Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах и улицах «Добрая дорога детства» 2
Скачать 2.63 Mb.
|
пространства, перевести его в сферу ожидания, в систему установок — т.е. создание образной, идеаль- ной модели такого пространства. Важнейшее условие здесь — это приобретение и развитие пространственных ассоциаций, часть из которых мы рассмотрели в вертикальном периоде развития ребенка. В примитивном подсознании животных тоже существует идеальная модель мира. Только у них (кроме приматов) эта модель практически одномерна и вертикальна. Вертикальны и основные про- граммы поведения: забота о потомстве, питание у травоядных, поиск пищи по запаху следов, а затем нападение у хищников и т.д. Поэтому знаковая система языка животных, т.е. их выразительная панто- мимика построена большей частью по вертикальной оси. Все остальные координационные действия в других измерениях, разумеется, тоже существуют. Но основной вектор жизнедеятельности — вер- тикаль. (Продолжение рода (спаривание) и желание быть сверху у самца и снизу у самки. Утоление голода при опущенной голове у травоядного и при таком же направлении — у хищника. Избежание опасности: не допустить нападение сверху или снизу.) Наблюдение за миром животных уже давным-давно убедили человека в истинности его собственного «вертикального опыта». Как известно, каждый знак в языке не только людей, но и животных — это обычное по форме действие, но в условиях иного контекста. Яркие примеры тому: имитация самкой сексуальных действий самца как знак презрения (свойственный, например, всему семейству псовых) или, например, дружелюбное покусывание руки хозяина, игровые движения: вверх — подпрыгивания («угроза») или вниз — прижатие к земле («затаивание») и т.п. Очень многое здесь по своей природе схоже и с главной психологической особенностью координаты внутреннего пространства взрослого человека как с установкой на эмоциональную сущность вертикали. Что же касается человеческих действий, которые становятся знаком, попадая в иной контекст, то, судя по всему, именно это имел в виду С.М.Эйзенштейн, когда отмечал: «Главное — в контекстной обусловленности целостного восприятия отдельного такого элемента, который может в ином контексте и в иных условиях читаться совсем иначе» [37]. Эта внутренняя координата, абстрагированная от реального пространства (помните, внутри укрытия — вне опасности), в отрыве от конкретных объектов, носит характер определенных ассоциаций, ко- торые становятся пространственными понятиями. Иными словами, топономы «сверх», «высок[ий]», «вершина», «невысок[ий]», а также «низ», «низкий», «низость» и их центр — пространственное «Я» становятся обозначениями особых координационных переживаний. Для младенца вертикаль существует только вне его. У более старшего ребенка образуется еще и ассоциативная, как бы внутренняя вертикаль, неотделимая пока от реальной внешней. В подсознании взрослого человека внутренняя вертикаль уже автономна от реальной и становится полноценной ассоциативной вертикалью внутреннего пространства. Этот процесс формирования первой из трех координат внутреннего пространства напоминает процесс перехода внешней речи ребенка во внутреннюю речь взрослого, что является, как известно, основой формирования словесного мышления. Мы не можем с уверенностью определить границу, за которой речь становится внутренней. По мере развития ребенка она характеризуется все более свернутой артикуляцией, все менее слышной окружаю- щим. Ее, пожалуй, с некоторой долей условности, можно было бы определить как беззвучную речь, артикулируемую с закрытым ртом. Характеризуя особенность внутренней речи, Л.С.Выготский пишет: «Для письменной речи состоять из развернутых подлежащих и сказуемых есть закон, но такой же закон для внутренней речи — всегда опускать подлежащие и состоять из одних сказуемых» [9]. Сказуемое как знак действия, выраженное, как правило, в форме глагола — это одновременно и обозначение акта координации. Иначе говоря, чем более свернутый характер имеет речь, -тем большее значение приобретает топономика. Внутреннее пространство, по аналогии с внутренней речью, также основано на «сворачивании» развернутых перемещений во внешнем пространстве. Или, перефразируя Л.С.Выготского, если для раз- вернутых движений состоять из начальных, промежуточных и конечных фаз есть закон, то такой же закон для внутреннего пространства — всегда опускать промежуточные фазы, сохраняя лишь связь между исходной и конечной топономами. Итак, нет четких границ не только .между развернутым и внутренним пространством, но и между развернутой и внутренней речью. Рассмотренный нами процесс позволяет предположить, что, во-первых, наряду со словесным мышлением существует и вторая его форма — пространственно-ассоциативное мышление и, во- вторых, процессы образования обеих форм мышления (словесного и телесного) схожи между собой. Некоторые итоги Итак, в подсознании каждого из нас существует некоторая совокупность общих (стереотипных) ассоциаций, связанных с конкретным и ограниченным набором однотипных по содержанию проявлений внешнего мира. Часть этих ассоциаций относится к набору под условным названием «верх», другая — «низ», и все вместе они объединены тем, что можно назвать «вертикалью нашего подсознания». Эти ассоциации возникают с первых дней жизни, находят свое подкрепление по мере взросления как в проявлениях внешней среды, так и в сфере культуры и являются отражением таких же процессов подкреплений, появившихся у наших предков во времена предшествующих цивилизаций. Такие ассоциации совершенно стереотипны для любого человека и в любую эпоху. Причем, стереотипны до такой степени и так очевидны и явны, что практически до недавнего времени не выде- лялись в самостоятельный объект изучения. Они — данность, такая же как воздух, о наличии которого мы вспоминаем только при его нехватке и затрудненном дыхании. Итак, мы определили здесь три основные этапа. Первый этап включает период от рождения до момента, когда ребенок начинает ползать. В это время вертикальные ассоциации формируются на уровне условных рефлексов, в образовании которых участвуют проявления внешнего мира. Хотя сила земного тяготения в данном случае действует вдоль туловища, но положение головы вертикальное и состояние вестибулярного аппарата соответствующее ему. Второй этап начинается, когда ребенок самостоятельно встает на ноги. Он проходит в процессе активного общения со взрослыми, а затем со сверстниками и младшими детьми. Верх и низ окружаю- щего пространства остаются на своих местах, но вертикальные ассоциации переходят в другой («стоячий») контекст. При этом уместно еще раз вспомнить о том, что врожденные или приобретенные формы поведения, проявляясь не по прямому назначению, т.е. в ином контексте, становятся знаками. Следуя этому правилу, у человека вертикальные ассоциации, заложенные в «лежачий» период, с первых моментов перехода в «стоячий» период (т.е. в ином контексте тела) также начинают обретать знаковый характер. Все знают известный период «Ваньки-Встаньки», когда уложив ребенка, мы через десяток секунд обнаруживаем его опять стоящим в кроватке. При этом в его глазах обычно читаются и хитрость, и вызов. Это его «хулиганское» вертикальное действие носит уже ярко выраженное заявление — «Я есмь» и находится вне прежних примитивных вертикальных устремлений—желаний (еды, тепла и т.п.), т.е. за пределами вертикального контекста первых координации инстинктивных потребностей и поэтому носит очевидный знаковый характер. Таким образом, если первый этап можно определить как эмоционально-физиологический, то второй — как социально-психологический. При этом второй этап является не заменой первого, но дополнением к нему. Все сложившееся на первом этапе не теряется, но остается на всю жизнь, уходя в самые глубины подсознания. И наконец, третий, вобравший в себя два предыдущих, этап — комплекс вертикальных ассоциаций, характерный для взаимоотношений не только родителей с детьми, но и взрослых между собой. На этом этапе интеллектуальное значение вертикали проявляется в так называемой координации — аналитической ориентации, связанной с реализацией конкретных потребностей взрослого человека. И главная из них — способность отвлечься от себя и выявить иерархическую связь между элементами такой системы, в которых свое собственное Я уже отсутствует. Разумеется, полноценная человеческая деятельность происходит во всех трех измерениях психологического пространства, о которых мы будем говорить позднее. Сейчас же важно отметить: вертикаль как установление иерархической связи между элементами в любой рассматриваемой системе — исходная координата интеллектуального процесса, его экспозиция. Без комплекса детских вертикальных ассоциаций, о которых мы говорили, ни о каких иерархических построениях в гуманитарных и точных науках, равно как в искусстве и в быту, не могло бы быть и речи: они были бы лишены основного, общего для всех нас значения: подчинения, управления — сверху вниз и подчиненности, управляемости — снизу вверх. Вертикаль в речи. Верх—низ как первичная координация, как вертикаль в речи «Мышление телом» с выявленными нами значениями зафиксирована и шире распространена в более молодом образовании, чем знаковое пространственное поведение в нашей речи. Остановимся на этом несколько подробнее, с учетом всех трех этапов образования внутренней вертикали. Первый этап (до периода самостоятельного передвижения): верх чувства (блаженства, радости и т.д.); верх удовлетворения (радости, счастья, наслаждения, удовольствия и т.д.); говорить с подъемом; низменный, низость (мысли, чувства и т.д.); не устоять [упасть] перед соблазном; упасть духом и т.п. Второй этап (с момента самостоятельного передвижения): быть принятым наверху (у начальства); верховодить или вершить (распоряжаться); верховенство (господство); одержать верх (победить); взгляд свысока; превосходство; «ваше превосходительство»; достичь высоты положения; снизойти; нижестоящий (подчиненный); низвергнуть (развенчать); низы (народ); нижайшее почтение; упасть в чьих-либо глазах; ввергнуть во что-либо и т.д. Третий этап (взрослый): высокий-низкий уровень предмета (таланта, частоты, сложности, вкуса, стиля, жанра, качества, преступности, духовности, цивилизации и др.); высшие: образование, мате- матика, мера, ступень и т.д. Сюда же относится и вертикальная операционная деятельность: поднять престиж; положить чему- либо начало или конец; уронить достоинство и т.д. К ансамблю вертикальных слов можно отнести и слова, содержащие приставки «на(д)» (верх) и «по(д)» (низ). Например сенсорные: наблюдать, надсмотрщик, насмотреться, а также подглядеть, подслушать и др. Из приведенных примеров ясно, что в нашей речи отразились все основные этапы образования ансамбля ассоциаций вертикали внутреннего пространства. Часто мы всего этого не замечаем и вос- принимаем как некоторую речевую данность, этимология которой неизвестна. Однако стоит только чуть внимательней прислушаться, и многое откроется как бы заново. Во всяком случае, все изложенное здесь — именно такое, немного более пристальное, чем обычно, внимание к нашей речи. Приведенные речевые обороты говорят и о тесной связи речевой и неречевой форм мышления. На это, судя по приведенным примерам, указывает и тот очевидный факт, что наша речь пространственно координирована (хотя мы определили пока всего лишь одно измерение внутреннего пространства — тенденция уже ясна). Это означает, что мышление (внутренняя речь) или диалог (внешняя речь) существуют как бы в подсознательном поле зрения, в котором мы постоянно координируем свое тело даже относительно таких, казалось бы, абстрактных и лишенных внешнего облика объектов как математика, карьера, престиж и т.п. Расхожее и всем понятное выражение «точка зрения» на самом деле зафиксировала и весь этот процесс, и его результат, и понимание нашей позиции (также известное выражение этого ряда) относительно чего-либо. Обратите, например, внимание на подобный характер «вертикальных» слов в английском языке: downcast—удрученный (дословно низ—кинутый), downheaгted—унылый (буквально низ—сердце). Или вот такой возглас down with..! (дословно низ с...), означающий долой! Здесь уместно вспомнить познавательно-самоутверждающее бросание игрушки ребенком и рубящий жест у взрослого. На этом примере видно, что сочетание слова низ с каким-либо другим создает и в других языках очень близкую эмоциональную окраску. То же и со словом верх. В привычку входит латинская приставка supeг, пришедшая к нам из английского языка и порой вытесняющая нашу приставку сверх, которая обозначает самую высокую степень чего-либо. В том же английском языке существуют и сочетания с приставкой up (верх): uppeгmost (сверх-наибольший) — высший, upгight (верх-право) — честный, up-to-date (верх-к-дате) — современный, новейший. И наконец, восклицание: upon ту woгd! (сверху над моим словом) — честное слово!. Среди «верхних» английских слов есть и слово upbгinging (воспитание), которое дословно обозначает приносить или доставлять вверх, увлекать наверх за собой — короче, брать ребенка на руки. На полное абстрагирование психологической вертикали от реальной указывает и такое, казалось бы абсурдное, слово как сверхнизкий. Постоянная составляющая вертикали Все вертикальные слова объединяет наличие некоего вертикального коэффициента, косвенно указывающего на победу или поражение в борьбе с силой земного тяготения (подъем, взлет или приземленность, падение). Иначе говоря, во всех этих словах содержится образ проявления энергии внешнего мира и ее влияние на человека — вертикальный энергетический конфликт. В этом конфликте, и это находит свое отражение в «вертикальных» словах, человеку отведена роль постоянного преодоления. Во всех словах, относящихся к трем этапам речевой вертикали, можно выделить обобщающую их постоянную эмоциональную окраску — в некотором роде постоянную составляющую. В данном случае постоянной составляющей будет тот или иной подразумеваемый уровень на вертикали, который возник благодаря преодолению или подчинению силы тяжести и относительно ко- торого существует определенная вертикальная деятельность. У каждого из нас постоянно присутствует две невидимые психологические вертикальные оси: внешняя и внутренняя. Внешняя вертикаль асимметрична.. Она выходит вверх (из темени) и вниз (между ног). Высота ее практически бесконечна. Даже тогда, когда мы находимся в закрытом помещении, она пронзает все потолки и крыши. Низ же ее, на каком бы уровне (этаже) мы не находились, всегда-у нас непосредственно под ногами. «Обратите внимание на то, что жест вниз ограничен (земля), а жест вверх не ограничен (небо); как великолепна философия: всякое падение предельно, всякий полет беспределен...» [6]. В этом высказывании С.М.Волконского, кроме замечательно верного наблюдения содержится и типичное заблуждение, так как ведущими ассоциациями верха и низа он считает небо и землю. То, что они являются производными, мы только что показали. Где лежит граница между верхом и низом? Известно, что все расстояния, определяемые «на глаз», человек мысленно измеряет ют кончика своего носа (в этом случае результат измерений наиболее то- чен). Поэтому предположим, что верх — это все, что выше носа, а низ, соответственно, — все, что ниже. Выражения «задрать нос», «повесить нос», «держать нос по ветру» ясно указывают на основную точку отсчета. «Нос — термометр страсти», — приводит это дельсартовское замечание С.М.Волконский {6]. Исходный уровень, расположенный на уровне кончика носа, есть знак своего Я. Любое знаковое движение головы как бы переносит это Я в ту или иную сторону пространства. Вежливый поклон при встрече — это знак, основанный на смещении относительно постоянной составляющей вниз. Гордо вскинутая голова — это знак, основанный на смещении относительно по- стоянной составляющей вверх. Можно упасть на колени, униженно согнуть спину, стыдливо опустить глаза (или, наоборот, подпрыгнуть от радости, запрокинуться от хохота, закатить глаза вверх от восхищения) — здесь при- сутствует всего один знак низа (или, наоборот, верха), так как все они основаны на смещении по вертикальной оси относительно уже известной нам постоянной составляющей (своей или собеседника), а приведенный ряд лишь показывает его разную энергетику. Такая вертикальная постоянная составляющая, не всегда явно обнаруживаемая в слове, вполне очевидна в вертикальной пантомимике. Наличие в нашей речи ансамбля слов с вертикальной ассоциацией — это своеобразный перевод с языка, свойственного всему живому, языка тела. Мы уже говорили о том, что основой этого языка является конкретное действие в ином контексте и ставшее потому знаком. Действия ребенка, направленные на преодоление силы тяжести как важный акт самоутверждения, а также проходящие по вертикали взаимоотношениями со взрослыми, со сверетниками, с младшими детьми и с предметами во время игр — все нашло свое отражение в нашем внеречевом визуальном языке общения. Процесс формирования вертикальных ассоциаций не заканчивается в детстве, но продолжается в течение всей жизни на основе личного опыта, благодаря общественной памяти и на основе фор- мирования современных нам ассоциаций. Комплекс таких ассоциаций постоянно обогащают произведения визуального искусства и литература. В качестве примера приведем ансамбль вертикально-векторных ассоциаций в стихотворении А.С.Пушкина: «Я памятник себе ВОЗДВИГ нерукотворный, [ВЕРХ] К нему не зарастет народная ТРОПА, [НИЗ] Вознесся ВЫШЕ он главою непокорной Александрийского столпа.. ВЕЛЕНЬЮ Божию, о муза, будь ПОСЛУШНА, [СНИЗУ-ВЕРХ] Обиды не страшась, не требуя венца; [СНИЗУ-ВВЕРХ] Хвалу и клевету приемли РАВНОДУШНО [НАРАВНЕ] И не ОСПОРИВАЙ глупца». [СВЕРХУ-ВНИЗ] Вертикальная пристройка Определение «пристройки» в значении приспособиться (приловчиться, приноровиться) как части взаимодействия существует издревле. Это слово уже как термин ввел в театральную практику К.С.Ста- ниславский. В дальнейшем это понятие вошло и в психологию общения, включая, конечно, и основы общения сценического. Особая заслуга принадлежит здесь П.М.Ершову, который охарактеризовал «пристройку» как: «...в сущности, преодоление физических [и психологических — А.р.] преград, препятствий на пути субъекта к его цели... Для человека здорового встретить вошедшего гостя и для этого встать, пройти через всю квартиру — это одна "пристройка". А для тяжелобольного — только встать — это целое дело, целый поступок, к которому нужно приспособиться, "пристроиться"» [15]. По П.М.Ершову «..."пристройки" могут быть, разумеется, бесконечно разнообразны. Тем не менее, они поддаются некоторой общей профессионально-технической классификации. Прежде всего, все "пристройки" могут быть разделены на две группы: для воздействия на неодушевленные предметы, и для воздействия на партнера. "Пристройки" для воздействия на человека можно разделить на группы: одну назовем "пристройки снизу", другую — "пристройки сверху". А так как пристраиваться "сверху" и пристраиваться "снизу" можно в разной степени, то легко себе представить некоторую среднюю, промежуточную пристройку — третью группу пристроек — "пристройку наравне"1. Людям, привыкшим повелевать (например, командирам, начальникам, администраторам), людям самоуверенным, властным, людям нахальным и богатым, — в одних случаях основательно, в других нет — свойственна тенденция пристраиваться "сверху". Людям, привыкшим повиноваться, людям скромным, застенчивым, робким, бедным, свойственна, наоборот, тенденция пристраиваться "снизу". Это, разумеется, не значит, что все начальники и командиры (или все богатые) всегда пристраиваются "сверху", а все подчиненные (или все бедные) — "снизу". Это значит лишь то, что весь жизненный опыт взаимоотношений каждого данного человека... влечет за собой тенденцию преимущественно к тем или другим "пристройкам". Причем, человек, максимально расположенный к "пристройкам сверху", при известном стечении обстоятельств будет пристраиваться "снизу" для воздействия на того, к кому он же при других обстоя- тельствах стал бы согласно своей привычки пристраиваться "сверху". Так, мать или отец, уговаривая больного ребенка, могут пристраиваться "снизу", хотя это явно не соответствует соотношению сил. Здесь характер "пристройки" будет обусловлен тем, что родители нуждаются в определенных Действиях ребенка, зависят от них. 1 Здесь следует отметить не вполне удачное слово «наравне», обозначающее нулевую точку между верхом и низом. Ведь наравне могут быть и люди, одновременно пристроенные к друг к другу сверху или снизу. Быть может, здесь уместнее было бы слово «партнерски»? Любовь, внимание, заинтересованность в партнере вообще, и часто вопреки соотношению сил, ведут к "пристройке снизу". В некоторых семьях "культ ребенка" выражается, в частности, в том, что взрослые пристраиваются к нему "снизу". Кстати говоря, результатом этого оказывается ложное представление ребенка о своих правах и достоинствах, что делает его избалованным и неприспособ- ленным к жизни. И наоборот, самый скромный, робкий или зависимый человек принадлежащих обстоятельствах будет пристраиваться "сверху" для воздействия на самого сильного или наглого партнера... Ярким при- мером "пристройки снизу" может служить фигура папы Сикста в Сикстинской мадонне Рафаэля. ...В русской жанровой и исторической живописи XIX века образцов "пристроек" самого разнообразного характера множество. Хорошие примеры "пристроек снизу": Юшанов — "Проводы начальника", Федотов — "Разборчивая невеста"; "пристроек сверху": Федотов — "Свежий кавалер", Перов — "Приезд гувернантки в купеческий дом", Репин — "Отказ от исповеди", Ге — "Что есть исти- на?" (фигура Пилата), Суриков — "Утро стрелецкой казни" (фигура Петра I)... В характере "пристройки" находят себе отражение внутренний мир человека — и его прошлый жизненный опыт, и то, как он воспринимает и оценивает наличные окружающие его обстоятельства. Пристройка "снизу" есть пристройка снизу, между прочим, и в буквальном смысле слова — чтобы поймать взгляд партнера, чтобы видеть его глаза, удобнее смотреть на партнера несколько снизу вверх. Таким образом, пристройка "снизу" связана с мускульной тенденцией "быть ниже" партнера» [15]. Кроме пристроек «сверху» и «снизу», П.М.Ершов выделил и пристройку «наравне», которая, по его мнению, «...характеризуется соответственно мышечной освобожденностыо, или даже — разболтан- ностью, небрежностью». Иллюстрирует свою мысль П.М.Ершов на примере рассказа А.П.Чехова «Толстый и тонкий». «Нетрудно увидеть, — пишет П.М.Ершов, — как "пристройка наравне", после того как "тонкий" оценил общественное положение "толстого", сменилась "пристройкой снизу"...». «Тонкий вдруг побледнел, окаменел, но скоро лицо его искривилось во все стороны широчайшей улыбкой; казалось, что от лица и глаз его посыпались искры. Сам он съежился, сгорбился, сузился... Его чемодан, узлы, картонки съежились, поморщились...». Любопытно, что «пристройки», которые можно обнаружить в рисунках на античных вазах, относительно свободны, так как каждая из них выражена не в очень большой степени и в них нет ни полной зависимости, ни полной независимости. Вероятно, это и в некоторой степени характеризует взаимоотношения между людьми в античном обществе; здесь еще не изжита патриархальная простота, здесь больше человеческого достоинства, чем, скажем, в рабовладельческом обществе «азиатского типа». И наконец, важное замечание П.М.Ершова: «..."пристройки" обладают чрезвычайной выразительностью именно потому, что они непроизвольны. Они "автоматически", рефлекторно отражают то, что делается в душе человека: и его душевное состояние, него отношение к партнеру, и его представление о самом себе, и степень его заинтересованности в цели» [15]. Если вспомнить наше определение постоянной составляющей вертикали, мерилом которой является направленность кончика носа, то по этому вектору легко будет определить характер пристройки и ее топономной сущности. Пристройка есть указание собеседнику (объекту) на ту топоному, с какой собеседник (субъект) себя в данный момент отожествляет. Так, например, «пристройка сверху» как знак имеет значение «я выше тебя, я сверху» или, что то же самое, «я взрослее тебя». А мы знаем, что таким ассоциативным значением обладает вертикальная топонома. И чем выше она расположена, тем главнее. Поэтому «пристройка сверху» — это не что иное, как привлечение внимания собеседника к той или иной топономе. Если внимание таким образом было привлечено, то это равносильно произнесенному или написанному слову. Иначе говоря, внимание, направленное к той или иной топономе, есть знак. Отожествление же себя с топономой — это указание на свое желание и, если хотите, готовность занять иное положение, в данном случае на вертикали. Даже взлететь! Была бы возможность. Но так как этого не дано, то хотя бы показать, куда устремляет человека это «полетное» чувство его превосходства. То же самое можно сказать и о «пристройках снизу». С той лишь разницей, что это не буквальное коленопреклонение или даже падение ниц, а лишь указание на готовность к унизительному поступку. Как показал опыт работы автора с актерами, для «пристройки» вовсе не обязательно манипулировать носом по вертикали. Достаточно устремить косвенное внимание1 (т.е. внимание без прямого обращения взора на объект) к необходимой в данном случае топономе, расположенной вверху (воображаемая точка над головой собеседника) или внизу (точка ниже кончика его носа, вплоть до уровня пола). Тот факт, что в акте внимания участвуют буквально все мышцы нашего тела, делает внешнее проявление «пристройки» вполне читаемым и без утрированной пантомимики. 1 К рассмотрению косвенного внимания, наряду с другими его видами, мы еще вернемся. Следует отметить, что феномен «косвенности», как это отмечал еще В.М.Бехтерев, обладает гораздо большей внушающей силой по сравнению с обращением «в лоб». Это необходимо помнить всякий раз, когда мы будем рассматривать проявление косвенности в быту и в искусстве. Вроде бы не так явно проявленная сосредоточенность на определенной топономе выходит на первый план для собеседника, а нарочитые пристройки остаются в тени. Т.е. мышечное выражение ис- тинной устремленности внимания гораздо красноречивее утрированной нарочитой пластики, выражающей пристройку иного направления. Неопытные актеры как раз и пытаются не столько управ- лять своим вниманием, сколько изображать его. Профессиональные артисты высокого класса поступают иначе. Они, за счет разной направленности действительной и обманной «пристроек», дают зрителю возможность разгадать такой пространственный подтекст. Внешнее поведение тела в момент подсознательного обращения к вертикальным топономам П.М.Ершов определил как «вес тела». Вот, что он пишет по этому поводу: «Многие особенности "пристроек" (и вообще поведения человека) связаны с ощущением (разумеется, подсознательным) веса собственного тела. Действуя, человеку приходится орудовать своим телом, которое имеет определенный вес. Человек молодой, сильный, здоровый, увлеченный заманчивой перспективой, не замечает веса своего тела и отдельных органов его, не ощущает и тех усилий, которые нужны для того, чтобы встать, повернуть голову, поднять ее, поднять корпус и т.д. Тот же самый человек, находясь в состоянии крайнего утом- ления или после тяжелой болезни, менее расточителен в расходовании энергии. Для дряхлого, больного, "согбенного" старика груз собственного тела может быть почти непосильным. Он может не осознавать этого и не думать о весе своего тела, своих рук и ног, но он ощущает, что всякое движение требует от него усилий. Если у человека мало сил, он, естественно, их экономит. Он делается осторожен и предусмотрителен в движениях: избегает лишних движений, резких поворотов, неустойчивых положений, широких жестов. Поэтому действие, которое сильный, здоровый и молодой человек совершит расточительно и смело, расходуя энергию, человек слабый, старый, больной совершит бережно, экономя силы. При этом вес тела играет, очевидно, роль не абсолютной величины, а величины относительной — в отношении веса к силам человека. Между самым сильным, здоровым и молодым человеком, с одной стороны, и самым слабым, больным и старым — с другой, расположены все люди. Каждый более или менее приближается либо к тому, либо к другому. В эту общую схему вносит существенную поправку фактор, имеющий для нас особенно большое значение, фактор этот — центральная нервная система, или состояние сознания человека, состояние его духа, вплоть до настроения его в каждую данную минуту. Иногда старый, тучный и больной человек действует (а значит и двигается) неожиданно смело, решительно и легко; иногда молодой, сильный и здоровый сутулится, осторожен, тяжел и робок в движениях; иногда бодрый, легкий и активный человек мгновенно "увядает", а "увядший" оживает. Увлеченность делом, перепективы успеха, надежды "окрыляют" человека, увеличивают его силы или уменьшают относительный вес его тела. Падение интереса к делу, ожидание поражения, угасание уменьшают силы или увеличивают относительный вес тела. Поэтому улучшение настроения, оживление надежд, появление перспектив, сознание своей силы, уверенность в себе, в своих правах — все это влечет за собой выпрямление позвоночника, подъем головы и общей мускульной мобилизованности "кверху", облегчение головы, корпуса, рук, ног и пр., вплоть до открытых глаз, приподнятых бровей и улыбки, которая опять-таки приподнимает углы рта и щеки. Всем известно, что дети и подростки подпрыгивают от радости. (Кстати говоря, и всякая пляска содержит в себе преодоление веса собственного тела, демонстрацию силы человека, демонстрацию победы над этим весом). По характеру движений человека, в частности, по тому, сколько усилий он тратит, чтобы действовать (как он двигается, действуя), мы "читаем" и его общее душевное состояние и его настроение духа в данную минуту. Например, по тому "в каком весе" выходит человек, державший экзамен, из аудитории, иногда можно безошибочно определить, выдержал он экзамен или "провалился". Как и характер "пристройки", изменения "веса" выдают то, что делается в душе человека. Если вы сообщите нечто важное вашему собеседнику, то, нравится это ему или нет, это выразится, прежде всего, в том, "потяжелеет" ли он, или "станет легче". Его слова могут выражать совсем другое — они могут лгать, скрывать, смягчать и т.д... "Вес тела" не может лгать. Вы сообщаете вашему сослуживцу: "Я поссорился с тем-то или с тем-то". Ваш собеседник выразил вам полное сочувствие и даже стал на вашу сторону, но при этом стал чуть-чуть "легче" весом. Он рад вашей ссоре, она ему выгодна. Вы сообщаете домашним, что потеряли значительную сумму денег; желая ободрить вас, вам выражают словами полное безразличие к потере, но при этом чуть-чуть "тя- желеют". Они огорчены. ...Соответствие или несоответствие воспринятого интересам [воспринимающего] всегда выражается в изменении "веса его тела"...» [15]. Из всего сказанного П.М.Ершовым не Трудно сделать вывод о том, как красноречива наша подсознательная устремленность к той или иной вертикальной топономе. Мы обращены к «верхней топономе» — и как бы становимся «легче». Обращены к «нижней топономе» — и «тяжелеем».В данном случае здесь прослеживается и знаковое указание на различные возрастные особенности: ведь как легко ходить взрослому и как тяжело идти тому, кто делает самые первые шаги в жизни. В заключение разговора о вертикали, учитывая то, что движения по ней долгое время остаются для ребенка несамостоятельными и зависимыми от взрослых как и весь процесс общения с внешним миром, отметим ее доминирующее значение как иерархически социальной связи между ребенком и окружающей его средой. Именно в этом своем доминирующем значении и остается психологическая вертикаль на всю жизнь для каждого из нас. Но вернемся к поэтапному развитию ребенка. После того как в его подсознании уже достаточно прочно образовалась психологическая вертикаль, наступает его знакомство со второй по счету психо- логической координатой. Этому предшествует сагиттальная зона ближайшего развития1. Типичный пример ее существования — использование ребенком взрослого как средства своего передвижения. Кому неизвестен этот приказывающий указательный жест ребенка, удобно расположившегося на руках у взрослого и заставляющего его переносить себя то к одному предмету, то к другому! Так, еще не умеющий ходить, недавно появившийся человек начинает познавать сагитталь. |
