Таких слов, таких понятий и образов, какие создала Россия, не было в других странах, - и часто он доходил до косноязычия, до нервного смеха, пытаясь объяснить иноземцу, что такое "оскомина" или "пошлость" Ему льстила влюбленность англичан в Чехова, влюбленность немцев в Достоевского" Так "патриотично" размышлял Мартын, герой Владимира Набокова из романа "Подвиг", самого, пожалуй, по-человечески автобиографичного Воспитанный в России как иностранец (мать Мартына находила русскую сказку "аляповатой, злой и убогой, русскую песню - бессмысленной, русскую загадку - дурацкой и плохо верила в пушкинскую няню, говоря, что поэт ее сам 546 100 ВЕЛИКИХ ПИСАТЕЛЕЙ ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ НАБОКОВ 547 выдумал вместе с ее побасками, спицами и тоской"), в Европе Мартын сделался русским в абсолюте. То же произошло и с Набоковым-литератором - по крайней мере первую славу он приобрел на русской ностальгии, сумев стилистически "облегчить" ее так, чтобы она стала доступна иностранному читателю. "По-русски так еще никто не писал", - воскликнул кто-то из эмигрантских критиков восхищенно, а Георгий Иванов повторил возмущенно. Набоков, воспитанный в англоманской семье, с детства окруженный европейскими атрибутами (спорт, теннис, автомобили, что было не свойственно русской жизни начала века), ступив на европейскую землю в 1919 году не вояжером, а беженцем, в том же году пишет почти "под Блока": Будь со мной прозрачнее и проще: у меня осталась ты одна. Дом сожжен и вырублены рощи, где моя туманилась весна, где березы грезили и дятел по стволу постукивал... В бою безысходном друга я утратил, а потом и родину мою. Все набоковские рассказы, повести и романы, созданные до 1940 года, - пока он не уехал из Европы в Соединенные Штаты, не перешел на английский и не стал американским писателем, - объединены символикой русских воспоминаний. Они представляют собой модификации одной темы (метатемы) - писатель, художник, творец, создающий свой мир и держащий дверь открытой в свою "лавку чудес". Его мир творится на наших глазах: мы можем наблюдать, как одна фраза тянет за собой другую, звук - ассоциацию, слово - видение из прошлого; и неважно, кем в миру "служит" очередной герой - это условность; у него неизменны зоркость писателя, "соглядатайство" писателя, страсть писателя переводить все в слова: "На него находила поволока странной задумчивости, когда, бывало, доносились из пропасти берлинского двора звуки переимчивой шарманки, не ведающей, что ее песня жалобила томных пьяниц в русских кабаках. Музыка... Мартыну было жаль, что какой-то страж не пускает ему на язык звуков, живущих в слухе. Все же, когда, повисая на ветвях провансальских черешен, горланили молодые итальянцы-рабочие, Мартын - хрипло и бодро, и феноменально фальшиво - затягивал что-нибудь свое, и это был звук той поры, когда на крымских ночных пикниках баритон Зарянского, потопляемый хором, пел о чарочке, о семиструнной подруге, об иностранном- странном-странном офицере". Так ритмически-поэтически неписатель размышлять не станет. Нина Берберова, принадлежащая к эмигрантскому поколению Набокова, в своей книге "Курсив мой" дает представление и о личности Владимира Набокова (не очень расходящееся с другими), и о "весе" его книг (радикально расходящееся с другими мнениями. "Все наши традиции в нем обрываются..." - писал Георгий Адамович): "Я постепенно привыкла к его манере... не узнавать знакомых, обращаться, после многих лет знакомства, к Ивану Ивановичу как к Ивану Петровичу, называть Нину Николаевну - Ниной Александровной, книгу стихов "На западе" публично назвать "На заднице", смывать с лица земли презрением когда-то милого ему человека, насмехаться над расположенным к нему человеком печатно (как в рецензии на "Пещеру" Алда-нова), взять все, что можно, у знаменитого автора и потом сказать, что он никогда не читал его. Я все это знаю теперь, но я говорю не о нем, я говорю о его книгах. Я стою "на пыльном перекрестке" и смотрю "на его царский поезд" с благодарностью и с сознанием, что мое поколение (а значит, и я сама) будет жить в нем, не пропало, не растворилось между Биянкурским кладбищем, Шанхаем, Нью-Йорком, Прагой; мы все, всей нашей тяжестью, удачники (если таковые есть) и неудачники (целая дюжина;, висим на нем. Жив Набоков, значит жива и я!" (Курсив Н.Берберовой.) В Советский Союз книги Набокова начали пробираться по одиночке тайными тропами где-то в семидесятых годах. А уже в начале восьмидесятых контрабандный Набоков издательства "Ardis" (наряду с не менее контрабандным Венедиктом Ерофеевым - "Москва - Петушки" издательства "YMCA-Press") стал настольной книгой каждого уважающего себя студента Литературного института имени A.M. Горького. Многие "заняли" у Набокова любовь к декоративной фразе (когда скромность события неадекватна стилистическому блеску), склонность к пародийности, страсть к каламбурам ("всегда с цианистым каламбуром наготове", как набоковский герой "Весны в Фиаль-те"), коллекционированию язвительных наблюдений, да и сам стиль "рассеянного" поведения: называть Ивана Ивановича Иваном Петровичем. Это уже была новая генерация писателей, которая дождется перестройки (то есть свободы самовыражения - пожалуй, пока единственного ее приобретения) в репродуктивном творческом возрасте, но дождется и возвращения на родину книг - первоисточников их укромных вдохновений, и эти книги, увы, поколеблют многие авторитеты. 548 100 ВЕЛИКИХ ПИСАТЕЛЕЙ ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ НАБОКОВ 549 Тексты Набокова действительно обладают прелестью (от "прельщать"), читать их "почти физическое удовольствие", как справедливо заметил Георгий Адамович; человеку "с литературщинкой" они внушают иллюзию, что по Набокову можно научиться тому, как приручить слово и перейти с ним на ты, не платя за это кровью - по русской традиции ("Страшное слышится мне в судьбе русских писателей!", - воскликнул Гоголь, а Владислав Ходасевич продолжил тему в статье "Кровавая пища". Желающие могут ознакомиться). Набоков и в самом деле единственный из значительных русских писателей, которому удалось прожить успешную жизнь. Владимир Владимирович Набоков родился в Санкт-Петербурге 10 (22) апреля 1899 года - в один день с Шекспиром и через 100 лет после Пушкина, как он любил подчеркивать, а свою родословную довольно выразительно описал в автобиографическом романе "Другие берега": "...мать отца, рожденная баронесса Корф, была из древнего немецкого (вестфальского) рода и находила простую прелесть в том, что в честь предка-крестоносца был будто бы назван остров Корфу. Корфы эти обрусели еще в восемнадцатом веке, и среди них энциклопедии отмечают много видных людей. По отцовской линии мы состоим в разнообразном родстве или свойстве с Аксаковыми, Шишковыми, Пущиными, Данзасами... Среди моих предков много служилых людей, есть усыпанные бриллиантовыми знаками участники славных войн, есть сибирский золотопромышленник и миллионщик (Василий Рукавишников, дед моей матери Елены Ивановны), есть ученый президент меди^ ко-хирургической академии (Николай Козлов, другой ее дед); есть герой Фридляндского, Бородинского, Лейпцигского и многих других сражений, генерал от инфантерии Иван Набоков (брат моего прадеда), он же директор Чесменской богадельни и комендант С.-Петербургской крепости - той, в которой сидел супостат Достоевский (Иван Николаевич Набоков был также и председателем следственной комиссии по делу петрашевцев, по которому проходил Федор Достоевский - Л К) ., есть министр юстиции Дмитрий Николаевич Набоков (мой дед); и есть, наконец, известный общественный деятель Владимир Дмитриевич (мой отец)". Дед писателя был министром юстиции при Александре III, а отец, известный юрист, - один из лидеров (наряду с Павлом Николаевичем Милюковым) Конституционно- демократической (кадетской) партии, член Государственной Думы. Древняя родословная "от крестоносцев" была причиной многих набоковских вдохновений, давала "удивительное ощущение своей избранности", как его Мартыну - русскость, и рождала особый холодновато- насмешливый набоковский стиль. Если Руссо говорил: "Мой Аполлон - это гнев", Набоков мог бы сказать: "Мой Аполлон - это избранность". В своей несколько ревнивой книге "В поисках Набокова" Зинаида Шаховская все же верно подметила: ". как будто Набоков никогда не знал... дыхания земли после половодья, стука молотилки на гумне, искр, летящих под молотом кузнеца, вкуса парного молока или краюхи ржаного хлеба, посыпанного солью... Все то, что знали Левины и Ростовы, все, что знали как часть самих себя Толстой, Тургенев, Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Бунин... Отсутствует в набоковской России и русский народ, нет ни мужиков, ни мещан. Даже прислуга - некий аксессуар, а с аксессуаром отношений не завяжешь... Промелькнет в воспоминаниях "синеносый Христофор", о котором мы ничего не узнаем, кроме его синего носа, два лакея безо всякого отличительного признака, просто: "один Иван сменил другого Ивана". В самом деле, трудно представить в случае Набокова известную историю с лакеем не менее родовитого Тургенева - Захаром, пописывающим на досуге повестушки и дающим литературные советы своему барину, которыми тот, надо сказать, не всегда пренебрегал. Все это не к вопросу "о нравственности", а к вопросу о стиле. Набоков-старший в быту был англоманом, Владимира в семье называли на английский манер - Лоди и английскому языку обучили прежде русского. Большая домашняя библиотека, помимо мировой классики содержащая все новинки не только художественной, но и научно-популярной литературы, журналы по энтомологии (пожизненная набоковская страсть к бабочкам), прекрасные домашние учителя (уроки |
