Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах и улицах «Добрая дорога детства» 2
Скачать 6.29 Mb.
|
| монотеистической моделью Бога , и хотя авторская конструкция этого образования неясна в деталях, но современный идеал совершенства включает в себя немало штрихов эхнатоновского происхождения (так, известный египтолог Артур Вейгелл отметил: «Эхнатон не позволял как либо запечатлевать образ Атона. Царь говорил, что подлинный Бог не имеет формы, и он пронес это мнение через всю свою жизнь» (цитируется по 3. Фрейду, 1999, с. 933). И это мнение стало солирующим мотивом еврейского богосознания – «не сотвори себе кумира» как главный признак единого Бога, а гордый лозунг «живущий в Маат» («живущий в истине») входит в состав любого современного идеально возвышенного мечтания. Можно принять во внимание, не вдаваясь глубоко в суть, высказывание З. Фрейда: "Как известно, еврейский символ веры гласит: Шема Джизроэль Адонаи Елохену Адонаи Еход. Если имя египетского Атона (или Атума) созвучно с древнееврейским словом Адонаи и с именем сирийского бога Адониса не случайно, а из за древней языковой и смысловой общности, то это еврейское высказывание можно было бы перевести: Слушай, Израиль, наш бог Атон (Адонаи) – единственный Бог" (1999, с. 934). А внимания в словах великого психолога заслуживает методологическая сторона, ибо определяется, что в исследовании З. Фрейда духовный подход принят за основу). Но, воссоздав монотеистическое воззрение или идею единого Бога в онтологически зримую религию, Эхнатон владел не только духовным совершенством , но обладал безукоризненным человеческим образом в лице любимой супруги царицы Нефертити , которая, по словам Великовского, при жизни носила титул «Прекраснейшей вовеки». Женская красота Нефертити как символ телесной человеческой беспорочности продолжает волновать и по ныне, оправдывая излюбленный лозунг русских духовников – «красота спасет мир». Сочетание духовного достижения монотеизма с обликом «Прекраснейшей вовеки» в одной связке Эхнатон Нефертити не может быть случайным актом непредсказуемой игры Провидения, хотя неизвестна причина и отсутствует рациональное объяснение этому симбиозу, но нам известна историческая достоверность, что правление дуэта Эхнатон Нефертити составило вершину восемнадцатой династии египетской иерархии фараонов – самой славной династии в истории Египта. После гибели этого дуэта наступил исторический крах египетской государственности. Злобная каста египетских жрецов, ревнителей старины и охранителей культа мертвых, свергла с престола мудреца фараона и его красавицу жену, и еще долгие годы после смерти фараона с корнем выкорчевывала все, созданное Эхнатоном. В жреческих папирусах великий реформатор Востока не назывался иначе, чем «этот преступник из Ахет Атона». Принимаясь за тему Эхнатона, выдающийся психоаналитик Зигмунд Фрейд, однако, не пытался решать задачи из области египетской истории, а, будучи евреем, был одолеваем еврейской заботой, – а именно: Моисеем. Его замысел был обширным, как и еврейским: познать каким образом монотеистическая религия Эхнатона стала достоянием еврейского сознания, а это последнее Фрейд априорно связывает с личностью Моисея, ибо, как он говорит: «Мы не должны забывать, что Моисей был не только политическим вождем поселившихся в Египте евреев, он был также их законодателем, наставником и побудил служить новой религии, которая еще и сегодня по его имени называют моисеевой» (1999, с. 927). Духовной посылкой исторического выведения З. Фрейда является равноправное сосуществование египетской религии Атона и иудейского вероучения Моисея, опосредованное в соразмерные формы сходства и различия: "Совладения и различия двух религий наглядны и без лишних объяснений. Обе – формы последовательного монотеизма, и, само собой, разумеется, существует склонность сводить общее в них к этой основной особенности. В некоторых отношениях еврейский монотеизм ведет себя жестче, чем египетский, например, вообще запрещая наглядное изображение. Самое существенное различие – отвлекаясь от имени бога – обнаруживается в том, что иудейская религия полностью отходит от почитания солнца, к чему еще была склонна египетская. При сравнении с религией египетского народа у нас сложилось впечатление, что кроме принципиальной противоположности был как бы привнесен фактор намеренного сопротивления различению двух религий. Теперь это впечатление кажется оправданным, хотя мы заменяли иудаистскую религию религией Атона , которую Эхнатон , как известно, излагал с умышленной враждебностью к народной религии" (1999, с. 934 935). Следовательно, корни иудейского монотеизма, который был прославлен всей еврейской историей, располагаются в египетской ересиархии фараона Эхнатона и, по словам Фрейда, «… тогда Моисеева религия была, вероятно, египетской». Это положение вложено Фрейдом в субстрат его исторической гипотезы, самым парадоксальным моментом которой выступает фигура Моисея, который делается египтянином и современником Эхнатона, и даже, «что Моисей был знатной и высокопоставленной персоной, быть может, действительно членом царского дома». Реформаторские побуждения Эхнатона были отвергнуты египетским народом и до основания разрушены и погашены египетским жречеством, а З. Фрейд написал: «Реформа Эхнатона оказалась эпизодом, обреченным на забвение» (1999 с. 964), потому то Моисею, чтобы проникнуться духом монотеизма Эхнатона в объеме, достаточным для внедрения его в еврейское сознание, необходимо быть сподвижником фараона реформатора, одноплеменником и современником. Из этого момента, столь разительно расходящегося с библейскими свидетельствами, вытекает закономерно и вполне логично следующий радикальный и даже скандальный пункт фрейдовской гипотезы: Моисей, пришедший с новой религией к сынам Израиля, был ими убит, а сама религия овладела сынами Израилевыми много позже в процессе исторического становления. Приход Моисея египтянина, то бишь чужака, со стороны и несущего египетскую, нееврейскую , схему мировосприятия, не могло не вызвать решительного отпора со стороны еврейской массы, результатом чего должен быть летальный исход для чужака; Фрейд тут делает упор на известную реакцию profanum vulgus (непросвещенная чернь) на факт явления творца реформатора: «Моисея, как и Эхнатона, постигла участь, которая ожидала всех просвещенных деспотов. Еврейский народ Моисея столь же мало был способен выносить высокоодухотворенную религию, находить в следовании ей удовлетворение своих потребностей, как и египтяне восемнадцатой династии. В обоих случаях произошло одно и то же – опекаемые и обиженные восстали и освободились от бремени навязанной им религии. Но тогда, как кроткие египтяне дожидались, дабы судьба устранила священную персону фараона, дикие семиты взяли судьбу в свои руки и убрали тирана с дороги» (1999, с, 955). При обращении к ультранеординарной гипотезе Фрейда должно обособить методологическую сторону, ибо вывод о Моисее египтянине и прочих отклонений от еврейской летописи – Танаха, стал результатом смены методов в исследовании Фрейда – перехода с духовного метода на фактологический. Моменты фактологической рефлексии Фрейда (этимологический анализ имени Моше ( Мозе), легенда о подкидыше, ритуальный обряд обрезания, который евреи почерпнули у египтян), что в совокупности способствовали заключению о принадлежности Моисея к египетскому племени, прямо подтверждались исследованиями историков профессионалов, специалистов фактологического мастерства – Дж. Брестеда Эд. Мейра, Эд. Зеллина. Шаткость подобной базы аргументации для своей духотворческой баллады о Моисее явственно ощущал сам Фрейд: "Наше исследование вынуждено довольствоваться этим неудовлетворительным и к тому же сомнительным выводом, так ничего и не добавив к решению вопроса: был ли Моисей египтянином… Сам я не разделяю эту тупиковую установку, но и не в состоянии ее отвергнуть… Сожалею, что и мои аргументы не способны выйти за границы предположения" (1999, с. с. 924, 925; выделено мною – Г. Г. ). Использование методического средства с заведомо слабой разрешающей способностью объясняется, как видно, тем, что в данной проблеме Фрейд не находит предпосылок для своих специфических психоаналитических способов, Такие предпосылки появились в связи с радикальной концепцией исторического исследования Н. А. Бердяева, где в новаторском плане истолкована роль параметра «вечность» в историческом процессе. Идея монотеизма или идеология единого Бога Эхнатона относится к разряду вечных шедевров человеческого духа, равно как и женская красота Нефертити, а это означает, что они не могут быть уничтожены или бесследно исчезнуть, а единственно только по рецепту Фрейда, вытеснены в область народной памяти, в предание , – в таком случае, как доказывает Фрейд, проявляется «феномен латенции». Нельзя сказать, что Фрейду было чуждо историческое понимание вечности, во многих местах его психоаналитического учения ощутимо биение интуитивного пульса вечности, но суть творческой манеры Фрейда такова, что пока «вечность» научно не оформлена в качестве познавательного средства, она не могла входить в деятельный потенциал фрейдовского гения. У Фрейда сказано: «Монотеистическая идея, блеснувшая вместе с Эхнатоном, опять погрузилась во мрак и должна была еще долгое время находиться во тьме» (1999, с. 967). Здесь речь идет о вторичном забвении идеи Атона при убийстве иудеями Моисея и тут Фрейд предусматривает действие «феномена латенции» и вытесняет идею монотеизма в еврейское предание . А почему такое не могло случиться с египетским народным преданием, когда жрецы растоптали все духовное достояние Эхнатона? Ведь в таком случае Моисею не нужно быть египтянином и современником Эхнатона, а достаточно быть образованным человеком своего времени, каковым он, вне всякого сомнения, и был, чтобы извлечь из египетского народного предания идею Эхнатона – высшего достижения восемнадцатой династии. В итоге оказывается, что идея монотеизма в Моисеевой редакции, обладая потенцией вечности, способна сохраняться «во тьме» долгие годы и впоследствии возродиться, тогда как та же идея в авторском исполнении фараона Эхнатона почему то лишена этой способности. Фрейд тверд в своем убеждении: «именно Моисей даровал своим евреям идею монотеизма». Но интрига заключена в том, что по ходу еврейской исторической судьбы Моисею вовсе не следует нести идею единого Бога в еврейские массы и тезис Фрейда не оправдан в своем категоризме: Моисею предназначается иная и совершенно особая миссия . Еврейская Тора свидетельствует, что Бог обратился к праотцу Аврааму и сказал ему: "И поставлю завет Мой между Мною и тобою и между потомками твоими после тебя в роды их, завет вечный в том, что Я буду Богом твоим и потомков твоих после тебя. И дам тебе и потомкам твоим после тебя землю, по которой ты странствуешь, всю землю Ханаанскую, во владение вечное; и буду им Богом " (Быт. 17:7 8; выделено мною – Г. Г. ). Бог ставит завет, только союз, между Собой и евреями в лице праотца Авраама, ибо они (евреи и Авраам) признали уже Бога Единым , и за то, что они (евреи и Авраам) относятся к Богу как Единому . Он дарует им «землю Ханаанскую во владение вечное». Бог отвернулся от египетского народа, поскольку тот отверг идею единого Бога и уничтожил Эхнатона и Нефертити, а избрал еврейский народ Своим народом исключительно по причине того, что евреи избрали единого Бога; таким образом, сыны Израиля есть не богоизбранный , а богоизбравший народ. Следовательно, евреи были осенены идеей монотеизма еще во времена патриарха Авраама, и здесь нужно искать исторического согласительного соотношения между египетской и еврейской историями, – не в диапазоне Эхнатон – Моисей, а в интервале Эхнатон – Авраам. Подобный поворот меняет и укоренившуюся логику Исхода. Бог, остановивший свой выбор на еврейском народе, не мог допустить, чтобы этот народ пребывал в рабстве, – знаменитые десять египетских казней предназначались не только как наказание египтянам, не отпускающим евреев на волю, но и как назидание сынам Израиля, побуждая их добровольно покинуть Египет. Сам Исход при этом не является самоцелью: избавление от рабства и приобретение свободы вовсе не было конечной целью для евреев в этом эпизоде. Главное свершилось на Синае, где Моисей через три месяца после Исхода получил от Бога скрижали завета – величайшее Синайское Откровение или конституцию монотеизма. Для этой цели и нужен был Моисей, – не только как носитель духовной идеи, а еще и как гениальный организатор, предводитель и лидер, – в этом состояла особая миссия Моисея в еврейской исторической судьбе. В таком свете тезис Фрейда кажется не таким уж неправым, если его несколько выправить: Моисей даровал «своим евреям» не идею, а идеологию и методологию монотеизма. И для этого Моисею вовсе не следовало покидать еврейское библейское предание. Итак, Исход евреев из египетского плена не имеет самостоятельного значения в иудейском историческом сюжете, а служит онтологической предпосылкой или является органически начальной частью Синайского Откровения, где и сосредоточено явление не еврейского, а всемирного масштаба, и судьбоносный поворот в развитии человеческого духа в целом. Важнейшая положительная ценность отрицательного гнозиса Фрейда, если представить его в когнитивном разрезе, состоит в утверждении неразрывной связи идеологии и методологии при изучении всех моментов еврейского вопроса, – а конкретно это означает: фактологическая методология непригодна для монотеистической идеологии ; как только Фрейд в своем исследовании истории Моисея свернул на императивизм фактических данных, он сразу выпал из системы монотеистической библейской достоверности. А наиболее яркий образец фактологического догматизма, – беспрецедентный по эмпирической полноте охвата предмета изучения и беспримерный по глубине и тщательности его рефлексии, продемонстрировал И. Великовский, создавший теорию правления фараона Эхнатона, которая знаменует завершающий штрих в решении проблемы «шести пропавших веков». При этом Великовский выставил свое методологическое credo: «Если убрать свет легенды, исторические факты и находки мерцают своим собственным свечением, и скрытые связи постигаются неоспоримостью этих фактов и сами собой обнаруживаются» (1996, с. 410). Базисной идеей теории Великовского является мысль о тождестве мифического греческого царя Эдипа и действительного египетского фараона Эхнатона, причем тождества, достигающего полной копии не только по части физических и физиологических признаков телесного строения, но и деталей исторического окружения. Целый цикл легенд об Эдипе, ставших сюжетом великих греческих трагиков Эсхила, Софокла и Еврипида, объединен одной трагической фабулой: Эдип, убив своего отца, стал мужем своей матери. З. Фрейд совершил переворот в физиологии человека, превратив эту фабулу в «комплекс Эдипа» и тем доказав огромное значение сексуальной сферы для психики человека, оформляющейся как в сознании, так и заложенной в подсознании. На такой же переворот претендует Великовский, построив свой гнозис на преамбуле: «Или легенда об Эдипе не основывалась на каком то историческом эпизоде? Если последнее верно, его воздействие на воображение литераторов на протяжении веков могло быть объяснено как отражение реального опыта в темных глубинах многих человеческих душ». Виртуозно владея приемами фактологической методологии, Великовский доказал с фактической точки зрения, «что Эхнатон не только страдал от Эдипова комплекса, но был прототипом самого Эдипа. Эхнатон не только испытывал влечение к собственной матери, как это бывает у многих невротиков, но к тому же и обладал ею… Если мы правы, то история Эхнатона – это и есть история Эдипа» (1996, c. c. 415 416, 463). Эдип есть исторический Эхнатон, а Эхнатон есть идеологический Эдип, – такова формульная запись когнитивного постижения Великовским этого эпизода древнего мира. Основную тяжесть в деятельности фараона Эхнатона Великовский, в соответствии с идеологией Эдипа, переносит на повсеместное уничтожение изображений своего умершего отца Аменхотепа III и раскрывает признаки кровосмесительной инцестуальной связи со своей материю – царицей Ти. Великовский пишет «Инцест между братом и сестрой был обычным, даже постоянным явлением при египетском дворе… Однако инцест между матерью и сыном был в глазах египтян чем то отвратительным». Таким отвратительным явлением в истории Египта предстает, по методологии Великовского, фараон Эхнатон, который за свой кровосмесительный грех был проклят, объявлен еретиком и свергнут с престола; дабы искоренить память о фараоне кровосмесителе и царе еретике, было уничтожено до основания все, оставшееся после смерти фараона. Оригинальное исследование Великовского удостоилось вердикта: «Если бы было возможно, чтобы царь Эхнатон преодолел временный барьер и лег на кушетку психоаналитика, анализ на самой ранней стадии выявил бы черты аутизма или нарциссизма, гомосексуальные наклонности со скрытым садизмом, явно выраженные женские черты и сильный непреодоленный эдилов комплекс» (1996, с. с. 491, 594). Согласно духовного, – именно фрейдовского психоаналитического, а не историографического, – подхода фигура Эхнатона имеет особую ценность в перипетиях еврейского духа и в бесчисленной череде египетских фараонов нет более привлекательной личности для еврейского духостояния; фактологический подход Великовского не просто изуродовал этот образ в еврейских глазах, а попросту уничтожил личность в истории: вместо ослепительного творца реформатора, вознесшего египетский дух на уровень мировых шедевров, явлен ничтожный несчастный и порочный человечек, не представляющий никакого интереса для истории. Инцестирующая пара фараон Эхнатон и его жена мать царица Ти, как доказывает Великовский, низвергли царицу Нефертити и отправили ее в изгнание, где она, по всей видимости, была умерщвлена (во всяком случае, о ее судьбе ничего не известно), – так была уничтожена эмблема телесной человеческой красоты и гармонии – физического совершенства, которое всегда принадлежит индивидуальной личности. Следовательно, вывод о том, что фактологический подход есть злейший враг личности в истории не является умозрительным допущением, – и даже более того. Полемизируя с З. Фрейдом по поводу исторического облика Моисея, Великовский пишет: «… хотя его истинные мотивы непонятны, вызывает недоумение настойчивость, с которой Фрейд печатал и публиковал в качестве своей последней книги – почти завещания – развенчание Моисея. Он унизил его, отрицая его оригинальность; одновременно он унизил еврейский народ, не дав им вождя из их собственного племени, поскольку он сделал Моисея египтянином. И, наконец, он унизил еврейского Бога, сделав из Яхве локальное божество, злого духа горы Синай. Накануне окончания своей долгой жизни он должен был нанести удар по еврейскому Богу, развенчать его пророка и восславить египетского отступника как основателя великой религии». Итак, законник фактического цикла наук И. Великовский обвиняет короля духоаналитического мастерства З. Фрейда в отщепенстве и предательстве материнского еврейского духовидения, а, по существу, в антисемитизме, и это не является эмоциональным всплеском неординарного аналитика, а выражением осознанной тактики. Именно с этой позиции другая авторитетная величина в мире фактопоклонения Лев Поляков выставляет те же самые претензии другому знатному еврейскому мыслителю Баруху Спинозе: «Прежде всего, представляется очевидным, что Спиноза направлял свою критику против евреев и против еврейской Библии, точно так же, как позднее это будет делать Вольтер… Его антиеврейская полемика проложила дорогу рационалистическому или светскому антисемитизму нового времени, возможно, наиболее страшной его разновидности» (1997, с. с. 193, 194). С этой же позиции современный адепт фактодержец Красильщиков ничтоже сумняшеся объявляет Альберта Эйнштейна сатаной. В этих эстампах сквозит не только, обычное для наглядно эмпирических канонов пренебрежение индивидуальной личностью, но поражающая критика тут нацелена персонально против тех представителей сынов Израиля, кого в миру называют del gran Ebreo (великий еврей); Спиноза, Эйнштейн, Фрейд (которого, кстати говоря, Эйнштейн называл «учителем») являются не рядовыми представителями еврейства, а каждый в отдельности способен олицетворить собой весь еврейский духовный комплекс, каждый, если угодно, есть пророк нового времени в сугубо еврейском понимании. Обвинение в антисемитизме пророков иудейской формации суть нелепость , но оно есть особенность этого методологического подхода. И, наконец, последний из важнейших концептуальных недостатков метода «степени полноты источниковой базы» или фактозначимого способа можно назвать гносеологическим дефектом, а его использование при анализе еврейского вопроса делает само методическое средство не просто недостаточным либо малопродуктивным, а порочным и даже опасным. Одним из конструктивных элементов исторической гипотезы И. Великовского является факт завоевания фараоном Тутмосом III еврейских территорий в Палестине и Сирии после смерти царя Соломона. Один из набегов египетской армады Великовский описывает словами R. W Pogers (1926): «Добыча, привезенная в Египет и состоявшая из кольчуг, позолоченных колесниц и колесниц, отделанных серебром, свидетельствует о таком промышленном и художественном развитии, которое могло оказаться поучительным для Египта. Вместе со всем этим удивительным богатством прибыли пленники, которые стали работать в долине Нила, занимаясь ремеслами, привычными для них дома; и пока они работали, они обучали египтян… Сирийские ремесленники работали так хорошо, что их изделия изменяли даже вкус египтян, при этом и язык подвергался семитскому влиянию, а письмо постепенно приобретало плавный и изящный стиль. Под влиянием большого притока чужеземной крови даже черты лица победившей расы утратили грубость и приобрели большую утонченность. Египет никогда не знал таких перемен с начала монархии» (1996, с. с. 590 591, 210). Главная особенность, ускользающая от острого взгляда фактонакопителя, заключена тут в том, что поведение культуры, в общем, духовного потенциала, покоренной нации никак не соответствует статусу побежденной, а скорее победившей, инстанции, и духовные импульсы, формирующие духовное состояние данного сообщества победителей, исходят из побежденного источника, ведущего себя, таким образом, |
