Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах и улицах «Добрая дорога детства» 2
Скачать 2.5 Mb.
|
21 Мальчишки частенько бегали смотреть, как военнопленные немцы строят для себя лагерь. Они тут же и жили, под открытым небом. Фрицы работали споро – уже второй барак возводился под крышу. Как-то пошли к зоне все вместе: Кудлыч, Борька Ямпольский, Пестриков, к ним пристроилась и малышня: Равилька Сабиров, Кузя… Кудлыч молча наблюдал за немцами: несколько человек колотили молотками и топорами на верху строящихся бараков, другие таскали щиты, пилили доски двуручной пилой. Совсем близко от пацанов протащились двое с длинной доской: один с вислыми щеками, морщинистый, похожий на приплюснутую жабу, ремень спущен, болтается где-то внизу живота; другой тощий и сутулый, но жилистый; тот, что стоял на верху штабеля, подтянут, строен и весел. Правда, не брит, оброс жесткой щетиной. - Знаешь, Рыжий, что у него на пряжке написано? – спросил Кудлыч. - Что? – встрепенулся Пестриков. - С нами Бог! - Они что, верующие? А какой они веры? - Немецкой, наверное… Похожий на жабу стал что-то говорить немцу, что стоял на штабеле. Тот громогласно расхохотался, хлопнув себя по ляжкам и крикнув «Майн Гот!» Он стал что-то возбужденно говорить немцам внизу. Борька Ямпольский вдруг перевел с немецкого: - Он сказал своим фрицам, что хочет жрать и умирает с голоду. Сейчас бы курочку слопать, сказал он, зажаренную в масле. Еще он сказал: эх, сейчас бы миску штруделей… ну и толстую немецкую фрау впридачу… А в этой поганой России они с голоду сдохнут и ни одна фрау не узнает об этом. - Ямпольский, ты знаешь немецкий? – сощурился Кудлыч. - Знаю. - Борька, скажи фрицу, что он отсюда никогда не выйдет, так и сдохнет в Сибири! – захохотал Рыжий. – Фрау ему захотелось, а больше ему ничего не надо? Борька, переведи фрицу: ему не фрау, а хрен в сраку! Ямпольский смущенно выслушал Рыжего, но переводить не стал. - А-а! Боишься?!. Вот ему! – Пестриков выкинул тощую руку и показал фрицу «хрен», завопив: - Тебе, тебе, козел!.. Хрен в сраку!.. Немец глянул на Рыжего, раскатисто засмеялся. Снова что-то громко и весело сказал своим и покрутил пальцем у виска. - Он сказал, что это русские недоумки, а они, арийцы, работают на этих скотов. А мы – это молодой подрастающий скот, маленькие русские свиньи. Ничего, Адольф Гитлер скоро дойдет до Урала. Москва уже взята нашими, то есть ими, немцами. А этим недочеловекам придет конец, - перевел Борька. - Врет сука! Москву отстояли!.. Равилька нашел камень и запустил им в немца-весельчака, но камень пролетел мимо. Рыжий опять показал немцу непотребный жест, а тому хоть бы хны – смеется, глядя на оборванцев и принимая доски из рук других пленных. Ямпольский после перевода погрустнел, а Кудлыч стоял, не проронив ни слова. Валерку Кудлыча какая-то неведомая сила тянула к этой зоне. Он часто приходил к колючей проволоке и подолгу смотрел на военнопленных. Он стал выслеживать немцев, что работали на шахте. Некоторых из них спускали в сопровождении конвоиров в шахту. Работали отдельными бригадами, но потом, к концу войны, некоторым военнопленным позволяли работать вместе с русскими. Нескольких немцев водили в старый разрез рыть штольню. Валерка не один раз подползал к штольне и наблюдал за работой пленных. Однажды в разрезе, когда пленных вели на работу, он, надвинув кепку на самые глаза, столкнулся с одним из них. Высокий, мордастый, хоть и изрядно похудевший, детина. Он узнал его. Да, это был тот самый немецкий офицер, который наблюдал расстрел солнечным утром в Белоруссии, а потом всадил всю обойму в его отца, лейтенанта Кудлыча. Он! Валерка не мог ошибиться. На правой руке фашиста, как и у того, выколота татуировка: хищный одноглавый орел держит меч, и надпись «С нами Бог!» Военнопленный кинул на Валерку холодный равнодушный взгляд и потащился дальше. Конвоир увел немцев к штольне, а Кудлыч долго не мог прийти в себя. Выбрался из разреза, побежал к шахте. «Неужели это тот самый фашист, который самолично расстрелял отца? Высокий, белобрысый штурбанфюрер…» Мысли метались. Встретились на пути Васька Рыжий с Кондаковым. Прошел мимо, погруженный в раздумья. - Валерыч! Командир! – окликнул Рыжий, догнав Кудлыча. - Отстань! Кому говорю! Пошел к черту! – наорал на парнишку Кудлыч и пошагал дальше. Оставшись один, Валерка не выдержал. Вспомнились мать, отец, сестренка Настя. Валерка катался по земле и плакал. Валерка плакал! С ним случилась истерика. Он бил кулаком по земле и выл от бессилия. Забежал в землянку, бросился на топчан. Олеська жалобно заныла: «Братику! Братику!.. Ты плачешь?..» Кудлыч взял себя в руки. - Олеська, сестричка! Да тэбэ просто показалось. Вот смотри: я зовсим нэ плачу. Я смеюсь. Пришел старый Федотыч. Сказал Валерке: - Когда мне было плохо, то я брал обушок в руки и шел рубать уголек. Старик напоил Валерку березовым чаем, который, по его мнению, дает силы. У Валерки созрел план мести. Старику Федотычу говорить ничего не стал. 22 Пацаны сидят на своих излюбленных крышах, ведут разговоры. – А я буду летчиком, когда вырасту! – бодро заявил маленький Кузя. Буду бомбить немцев с неба. Х-хы!.. Летчиком! Сперва зубы вырасти! Бабка тебе их все выпердела! Кузя не обижается. У него, действительно, выпали молочные зубы. Васька Сычев машет самодельной саблей и говорит: – А я бы этих проклятых фашистов рубал, как Чапаев. – Нет, саблей их не взять. Надо их танками давить, – возражают ему. – У фашистов тоже танки. «Тигры» называются. – Наши танки сильнее! – говорит Васька Сычев. Начинают спорить, чьи танки сильнее. – Мой дядя работает в Челябинске на Кировском заводе. Там, знаете, какие танки делают? Он твою «Тигру» запросто раздавит! – кричит один из пацанов. – «Клим Ворошилов» называется. КВ. Маленький Кузя, лежа на досках и глядя в небо, предложил: – А давайте товарищу Сталину письмо напишем. Так мол и так, дорогой товарищ Сталин, мы хотим на фронт, защищать нашу Родину! – Кузя, зубы вырасти! – гогочут пацаны. На конек крыши сел белый голубь. Он склонил голову, как бы прислушиваясь к разговору. Подлетела пестрая голубка, села рядом. Белый заходил возле пеструхи, заворковал, раздувая зоб. Снизу заорал ширмач и голубятник Саночкин: – Эй, пацанье, шуганите их там! Морозов заметил, как между бараков протопала Идка, дочка почтальонши. Почту обычно разносила ее мать, худая женщина с серым, землистого цвета лицом. Бабы опасливо принимали из ее рук корреспонденцию – а вдруг «похоронка»? Последнее время почтальонша приболела и ее подменяла дочка Ида (полное имя – Идея), смешливая, шустрая девчонка, ходившая в маминой кофтешке и порванных ботах. Санька слетел с крыши и перехватил Идку на подходе к своему бараку. – Морозов, а вам письмецо-о! – сказала она игривым тоном, сморщив свой тоненький носик и протягивая руку с конвертом. – Полевая почта! Потянулся было за письмом, но девчонка быстро отдернула руку и спрятала его за спину. – Спляши! – Идка, давай письмо! Чего ты?.. От папки ведь… – Ладно, обормот, получай! – Идка отдала конверт и гордо потопала дальше в своих порванных ботах и холщовой сумкой на боку. Санька жадно впился в строчки на конверте. Что же делать? Вскрыть без матери? Отругает, чего доброго. Она любила распечатывать письма сама и читать их нараспев грудным низким голосом, перечитывая фразы по нескольку раз, потом просила почитать еще и сына. Он положил письмо на стол, но никак не мог успокоиться, – что же пишет на этот раз его любимый папка? Раздирало любопытство. Покрутился по комнате, сунулся в коридор, вернулся. Почерк на конверте вроде бы не отца, у того буквы крупные, размашистые… Да и конверт какой-то непонятный. От отца приходили обычно треугольные, а этот был четырехугольный. Санька повертел конверт, вновь и вновь перечитал адрес получателя: «Челябинская область, город Копейск, Морозовой М.Ф.» Он надорвал конверт, заглянул внутрь – письмо тоненькое. Еще посомневавшись, разорвал конверт и вынул бумажку. «Извещение…» – большими типографскими буквами, внизу текст с вписанными от руки словами: «Ваш муж, красноармеец Морозов Павел Егорович… защищая социалистическую Родину, верный воинской присяге, проявив героизм и мужество… Убит… Похоронен…» Буквы прыгали перед глазами. «Как, папки больше нет?! – сверкнуло в мозгу. – Папки нет?! Моего папку… Убили?!» Страшная жестокая весть ударила в голову. Вернулась с шахты мать. Сразу же увидела распечатанный конверт и листок извещения на столе, вздрагивающее тело сына на постели. Санька уже выплакал все слезы, слез уже не было. Мать бросилась к столу, мигом прочла жуткие строчки. Как будто бомба лопнула внутри, как будто не выдержала шахтная крепь, и многотонная толща угля рухнула на плечи. Звенящий гул в ушах. Крик, застрявший в горле… Мать тяжело осела на пол. Потом долго сидели на железной койке, прижавшись друг к другу, и плакали – мать в своей грязной шахтерской спецовке, в брезентовых брюках и резиновых чунях. Пришла грозная Поля, заползла осторожно Катька-Кошечка. - Не реви, Маня. Все там будем. А погибшие на войне, говорят, в рай попадут, - утешила старая горнячка. - Какой рай!?. – еще пуще заплакала Мария. Соседки постояли молчком, повздыхали и ушли. А по бараку ползла из комнаты в комнату страшная весть: «Павлушку-то Морозова убили…». Накануне гибели отца всё бился в окно взъерошенный воробышек. Он стучал клювом в раму, царапал лапками стекло, будто просился внутрь. Мать встала, отогнала воробья, и ушла на шахту. Воробышек прилетел снова, заглядывал в комнату, беспокойно чирикал. Санька прислонился к стеклу лицом, поводил по нему языком, постучал пальцами, а воробышку хоть бы хны – лезет и чирикает, лезет и чирикает… Тетя Поля, выслушав рассказ про воробышка, сказала: «Весть он вам хотел сообщить…» …Санька затосковал, ничего не хотелось делать: ни в войну играть, ни есть, ни пить. Мать, сильную женщину, эта похоронка тоже подрубила — похудела, почернела вся. Неделю лежала пластом, но потом все же взяла себя в руки: с утра гремела посудой, сварила и натолкла картошки и опять ушла на родимую шахту. Мать написала все же заявление, чтобы её перевели в женскую добычную бригаду Солдатовой. Это была вторая женская бригада в городе. Раньше Шура Солдатова работала у Подорвановой, затем создала свою бригаду. Женщинам в забое приходилось всё делать самим – и крепь ставить, и отбойку угля вести, и наваливать его на ленту. – Саня, а я ведь в забой пошла! – сообщила она сыну, зардевшись и сверкнув глазами. – Так что мы с тобой не пропадем. Заменим папку!.. – Она вдруг не выдержала и расплакалась. Санька крепился-крепился и тоже заревел - громко, отчаянно. Тетя Поля, старая горнячка, постучала кулаком в стенку и закричала: – Хватит вам выть-то! Через минуту дверь открылась и Поля грузно ввалилась в комнатку. – Чего воете?! Хватит выть. Не вернешь мужика. Жалко, конечно, Павлушку... – Ой, Поля, да как не выть-то? – откликнулась мать, утирая слезы и бросая взгляды на фотографию мужа. – Я ведь в забойщицы пошла... – ее глаза вновь вспыхнули. – В забойщицы?! Ты чего, девка, сдурела? – Наверное, сдурела. К начальнику Громову ходила, парторгу. Подписали заявление. Эх, Манька, Манька… Береги ты себя. Тебе ещё сына на ноги ставить. А шахта… да пропади она пропадом!.. - Я умирать ещё не собралась, Поля! – оборвала горнячку мать. - Не ругайся. Сама в шахте сколько лет отпахала, но в забой не пойду! Норму на забойщика, говорят, опять повысили. Я слыхала, Катька Подорванова опять рекорды бьет. Клич бросила: «Девушки, в забой!» - Да. Её начальник шахты поддержал, всё руководство треста. Девки к ней потянулись в забой. Первая добычная женская бригада на шахтах. - Катька может. Любого мужика за пояс заткнет! Конь с яйцами, а не баба. Ты к кому намылилась-то? - К Солдатовой. - Молоток-то освоила? - Освоила. - Ох, горе нам, бабам, горе… Ну, Манька, мотри… Не бабское это дело – забой… Эх шахта, шахта. – завздыхала тетя Поля. – Кончала я свои ноженьки в шахте. Болят и болят. Ревматизьма замучила. Ты, Манька, валенки надевай, а на них чуни, а то ведь кончаешь ноги-то, испростынешь… Выходя из комнатки, Ботова запела вдруг: - А молодого, а коногона несут с разбитой а го-ло-во-ой!.. 23 – Что, Васька, с оружием? – спросил Кудлыч. - Всё исполнил, командир! – Пестриков вынул из кармана самодельный пистолет-самопал. - Молодец, - скупо похвалил Валерка, взвесив пистолет на руке. – Как работает машинка? - Работает отлично! Давай покажу, - Рыжий взял в руки самопал, поискал глазами куда бы выстрелить. Нашел сидящую на ветках дерева ворону. Прицелился. Выстрелил. Ворона тяжело свалилась на землю. - Дай я, - Кудлыч осмотрел пистолет. Клацнув затвором, выстрелил несколько раз в ржавое ведро. На ведре образовались дырки. - Как у Аннушки! – воскликнул Пестриков. - Спасибо, Вася. Ты меня здорово выручил. - Валерыч, он и патронов дал целую кучу. Патроны настоящие, боевые. - Где взял? Надеюсь, все надежно? Хвостов не оставил? - Верняк. Тот же кореш из механического цеха. …Со стаек видно далеко: шахты, шахты… Совсем рядом 4-6. Мать ушла на смену, она сейчас глубоко под землей, работает тем же отбойным молотком, которым работал и отец. На крышу забрался Валерка Кудлыч. Делал он это редко, так как по натуре был человеком деятельным и валяться просто так на крыше считал западло. – Хватит страдать. Смотреть противно! – сказал он Саньке, устраиваясь рядом. Санька смолчал, на глаза навернулись слезы. Кудлыч вынул из кармана щепотку махорки, насыпал на клочок газетки, свернул цигарку. – Ты не кисни, – сказал Кудлыч. – Главное – не кисни. У меня всю родню фашисты сожгли. Одна вон Олеська осталась... – Валерка помолчал. Окинув взглядом понурого мальчонку, хмуро добавил, пуская дым в обе ноздри: – Дело есть. – Какое дело? – Дело? – сощурился хитро Кудлыч. – Да на сто рублей... Саньке было лестно, что Кудлыч разговаривает с ним, как с равным. – Пошли! И они пошли. За ними увязалась было Людка Иванова из соседнего барака. Девчонка хитрая, бойкая и довольно ехидная. Возле носа конопушки, тощие косички с грязными бантиками торчат в разные стороны. Кудлыч посмотрел на неё пристально. - А ты куда? - Я с вами, мальчики! - Нечего делать. По дороге в разрез к ним хотели примкнуть другие пацаны, но Кудлыч всех отшил, кроме Рыжего. Прошли через разрез, по его днищу вышли в дальний конец, где пробивалась новая штольня, в которой работали военнопленные немцы. – Трохи отдохнем. Падайте рядом, – предложил Кудлыч, ложась в траву напротив штольни. Лежали в траве. Кудлыч, прищурившись, всматривался в черный зев. Людей не видно. Внезапно из штольни появился красноармеец в помятой форме и с винтовкой. Лениво почесываясь и позевывая, он устроился на солнышке у входа. Разморенный теплом, поискал травку и лег на спину, блаженно растянувшись. Винтовку положил рядом. – Что, Кудлыч, винтовку хочешь стырить? – возбужденно зашептал Рыжий. – Заткнись. Рыжий хотел было схохотнуть, но увидев серьезное лицо Кудлыча, раздумал это делать. Немного погодя из штольни выбрались усталые военнопленные в своей грязной немецкой форме. Пленных было четверо. Один плюгавенький, чернявый, с длинным костистым черепом и длинным крючковатым носом. Немца звали Гюнтер Краузе. Противный немец, как и его имя. Второго, широколицего и молчаливого звали Рудольф Майер. Довольно симпатичного, курносого и молоденького немцы называли Куртом. Курт Нейман. Ну, а тот немец, которого узнал Валерка, заметно выделялся среди своих соплеменников и ростом, и властным выражением лица; стылым, каким-то замороженным, как у рыбы, взглядом. Этого звали Герман Эбингер. Валерка впился взглядом в долговязого блондина. Санька заметил, как напряглись глаза и взбугрились желваки на скулах Кудлыча. – Фашисты проклятые!.. – едва слышно прошептал Валерка. Чернявенький аккуратно поставил лопаты у края штольни. Долговязый присел на землю отдохнуть. Остальные примостились рядом. Саньку вдруг бросило в жар, он аж изменился в лице – а вдруг кто-то из этих фрицев и убил его отца? – Чего ты?! – шепнул на ухо Рыжий. Немцы посидели на корточках, потом длинноносый сходил в штольню, принес узелок с едой. Бережно развязал, расправил на траве тряпицу. Немцы стали есть черный хлеб, осторожно макая его в соль; ели они неспешно, тщательно пережевывая куски. С хищным лицом собрал крошки, закинул их себе в рот; большой кадык на тонкой шее при этом дернулся несколько раз. Потом немцы курили махорку, лениво перебрасываясь фразами на гортанном языке. Васька, глядя на военнопленных, глотал слюнки. Ему тоже захотелось курить и есть, даже глаза стали мокрыми от желания. Солдат, охранявший пленных, не обращал на них никакого внимания, он так же валялся в траве и думал о чем-то своем. Спохватившись, солдат приподнялся с земли, крикнул: – Работать! Шнель! Шнель! Немцы неохотно поднялись и пошли к штольне. – Хлеб наш жрут, сволочи! Табак наш курят! – сплюнул Васька, когда немцы скрылись в черном провале, и предложил: – Валерка, а давай винтовку стибрим. Солдат же спит. Смотри, спит! А немцев перестреляем! Солдатик, действительно, сладко дремал, раскинув руки, винтовку он держал за цевье. – Брось дуру гнать! – оборвал Кудлыч. Они еще долго лежали в траве, наблюдая за происходящим. Лысый Краузе, с носом-клювом, периодически выкатывал из штольни тачку с грунтом, откатывал ее в сторону, опрокидывал и увозил пустую обратно. А русский охранник все лежал на траве, прикрыв веки. И было непонятно: то ли он спит, то ли просто дремлет. – Отваливаем. Все ясно! – распорядился Кудлыч, уползая от штольни. Убравшись подальше, Кудлыч произнес твердо и решительно: – Значит так: будем брать фрицев! – Их же солдат охраняет, – заметил Рыжий. – Вот в этом все дело… – О-о, Валерыч, а давай солдата напоим, и винтовка наша. Фрицев перестреляем! – перешел на шепот Рыжий. – Соображаешь. Как твоего котяру придавим… Санька обомлел: неужели Кудлыч всерьез решил убить немцев? – Бутылку я достану. Подкинем солдатику. А кто от бутылки откажется? – опять заговорил Рыжий. – Подумаем! – усмехнулся Кудлыч. Идею убить немцев Санька принял с большими сомнениями. Но как быть с русским солдатиком? А если он не опьянеет? И будет ли он бутылку эту пить? Он же на посту. – Чего надулся? Санька высказал свои сомнения насчет бутылки. Кудлыч задумался, а Рыжий, как всегда, невпопад захохотал и брякнул:
Утром Рыжий вызвал Морозова на улицу. Возле стаек их ждал Валерка Кудлыч. Закрылись в тесной стайке. Кудлыч мрачно сказал: – Операция временно отменяется. Мы подставим красноармейца, если выкрадем винтовку. Пойдет под трибунал. Это не дело. – Ну и что будем делать? Лапу сосать? – разочарованно протянул Рыжий. – Я уже пику выточил! – он со злостью воткнул ее в доску. – Пока разведка. Командование решит, что делать, – серьезным тоном произнес Кудлыч. При этом глаза у него полыхнули таким гневом, что Саньке стало не по себе, у него дрожь пробежала по всему телу. – Убить?! – вырвалось у него. – Чего бздишь! Они твоего отца кончали!.. У Морозова навернулись слезы и подступил комок к горлу, но он справился со своими чувствами. А Кудлыч, стоявший напротив, жег его своим взглядом. Рыжий же ни секунды не сомневался. Он презрительно оглядел вздрагивающую фигурку Морозова, визгливо выкрикнул: – Кончать гадов! Кровь за кровь! Смерть за смерть! За дощатыми стенами вздыхала чья-то корова, повизгивали свиньи Айрихов, кудахтали куры. – Как, Морозов? Хватит силы отомстить врагу? У Саньки опять прошла дрожь по телу. Он собрался с духом и выпалил: – Хватит! Кудлыч деловито заходил по тесной стайке. – Надо дать клятву. Поклянитесь, что не струсите, не разболтаете никому и отомстите врагу! Рыжий нервно захохотал: – Я струшу? Да я уже одного Гитлера повесил. И еще пару вздерну. Запросто. Клянусь! – Клянусь! – подхватил Санька. Кудлыч зажег спичку, поднес ее к своей ладони, сжатой в кулак. Огонь обжег кожу, запахло паленым. Кудлыч руку не убирал – терпел, лицо было твердым, взгляд жестким. Спичка погасла. Кудлыч глянул на обожженное место, хмыкнул, иронично воззрился на друзей. – Уф-ф! – выдохнул облегченно Рыжий. Нет, Санька так бы не смог, да и Рыжий вряд ли смог. У Кудлыча воля железная, а он, Санька, слабоват пока. …Несколько дней Кудлыч сидел в засаде и хорошо изучил распорядок немцев, работающих в штольне. Как-то вечером он собрал пацанов и повел их в разрез. Штольня не охранялась и была пуста. Они прошли внутрь, где было темно, страшно, пахло сыростью и глиной. С потолка капала вода. Две тачки и инструменты стояли у стенки. …Прознав о готовящейся акции, братья Ямпольские пристали к Кудлычу: «Валерка, возьмите нас с собой!» – Стрелять из поджигов умеете? – спросил братьев Кудлыч. – Нет, – ответил, потупившись, Борька. – Нет, – словно эхо отозвался Илька. – Что вы за мужики, а-а? – ехидно заметил Кудлыч. – Из поджига стрелять не умеете… А что вы умеете? Драться умеете? Илька зашмыгал сопливым носом: – Не знаю-ю… Старший, Борька, блеснув задиристо глазами и побледнев, сказал: – Я умею! – Ладно, берем. Тебя, Борька, беру переводчиком. Ты, я смотрю, хорошо шпрехаешь по-немецки. – Шпрехаю! – гордо сказал старший Ямпольский. Кудлыч не знал, что еврейский язык идиш является диалектом немецкого, и каждый, знающий идиш, понимал и немецкий. Комиссар Ямпольский, к тому же, до войны преподавал на Украине немецкий и старался привить этот язык и сыновьям. Кудлыч потрогал жидкие мускулешки у Ильки, презрительно бросил: – Кисель. Мускулы надо качать. Смотри! – он ловко уцепился за торчащую стропилину и подтянулся несколько раз на одной руке. Пацаны восхищенно загалдели. Да, Кудлыч есть Кудлыч, это тебе не «фунт изюма», как говорил голубятник Саночкин. Охрану, единственного солдатика, из штольни неожиданно убрали. Немцы работали без конвоя. Солдатик приводил утром пленных и уходил. Вечером забирал и вел через разрез и отвалы в лагерь. Им, видимо, лагерное начальство доверяло и верило, что никуда они не сбегут, а будут работать и без охраны. - Нам, хлопцы, здорово повезло, - сказал по этому поводу Валерка. – Это судьба… Накануне вечером, когда пленных увел солдатик, пацаны соорудили ловушку: приволокли несколько бревен-стоек, лежащих поодаль, подперли бревна колышком. Замысел Кудлыча был прост: дернуть колышек за проволоку, тогда бревна, потеряв упор, покатятся с сокрушительной силой вниз на головы фрицев. Проволоку протянули в засаду. – Валерка, ты у нас голова! – восхищался Рыжий, когда возвращались домой. |
