Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах и улицах «Добрая дорога детства» 2
Скачать 6.05 Mb.
|
| § 3. Искусство — символический язык души Значительно бо́льшую (по сравнению с психологией) помощь в обсуждении проблемы воспитания души может оказать искусство. Хотя искусство не утруждает себя доказательствами, но в том, что касается души, смысла в нем больше, чем в науке. С него и начнем, а затем, обратимся к психологии. Несмотря на суровую критику, которой психология была подвергнута выше, игнорировать ее достижения неразумно. Размышления о душе без психологии столь же ущербны, как и психология без души. Возьмем в качестве примера малую и бесконечно богатую смыслом форму хайку Мацуо Басе: Старый пруд. Прыгнула в воду лягушка. Всплеск в тишине. Не можем удержаться, чтобы не привести в параллель хайку Басё стихотворение, написанное семнадцатилетним Осипом Мандельштамом в 1908 г.: Звук осторожный и глухой Плода, сорвавшегося с древа, Среди немолчного напева Глубокой тишины лесной... Та же малая и бесконечно богатая смыслом форма. Трудно сравнивать эстетическую выразительность обеих форм, но смысл их удивительно близок. С Басё и Мандельштамом перекликался Борис Пастернак, смотревший на «пруд в саду как на явленную тайну» и слышавший как «шепчет яблони прибой» (1912, 1928). Марина Цветаева в двух строчках, адресованных Блоку (1916), с 370 помощью того же «всплеска в тишине» выразила казалось бы нечто совершенно конкретное: Камень, кинутый в тихий пруд, Всхлипнет так, как тебя зовут. Но за этим конкретным для Цветаевой скрывалось огромное содержание, которое она выражала в шестнадцати стихотворениях, а потом и в прозе, посвященной Александру Блоку. Цепь подобных поэтических ассоциаций может быть бесконечной. За двумя строчками Анны Ахматовой (1946) скрывается не только Александр Блок, но и Петербург, которые в ее сознании символизируют друг друга: Он прав — опять фонарь, аптека, Нева, безмолвие, гранит... Ахматова верно заметила: ...может быть поэзия сама — Одна великолепная цитата. Именно это мы старались продемонстрировать приведенной выше перекличкой замечательных поэтов, постепенно переходя от старого пруда Басё к старому, великолепному, сегодня почти неправдоподобному Петербургу Блока и Ахматовой. Вернемся к хайку Басё. Поэт знал, что в этом семнадцатисложном стихотворении его духовный опыт приобрел совершенную форму выражения. Форма, действительно, изящна, проста и естественна. Она подчинена эстетическим принципам поэта. Главные из них: изящная простота, ассоциативное сознание гармонии прекрасного, глубина проникновения в беспредельность мира, недосказанность, а может быть, сверхсказанность, обеспечивающая свободу понимания и интерпретации. Его творчество — результат одухотворенного истинного созерцания, которое, согласно Канту, производит «чувственные понятия», а согласно Гегелю, схватывает «субстанцию» предмета «во всей ее полноте» (1929. Т. 1. С. 251). Подобное возможно, так как высшие формы созерцания обеспечиваются действием силы продуктивного воображения и творческой фантазии. Гёте называл такой вид творчества «созерцательной способностью» суждения, благодаря которой человек в единичном явлении может увидеть всеобщее. Результат созерцания — образ-видение есть нечто большее, чем простое восприятие. Молодой, еще наивный Мандельштам в 1911 г. даже оптимистически заявил: «Обман в видении немыслим». Для такой веры имеются основания, так как 371 слишком многое из провидческого в искусстве подтверждалось. Видение носит преимущественно чувственный характер и выливается в произведение искусства. В приведенном хайку Басё японская душа узнает философию поэта, его одиночество, суровое душевное спокойствие и многое другое. Вот что, например, увидел в нем Акутагава Рюноскэ: лягушка, прыгнувшая в старый пруд в саду, разбила столетнюю печаль. Но лягушка, выпрыгнувшая из старого пруда, может быть наделена столетней печалью. Разумеется, не только в хайку, но и в других произведениях искусства наблюдается неожиданное сочетание, точнее, столкновение разных образов, рождающее новый смысл, способствующее возникновению озарения, мгновенной вспышки сознания читателя. В свое время С. Эйзенштейн обратил внимание на то, что подобное наблюдается в сложносоставных японских иероглифах. При столкновении образов рождается сатори, похожее на «распустившийся цветок ума». И этот цветок оказывается не внутри, а снаружи. Об этом же писал Мандельштам: «Что делать, самый нежный ум весь помещается снаружи». Казалось бы, простой факт Басё превращает в обобщенный образ, в символ, который остается, впрочем, вполне реалистическим. Басё умел как бы войти в предмет и выразить свое ви́дение предмета изнутри с гениальным лаконизмом. Поэт, говорил Басё, должен стать сосной, в которую входит человеческое сердце. Такое видение изнутри и есть сатори. Достижение озарения — сатори — это большой труд. Поэтический прозаик Михаил Пришвин писал, что его задача показать в природе прекрасные стороны человеческой души. Выражаясь словами Василия Кандинского, художник «облекает в формы природы душевные состояния» или настроения. Поэтому подлинное произведение искусства создается на языке души! Велимир Хлебников сказал: «Черти не мелом, а любовью!» По словам Иосифа Бродского, сбывшаяся душа приводит в движение душу оформляющуюся. Трудность осмысления задачи воспитания души состоит в том, что оформившаяся душа приводит в движение душу оформляющуюся не прямо, а каким-то таинственным косвенным, гибким путем. И делает она это, конечно, не только посредством произведения искусства, но и посредством слова, жеста, собственного живого движения, улавливаемого другой душой. Значит, душа выявляется во взаимоотношениях между людьми. Возможно, она и располагается между ними. Порой, души сливаются воедино. Чтобы такое произошло, необходим 372 совершенно особый тип общения, в котором нет места самоутверждению партнеров. У них должна быть выработана доминанта (пристальное внимание) на лицо другого человека. Это, согласно А. А. Ухтомскому, не эмпирическое общение, часто — манипуляции, являющиеся предметом социальной психологии, а сосредоточенное собеседование с другим лицом, следствием которого является сочувственное понимание, проникающее до глубины души. Условием такого собеседования, как и всякого обучения и воспитания, должен быть «союз души и глагола» (Цветаева). В русском языке глагол — это и слово и действие, о чем говорит и знаменитое пушкинское: «глаголом жечь сердца людей». Такое возможно благодаря «гулким душам русских глаголов» (Набоков). Душа есть нечто всепроникающее, а не что-то существующее только в отдельном индивиде, говорил Гегель. С этим согласен К. Юнг, писавший, что психологу «не удается заключить душу в стены исследовательской лаборатории или приемной врача — он должен следовать за ней в различные, нередко чуждые для себя области, которые позволяют что-либо прояснить в душевной жизни» (1992. С. 123). Хорошо, если психолог, поставивший такую задачу, угадает, куда ускользнула от него душа. Сам Юнг не без успеха искал ее в искусстве и в поэзии. Поэзия, как и искусство в целом, символичны. А живой символ также имеет простую внешнюю форму и безграничное внутреннее содержание. Например, для раскрытия внутренней формы христианского символа креста не хватило 2000 лет, на протяжении которых это пытаются сделать все виды христианского искусства. Это не должно удивлять, так как крест — символ человека, распятого на собственном образе, символ его страданий, смерти, воскресения, вечной жизни, любви и многого другого. Слишком многим руки для объятья Ты раскинешь по концам креста. Борис Пастернак Символ одновременно материален и идеален. Он сам вещь и идея, и потому только через него вещь может стать идеей, а идея вещью. Символ одновременно конечен и бесконечен. В нем фиксированы все три цвета времени: прошлое, настоящее и будущее, т. е. в нем заключены не только образ и идея времени, но и представление о вечности. Символ допускает свободу понимания и интерпретации, и всегда, как и подлинное произведение искусства, 373 он полностью невыразим в понятиях и недосказан. Символ, в отличие от понятия, несет в себе не столько значения, сколько смыслы. Он обладает также эйдетической и духовной энергией. Подобными свойствами обладают и произведение искусства, и сам человек! Осип Мандельштам сказал об энергичности образов искусства, что наши классики это — пороховой погреб, который еще не взорвался. Подлинное произведение искусства замечательно тем, что в нем присутствует душа художника, вложенная им при его создании. Иосиф Бродский даже называл стихотворения «фотографиями души», по которым можно проследить не только стилистическое развитие, но и развитие души самого поэта. Такие «фотографии» становятся доступными читателю. Поэт ожидает этого. Процитируем вновь строки Мандельштама (1933), у которого за внешней иронией скрывается желание быть прочитанным и понятым: И, может быть, в эту минуту Меня на турецкий язык Японец какой переводит И прямо мне в душу проник. Всматриваясь в душу поэта, читатель может заинтересоваться своей собственной. Уильям Блейк говорил, что поэзия учит тому, чтобы обращать глаза внутрь самого себя, вглядываться в собственную душу. Этому учит не всякое искусство, не всякая поэзия. § 4. Душа — дар моего духа другому человеку Платон характеризовал каждый истинный акт большого искусства как предельную сосредоточенность, сведение в одной точке всех сил ума, воображения, памяти, чувства и воли. Подобная сосредоточенность описывается в таких терминах, как вдохновение, одержимость, неистовство, результатом которых бывает внезапное проникновение в истину. Главное свойство истинного искусства (согласно Платону, Л. Н. Толстому, Ж. Гюйо) состоит в способности его произведений притягивать (как магнит), захватывать, заражать и заряжать людей вложенными в эти произведения чувствами и энергией: «Искусство есть деятельность человеческая, состоящая в том, что один человек сознательно известными внешними знаками передает другим испытываемые им чувства, а другие люди заражаются этими чувствами и переживают их» (Толстой Л. Н., 1985. С. 357). Л. С. Выготский характеризовал искусство как «совокупность эстетических знаков, направленных 374 к тому, чтобы возбудить в людях эмоции» (1968. С. 147). В подобных описаниях весьма точно характеризуется внешняя картина воздействия искусства на человека. Художник Кандинский сделал следующий шаг. Он утверждал, что всякое произведение искусства есть дитя своего времени, часто оно и мать наших чувств: «Истинное произведение искусства возникает таинственным, загадочным, мистическим образом «из художника». Отделившись от него, оно получает самостоятельную жизнь, становится личностью, самостоятельным духовно дышащим субъектом, ведущим также и материальную жизнь; оно является существом <...> оно, как каждое существо, обладает дальнейшими созидательными, активными силами. Оно живет, действует и участвует в созидании духовной атмосферы...» (1992. С. 99). Духовная атмосфера в свою очередь необходима для созревания и очеловечивания чувств. Кандинскому вторил А. А. Ухтомский: песни Петрарки и Данте стали определителями поведения для дальнейшего человечества. В этом же духе размышлял и Выготский, считавший, что аффективно-смысловые образования человеческого сознания существуют объективно вне каждого отдельного человека в виде произведений искусства или в виде каких-либо других материальных творений людей. Он подчеркивал, что эти формы существуют раньше, чем индивидуальные аффективно-смысловые образования. Искусство способно создавать «партитуру чувств», которая избыточна для каждого человека в отдельности, но недостаточна для человечества в целом. Таким образом, мало кто сомневается, что искусство — одно из важнейших средств воспитания души, поскольку в нем эстетическими средствами выражается духовный и этический опыт человечества. Искусство — это до-теоретическая этика — этика в действии, а не в назидании. Беда, когда поэзию заставляют, как сказал Пушкин, «ко всякой всячине приклеивать нравоучения». И все же: И поэт чему-то учит, Но не мудростью своей: Ею он всего скорей Всех смутит и всем наскучит. Жизнь сладка ль на вкус, горька ли, Сам ты должен распознать, И свои у всех печали: Учит он воспоминать. Вячеслав Иванов 375 Обратимся к вопросу о механизмах влияния искусства на человеческую душу. Конечно, перед обсуждением этой вечной проблемы следовало бы дать определение души. М. М. Бахтин писал, что «душа — это дар моего духа другому человеку». Об этом же пишет Пастернак: Жизнь ведь тоже только миг, Только растворенье Нас самих во всех других Как бы им в даренье. Хорошо, когда у дарителя есть что и кому дарить. Мифотворческая фантазия Платона, как упоминалось ранее, породила замечательный образ души, которую он уподобил соединенной силе окрыленной пары коней и возничего. Возничий — разум; добрый конь — волевой порыв; дурной конь — аффект (страсть). Если какой-либо из атрибутов души отсутствует, душа оказывается ущербной. Даже наличие всех трех атрибутов души: разума, чувства и воли не гарантирует ее духовного богатства. Глубокий ум, высокий талант, замечательное профессиональное мастерство могут быть отравлены завистью, гордыней, которые опустошают душу, убивают дух. Может быть, платоновской соединенной силе не хватает крыльев?! Подобное объяснение красиво, но его трудно принять в качестве определения. Но из него следует, что душу нельзя свести к познанию, чувству и воле. Душа — это таинственный избыток познания, чувства и воли, без которого невозможно их полноценное развитие. Взаимоотношения души и духа достаточно парадоксальны. С одной стороны, душа питается духовной энергией и щедро тратит ее, так сказать, в мирных целях. С другой — если верить Набокову, изъятие души удесятеряет дух, но цели... бездушны, бесчеловечны, чему, к несчастью, дает новые страшные примеры только что наступившее новое тысячелетие. Ф. И. Тютчев, видимо, имел основания характеризовать душу как «в узах заключенный дух», с которым она не всегда может справиться. § 5. Духовный организм и его функциональные органы Русский мыслитель А. А. Ухтомский в начале XX в. сформулировал дерзкий замысел: познать анатомию и физиологию человеческого духа. Ему принадлежит идея функциональных (не анатомических!) органов индивида и его духовного организма. Согласно Ухтомскому, функциональный орган — это всякое временное 376 сочетание сил, способное осуществить определенное достижение. (Еще раз вспомним соединенную силу в метафоре души Платона.) Такими органами являются движение, действие, образ мира, психологическое воспоминание, творческий разум, состояния человека, например, сон, бодрствование, аффект, даже личность. Особую роль в формировании функциональных органов играет живое движение. Возможно, с ним связано и обсуждение вопроса об онтологии души. Аристоксен, ученик Аристотеля, утверждал, что душа есть не что иное, как напряженность, ритмическая настроенность телесных вибраций. В этом же духе рассуждал Плотин. Отвечая на вопрос, почему красота живого тела ослепительна, а на мертвом лице остается лишь след ее, он писал, что в нем еще нет того, что притягивает взгляд: красоты с грацией. А. Бергсон по этому поводу замечает: «Не зря называют одним словом очарование, которое проявляется в движении, и акт великодушия, свойственный Божественной добродетели, — оба смысла слова «grace» составляли одно» (см.: Адо П., 1991. С. 51—53). Близкие к этому мысли высказывали естествоиспытатели. А. Ф. Самойлов, оценивая научные заслуги И. М. Сеченова, говорил, что наш известный ботаник К. А. Тимирязев, анализируя соотношение и значение различных частей растения, воскликнул: «Лист — это есть растение». Мне кажется, продолжал Самойлов, что мы с таким же правом могли бы сказать: «Мышца — это есть животное». Мышца сделала животное животным, мышца сделала человека человеком (1952). Продолжим и мы логику рассуждений Самойлова. Что есть душа? Телесный организм занят. Может быть, живое движение, если не душа, то ее удачная метафора или душа души, ее энергийное ядро? Живое движение иначе, чем механическое, связано с пространством и временем. Механическое движение есть перемещение в пространстве, а живое — преодоление пространства, претерпевание такого преодоления и построение собственного пространства. Механическое движение пожирает, убивает время, а живое, напротив, оживляет, создает, строит живое время. Живое движение души одухотворяет индивидуальное и историческое время, членит, ритмизирует его, образует в нем зазоры, периоды активного покоя, соединяет его с пространством. Именно в движении Ч. Шеррингтон локализовал такие атрибуты души, как память и предвидение. Да и для других функциональных органов живое движение выступает в качестве неистощимого источника своего рода «строительного материала». Заметим, 377 что это не философские измышления, к которым (в значительной мере несправедливо) испытывается недоверие. Это размышления естествоиспытателей. К ним, впрочем, можно добавить и давнее утверждение Декарта: действие и страсть — одно. И сравнительно недавнее — П. Я. Гальперина: «Как не идет балету служить изображением некоторого либретного содержания. Танец имеет собственную логику движений, изменений, переходов, прекрасных форм. Он должен быть выразителен — не для того, чтобы выражать переживания, а для того, чтобы выражать жизнь самого движения. Но ни в коем случае не изображать! Он должен выражать ту эмоцию, которая рождается в телодвижении» (Из архива П. Я. Гальперина). В балете жизнь самого движения совпадает с жизнью души танцора. В своей совокупности функциональные органы составляют (строят) духовный организм. Мысли Ухтомского о духовном организме близки к разработанной в православной патристике энергийной проекции человека (сочетание сил). «Энергия же есть движение деятельное. Деятельным же называется то, что движется по собственному побуждению», — цитирует св. Иоанна Дамаскина С. С. Хоружий (1995. С. 53). Собственное побуждение или свобода самоопределения, выбора себя, своей траектории движения и развития обеспечивается создаваемыми индивидом функциональными органами — новообразованиями. Возможно, замысел Ухтомского имел своим источником хорошо знакомую ему благодаря богословскому образованию традицию православной патристики и мистической исихастской антропологии. В последней особенно детально была проработана своего рода энергийная проекция человеческого существа и создан интереснейший концептуальный аппарат для ее описания. В него входили понятия свободы, динамических и этических установок, телесной, душевной и умственной доминант, их упорядоченного энергийного единства и др. С. С. Хоружий следующим образом суммирует представление о человеке, развитое в аскетической антропологии: «Итак, энергия — первый импульс и актуальный почин движения; и тварь всегда обладает целым множеством разнородных и разнонаправленных энергий. Следует различать энергии телесные и душевные. Анализ сознания приводит к дальнейшим подразделениям; выделяются также различные виды душевных энергий. Уже у Григория Нисского, а затем у Евгария возникает трехчастное деление души, на части мыслительную, (по)желательную и раздражительную (она же яростная, включающая 378 эмоции); отсюда можно говорить и о соответствующих видах энергий... Все в целом множество энергий человека, непрерывно меняющееся, образует своего рода энергийную проекцию человеческого существа. Человек — (само)деятельный центр, энергии — разнонаправленные, разнородные, а также взаимосвязанные, взаимодействующие выступления, «ростки деятельностей» этого центра, в совокупности образующие подвижную систему, меняющуюся конфигурацию — проекцию человека в план энергии, которую естественно назвать энергийным образом человека... Можно выделить различные типы энергийных образов. Любая цель человека предполагает, вообще говоря, комплексную деятельность, включающую ряд различных энергий. Поэтому обычно энергии объединяются в группы, собранные вокруг некоторой центральной энергии, которая связана с определенной целью, стремлением. Такую энергию, объединяющую и подчиняющую себе некоторую группу энергий, будем называть доминантой. Порождаясь определенными стихиями тварного бытия, энергии — в том числе доминанты — могут быть телесны, душевны, умственны. Соответственно, можно говорить о таких же типах энергийных образов: если в образе заведомо преобладают доминанты данного типа» (1995. С. 54—55). Создатель антропологии исихазма Григорий Палама считал, что человеческий дух богоподобен в силу своей способности «животворить» плоть. Не будем вдаваться в философско-теологические споры о сущности и энергии, о том, дух ли порождает движение, движение ли порождает духовную энергию. Важнее обратить внимание на то, что сходство психологических наблюдений и построений Паламы с учением о доминанте А. А. Ухтомского поразительно. Хотя факты, давшие основания будущему учению о доминанте, были обнаружены им в эксперименте еще в 1904 г., оно получило свое оформление и развитие в 1920-е гг. Совершенно ясно, что в условиях уже возникшего в то время советского «идеологического общежития» Ухтомский не мог сослаться на предшествующую традицию. Более того, он, делая доклад о доминанте (в 1927 г.), видимо, лукавил, говоря, что он заимствовал термин «доминанта» из книги Р. Авенариуса «Критика чистого опыта». (Такое лукавство вполне объяснимо. Ведь А. А. Ухтомский имел не только предосудительное богословское образование, но был к тому же князем и старообрядцем.) Правда, он подробно оговаривает, что заимствовал лишь термин, а 379 сходство между явлениями, которые он обозначает, у Авенариуса и у него самого весьма поверхностное. Справедливости ради нужно сказать, что идеи, близкие к тому, что названо «энергийным образом человека», развивал В. фон Гумбольдт. Он одним из первых поставил задачу разработки философской теории образования и развития человека. Ж. Кильен следующим образом излагает его взгляды: «Действительно, человек в сущности является силой, энергией: именно последняя образует подлинно априорное в человеке, которое есть в нем истинно первоначальное; человек — это изначально активное существо, существо действующее, и эта сила (эти силы) должна экстериоризироваться, объективизироваться; место этих объективаций называется миром, не-Я, благодаря которому Я полагает себя как Я, т. е. как объективирующая сила» (Кильен Ж., 1983. С. 160). По сути дела, любая энергийная проекция образа человека неминуемо ведет к представлениям о его деятельности. И здесь не должны смущать термины экстериоризация, объективация, которые вполне могут (и должны) рассматриваться как синонимы деятельности. Вернемся к Ухтомскому. Существенным в учении о доминанте Ухтомского является то, что «здесь организм мыслится как некая единица, реагирующая целиком, как некое интегральное целое» (Ухтомский А. А., 1978. С. 73—75). Что же это за единица, интегральное целое, реагирующее целиком? Не есть ли это «человек собранный»? А может быть, личность, по поводу которой Ухтомский как-то обронил фразу, что личность — это состояние. Но ведь не состояние же организма, скажем осторожнее, не только состояние организма, а, видимо, состояние духа. Разумеется, функциональные органы существуют виртуально и наблюдаемы лишь в исполнении, т. е. в действии, в поступке. Виртуальность их бытия прекрасно выразил в стихотворении «Автопортрет» (1914) Осип Мандельштам: В закрытьи глаз, в покое рук Тайник движенья непочатый. Виртуальность, в смысле Ухтомского, или тайник, в смысле Мандельштама, есть недеяние, представляющее собой, активный покой, зазор длящегося опыта, своего рода точки развития и роста, т. е. внутреннее деяние. Здесь нет противоречия, поскольку остановку, покой можно рассматривать как накопленное движение. Из таких точек (периодов, пауз, зазоров) произрастают 380 внешние деяния и действия, они в них же и возвращаются. Возможно, это близко к тому, что в даосизме называется «возвращением к истокам», а в европейской культуре — рефлексией. Убедительную иллюстрацию наличия функциональных органов мы встречаем у Набокова. Он дает почти сюрреалистическое описание состояния повышенной восприимчивости, которая преображала все существо (описываемого персонажа) в одно огромное око, вращавшееся в глазнице мира. Это похоже на полностью отделившийся от героя гоголевский Нос. Или, например, Набоков использует еще одну не слишком эстетическую метафору «ум — желудок души», т. е. тот же орган. П. А. Флоренский писал о том же, не прибегая к грубым анатомическим сравнениям: «Что бы мы ни думали о человеческом разуме <...> он орган человека, его живая деятельность, его реальная сила, логос» (1990. Т. 1. С. 73). Логос, а не мозг! Совершенствование функциональных органов не знает отчетливых границ. Иосиф Бродский говорил: «Взгляд острей, чем игла». Говоря словами Мандельштама, индивида к созданию новых органов «влечет стесненная свобода одушевляющего недостатка». Близок по смыслу прозаический термин Жоржа Батая: «избыток недостатка» — непременное свойство человеческого существа. Избыток недостатка есть неутолимость «тела» человеческих желаний, в том числе и духовных: «духовной жаждою томим». И об этом же: «Я знаю только то, что ничего не знаю». Конечно, для того чтобы уменьшить избыток недостатка, необходимо иметь избыток возможностей и обладать энергией преодоления (уменьшения асимметрии между избытком недостатка и избытком возможностей). Благодаря такой энергии, человек строит новые органы и функции, «душой и сознанием намеченные» (Фихте). Замечание философа очень точно, в нем подчеркивается наличие разницы между функциональным органом и душой. Первые можно сформировать. Альбрехт Дюрер, например, говорил, что у художника после усвоения правил и мер в работе в глазу должен появиться циркуль и угольник, а в руках — рассудительность и навык. Они могут оказаться и вне души. Душа — это иное. Она выполняет формообразующую функцию и, в конце концов, сама становиться формой форм. Душа не формируется извне, по заказу, а выявляется, раскрывается, приводится в движение, оформляется или... закрывается, освобождается от внешних влияний. Бывает, что душа и сознание намечают к созданию органы себе на погибель: 381 ... Душу сражает, как громом, проклятие: Творческий разум осилил — убил. Александр Блок Оставим в стороне вопрос о принадлежности функциональных органов. Не столь важно, принадлежат ли они индивиду или его душе. Главное, что они составляют духовный организм, увеличивают силы и способности души. Формирование функциональных органов — трудная задача. Русский актер Михаил Чехов писал по этому поводу, что, как чужого, он должен учить себя наблюдать и рассматривать тело свое, как чужое, как инструмент. И пока он не знает тело свое, как чужое, оно управляет им на сцене, а не он им. Это же происходит и с голосом. Произвольное, свободное управление своим телом, голосом — это результат концентрации душевных сил, духовной энергии, концентрации, требующей усилий и труда. Близкие по смыслу описания преобразования, претворения движений встречаются у режиссеров В. Э. Мейерхольда, А. Я. Таирова, Л. С. Курбаса и у ученых Г. Г. Шпета, Н. А. Бернштейна, А. В. Запорожца. Живое движение в результате подобных преобразований достигает такой степени свободы, одухотворенности и совершенства, что их телесная биомеханика как бы исчезает. Сказанное Михаилом Чеховым относится к актеру. Но аналогичные требования нужно предъявить и к зрителям. Эстетическое восприятие это тоже функциональный орган, который должен сформироваться в том числе и для того, чтобы уметь читать движения актера. Глаз телесный должен стать глазом духовным или оком души. То же происходит и с восприятием музыки и других форм искусства. Не давая определения души, зафиксируем, что душа и дух есть реальность. Они не менее объективны, чем так называемое объективное, например материя (в философском смысле). Подобное утверждение было бы смешно, если бы не было так грустно. Как отмечалось ранее, психология в свое время пожертвовала душой ради объективности, как тогда казалось, своей субъективной науки. Функциональные органы, согласно Ухтомскому, это не механизмы первичной конструкции. Они представляют собой новообразования, возникающие в жизни, деятельности индивида, в процессе его развития и обучения. Понятие «новообразование» широко использовали многие философы и психологи, в том числе 382 Л. С. Выготский, А. В. Запорожец, А. Н. Леонтьев. Но все эти ученые, характеризуя функциональные свойства новообразований, не замечали их энергийную природу и суть, о которой писал Ухтомский, хотя и понимали, что их создание — главный признак развития человека. В реальном поведении и деятельности многочисленные функциональные органы работают не изолированно, они вступают во взаимодействие не только с миром, но и друг с другом. В своей совокупности они составляют труднодифференцируемый организм — одновременно предметный, телесный и духовный. Особенность этого организма, назовем его духовным или одухотворенным, состоит в активности, действенности, направленности не только вовне — на созидание, творчество, но и вовнутрь — на самосозидание. Интересно и продуктивно различение души и духа, предложенное Бахтиным: «Внутреннюю жизнь другого я переживаю как душу, в себе самом я живу в духе. Душа — это образ совокупности всего действительно пережитого, всего наличного в душе во времени, дух же — совокупность всех смысловых значимостей, направленностей жизни, актов исхождения из себя (без отвлечения от Я)» (1995. С. 74). |
