Солдат Шумякин игрушечный роман
Скачать 1.39 Mb.
|
Сказка Когда, помыв слесарку, Я подметал дежурку, ………..явилось ярко Видение окурка. Я чинно тряпку выжал, Повесил и подумал… ……………………….ТОМ ВТОРОЙОт издателяПубликуемые ниже главы все, что осталось от второго тома «Солдата Шумякина», который был фактически уже завершен, когда произошла трагедия. Всякая человеческая жизнь бесценна, но утрата тем горше, что продолжения «Шумякина» с нетерпением ждали много лет. Кому-то в этих словах почудится оттенок цинизма, но мы уверяем, что далеко не над каждой писательской могилой такое говорится искренне. Первый том «Солдата Шумякина» вызвал множество откликов не столь частое явление в наши дни. Как человек, достаточно близко знакомый с А. Соколовым, могу со всей ответственностью утверждать, что второй том был безусловным шагом вперед по сравнению с первым. Во всех отношениях. Очень жаль только, что читателю придется поверить (или не поверить) мне на слово… Первая публикация романа в журнале «Вогульские туманы» (№№ 9 10, 1990) привлекла внимание по причинам почти исключительно конъюнктурным. Вот образчик критики того времени: «Мы совсем не думаем осуждать г-на Соколова за то, что он назвал «Солдата Шумякина» романом. Разумеется, что такое название шутка. Для чего запрещать шутку? Наше осуждение «Солдата Шумякина» касается более важного. Начнем с содержания какая бедность! Не помним, читали или слышали мы, что кто-то назвал «Солдата Шумякина» старой погудкой на новый лад. Надобно ли говорить, что шутка, в другой раз повторенная, уже становится скучна, и еще более, если она растянута на столько страниц. Но если мы к тому прибавим, что «Солдат Шумякин», составляя грубую карикатуру, держится на небывалых и несбыточных подробностях; что лица в нем все до одного небывалые преувеличения, отвратительные мерзавцы или пошлые дураки все до одного, повторяем; что подробности рассказа исполнены такими описаниями, что иногда бросаете книгу невольно, и наконец, что язык рассказа можно назвать собранием ошибок против логики и грамматики, спрашиваем, что сказать о таком произведении? Карикатура, конечно, принадлежит к области искусства, но карикатура, не перешедшая за предел изящного. Русская поэма о Луке Мудищеве, романы Ерофеева, Лимонова и Сорокина, пьесы Коляды и неистовые «тексты» новейшей постсоветской словесности исключаются из области изящного…» («Мансийский рабочий», 14 сентября 1991) — и так далее, в том же духе, аршина полтора. Сама публикация романа в журнале ханты-мансийской интеллигенции стала уже не первой ласточкой, как была столичная пресса, а весомым доказательством того, что процесс пошел и его не остановить. Номенклатура автономной области вела себя выжидающе, и никому ничего не было. Прогрессивная интеллигенция рукоплескала, хотя Соколов не только не был хантом или манси, но и на территории области ни разу не бывал. Впоследствии «Вогульские туманы» сменили главного редактора и перешли на эзотерику, так что, проагонизировав весь 1992-й, в следующем году сошли с исторической сцены, надеемся, что навсегда. Что же касается «Солдата Шумякина», то он как-то незаметно стал полуклассикой, а его автор — полумэтром, так что в последующих печатных отзывах сам текст уже не обсуждался, а смаковались подробности личной жизни Соколова, например: «Лет пять назад мы с Соколовым гуляли по Парижу в прекрасный зимний вечер. Соколов нашел резиновый гибкий шланг, вставил его себе куда-то таким образом, что шланг торчал из заднего разреза в пальто подобно хвосту. Друзья зашли в Центральный гастроном, один из посетителей которого и наступил Соколову на хвост. Соколов ворвался в комнату администратора и стал кричать, что невозможно шагу ступить по гастроному и что ему больно отдавили хвост…» (альманах «Холат-Сягыл», 1995), и тому подобные вещи, правдивость которых остается на совести авторов. Так и получилось, что творчество Соколова, вначале воспринимаемое сквозь призму даже не жанра, а метода (соцреализм или клевета?), и очень скоро отодвинутое на задний план самой (согласимся, одиозной) фигурой автора — мы имеем в виду обстоятельства, известные не только близким женщинам Соколова, но и, к сожалению, весьма широким «узким кругам», — до сих пор не нашло не только серьезного академического исследования, но и просто добротного критического разбора. А в свете происшедшей трагедии надеяться на что-либо подобное в ближайшее время тем более не приходится… Ну, что ж, надежда умирает последней, а мы, со своей стороны, глубоко благодарны Елене Александровне Иппостази за предоставленный нам материал, ради спасения которого ей буквально пришлось войти в горящую кухню… И.А. Телепнев От автора Зачем же изображать мерзость да мерзость, да несовершенство нашей жизни, выкапывая людей из глуши, из отдаленных закоулков государства, этих провинциальных простофиль, которые коли уж хамы, то поражают умственный взгляд совершенно квадратною фигурою и неумением читать даже и по складам, а случись быть интеллигенту, то ведь не то чтобы гвоздя забить, а и чайник ему ставить приходит ворчливая, но добродушная соседка, вылитая артистка Пельтцер. Что ж делать, если уже такого свойства сочинитель и, заболев собственным несовершенством, уже и не может он изображать ничего другого, как только мерзость да мерзость, да несовершенство нашей жизни, выкапывая людей из глуши, из отдаленных закоулков государства. Полно, точно ли так уже грустна наша Россия?! Так. Прощайте меня, мои неблагодарные читатели, я не клеветал на вашу излюбленную армию. Во-первых, она уже не нуждается ни в какой клевете, или как некто всадник Аппий Луций Марциалл с диким галлом Ежибабою беседу имел, и спросить оного «Ради чего вы воюете?» изволил, на что дикий галл что типа ради как бы добычи сказал и встречно поинтересоваться не преминул, всадник же с гордостию, что ради священного долга и почетной обязанности, или, по-латыне, «Хонорис кауза», ответствовал. На слова сии Ежибаба, вшивый затылок свой окровавленною дланью долго чеша, диким голосом отвечает: «Ага, кажись до меня доперло, каждый типа воюет за то, чего не имеет». Увы, горе мои ястребы, я сам кавалерист, но последнее, чем вы можете гордиться без некоторого неприятного осадка — победа на Шипке. И, во-вторых, я не клеветал на нее по той простой причине, что человек я сугубо гражданский, сам никогда не служил, и не имею с армией ничего общего, кроме разве военного билета, да и то белого. Слышало, слышало мое вещее все эти речи еще за много лет, господь с вами, да я пошутил! Прощайте и вы, мои читатели благодарные! Спасибо за то, что вы есть, но тягостно вас слышать, ничего-то вы не поняли, ничему-то не ужаснулись. Да, я пошутил, но вы смеялись не над тем. Вам смешон мой герой, и он точно смешон, но смеяться над ним — значит встать на один уровень с его сослуживцами, а ведь они, осмелюсь напомнить, суть нижние чины на позициях. Вам жалок он, и он точно жалок, но пожалеть его — значит встать с ним вровень, а ведь он тоже нижний чин, да к тому же вы не видели его в бане, да и в баню он не ходил, и правильно делал, ведь на жопе у него хвост, длинный и голый, как у датской собаки, так что вставать с ним вровень небеспечно, хотя, конечно, воля ваша. Вы позабавились скрытыми в тексте аллюзиями и прямыми, бесстыдно долгими, цитатами, вы думали — это такая игра, а я так не шутки ради поместил Юру в чужой контекст. Дело-то в том, что как раз Юры не хватало в этих произведениях, и я попытался хоть как-то помочь этой несчастной русской литературе понять, о чем же собственно, шла в ней речь. Не вижу в этих попытках ничего забавного — плакать тут надо, ведь дураками растем. Прощайте, любезные мои. Прощай и ты, Софочка моя! Ты-то понимаешь, о чем — и для чего — писалась эта книга. Да-да, ты не ошибаешься! Ты помнишь, как я вытаскивал тебе сережку из уха, стараясь не сделать больно, но ты знаешь, как неловки порой мои руки, не то что твои! (Твои тоже бывали, но тебе неприятно об этом вспоминать, вопрос профессиональной чести, к счастью, бывали очень редко.) Но ты не хотела идти на пляж в этих сережках, и я все-таки вытащил ее. И сломал. Меня что-то кольнуло. Так начался этот памятный день. Мы долго шли по песку. Ты сказала, что идти по песку трудно. Я сказал, что еще труднее, наверное, бежать, особенно если долго. Ты сказала, что какой же дурак будет бежать по песку, особенно долго. Я сказал — «Влюбленные навстречу друг другу» — и мне стало неловко, и я спешно, чтобы не было паузы, чтобы сказать хоть что-нибудь, добавил — «Солдаты, если их погонят». «Какие глупости вечно ты говоришь», — сказала ты. «А вот и не глупости», — сказал я и закусил губу. Пляж не кончался — еще бы он кончился, ведь озеро такое большое, и со всех сторон окружено песком. Ты несколько раз останавливалась вытряхивать из туфлей песок, я сказал: «Да сними ты их совсем». «Никогда», — ответила ты. Я понял — никогда. Я вспомнил сережку. Я подумал — а вот и не глупости. Конечно, не влюбленные, ты права, но уж солдаты-то, если их погонят — будут, будут как миленькие! Именно тогда я решил — побегут как миленькие! Ты помнишь каким длинным и утомительным был тот день, точно вторая глава «Шумякина», она же первая, ибо, конечно, первая глава — всего лишь легкий укол, который я почувствовал еще утром. Ты знаешь, это моя гордость говорила со мной, но я послал ее подальше, у меня нет проблем с гордостью, у меня проблема с другим — с гордыней. А с гордостью у меня все чики. Никогда — вертелось у меня как заедающая грампластинка — никогда, а ведь будь на твоем месте другая, могло быть всегда. Ну не всегда, конечно, так не бывает, но хотя бы иногда. Она вполне могла быть. Мы могли познакомиться там же, в институте. Но она была бы совсем другой — нежной, лукавой, насмешливой, чувственной. И было бы иногда. Конечно, с такой девушкой у нас бы вряд ли что-нибудь получилось. Но ведь и с тобой не получилось, а все то время, пока бы получалось или не получалось, я мог бы надеяться, как я надеялся с тобой. Тогда какая же разница, спросишь ты? Могла бы спросить. Теперь не спросишь. Невермор. А впрочем, ты права: все было бы так же, как здесь. Все дело во мне самом и, если б я был тверже умом, я был бы в пути, но мне все равно там я или я здесь. Точно так же она сидела бы в кресле с «Доктором Живаго», а я — в туалете со шпагой. Строго говоря, это и не шпага вовсе, а фехтовальная сабля, но какая разница, все равно никто из гостей не различает, все твердят «шпага», и я не стану тут расписывать, чем фехтовальная сабля отличается от шпаги или рапиры, я не хочу, чтобы люди об этом помнили. Я все равно бы много ел, часто какал и благодаря этому подолгу просиживал на толчке со шпагой. А она читала бы с ногами в кресле своего Живагу, шевеля лиловыми ступнями — им просто не с чего быть другого цвета — в ушах блестело бы золото, и пахло бы от нее практически так же, как от тебя. А потом она выставила бы меня за дверь или сдала в психушку. Но все же что-то могло быть иначе! Я подолгу фантазировал, выдумал целую историю нашей любви, но лицо не давалось, оно оставалось твоим, и я поэтому возвращался к тебе, ты давно спала, а я сидел возле спящей тебя в кресле, волнуемый похотью, обидой и безнадежностью. Хороший выход виделся только в том, что прилетят марсиане и возьмут меня в свою войску, а вероятный — — — Ты уходила рано, и мне приходилось будить тебя по утрам. Это было мучение; каждое утро грозило перерасти в ссору, потому что вставать тебе не хотелось, но и не будить было нельзя: я оказался бы виновен в том, что ты опоздала. Я называл это сталинскими щепками семейной жизни. Потом, на даче у Михеевых, пошла тема ревности. Я все время косился на соседку, дочь тракториста, Поленьку, и ты знаешь, почему, но я не знаю, почему это тебя так бесило, уж ты-то могла бы ни в чем не уступать этой вполне заурядной особе, но ты не хотела, видимо, из гордости, из боязни слишком расшибиться для меня в лепешку. Кроме того, ты уверяла, что от нее несет чесноком, как от Дульцинеи Тобосской, а я так этого не замечал, разве что немного вкусным жареным луком, но ты же знаешь, я ничего не имею против этого запаха. Во всяком случае, ты отказала в ласке мне, грациозно играла в лаун-теннис, очаровывала вечерними платьями объевшихся белены быков и старательно мыла на ночь ноги. Мне оставалось мастурбировать, а ведь это смертельно опасно, от этого лысеют и глупеют, иногда сильно, а сверх того и печально в обществе любимой женщины, ибо в моей любви к самому себе и без того никто не сомневался. Я долго не мог заснуть, гулял под звездным небом, так что меня даже заподозрили в сомнабулизме. Созерцание звезд нагнало на меня такую тоску, что я твердо решил покончить с собой 7 Ноября, в ознаменование годовщины революции, по причинам вполне отвлеченным. Лето тянулось бесконечно, я ходил по городским улицам, рассматривал женщин и мое решение крепло. Я опоздал родиться лет на сто или двести, а может быть, всего-то на пятьдесят, но опоздал. Я бы также дорого дал за то, чтобы быть педерастом. Ты казалась мне лучшей из них; боюсь даже, что так оно и было, но тем печальнее, ведь лучшая все-таки — не годится. Был другой вариант. Уйти из дома, питаться чернобылием и яичной скорлупой и, скитаясь по свету, сочинять стихи. О, ты была серьезным ценителем! Ты признавала их достоинства, но, в последнем чтении, отказывала им в праве на существование. Ты цитировала Аристотеля и не видела в моих стихах катарсиса, ты говорила, что если бы Дант ограничился, как я, «Адом», он не был бы Дантом, ты ссылалась на Пастернака (Этот Пастернак был самым большим кошмаром последних лет моей жизни. Ненавидел я его, как какого-то отвратительного, вымытого душистым мылом паука…), который якобы говорил, что художник по сути своей оптимистичен, оптимистична сама сущность творчества, что даже когда пишешь вещи трагические, ты должен писать сильно, а уныние и размазня не рождают впечатления силы. Ты уверяла, что талант — огромная ответственность, много вообще чего говорила, а я понимал — скрипач не нужен, не канает скрипач. Был день, когда мы пошли на пляж, а вечером произошло чудо, чудеса в наши дни случаются только поганые, это «Шумякин». Я хотел что-то поправить, написав продолжение, но это оказалось невозможным. Количество зла в мире — величина неизменная, чем меньше его будешь делать ты, тем больше будешь, соответственно, получать. Я хотел любви, а не господства, но проблема в том, что женщина не способна господствовать, и не хочет быть рабой (и современная цивилизация позволяет ей это). Мы не можем изменить наиболее общих законов природы, общества и мышления. Прощай, моя Софочка! Сынку передай бескозырку и тельник. Глава вторая Юра научил себя просыпаться без пятнадцати шесть, чтобы каждый день немножко пожировать. Открыв глаза, он увидел по кромке стекла ажурную полоску инея. Юра вспомнил: сегодня 7 ноября, поэтому подъем будет через семьдесят пять минут, а главное потому возникла на окне изморозь. Какой бы ни была осень золотой ли, серо-дымчатой, ослепительно голой от бабьелетнего солнца с арктическими звездными ночами или стеклянно-мокрой с августа по 7 ноября, в последний день всегда бывал мороз. Межсезонье кончалось, и демонстрация трудящихся всегда сильно топала задубелыми ногами по звенящему булыжнику главного проспекта и бегала в каждую подворотню, где делала четыре-пять глотков из холодного горла (самые опытные запасались картонными стаканчиками, пижоны деревянными палехскими стопками), водочная судорога, обильное слюнетечение, а потом, вынырнув через квартал, закусывала горячими пирожками у лотошниц в белых халатах поверх норковых шуб. Из пирожков валил вкусный пар. Блаженный огонь в утробе. Но здесь не было никакой осени, кроме календарной. Степь лежала в желтухе и стеклянными глазами чего-то искала в небесах, было холодно ночами и жарко в полдень. 1 ноября пошел дождь и все обрадовались запахло дембелем. 2 ноября дождь кончился и продолжался желтый обморок. |
Похожие:
 | Урок 13. «Пишу не роман, а роман в стихах…» Урок 13. «Пишу не роман, а роман в стихах…» «Евгений Онегин»: творческая история романа. Особенности жанра и композиции. Онегинская... |  | По итогам каждой части романа даны обобщающие вопросы, способствующие... А. С. Пушкина «Евгений Онегин», поэма Н. В. Гоголя «Мертвые души», роман И. С. Тургенева «Отцы и дети», роман-эпопея Л. Н. Толстого... |
| Модель урока Роман о любви и творчестве. Проблема эпилога: свет, покой, память. Роман Булгакова как культурный миф | | Конспект открытого урока по литературе в 11 классе Роман о любви и творчестве. Проблема эпилога: свет, покой, память. Роман Булгакова как культурный миф |
| Программа разработана педагогом дополнительного образования Громовым... Дополнительная образовательная программа «Юный солдат» относится к военно-патриотической направленности. Реализуется программа на... | | Конспект урока Введение в профориентационный курс «Человек-труд-профессия» Роман о любви и творчестве. Проблема эпилога: свет, покой, память. Роман Булгакова как культурный миф |
| Конспект урока-презентации по литературе в 11-м классе Тема: М. А.... Роман о любви и творчестве. Проблема эпилога: свет, покой, память. Роман Булгакова как культурный миф | | Мбдоу мо г. Краснодар «Центр – детский сад №232» «красота малой родины... Роман о любви и творчестве. Проблема эпилога: свет, покой, память. Роман Булгакова как культурный миф |
| Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Да какой это роман! — возмутится читатель, перелистав страницы книги. — Это не роман, а обман! | | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Да какой это роман! — возмутится читатель, перелистав страницы книги. — Это не роман, а обман! |
| Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Да какой это роман! — возмутится читатель, перелистав страницы книги. — Это не роман, а обман! | | Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение... Роман о любви и творчестве. Проблема эпилога: свет, покой, память. Роман Булгакова как культурный миф |
| Тип урока: повторительно обобщающий. Оборудование: стенд, рисунки,... Роман о любви и творчестве. Проблема эпилога: свет, покой, память. Роман Булгакова как культурный миф | | Конспект урока булгаковская Москва: конкретное и условное. Воланд... Роман о любви и творчестве. Проблема эпилога: свет, покой, память. Роман Булгакова как культурный миф |
| Рощин Валерий Георгиевич Неоконченный сценарий для автоматического... Роман вышел под названием "Готовность номер один". Переиздан в 2008 году под названием "Операцию отменить нельзя!" | | Даниэль Пеннак Как роман «Как роман»: Самокат; Москва; 2005 isbn 5-90232614-1 «Если, как то и дело говорится, мой сын, моя дочь, молодежь не любят читать — не надо винить в этом ни телевизор, ни современность,... |
