Национальный исследовательский университет
Скачать 1.41 Mb.
|
- С чего началась Ваша переводческая деятельность, что для Вас стало импульсом? - Импульс всегда был один-единственный – поделиться своим восхищением, дать возможность друзьям, не знающим французского, прочесть то, что прочла я. Я начала с перевода очень сложного произведения – именно потому, что оно мне страшно понравилось. Это был романа Бориса Виана «Пена дней». Он был (да и остался) такой удивительный, такой непохожий на все, что я читала до того, что мне захотелось его перевести. А поскольку переводить я толком не умела (это было в 1974, когда я была на 4-м курсе филологического факультета), то даже не могла оценить как следует сложности работы. Сейчас бы, возможно, заколебалась: получится ли, ведь там чуть не каждая фраза – игра слов, а тогда и мысли такой не возникло. И – от той же неопытности и молодого нахальства – я перевела роман за несколько недель. Дала его почитать десятку друзей и на том успокоилась. О печатании я и не думала; даже не потому, что не знала, куда этот перевод предлагать, а потому, что была твердо уверена: такую литературу, написанную не по правила «реализма», никто печатать не станет. Через десять лет «Пена дней», правда, вышла в переводе Лилианы Лунгиной, но для того, чтобы это произошло, понадобилось имя Лунгиной и ее переводческая репутация. А уже много позже, в конце 1990-х или в начале 2000-х я прочитала в "Ex Libris'e" очень интересную статью Марии Аннинской про историю русских переводов Виана, и с удивлением узнала, что она знает о моем переводе (а мы с ней в ту пору не были знакомы) и пишет, что он ходил "в самиздате". Потом - точно также, для себя и для друзей - я перевела "Лысую певицу", "Урок" и еще пару пьес Ионеско. Это тоже никуда не пошло, да и не могло пойти в то время. Можно сказать, что я переводила все это для собственного удовольствия. - А какой Ваш первый опубликованный перевод? - Это "Эстетика раннего французского романтизма", вышедшая в издательстве "Искусство" в серии «История эстетики в памятниках и документах» в 1982 году. Мы переводили эту книгу вместе с моей подругой Ольгой Гринберг (ее, к сожалению, уже нет на свете). Туда вошли тексты четырех авторов: Шатобриана, Констана, Балланша и Жубера. Я в 1979 году защитила кандидатскую диссертацию о Шатобриане в русской литературе первой половины XIX века (Шатобриан в это время был безумно знаменит и популярен не только во Франции, но и в России) и по ходу ее написания читала, естественно, и самого Шатобриана, и литературу о нем, и сочинения его современников. А поскольку в одной из самых знаменитых книг Шатобриана, трактате 1802 года под названием «Гением христианства», очень много места отведено рассуждениях о литературе и искусстве, то возникла мысль, что можно это преподнести как памятник эстетики. Мысль эта пришла в голову Сергею Михайловичу Александрову, который тогда работал в «Искусстве» в редакции эстетики; он и Владимир Сергеевич Походаев (тоже, увы, уже покойный), который стал редактором книги, очень много сделали для того, чтобы эта книга появилась. Дело в том, что в то время невозможно было выпустить книгу, где бы на титульном листе стояло: "Гений христианства". Бенжамен Констан не был скомпрометирован в глазах советского начальства, про Жубера и Балланша (современников и друзей Шатобриана) вообще никто ничего не знал, но вот Шатобриан имел клеймо «реакционера». В те времена ведь в учебниках истории литературы романтизм делился на прогрессивный и реакционный. И вот Шатобриан был, конечно же, «реакционный». Я до сих пор помню, как приехала в Ленинград (тогда еще отнюдь не Петербург), в Пушкинский Дом, и Петр Романович Заборов, замечательный историк литературы, автор множества прекрасных статей о русско-французских литературных связях и монографии о Вольтере в русской литературе, когда узнал тему моей диссертации, изумленно отступил от меня и воскликнул: "А что, в Москве уже можно писать про Шатобриана?" Петр Романович знал, что, с точки зрения большого партийного начальства, про Шатобриана писать нельзя, а в издательстве "Искусство", к счастью для нас, было иначе: дружественно настроенные редакторы знали, но молчали, а начальство вообще не знало, кто такой Шатобриан, и потому не проявило бдительности. Вдобавок нам повезло; дело в том, что у серии была официальная редколлегия, а возглавлял ее М.Ф. Овсянников, такой корифей марксистко-ленинской эстетики, и вот он-то хорошо знал, кто такой Шатобриан, -- но когда утверждали план серии, он болел. А когда выздоровел, книга уже вышла. И наши друзья из издательства рассказывали, что он очень сильно гневался и кричал про нашу книгу и про трактаты Петрарки (тоже «идейно невыдержанные»), что если бы он был здоров, эти книги вышли бы "только через его труп", -- довольно противоречивое высказывание, но правоверному марксисту Овсянникову было не до логики. В общем, мы с Олей начали нашу переводческую карьеру не с легких текстов, а со сложных. И учились и учили друг друга по ходу работы; такое, можно сказать, ланкастерское взаимное обучение. В книге тексты расписаны так, как будто один текст переводила она, а другой – я. Но на самом деле каждая из нас читала и «свой», и «чужой» текст по многу раз. Мы правили друг друга, спорили, переписывали, проверяли, -- так что переводы в этой книге общие. - Как бы вы прокомментировали существование на сегодняшний день "нечистых", смешанных переводчиков - тех, кто соединяет и переводческие занятия, и исследовательские? - В принципе каждый перевод требует от переводчика какого-то интеллектуального и фактического багажа. Но в современном тексте все-таки больше реалий, которые можно понять без специальных пояснений. Если современный автор упоминает Гарри Поттера, современный читатель сам догадается, кто это, а если в очерке XIX века упомянуты Валентина и Индиана – не всякий читатель догадается, что это заглавные героини первых романов Жорж Санд; а они упомянуты в очерке не случайно, а потому что там речь идет о том же, о чем писала Жорж Санд – о несчастливых браках и о борьбе женщины за свои права в семье. Значит, недостаточно указать названия романов и даты их выхода (это надо сделать непременно, но этого мало), надо еще объяснить, в чем там было дело. - На что Вы реагируете острее в текстах, которые переводите? - Я в принципе больше люблю тексты веселые и игровые, чем высокопарные и непробиваемо серьезные. Но в игровых текстах то и дело встречается игра слов, а это для переводчика всегда испытание. Писать в примечании «непереводимая игра слов» -- это позорная капитуляция. Значит, надо что-то придумать взамен. Лучше, конечно, именно в этом месте. А в крайней случае – где-нибудь по соседству. Вот я сейчас перевела иронические сказки очень мною любимого Шарля Нодье (книга будет называться «Сказки здравомыслящего насмешника»; она скоро выйдет в издательства «Текст»). И там есть фраза с шутовской этимологией: якобы французское слово congratulation (поздравление) происходит от глагола gratter (скрести), хотя это, конечно, неправда, и Нодье это прекрасно знал. Ну, и тут мне, можно сказать, повезло; язык помог; я заменила поздравление на «чествование», и написала, что оно недаром происходит от глагола «чесать» (а эти два слова, конечно, так же мало связаны, как и французская пара). А кроме того, поскольку я перевожу в основном тексты XIX века, я стараюсь не употреблять уж очень явных неологизмов, таких слов, которые в русский литературный язык вошли только в XX веке. Конечно, мы, как ни стараемся, все равно не можем писать в точности на языке 1840 года. Но все-таки совершенно очевидных вторжений слов из другой эпохи лучше избегать. Вот, например, в тексте речь идет о женщине, которая купается в роскоши. И переводчица, одна из участниц моего семинара, решила употребить красивое слово «изыск»: «окружает себя всеми возможными изысками». Но у нас теперь есть такой прекрасный интернет-ресурс -- Национальный корпус русского языка (ruscorpora.ru), где можно выстраивать примеры по времени создания; достаточно туда посмотреть, чтобы убедиться, что слово «изыск» впервые появляется в текстах на русском языке в 1920-е годы; значит, в переводе текста 1840 года ему не место (в отличие от слова «изысканный», на которого, конечно, никакого запрета нет). Но – тут я опять возвращаюсь к игровым текстам – там, где автор шутит и, например, выделяет слово курсивом, там и мы имеет право употребить слово из сегодняшнего языка. Например, одна светская дама предлагает другой «подбросить» ее до дома. - В какой момент Вы решаете, что слово нужно «проверить»? - Это я решаю, наверное, интуитивно. Вообще-то, чем больше проверишь, тем лучше; это относится и к проверке смысла французских слов, и к проверке «старинности» русских слов и выражений. У той же Оли Гринберг было замечательное выражение "это слово значит не то, что хочется"; это значит, мы когда-то его неправильно запомнили и этот неправильный смысл все время пытается занять место правильного. Так что посмотреть в словарь всегда полезно. И для авторов XIX века надо обязательно смотреть не только в современный франко-русский словарь, но еще и во франко-французский словарь XIX же века. А то расскажет нам современный словарь, что cлово bouillotte значит маленький чайник или, того хуже, кипятильник… А в тексте-то имеется в виду старинная карточная игра буйот. Кстати, есть не только слишком современные слова, которые лучше в переводе текста XIX века не употреблять, бывает и обратная ситуация: слова, которые, я бы сказала, без вины виноватые; иногда кажется, что они звучат слишком современно, а потом выясняется, что они в русском языке обжились еще в XVIII веке: пункт, момент. Или, например, претензия, -- я бы побоялась французское prétention переводить как «претензия», написала бы «притязания», а вот посмотрела в Национальный корпус русского языка – и вижу, что его еще Фонвизин употреблял. А вот «фон» или «такт» в 1840-е годы иногда употреблялись, но многими русскими авторами воспринимались как вопиющие неологизмы. Конечно, знать историю каждого слова невозможно – это дело лингвистов, историков языка. Но переводчику, если он имеет дело со старыми текстами, приходится то и дело к этой истории обращаться, -- чтобы проверить собственные ощущения, потому что они могут быть обманчивыми. Есть и еще серьезная проблема – это ожидания читателя и его познания. Если мы начнем напичкивать перевод русскими словами, вышедшими из употребления, современный читатель их не поймет и нам придется пояснять собственный перевод с лингвистической точки зрения. Это как-то нескромно. Но, я думаю, иногда это делать можно. Вот я переводила роман Бальзака «Изнанка современной истории», и употребила там выражение «под рукой». Это точная калька французского выражения «sous main», которое означает «по секрету». Тут пикантность в том, что и современные французы его не очень помнят; и русские читатели тоже: для выражение «под рукой» актуализировано только в смысле «иметь что-то по рукой». Но Пушкин это выражение употреблял, и неоднократно. И почему не попытаться о нем напомнить – а для этого пояснить его смысл в примечании. А есть такие слова, которые с XIX века свой смысл, и тут уж как ни бейся, современное значение вытесняет старинное. Вот слово «сношения». В языке Пушкина оно совершенно невинное: сношения с Литвою, быть в сношении с Обществом любителей российской словесности и прочее в том же духе. Но к нашему времени слово «сношения» стало употребляться исключительно с эпитетом «половые» -- и получается, что какие-нибудь «учтивые светские сношения между гостями» совершенно не звучат и вызывают незапрограммированные ассоциации. Значит, лучше не рисковать. А жалко. - Расскажите, пожалуйста, немного о технике Вашего перевода, о работе с французской фразой. - Известно, что французская фраза имеет гораздо более жесткий порядок слов, чем русская. Русскую фразу можно мять, как глину, интонировать с помощью порядка слов. У французов есть такая конструкция -- mise en relief; например: «Ce fut le premier jour où elle voulut sortir »; дословно: «Это был первый день, когда она захотела выйти на улицу». В старых переводах, кстати, нередко так и писали. Но лучше все-таки так не делать, а написать: "В тот день она впервые захотела выйти на улицу". Отдельная большая проблема – как переводить топонимы, прежде всего названия улиц. В русские переводах иногда можно встретить странное, на мой взгляд, слово «рю». Например, рю дю Бак. Но ведь французское « rue » -- это просто улица. Значит, улица Бак. И в современном романе так и должно писаться: он жил на улице Бак. Но – оказывается, эти три буквы (Бак) имеют смысл, тесно связанный с историей Парижа. "Вac" по-французски – это паром; когда на правом берегу строили Лувр, камни привозили из каменоломни в деревне Вожирар (на левом берегу) и переправляли на пароме. А дорога к парому проходила как раз там, где проходит нынешняя улица. То есть она – Паромная. И в старом тексте ее можно так и назвать. Ведь мы же не возмущаемся, когда в классическом переводе «Трех мушкетеров» читаем про улицу Старой голубятни (а вовсе не Вье коломбье). А в старом Париже таких улиц с «говорящими» названиями много. Вот, тоже на левом берегу Сены, в Латинском квартале, rue du Four. В XV веке на этой улице стояла общая печь, принадлежавшая аббатству Сен-Жермен-де Пре, и жителям квартала предписывалось выпекать в ней хлеб. То есть для французского уха это «фур» -- не просто набор букв, хотя, вероятно, не все нынешние парижане знают про печь XV века. В современном романе мы напишем "улица Фур", а в тексте XIX века я предпочитаю написать "Печная улица". Но читателя надо обязательно поставить в известность о том, как звучит это название по-французски. В своей книге о Париже первой половины ХIX века я все топонимы перевела, но в конце приложила их список, чтобы любознательный читатель мог узнать не только перевод, но и транскрипцию названия. В пунктуации тоже есть свои нюансы. Шатобриан, например, очень любил сложносочиненные конструкции, в которых он использовал точку с запятой или двоеточия в тех местах, где мне очень хотелось поставить "но" или "однако". Между тем известно, что эти конструкции – это его любимый стилистический прием, такая, если угодно, «марка» его стиля. И тут, конечно, нужно следовать его манере. - Какой круг авторов Вам интересен? - Да мне, пожалуй, так повезло, что я переводила только тех, кого люблю. Вот они мне и интересны: Шатобриан, Бальзак, Дельфина де Жирарден, Шарль Нодье, Бенжамен Констан, Жермена де Сталь. Каждый по своему, конечно. Дельфину де Жирарден или Нодье я люблю за их иронию (порой весьма язвительную). Бальзака – за то, сколько всего интересного можно узнать, переводя его, Шатобриана – за потрясающее умение стремительно менять интонацию, переходить от возвышенного к бытовому, от архаизма к неологизму (таков он, конечно, не в «Гении христианства», а в главной своей книге, которую сами французы по-настоящему оценили только в ХХ веке и которая, между прочим, довольно сильно повлияла на Марселя Пруста, -- в мемуарных «Замогильных записках»). - Не могли бы Вы рассказать о своем опыте "переводческого и читательского общения" с Гюго? - Гюго у нас переводили довольно много, но он ведь и написал за свою долгую жизнь, мягко говоря, немало. Собственно, я и переводила его один раз, причем этот перевод существует не как самостоятельно целое, а как приложение к статье. Она называется «Послесловие к “Рейну” Виктора Гюго: националистическая риторика как форма компенсации утраченного величия». Там речь идет о том, как французы, после поражения Наполеона занимавшие на европейской политической сцене довольно скромное место, пытались «компенсировать» эту утрату прежней славы разнообразными рассуждениями о величии Франции. «Рейн», вышедший в 1842 году, -- это путевые заметки, рассказ Гюго о том, как он путешествовал по Германии; и несколько описательных глав с изложением конкретных впечатлений уже были переведены на русский. Но для меня самое интересное в этой книге – пространное политологическое послесловие, где Гюго рассматривает соотношение сил на политической арене Европы в XVII и XIX веке, как будто это шахматные партии. И притом высказывает разные смелые соображения о будущем Европы, например о том, что ее единственное спасение – в союзе Франции и Германии… Должно быть, во время франко-прусской войны в 1870—1871 годах он и сам раскаялся в этом своем утверждении; а потом в ХХ веке и Первая, и Вторая война, казалось бы, напрочь его мнение опровергли. И тем не менее в конечном счете он оказался прав: во всяком случае, сейчас Европа в самом деле основывается на этом союзе. Мне все это было нужно для нашего с Александром Львовичем Осповатом комментария к «России в 1839 году» Астольфа де Кюстина, потому что Кюстин в конце своей книги тоже занимается «политологическими» прогнозами и тоже уповает на союз Франции и Германии. А эта позиция была далеко не общераспространенной, и я думаю, что Кюстин успел познакомиться с «Рейном» и точка зрения Гюго оказала на него влияние. |
Похожие:
 | Государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального... «российский национальный исследовательский медицинский университет им. Н. И. Пирогова» | | Государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального... «российский национальный исследовательский медицинский университет имени н. И. Пирогова» |
| Высшего профессионального образования «российский национальный исследовательский... «российский национальный исследовательский медицинский университет им. Н. И. Пирогова» | | Высшего профессионального образования «российский национальный исследовательский... «российский национальный исследовательский медицинский университет имени н. И. Пирогова» |
| Фгаоу впо «Белгородский государственный национальный исследовательский... Фгаоу впо «Белгородский государственный национальный исследовательский университет» |  | Отчет о реализации программы развития Фгбоу впо «Южно-Уральский государственный университет» (национальный исследовательский университет) |
| Минздравароссии Российский национальный исследовательский медицинский университет имени н. И. Пирогова | | Нижегородский государственный университет им. Н. И. Лобачевского... Сильно коррелированные низкоразмерные электронные системы. Теория ферми-жидкости Ландау. Латинжеровская жидкость |
| Информационное письмо «Национальный исследовательский Томский политехнический университет» Новокузнецкий филиал | | Российской федерации Национальный исследовательский университет информационных технологий, механики и оптики |
| Минздрава россии Российский национальный исследовательский медицинский университет имени н. И. Пирогова | | Информационное письмо «Национальный исследовательский Томский политехнический университет» (Новокузнецкий филиал) |
| Российской федерации «российский национальный исследовательский медицинский университет им. Н. И. Пирогова» минздравсоцразвития | | Основное место работы Российский национальный исследовательский медицинский университет имени н. И. Пирогова |
| Школьный тур олимпиады по Российский национальный исследовательский медицинский университет имени н. И. Пирогова | | Доклад о ходе реализации «Программы развития государственного образовательного бюджетного учреждения высшего профессионального образования «Государственный... |
