Значение проблемы философии языка для марксизма глава первая
Скачать 2.53 Mb.
|
| нормативная тождественность данного звука ?о всех случаях произнисения слова "радуга". Именно эта нормативная тождественность (ведь фактической тождественности нет) констит?ирует единство фонетической системы языка (в разрезе данного мгновения его жизни) и обеспечивает понимание данного слова всеми членами ????????? ??????????. ??? ?????????? ???????????? ?????? "?" ? ???????? языковым фактом, специфическим объектом науки о языке. То же самое справедливо и относительно всех других элементов языка. И здесь мы всюду встретим ту же нормативную тождественность языковой формы (напр., какого-нибудь синтаксического шаблона) и индивидуально-неповторимое осуществление и наполнение данной формы в единичном речевом акте. Первый момент входит в систему языка, второй - является фактом индивидуальных процессов говорения, обусловленных случайным? (с точки зрения языка как системы) физиологическими, субъективно-психологическими и иными, не поддающимся точному учету факторами. Ясно, что система языка в выше охарактеризованном смысле является совершенно независимой от каких бы то ни было индивидуально-творческих актов, намерений и мотивов. С точки зрения второго направления не может быть уже речи об осмысленном творчестве языка говорящим индивидом.1 Язык противостоит индивиду как ненарушимая, непререкаемая норма, которую с точки зрения индивида можно только принять. Если же индивид не воспринимает какую-либо языковую форму как непререкаемую норму, то она и не существует для него, как форма языка, а просто как естес?венная возможность его индивидуального психофизического аппарата. Индивид получает систему языка от говорящего коллектива совершенно готовой, и всякое изминение внутри этой системы лежит за пределами его индивидуального сознания. Индивидуальный акт произн?сения каких-либо звуков становится языковым актом лишь в меру своей приобщенности к неизменной для каждого момента и непререкаемой для индивида языковой системе. Какова же закономерность, господствующая внутри языковой системы? Эта закономерность чисто имманентная и специфическая, не сводимая ни к какой идеологической закономерности, художественной или иной. Все формы языка в разрезе данного момента - т.е. синхронически - взаимно необходимы друг для друга, друг друга дополняют, превращая язык в ?т?ойную систему, пронинутую специфическою языковой закономерностью. Спец?фическая лингвистическая закономерность, в отличие от идеологической закономерности - познания, художественного творчества, - не может стать мотивом индивидуального сознания. Эту систему индивид? нужно принять и усвоить всю, как она есть, внутри нее нет места для каких-либо оценивающих идеологических различений: хуже, лучше, красиво, безобразно и т.п. В сущности имеется лишь один языковой критерий: правильно - неправильно, причем под языков?ю правильностью понимается только соответствие данной формы нормативной системе языка. Ни о каком языковом вкусе, ни о какой лингвистической истине говорить, следовательно, не приходится. С точки зрения индивида, лингвистическая закономерность произвольна, т.е. лишена какой бы то ни было естес?венной и идеологической (например, художественно?) понятности и мотивированности. Так, между фонетическим обликом слова и его значением нет никакой естес?венной связи, нет и художественного соответствия (correspondance). Если ????, как система форм, независим от каких бы то ни было творческих импульсов и деяний индивида, то, следовательно, он является продуктом коллективного творчества, - он социален и потому, как всякое социальное учреждение, нормативен для каждого отдельного индивида. Однако, система языка, являющаяся единой и неизменной в разрезе каждого данного момента, т.е. синхронически, изменяется, становится в процессе исторического становления данного говорящего коллектива. Ведь установленная нами нормативная тождественность фонемы различна для различных эпох развития данного языка. Одним словом, язык имеет свою историю. Как же может быть понята эта история с точки зрения второго направления? Для второго направления философско-лингвистической мысли в ?ысшей степени характер?н своеобразный разрыв между историей и системой языка в ее внеисторическом, синхроническом (для данного момента) разрезе. С точки зрения основоположений второго направления этот дуалистический разрыв совершенно непреодолим. Между логикой, управляющей системою языковых форм в данный момент, и логикой (или, вернее, алогикой) исторического изминения этих форм не может быть ничего общего. Это дв? разных логики, или, если мы признаем логикой одну из них, то алогикой, т.е. голым нарушением принятой логики, будет другая. В самом деле, лингвистические формы, составлющие систему языка, взаимно необходимы и взаимно дополняют друг друга подобно членам одной и той же математической формулы. Изм?нение одного члена системы создает новую систему, как изм?нение одного из членов формулы создает новую ?ормулу. Та связь и закономерность, ?оторая управляет отношениями между членами данной формулы, конечно, не распростр?няется и не может распрост?аняться на отношения данной системы или формулы к другой, следующей за ней системе или формуле. Здесь можно употребить грубую аналогию, тем не менее достаточно точно выражающую отношение второго направления философско-лингвистической мысли к истории языка. Уподобим систему языка формуле для решения бинома Ньютона. Внутри этой формулы господствует строгая закономерность, подчиняющая себе и делающая неизменным каждый ее член. Допустим, что ученик, употребляющий формулу, п?рев?ал ее (например, перепутал показатели и знаки), получилась новая формула со своею внутренней закономерностью (формула эта для решения бинома, конечно, непригодна, но для нашей аналогии это неважно). Между первой и второй формулой нет никакой математической связи, аналогичной той, которая господствует внутри каждой формулы. Совершенно та? же обстоит дело и в языке. Систематические отношения, связывающие две языковых формы ? системе языка (в разрезе данного момента) ничего общего не имеют с теми отношениями, которые связывают одну из этих форм с ее видоизм?ненным обликом в последующий момент исторического становления языка. Германец до XVI века спрягал: ich was, wir waren. Современный немец ?прягает ich war, wir waren. Ich was изменилось, таким образом, в "ich war". Между формами "ich was"- "wir waren" и "ich war"-"wir waren" существует систематическая лингвистическая связь и взаимодополнение. Они связаны и дополняют друг друга в частности как единственное и множественное число первого лица в спряжении одного и того же глагола. Между "ich was"-"ich war" и между "ich war" (современность) и "wir waren" (XV-XVIвв.) существует иное, с?вершенно особое отношение, ничего общего с первым систематическим не имеющее. Форма "ich war" образовалась по аналогии с "wir waren": ?????? "ich was" ??? ???????? "wir waren" стали творить (отдельные индивиды) "ich war".1 Явление стало массовым, и в результате индивидуальная ошибка превратились в языковую норму. Таким образом между двумя рядами: I. "ich was" - "wir waren" (в синхроническом разрезе, скажем, XV века) или - "ich war" - "wir waren" (в синхроническом разрезе, скажем, XIX века) и II. "ich was"- " ich war - "wir waren (в качестве фактора, обусловливающего аналогию) ?????????? глубачайшие принципиальные различия. Первый - синхронический - ряд управляется систематической языковой связью взаимно необходимых и взаимно дополняющих друг друга элементов. Этот ряд противостоит индивиду, как непререкаемая языковая норма. Второй ряд -исторический (или диахронический) - управляется своей особой закономерностью, ?трого говоря, закономерностью ошибки по аналогии. Логика истории языка - логика индивидуальных ошибок или отклонений, переход от "ich was" к "ich war", совершается за пределами индивидуального сознания. Переход непроизволен и не замечается, и лишь постольку он может осуществиться. В каждую данную эпоху может существовать лишь одна языковая норма: "ich was" или "ich war". Рядом с нормой может существовать лишь ее нарушение, но не другая, противоречащая норма (поэтому-то и не может быть языковых "трагедий"). Если нарушение не ощущается и, следовательно, не исправляется, и если есть почва, благоприятствующая тому, что данное нарушение становится массовым фатом - в нашем случае такой благоприятной почвой является аналогия, - то такое нарушение становится новой языковой нормой. Итак, между логикой языка, как системы форм, и логикой его исторического становления нет никакой связи, нет ничего общего. В обеих сферах господству?т совершенно разные закономерности, разные факторы. То, что осмысливает и объединяет язык в его синхроническом разрезе, нарушается и игнорируется в разрезе диахроническом. Настоящее языка и история языка не понимают и не способны понять друг друга. Мы замечаем здесь, в этом именно пункте, глубочайшее различие между первым и вторым направлением философии языка. Ведь для первого направления сущность языка и раскрывалась именно в его истории. Логика языка - это вовсе не логика повторения нормативно тождественной формы, а вечное обновление, индивидуализация этой формы стилистически неповторимым высказыванием. Действительность языка и есть его становление. Между данным моментом жизни языка и его историей господствует полное взаимопонимание. И там и здесь господству?т одни и те же идеологические мотивы: говоря языком Фосслера - языковый вкус творит единство языка в разрезе данного момента, он же творит и обеспечивает единство исторического становления языка. Переход от одной исторической????? ? ?????? ???????????, ? ????????, ? ???????? ??????????????? сознания, ибо, как мы знаем, по Фосслеру, каждая грамматическая форма была первоначально свободной стилистической формой. Различие между первым и вторым направлением очень ярко илл?стрируется следующим: себе тождественные формы, образующие неподвижную систему языка (------------), были для первого направления только омертвевшим отложением действительного языкового становления - истинной сущности языка, осуществляемого неповторимым индивидуально-творческим актом. Для второго направления как раз эта система себе тождественных форм становится сущностью языка, индивидуально-творческое же преломление и вариирование языковых форм являются для него только шлаками языковой жизни, вернее, языковой монументальной недвижимости, лишь неуловимыми и ненужными обертонами основного неизменного тона языковых форм. Основная точка зрения второго направления может быть, в общем, сведена к следующим основоположениям: 1. Язык есть устойчивая неизменная система нормативно тождественных языковых форм, предн?ходимая индивидуальным сознанием и непререкаемая для него. 2. Законы языка суть спец?фические лингвистические законы связи между языковыми знаками внутри данной замкнутой языковой системы. Эти законы объективны по отношению ко всякому субъективному сознанию. 3. Спец?фические языковые связи не имеют ничего общего с идеологическими ценностями (художественными, познавательными и иными). Никакие идеологические мотивы не обосновывают явления языка. Между словом и его значением нет ни естественной и понятной сознанию, ни художественной связи. 4. Индивидуальные акты говорения являются, ? точки зрения языка, лишь случайными преломлениями и вариациями или просто искажениями нормативно тождественных форм; но именно эти акты индивидуального говорения объясняют историческую изменчивость языковых форм, которая, как такая, с точки зрения системы языка иррациональна и бессмысленна. Между системой языка и его историей нет ни связи, ни общности мотивов. Они чужды друг другу. Читатель усматривает, что сформулированные нами четыре основоположения второго направления философско-лигвистической мысли являются антитезисом соответствующих четырех основоположений первого направления. Исторические пути второго направления прослеживать гораздо труднее. Здесь, на заре нашего времени, не было представителя и основоположника, по масштабу равного В. Гумбольдту. Корни направления нужно искать в рационализме XVII-XVIII века. Эти корни уходят в картезианскую почву.1 Свое первое очень отчетливое выражение идеи второго направления получили у Лейбница в его концепции универсальной грамматики. Для всего рационализма характерна идея условности, произвольности языка и не менее характерно сопоставление системы языка с системой математических знаков. Не отношение знака к отражаемой им реальной действительности или к порождающему его индивиду, а отношение к знаку внутри замкнутой системы, однажды принятой и допущенной, интересует математически направленный ум рационалистов. Другими словами, их интересует только внутренняя логика самой системы знаков, взятой, как в алгебре, совершенно независимо от наполняющих знаки идеологических значений. Рационалисты еще склонны учитывать точку зрения понимающего, но менее всего - говорящего, как выражающего свою внутреннюю жизнь субъекта. Ведь менее всего математический знак можно истолковать, как выражение индивидуальной психики, - а математический знак был для рационалистов идеалом всякого знака, в том числе и языкового. Все это и нашло свое яркое выражение в лейбницевской идее универсальной грамматики.2 Следует здесь же отметить, что примат точки зрения понимающего над точкой зрения говорящего остается постоянно особенностью второго направления. Отсюда, на почве этого направления, нет подхода к проблеме выражения, а, следовательно, и к проблеме становления мысли и субъективной психики в слове (одна из основных проблем первого направления). В более упрощенной форме идея языка, как системы условных произвольных знаков, в своей основе рациональных, разр?батывались в XVIII веке представителями эпохи просвещения. Рожденные на французской почве идеи абстрактного объективизма и до настоящего времени господству?т по преимуществу во Франции.1 Минуя промежуточные этапы развития, перейдем прямо к характеристике современного положения второго направления. Наиболее ярким выражением абстрактного объективизма в настоящее время является так называемая "Женевская школа" Фердинанда де-Соссюра (ныне уже давно умершего). Представители этой школы, особенно Шарль Бай? (Bally), являются крупнейшими лингвистами современности. Ф. Де Соссюр придал всем идеям второго направления поразительную ясность ? отчетливость. Его формулировки основных понятий лингвистики могут считаться классическими. Кроме того, Соссюр безбоязненно доводил свои мысли до конца, придавая исключительную четкость и резкость всем основным линиям абстрактного объективизма. Насколько школа Фосслера не популярна в России, настолько популярна и влиятельна у нас школа Соссюра. Можно сказать, что большинство представителей нашей лингвистической мысли находятся под определя?щим влиянием Соссюра и его учеников - Байи и Сешей (Sechehaye).2 На характеристике взглядов Соссюра, в виду их основопалагающего значения для всего второго направления и для русской лингвистической мысли, мы остановимся несколько подробнее. Правда, и здесь мы ограничимся лишь основными философско-лингвистическими положениями Соссюра.3 Соссюр исходит из различения трех аспектов языка: языка-речи (langage), языка как системы форм (langue) и индивидуального речевого акта -высказывания (parole). Язык (в смысле системы форм) и высказыв?ние (parole) являются составными элементами языка-речи, понятой в смысле совокупности всех без исключения явлений - физических, физиологических и психологических, - участвующих в осуществлении речевой деятельности. Речь (langage) не может быть, ?? Соссюру, объектом лингвистики. Она, взятая сама по себе, лишена внутреннего единства и самостоятельной автономной законности. Она - композитна, гетерогенна. В ее противоречивом составе трудно разобраться. Невозможно, оставаясь на ее почве, дать отчетливое определение языковому факту. Речь не может быть исходным пунктом лингвистического анализа. Какой же правильный методологический путь для выделения спец?фического объекта лингвистики предлагает избрать Соссюр? Представим слово ему самому: "Мы думаем, - говорит он, - что есть лишь одно разрешение всех этих противоречий (имеются в виду противоречия внутри "langage", как исходного пункта анализа. В.В.): с самого начала нужно встать на почву языка (langue) и принять его за норму всех других явлений речи "langage". В самом деле, среди ?тольких противоречий и двойственностей язык один кажется способны? к автономному определению, и он один дает для мышления достаточную точку опоры".1 В чем же по Cоссюру принципиальное различие между речью "langage" и языком (langue)? "Взятая в ее целом, речь многообразна и гетероклитна. Относясь к нескольким областям, будучи одновременно явлением физическим, физиологическим и психическим, речь принадлежит еще области индивидуальной и области социальной, она не дает себя классифицировать ни по какой определенной категории гуманита?ных явлений, ибо неизвестно, как найти ее единство. "Язык, наоборот, есть и целое в себе, и прицип классификации. Как только мы дадим ему первое место среди явлений речи, мы внесем естественный строй и порядок в конгломерат, не поддающийся никакой иной классификации".2 Таким образом, по Соссюру, необходимо исходить из языка, как системы н?р?ативно тождественных форм, и освещать все явления речи в направлении к этим устойчивым и автономны? (самозаконным) формам. Отличив язык от речи в смысле совокупности всех без исключения проявлений речевой способности, Соссюр переходит ????? ? ????????? ??? ?? ????? ??????????????? ?????????, т.е. от высказывания (parole). "Отличая язык от высказывания " (parole), мы, тем самым отличаем: 1)?о, что социально, от того, что индивидуально; 2) то, что существенно, от того, что побочно и более или менее случайно. "Язык не является деятельностью говорящей личности, он - продукт, который личность пассивно регистрирует, язык никогда не допускает преднамеренности, и субъективная рефлексия имеет место лишь в целях различения и классификации, о чем речь впереди. "Высказывание, напротив, индивидуальный акт воли и мышления, в котором мы можем различ?ть: 1) сочетания, посредством которых говорящая личность утилизирует систему языка для выражения своих индивидуальных мыслей; 2)психофизический механизм, позволяющий высказывать эти сочетания."1 Высказывание не может быть объектом лингвистики, как ее понимает Соссюр.2 Лингвистическим элементом в высказывании являются лишь наличные в нем нормативнотождественные формы языка. Все остальное - "побочно и случайно". Подчеркнем основной тезис Соссюра: язык противостоит высказыванию, как социальное – индивидуальному. Высказывание, таким образом, сплошь индивидуально. В этом, как м? увидим дальше - proton pseudos Соссюра и всего направления абстрактного объективизма. Индивидуальный акт говорения-высказывания, столь решительно оставленный за бортом лингвистики, возращается, однако, как необходимый фактор в истории языка.3 Эта последняя, в духе всего второго направления, резко противопоставляется Соссюром языку, как синхроническ?? системе. В истории господствует "высказывание" с его индивидуальностью и случайностью, поэтому ею правит совершенно иная закономерность, чем та, которая правит системой языка. "Потому-то, - говорит ?оссюр, - синхронический "феномен" ничего не имеет общего с диахроническом………Синхроническая лингвистика должна исследовать логические и психологические отношения, связующие элементы, которые существуют и образуют систему, так, как они существуют для одного и того же социального сознания. "Диахроническая лигвистика, наоборот, должна изучать отношения между элементами, следующими друг за другом и не существующими одновременно для одного и того же социального сознания, эти элементы замещают друг друга во времени и не образуют между собой никакой системы".4 Воззрения Соссюра н? историю чрезвычайно характерны для того духа рационализма, который до настоящего времени госродствует во втором направлении философско-лигвистической мы?ли и для которого история -ирр?циональная стихия, искажающая логическую чистоту языковой системы. Соссюр и его школа не единственная вершина абстрактного объективизма в наше время. Рядом с ней возвышается другая - социологическая школа Дюркгейма, представленная в лингвистике такой фигурой, как Мейе (Meillet). Мы не будем останавливаться на характеристике его воззрений.1 Они вссецело укладываются в рамки выставленных основоположений второго направления. И для Мейе язык является социальным явлением не в своем качестве процесса, а как устойчивая система языковых норм. Внешность языка по отношению к каждому индивидуальному сознанию и его принудительность являются, по Мейе, основным? социальным? характеристиками языка. Таковы воззрения второго направления философско-лингвистической мысли - абстрактного о?ъективизма. В рамках изложенных нами двух направлений не умещаются, конечно, многие школы и течения лингвистической мысли, иногда очень значительные. В нашу задачу входило лишь проведение основных магистралей. Все остальные явления философско-лингвистической мысли носят, по отношению к двум разобранным направлениям, смешанный или компромиссный характер или вообще лишены всякой сколько-нибудь принципиальной ориентации. Возьмем такое крупное явление лингвистики второй половины XIX века, каким было движение младограмматиков. Младограмматики в части своих основоположений связаны с первым направлением, стремясь к его нижнему -физиологическому пределу. Индивид, творящий язык, для них в основном -физиологическая особь. С другой стороны, младограмматик? на психо-физиологической почве пытались постр?ить незыблемые естественно-научные законы языка, совершенно изъятые из какого бы то ни было индивидуального произво?а говорящих. Отсюда младограмматическая идея звуковых законов (Laut-gesetze).2 В лингвистике, как и во всякой частной науке, существует два основных способа избавить себя от обязанности и труда ответственного и принципиального, следоват?льно, философского мышления. Первый путь -принять сразу все принципиальные точки зрения (академический эклетизм), второй - не принять ни одной принципиальной точки зрения и провозгласить "факт", как последнюю основу ? критерий всякого познания (академический позитивизм). Философский эффект обоих способов избавиться от философии - один и тот же, ибо и при второй точке зрения в оболочке "факта" проникают в исследование все без исключения возможные принципиальные точки зрения. Выбор одного из этих способов всецело зависит от темперамента исследователя: эклетики - более благодушны, позитивисты - ворчливее. В лингвистике очень много явлений и целых школ (школ - в смысле научной технической выучки), избавляющих себя от труда философско-лингвистической ориентации. Они, конечно, не вошли в пределы настоящего очерка. О некоторых лингвистах и философах языка, не упомянутых здесь, например, об Отто Дитрихе и Антоне Марти, нам придется упомянуть в дальнейшем при анализе проблемы речевого взаимодействия и проблемы значения. В начале ????? мы поставили проблему ????????? ? ??????????? ????? ??? ?????????????? ??????? исследования. Мы попытались обнаружить те вехи, которые уже поставлены по пути разрешения этой проблемы предшествующими направлениями философско-лингвистической мысли. В результате мы оказались перед двумя рядами вех, идущих в прямо противоположных направлениях: перед тезисами индивидуалистического субъективизма и антитезисами абстрактного объективизма. Что же является истинным центром языковой действительности: ???. 66-67 - ??????????? Как же смотрят на дело сами представители абстрактного объективизма? Утверждают ли они, что язык есть система объективных и непререкаемых себетождественных норм, или же они дают себе отчет в том, что таков лишь modus существования языка для субъективного сознания говорящих на данном языке? На этот вопрос приходится ответить следующим образом. Большинство представителей абстр?ктного ???????????? склонны утверждать непосредственную реальность, непосредственную объективность языка как системы нормативно тождетвенных форм. У этих представителей второго направления абстракный объективизм прямо превращается в гипостазирующий абстрактный объективизм. Другие представители того же напарвления (как Мейе) более критичны и дают себе отчет в абстрактном и условном характере языковой системы. Однако, никто из представителей абстрактного объективизма не пришел к ясному и отчетливому пониманию того рода деятельности, которая присуща языку как объективной системе. В большинстве случаев эти представители балансируют между двумя пониманиями слова объективн?й в прим?нении к системе языка: между пониминием его, так сказать, в кавычках (с точки зрения ????????????? ???????? ??????????)? ?????????? ??? ??? ??????? (? ??????????? ????? ??????). Так поступает, между прочим, и ?оссюр; отчетливого разрешения вопроса он не дает. Но теперь мы должны спосить, действительно ли язык существует для субъективного сознания говорящего, как объективная система непререкаемых нормативно тождественных форм, правильно ли понял абстрактный объективизм точку зрения субъективного сознания говорящего? Или иначе: таков ли действительно modus бытия языка в субъективном речевом сознани?? На этот вопрос мы должны ответить отрицательно. Субъективное сознание говорящего работает с языком вовсе не как с системой нормативно тождественных форм. Такая система является лишь абстракцией, полученной с громадным трудом, с определенной познавательной и практической установкой. Система языка - продукт рефлексии над языком, совершаемой вовсе не сознанием самого говорящего на д?нном языке и вовсе не в целях самого непосредственного говорения. В самом деле, ведь установка говорящего совершается в направлении к данному конкретному высказыванию, которое он произносит. Дело идет для него о прим?нении нормативно тождественной формы (допусти? пока ее наличность) в данном конкретном контексте. Центр тяжести для него лежит не в тождественности формы, а в том новом и ко?кретном значении, которое она получает в данном контексте. Для говорящего важна не та сторона формы, которая одна и та же во всех без исключения случаях ее прим?нения, каковы бы эти случаи ни были. Нет, для говорящего важна та сторона языковой формы, благодаря которой она может фигурировать в данном конкретном контексте, благодаря которой она становится адэкватным знаком в условиях данной конкретной ситуации. Выразим это так: для говорящего языковая форма важна не как устойчивый и всегда себе равный сигнал, а как всегда изменчивый и гибкий знак. Такова точка зрения гово?ящего. Но ведь говорящий должен учитывать и точку зрения слушающего и понимающего. Может быть, именно здесь вступает в силу нормативная тождественность языковой формы? И это не совсем так. Основная задача понимания отнюдь не сводится к моменту узнания примененной говорящим языковой формы как знакомой, как "той же самой" формы, как мы отчетливо узнаем, например, еще не достаточно привычный сигнал, или как мы узнаем форму малознакомого языка. Нет, задача понимания в основном сводится не к указанию примененной формы, а именно к пониманию ее в данном конкретном контексте, к пониманию ?? значения в данном высказывании, т.е. к пониманию ее новизны, а не к уз?анию ее тождественности. Другими словами, и понимающий, принадлежащий к тому же языковому коллективу, установлен на данную языковую форму не как на подвижный, себетождественный сигнал, а как на изменчивый и гибкий знак. Процесс понимания ни в коем случае нельзя путать с процессом узнания. Они - глубоко различны. Понимается только знак, узнается же - сигнал. Сигнал -внутренне неподвижная, единичная вещь, которая на самом деле ничего не замещает, ничего не отражает и не преломляет, а просто является техническим средством указания на тот или иной предмет (определенный и неподвижный) или на то или иное действие (также определенное и неподвижное).1 Сигнал ни в коем случае не относится к области идеологического, сигнал относится к миру технических вещей, к орудиям производства в широком смысле слова. Еще дальше от идеологии отстоят те сигналы, с которым? имеет дело рефлексология. Эти сигналы не имеют никакого отношения к производственной технике, взятые в отношении к организму испытуемого животного, т.е. как сигналы для него. В этом качестве своем они являются не сигналами, а раздражителями особого рода, орудиями производства они являются лишь в человеческих руках экспериментатора. Только печальн?е недоразумение и неискоренимые навыки механистического мышления были причиною того, что эти "сигналы" пытались сделать чуть ли не ключом к пониманию языка и человеческой психики (внутреннего слова). Пока какая-нибудь языковая форма является только сигналом и как такой сигнал узнается понимающим, она отнюдь не является для него языковой формой. Чистой сигнальности нет даже и в начальных фазах научения языку. И здесь форма ориентирована в контексте, и здесь она является знаком, хотя момент сигнальности и коррелятивный ему момент узнания наличны. Таким образом, конститутивным моментом для языковой формы, как для знака, является вовсе не ее сигнальная себетождественность, а ее спец?фическая изменчивость, и для понимания языковой формы конститутивным моментом является не узнание "того же самого", а понимание в собственном смысле слова, т.е. ориентаци? в данном контексте и в данной ситуации, ориентация в становлении, а не "ориентация" в каком-то неподвижном пребывании.1 Из всего этого, конечно, не следует, что момента сигнализации и коррелятивного момента узнания нет в языке. Он есть, но он не конститутивен для языка, как такого. Он диалектически снят, поглощен новым качеством знака (т.е. языка, как такого). Сигнал-узнание диалектически сняты в родном языке, т.е. именно для языкового сознания члена данного языкового коллектива. В процессе усвоения чужого языка сигнальность и узнание еще, так сказать, ощущуются, еще не преодолены, язык еще не стал до конца языком. Ид?ал усвоения языка - поглощение сигнальности чистой знаковостью, узнания -чистым пониманием.2 Языковое сознание говорящего и слушающего-понимающего, таким образом, практически в живой речевой работе имеет дело вовсе не с абстрактной системой нормативно-тождественных форм языка, а с языком-речью в смысле совокупности возможных контекстов употребления данной языковой формы. Слово противостоит говорящему на родном языке - не как слово словаря, а как слово разно?бразнейших высказываний языкового сочлена А, сочлена В, сочлена С и т.д., и как слово многообразнейших собственных высказываний. Нужна особая, спец?фическая установка, чтобы притти отсюда к себетождественному слову лексикологической системы данного языка, - к слову словаря. Поэтому-то член языкового коллектива нормально никогда не чувствует гнета непререкаемых для него языковых норм. Свое норативное значение форма языка осуществляет лишь в редчайшие моменты конфликта, не характерные для речевой жизни (для современного человека - почти исключительно в связи с письменной речью). К этому нужно прибавить еще одно, в высшей степени существенное соображение. Речевое сознание говорящих, в сущности, с формой языка, как такой, и с языком, как та?им, вообще не имеет дела. В самом деле, языковая форма, данная говорящему, как мы только что показали, лишь в контексте определенных высказываний, дана, следовательно, лишь в определенном идеологическом контексте. Мы, в действительности, никогда не произносим слова и не слышим слова, а слышим истину или ложь, доброе или злое, важное или неважное, приятное или неприятное и т.д. Слово всег?а наполнено идеологическим или жизненных содержанием и значением. Как такое мы его понимаем и лишь на такое, задевающее нас идеологически или жищненно слово мы отвечаем. Критерий правильности применяется нами к высказыванию лишь в ненормальных или специальных случаях (например, при обучении языку). Нормально, критерий языковой правильности погл?щен чисто идеологическим критерием: правильность высказывния погл?щается истинностью данного высказывания или его ложностью, его поэтичностью или пошлостью и т.п. 1 Язык в процессе его практического осуществления не отделим от своего идеологического или жизненного наполнения. И здесь нужна совершенно особая, не обусловленная целями говорящего сознания установка, чтобы абстрактно отделить язык от его идеологического или жизненного наполнения. Если мы это абстрактное отделение возведем в принцип, если мы субстанциализуем отрешенную от идеологического наполнения языковую форму, как это делают некоторые представители второго направления, то мы снова придем к сигналу, а не к знаку языка-речи. Разрыв между языком и его идеологическим наполнением - одна из глубочайших ошибок абстрактного объективизма. Итак, язык, как система нормативно тождественных форм, вовсе не является действительным модусом бытия языка для сознаний говорящих на нем индивидов. С точки зрения говорящего сознания и его живой практики социального общения нет прямого пути к системе языка абстрактного объективизма. Чем же в таком случае является эта система? С самого начала ясно, что система эта получена путем абстракции, что она слагается из элементов, абстрактно выделенных из реальных единиц речевого потока - высказываний. Всякая абстракция, чтобы быть правомерной, должна быть оправдана какой-нибудь определенной, теоретической и практической целью. Абстракция может быть продуктивной и непродуктивной, может быть продуктивной для одних целей и заданий, и непродуктивной - для других. Какие же цели лежат в основе лингвистической абстракции, приводящей к синхронической системе языка? С какой точки зрения эта система является продуктивной и нужной? В основе тех лингвистических методов мышления, которые приводят к созданию языка, как системы нормативно тождественных форм, лежит практическая и теоретическая установка н? изучение мертвых чужих языков, сохранившихся в письменных памятниках. Нужно со всею настойчивостью подчеркнуть, что эта фи?ологическая установка в значительной степени определила все лингвистическое мышление европейского мира. Над трупами письменных языков сложилось и созрело это мышление, в процессе оживления этих трупов были выработаны почти все основные категории, основные подходы и навыки этого мышления. Филологизм является неизбежно чертою все? европейской лингвистики, обусловленной историческими судьбами ее рождения и развития. Как бы далеко в глубь времен мы ни уходили, прослеживая историю лингвистических категорий и методов, мы всюду встречаем филологов. Филологами были не только александрийцы, филологами были и римляне и греки (Аристотель - типичный филолог), филологами были индусы. Мы можем прямо сказать: лингвистика появляется так и тогда, где и когда появились филологические потребности. Филологическая потребность родила лингвистику, качала ее колыбель и оставила свою филологическую свирель в ее пеленах. Пробуждать мертвых должна эта свирель. Но для овладения живой речью в ее непрерывном становлении у нее не хватает звуков. Совершенно справедливо на эту филилогическую сущность индоевропейского лингвистического мышления указывает академик Н.Я. Марр: "Индоевропейская лингвистика, располагая объектом исследования уже сложившимся и давно оформившимся, именно, индоевропейскими языками исторических эпох, исходя при этом почти исключительно от окоченелых форм письменных языков, притом в первую очередь мертвых языков, естественно не могла сама выявить процесс возникновения вообще речи и происхождения ее видов".1 Или в другом месте: "Наибольшее препятствие (для изучения первобытной речи. В.В.) чинит не трудность самих изысканий или недостаток в наглядных данных, а наше научное мышление, скованное традиционным филологическим или культурно-историческим мировозрением, не воспитанное на этнолого-лингвистическом восприятии живой речи, ее безбрежно-свободных творческих переливов".2 Слова академика Н.Я. Марра справедливы, конечно, не только по отношению к индоевропеистике, задающей тон всей современной лингвистике, но и относительно всей лингвистики, какую мы знаем в истории. Лингвистика, как мы сказали, всюду дитя филологии. Руководимая филологическою потребностью, лингвистика всегда исходила из законченного монологического высказывания - древнего памятника, как из последней реальности. В работе над таким мертвым монологическим высказыванием или, вернее, рядом таких высказываний, объединенных для нее только общностью языка, лингвистика вырабатывала свои методы и категории. Но ведь монологическ?е высказывание является уже абстракцией, правда, так сказать, естественной абстракцией. Всякое монологическое высказывание, в том числе и письменный памятник, является неотрывным элементом речевого общения. Всякое высказывание, и законченное письменное, на что-то отвечает и установлено на какой-то ответ. Оно - лишь звено в единой цепи речевых выступлений. Всякий памятник ?????????? труд предшественников, полемизирует с ними, ждет ?ктивного, отвечающего понимания, ????????????? ??? ? ?.?. ?????? ???????? ???? ??????? ??????????? часть или науки, или литературы, или политической жизни. Памятник, как всякое монологическое высказывание, установлен на то, что его будут воспринимать в контексте текущей научной жизни или текущей литературной действительности, - т.е. в становлении той идеологической сферы, неотрывным элементом которой он является. Филолог-лингвист вырывает его из этой реальной сферы, воспринимает так, как если бы он был самодовлеющим, изолированным целым, и противопоставляет ему не активное идеологическое понимание, а совершенно пассивное понимание, в котором не дремлет ответ, как во всяком истинном понимании. Этот изолированный памятник, как документ языка, филолог соотносит с другими памятниками в общей плоскости данного языка. В процессе такого сопоставления и взаимоосвещения в плоскости языка изолированных монологических высказываний и слагались методы и категории лингвистического мышления. Мертвый язык, изучаемый лингвистом, конечно, - чужой для него язык. Поэтому система лингвистических категорий менее всего является продуктом познавательной рефлексии языкового сознания говорящего на данном языке. Это не рефлексия над ощущением родного языка, нет, это рефлексия сознания, пробивающегося, прокладывающего себе дороги ? неизведанный мир чу?ого языка. Неизбежно пассивное понимание филолога-лингвиста проецир?ется и в самый изучаемый с точки зрения языка памятник, как если бы этот последний был сам установлен на такое понимание, как если бы он и писался для филолога. Результатом этого является в корне ?????? теория понимания, лежащая не только в основе методов лингвистической интерпретации текста, но и в основе всей европейской семасиологии. Все учение о значении и теме слова насквозь пронизано ложной идеей пассивного понимания, понимания слова, активный ответ на которое заранее и принципиально исключен. Мы увидим далее, что такое понимание с заранее исключенным ответом в сущности вовсе не является пониманием языка-речи. Это последнее понимание неотделимо сливается с заниманием активной позиции по отношению к сказанному и понимаемому. Для пассивного понимания характерно как раз отчетливое ощущение момента тождества языкового знака, т.е. вещно-сигнальное восприятие его и в соовтетствии с этим - преобладание момента узнания. Итак, мертвый-письменный-чужой язык - вот действительное определение языка лингвистического мышления. Изолированное-законченное-монологическое высказывание, отрешенное от своего речевого и реального контекста, противостоящее не возможному активном? ответу, а пассивному пониманию филолога, - вот последняя данность и исходный пункт лингвистического мышления. Рожденное в процессе исследовательского овладения мертвым чужим языком, лингвистическое мышление служило еще и иной, уже не исследовательской, а преподавательской цели: не разгадывать язык, а научать разгаданному языку. Памятники из эвристических документов превращаются в школьный, классический образец языка. Эта вторая основная задача лингвистики - создать аппарат, необходимый для научения разгаданному языку, так сказать, кодифицировать его в направлении к целям школьной передачи - наложила свой существенный отпечаток на лингвистическое мышление. Фонетика, грамматика, словарь - эти три раздела системы языка, три организующих центра лингвистических категорий - сложились в русле указанных двух задач лингвистики - эвристической и педагогической. Кто такой филолог? Как ни глубоко различны культурно-историческме облики лингвистов от индусских жрецов до современного европейского ученого языковеда, филолог всегда и всюду - разгадчик чужих "тайных" письмен и слов и учитель, передатчик разгаданного или полученного по традиции. Первыми филологами и первыми лингвистами всегда и всюду ?ыли жрецы. История не знает ни одного исторического народа, священное писание которого или предание не было бы в той ил? иной степени иноязычным и непонятным профану. Разгадывать тайну священных слов и было задачей жрецов-филологов. На этой почве родилась и древнейшая философия языка: ведийское учение о слове, учение о Логосе древнейших греческих мыслителей и библейская философия слова. Для того, чтобы понять эти философемы, нельзя ни на один миг забывать, что это - философемы чужого слова. Если бы какой-нибудь народ знал только свой родной язык, если бы слово для него совпадало с родным словом его жизни, если бы в его кру??зор не входило загадочное чужое слово, слово чужого языка, то такой народ никогда не создал бы подобных философем.1 Поразительная черта: от глубачайшей древности и до сегодняшнего дня философия слова и лингвистическое мышление з?ждутся на спец?фическом ощущении чужого, иноязычного слова и на тех задачах, которые ставит именно ??жое слово сознанию - разгадать и научить разгаданному. Ведийский жрец и современный филолог-лингвист зачарованы и порабощены в своем мышлении об языке одним и тем же ?влением - явлением чужого иноязычного слова. Свое слово совсем иначе ощущается, точнее, оно обычно вовсе не ощущается как слово, чрев?тое всеми теми категориями, какие оно порождает в лингвистическом мышлении и какие оно по??ж?ало в философско-религиозном мышлении древних. Родное слово - "свой брат", оно ощущается, как своя привычная одежда или, еще лучше, как т? привычная атмосфера, в которой мы живем и дышим. В нем нет тайн, тайной оно могло стать в чужих устах, притом иерархичес??-чужих, в устах вождя, в устах жреца, но там оно становится уже другим словом, изменяется внешне или изъемлется из жизненных отношений (табу для житейского обихода или ар?заизация речи), если только оно уже с самого начала не было в устах вождя-завоевателя иноязычным словом. Только здесь рождается "Слово", только здесь - incipit philosophia incipit philologi. Ориентация лингвистики и философии языка на чужое иноязычное слово отнюдь не является случайностью или произволом со стороны лингвистики и философии. Нет, эта ориентация является выражением той огромной исторической роли, которую чужое слово сыграло в процессе созидания всех исторических культур. Эта роль принадлежала чужому слову во всех бе? исключения сферах идеологического творчества - от социально-политического строя до житейского этикета. Ведь именно ?ужое иноязычное слово приносило свет, культуру, религию, политическую организацию (шумеры - и вавилонские семиты; яфе?и?ы-эллины; Рим, христианство- и варварские народы; Византия, "Варяги", южно-славянские племена - и восточные славяне и т.п.). Эта грандиозная организующая роль чужого слова, приходившего всегда с чужой силой и организацией или преднаходимого юным народом-завоевател?? на занятой им почве старой и могучей культуры, как бы из могил порабощавшей идеологическое сознание народа-пришельца, - привела ? тому, что чужое слово в глубинах исторического сознания народов срослось с идеей власти, идеей силы, идей святости, идеей истины и заставило мысль о слове преимущественно ориентироваться именно на чужое слово. Однако, философия языка и лингвистика и до настоящего времени вовсе не является объективным ?сознанием огромной исторической роли иноязычного слова. Нет, лингвистика до сих пор порабощена им, она является как бы последней докатившейся до нас волной когда-то животворного потока чужой речи, последним пережитком его диктаторской и культуротворческой роли. Поэтому-то лингвистика, будучи сама продуктом иноязычного слова, очень далека от правильного понимания роли иноязычного слова в истории языка и языкового сознания. Наоборот, индоевропеистика выработала такие категории понимания истории языка, которые совершенно исключа?т правильную оценку роли чужого слова. Между тем роль эта, повидимому, огромна. И?ея языкового скрещения, как основного фактора эволюции языков, со всею отчетливостью была выдвинута ак. Н.Я. Марром. Фактор языкового скрещения был признан им как основной и для разрешения проблемы происхождения языка. "Скрещение вообще, - говорит Н.Я. Марр, - как фактор возникновения различных языковых видов и даже типов, скрещение - источник формации новых видов, ?аблюдено и прослеживается во всех яфетических языках, и это одно из важн?йших достижений яфетического языкознания………… Дело в том, что зыукового языка - примитива, одноплеменного языка не существует и, как увидим, не существовало, не могло существовать. Язык - соз?ание общественности, возникшей на вызванном хозяйственно-экономическими потребностями взаимообщении племен, является отложен??м именно этой, всегда многоплеменной общественности". В статье "О происхождении языка" ак. Н.Я. Марр говорит по наш?му вопросу следующее: "… Словом, по?ход к тому или иному языку так называемой национальный культуры, как массов?й родной речи всего населения, ненаучен и ирреален, национальный язык всесословный, внеклассовый пока есть фикция. Этого мало. Как сословия на первых порах развития выходят из племен, - собственно племенных, также отнюдь не простых образований, - путем скрещения, так и конкретные племенные языки, тем более национальные языки, представляют скрещенные типы языков, скрещенные из простых элементов, тем или иным соединением которых и образован любой язык. Палеонтологический анализ человеческой речи далее определения этих племенных элементов не идет, но к ним решительно и определенно приводит яфетическая теория, так что вопрос о происхождении языка сводится к вопросу о возникновении этих элементов, представляющих собою не что иное, как племенные названия".1 Здесь мы только намечаем значение чужого слова для проблемы происхождения языка и его эволюции. Сами эти проблемы выходят за пределы нашей работы. Чужое слово нам важно как фактор, определивший философско-лингвистическое мышление о слове и все категории и по?ходы этого мышления. Мы отвлекаемся здесь как от особенностей первобытного мышления чужого слова,1 так и от категорий древнейших философем слова, о которых мы упоминали выше. Мы постараемся наметить здесь лишь те особенности мышления о слове, которые отстоялись на протяжении веков и определяют собою современное лингвистическое мышление. Мы убедимся, что именно эти категории и нашли свое наиболее яркое и четкое выражение в учении абстрактного объективизма. Особенности восприятия чужого слова, как они легли в основу абстрактного объективизма, мы постараемся вкратце выразить в следующих положениях. ?тим мы резюмируем предшествующее изложение и лополним его в ряде существенных пунктов.2 1) Устойчивый себетождественн?й момент языковых форм превилирует над их изменчивостью. 2) Абстрактное превалирует над конкретным. 3) Абстрактная систематичность - над историчностью. 4) Фо?мы элементов - над формами целого. 5) Субстанциализация изолированного языкового элемента вместо динамиками речи. 6) Одно?мысленность и одно??центность слова вместо его живой многомысленности и много??центности. 7) Представление об языке как о готовой вещи, передаваемой от одного поколения к другому. 8) Неумение понять становление языка изнутри. Остановимся вкратце на каждой из этих особенностей мышления чужого слова.
II. И второй пункт понятен на основании уже сказанного нами. Законченное монологическое высказывание является в сущности абстракцией. Конкретизация слова возможна лишь путем вкл?чения этого слова в реальный исторический контекст его первоначального осуществления. В изолированном монологическом высказывании оборваны как раз все те нити, которые связывали его со всею конкретностью исторического становления. III. Формализм и систематичность являются типической чертою всякого мышления, направленного на готовый, так сказать, остановившийся объект. Эта особенность мышления имеет многообразные проявления. Характерно, что систематизируется обычно (если не исключительно) чужая мысль. Творцы-зачинатели новых идеологических течений - никогда не бывают формалистиче?кими систематизаторами их: Систематизировать ничинает та эпоха, которая чувствует себя в обладании готовой и полученной авторитетной мыслью. Нужно, чтобы прошла творческая эпоха, только тогда начинается формали?тиеское систематизаторство - дело наследников и ?пигонов, чув?твующих себя в обладании чужим и отзвуча?шим словом. Ориентация в становящемся потоке никогда не может быть формально-систематизирующе?. ???????-?? ??? ???? ??????? ? ???? ????????? ????????????????? грамматическое мышление могло развить лишь на материале чужого м?ртвого языка, и притом лишь там, где этот язык до известной степени утратил свое обаяние, свой священный авторитетный характер. По отношению к живому языку формально систематическое грамматическое мышление неизбежно должно было занять консервативно-академичекую позицию, т.е. т?актовать живой язык та?, как если бы он был завершен, готов, и, следовательно, враждебно относиться ко всякого рода языковым новшеств?м. Формально же систематическое мышление об языке несовместимо с живым историческим пониманием его. С точки зрения системы история всегда представляется лишь рядом случайных нарушений. IV. Лингвистика, как мы видели, ориентируется на изолированное монологическое высказывание. Изучаются языковые памятники, которым противостоит пассивно понимающ?е сознание филолога. Вся работа протекает, таким образом, внутри границ данного высказывания. Границы же высказывания, как ц?лого, ощущаются слабо или даже вовсе не ощущаются. Вся исследовательская работа уходит в изучение связей, имманентных внутренней территории высказывания. Все же проблемы, так сказать, внешней политики выска?ывания остаются вне рассмотрения, следовательно, все те связи, которые выходят за пределы данного высказывания как монологического целого. Вполне понятно, что самое целое высказывания и формы этого целого остаются за бортом лингвистического мышления. И действительно, лингвистическое мышление дальше элементов монологического высказывания не идет. Построение сложного предложения (периода) - вот максимум лингвистического охвата. Построение же целого высказывания лингвистика представляет ведению других дисциплин - риторике и поэтике. У лингвистики н?т подхода к формам композиции целого. Поэтому-то между лингвистическими формами элементов высказывания и формами его целого нет непрерывного перехода и вообще нет никакой связи. Из синтаксиса мы только путем скачка попадаем в вопросы композиции. Это совершенно неизбежно, ибо формы целого высказывания можно ощущить и понять лишь на фоне других целых высказыв?ний в единстве данной идеологической сферы. Так, формы художественного высказывания-произв?дения - можно понять лишь в единстве литературной жизни, в неразрывной связи с другими дитературными же формами. Относя произв?дение к единству языка как системы, рассматривая его как языковой документ, мы утрачиваем подход к его формам, как формам литературного целого. Между отнесением произв?дения к системе языка и отнесением его к конкретному единству литературной жизни ???????????? ?????? ??????, ?????????? ??????? ?? ????? абстрактного объективизма -невозможно. V. Языковая форма является лишь абстрактно выделенным моментом динамического целого речевого выступления-высказывания. В кругу определенных лингвистических заданий такая абстракция является, конечно, совершенно правомерной. Однако, на почве абстрактного объективизма языковая форма субстанци?лизуется, становится как бы реально ?ыделимым элементом, способным на собственное изолированное историческое существование. Это вполне понятно: ведь система, как целое, не может исторически развиваться. Высказывание, как целое, не существует для лигвистики. Следовательно, остаются лишь элементы системы, т.е. отдельные языковые формы. Они-то и могут претерпевать историю. История языка, таким образом, оказывается историей отдельных языковых форм (фонетических, морфологических и иных), развивающихся вопреки системе, как целого, и помимо конкретных высказываний. 1 Совершенно справедливо об истории языка, как ее понимает абстрактный объективизм, говорит Фосслер: "История языка, какую дает нам историческая грамматика, есть, грубо говоря, то же самое, что история одежды, не исходящая из понятия моды или вкуса времени, а дающая хронологически и географически упорядоченный список пуговиц, булавок, чулок, шляп и лент. В исторической грамматике эти пуговицы и ленты называются например, ослабленным или полным t, глухим е, d и т.д.".2 VI. Смысл слова всецело определяется его контекстом. В сущности, сколько контекстов употребления данного слова, - столько его значений.3 При этом, однако, слово не петестает быть единым, оно, так сказать, не распадается на столько слов, сколько контекстов его употребления. Это единство слова обеспечивается, конечно, не толь?о единством его фонетического состава, но и моментом единства, присущего всем его значениям. Как примирить принципиальную многосмысленность слова с его единством? - так можно, грубо и элементарно, формулировать основную проблему значения. Эта проблема может быть разрешена только ди?лектически. Как же поступает абстрактный объективизм? Момент единства слова для него как бы отвердевает и отрывается от принципиальной множественности его значений. Эта множественность воспринимается как окк?зиональные обертоны единого тве?дого и устойчивого значения. Направление лингвистического внимания прямо противоположно направлению живого понимания говорящих, причастных данному речевому потоку. Филолог-лингвист, сопоставляя контексты данного слова, делает установку на момент тождества употребления, ибо ему важно изъять данное слово как из того, так и из другого сопоставляемого контекста и дать ему определенность вне контекста, т.е. создать из него словарное слово. Этот процесс изолирования слова и стабилизации значения слова вне конт?кста усиливается еще сопоставлением языков, т.е. подысканием параллельного слова в другом языке. Значение в процесссе лингвистической работы строится как бы на границе по крайней мере двух языков. Эта работа лингвиста осложняется еще тем, что он создает фикцию единого и реального предмета, соответствующего данному слову. Этот предмет един, тождественен себе, он и обеспечивает единство значения. Эта функция буквальных реалий слова еще более содействует субстанциализации его значения. Диалектическое соединение единства значения с его множественностью становится на этой почве невозможным. Глубочайшею оши?кою абстрактного объективизма является еще следущее: различные контексты употребления какого-нибудь одного слова мыслятся им как бы расположенными в одной плоскости. Контексты как бы образуют ряд замкнутых самодов??ющих высказываний, идущих в одном направлении. На самом же деле это далеко не так: контексты употребления одного и того же слова часто противостоят друг другу. Классическим случаем такого противостояния контекстов одного и того же слова являются реплики диалога. Здесь одно и то же слово фигурирует в двух взаимно сталкивающихся контекстах. Конечно, реплики диалога являются лишь наиболее ярким и наглядным случаем разнонаправленных контекстов. На самом же деле, всякое реальное высказывание в той или иной степени, в той или иной форме с чем-то соглашается или что-то отрицает. Контексты не стоят рядом друг с другом, как бы не замечая друг друга, но находятся в состоянии напряженного и непрерывного взаимодействия и борьбы. Это изм?нение ценностного акцента слова в разных контекстах совершенно не учитывается лингвистикой и не находит себе никакого отражения в учении о един?тве значения. Этот акцент менее всего поддается субстанциализации, между тем именно многоакцентность слова и делает его живым. Проблема многоакцентности должна быть тесно связана с проблемою множе?твенности значений. Только при условии этой связи обе проблемы могут быть разрешены. Но как раз эта связь совершенно неосуществима на почве абстрактного объективизма с его основоположениями. Ценностный акцент выбрасывается за борт лингвистикой вместе с единичным высказыванием (parole).1 VII. Согласно учению абстрактного объективизма язык, как готовое произв?дение, передается от одного поколения к другому. Конечно, передачу по наследству языка, как вещи, представители второго направления понимают метафорически, но тем не менее в их руках такое уподобление является не только метафорой. Субстанциализируя систему языка и воспринимая живой язык, как мертвый и чужой, абстрактный объективизм делает его чем-то внешним по отношению к потоку речевого общения. Поток этот движется вперед, а язык, как мяч, перебрасывается из поколения в поколение. Между тем язык движется вместе с потоком и неотделим от него. Он, собственно, не передается, он длится, но длится как непрерывный процесс становления. ?ндиви?ы вовсе не получают готового языка, они вступают в этот поток речевого общения, вернее, их сознание только в этом потоке и осуществляется впервые. Лишь в процессе научения чужому языку готовое сознание - готовое, благодаря родному языку, - противостоит готовому же языку, который ему и остается только принять. Родной язык не принимается людьми, - в нем они впервые пробуждаются.1 VIII. Абстрактный объективиз?, как мы видели, не умеет связать существование языка в абстрактном синхроническом разрезе с его становлением. Как система нормативно тождественных форм, язык существует для говорящ?го сознания, как процесс становления - лишь для историка. Этим искл?чается возможност? активного приобщения самого говорящего сознания к процессу исторического ста?овления. Диалектическое сочетание необходимости со свободой и, так сказать, с языковой ответственностью - на этой почве, конечно, совершенно невозможно. Здесь господствует чисто механистическое понимание языковой необходимости. Не подлежит, конечно, сомнению, что и эта черта абстрактно?? объективизма связана с его бессознательной установкой на мертвый и чужой язык. Остается подвести и?оги нашему критическоум анализу абстрактного объективизма. Проблема, поставленная нами в начале первой главы - проблема реальной данности языковых явлений, как спец?фического и единого объекта изучения, им разрешена неправильно. Язык, как система но?мативно тождественных форм, является абстракцией, могущей быть теоретически и практически оправданной лишь с точки зрения расшифрования чужого мертвого языка и научения ему. Основою для понимания и объяснения языковых фактов в их жизни и становлении эта система быть не может. Наоборот, она уводит нас прочь от живой становящ?йся реальности языка и его социальных функций, хотя сторонники абстрактно?о объективизма ? ?????????? ?? ??????????????? ???????? ?? ????? ??????. ? ????????????? ?????? ???????????? ???????????? легли предпосылки рационалистического и механи?тического мирово?зрения, менее всего способные обосновать правильное понимание истории, а ведь язык -чисто исторический феномен. Следует ли отсюда, что верным? являются основоположения первого направления - индивидуалистического субъективизма? Может быть, именно ему удалось нащупать действительную реальность языка-речи? Или, может быть, истина лежит посредине, являясь компромиссом между первым ? вторым направлением, между тезисами индивидуалистического субъективизма и антитезисами абстрактного субъективизма? Мы полагаем, что здесь, как и везде, истина находится не на золотой середине и не является компромиссом между тезисом и антитезисом, а лежит за ними, дальше их, являясь одинаковым отрицанием как тезиса, так и антитезиса, т.е. являясь диалектическим синтезом. Тезисы первого направления, как мы увидим в следующей главе, также не выдерживают критики. Здесь мы обратим еще внимание на следующее. Абстрактный объективизм, считая единственно существенной для языковых явлений систему языка, отвергал речевой акт - высказывание - как индивидуальный. В этом, как мы сказали однажды, proton pseudos ??страктного объективизма. Индивидуалистический субъективизм считает единственно существенным именно речевой акт - высказывание. Но и он определяет этот акт как индивидуальный и потому пытается объяснить его из условий индивидуально-психической жизни говорящей особи. В этом и его proton pseudos. На самом деле речевой акт или, точнее, его продукт - высказывание, отнюдь не может быть признано индивидуальным явлением в точном смысле этого слова и не может быть объяснено из индивидуально-психологических или психо-физиологических условий говорящей особи. Высказывание - социально. Этот тезис предстоит обосновать в слудующей главе. |
Похожие:
 | Оглавление Гегеля и Фейербаха, немецкая классическая философия приобрела всемирно-историческое значение, состоящее, прежде всего в том, что... | | Реферат Тема предстоящей дипломной работы сформулирована как «Совершенствование... Ав, заключения, списка литературы и приложений. Первая глава работы – теоретическая. В ней рассмотрены вырезанооспособность его заемщиков.... |
| План лекций (базовый курс ) Антропологический материализм Л. Фейербаха. Диалектико-материалистические принципы философии марксизма | | Курс; клиническая психология (2013/14 уч г.) П л а нсеминарского... Понятие философии. Знание и мудрость. Проблема самоопределения философии. Предмет философии. Специфика философского знания. Философия... |
 | Программа кандидатского экзамена по “Истории и философии науки” состоит... Экзаменационные билеты должны включать: два вопроса из раздела «Общие проблемы философии науки», один вопрос из разделов программы... | | План Немецкая классическая философия как вершина философии Нового времени Философия марксизма Немецкая классическая философия (вершина в философии Нового времени) представляет собой величественное и многогранное явление в философии.... |
| Программа кандидатского экзамена включает в себя три части: Часть... Формой итоговой отчетности является реферат, положительная оценка которого (зачет) рассматривается как формальный итог работы по... | | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... При работе над пособием использованы тексты и научно-методические материалы: Братченко С. Л. (глава 3), Галактионовой Т. Г. (глава... |
| Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Значение философии для формирования мировоззрения. Основные функции философии в культуре | | Программа дисциплины «Современные проблемы политической философии» Программа предназначена для преподавателей, ведущих данную дисциплину, учебных ассистентов и студентов направления 030200. 62 «Политология»... |
| Тематика рефератов по истории философии к кандидатскому экзамену общенаучной дисциплине ... | | «Легальный марксизм» Отражение марксизма в буржуазной социологии И если на Западе буржуазные идеологи открыто выступали против марксизма, то в России в конце XIX в марксизм был использован буржуазными... |
| Примерные вопросы для подготовки к сдаче экзамена кандидатского минимума по социальной философии Социально-философские проблемы русской религиозно-идеалистической философии конца Х1Х первой половины ХХ в в. (В. Соловьев, Н. Бердяев,... | | Программа учебной дисциплины Основой курса служат фундаментальные работы по философии языка (Хайдеггер, Фуко, Делез, Деррида, Бодрийяр, Хабермас, и др.). Особое... |
| Решение проблемы разграничения физики и математики в философии Платона... ... | | Вопросы к экзамену кандидатского минимума по истории и философии... Данное методическое пособие предназначены для студентов и преподавателей колледжей, реализующих Государственный образовательный стандарт... |
