I. Исторический аспект
Есть один, на мой взгляд, очень простой мотив, который никто не будет оспаривать: были и остаются серьезные разногласия между свидетелями, депортированными, нацистами, которых обвиняли трибуналы союзников, и историками, пытающимися синтезировать историю депортации в том, что касается местонахождения, функционирования и даже самого существования некоторых газовых камер.
Представление об этом можно составить, прочтя три страницы (из 667), которые Ольга Вормсер-Миго посвящает "проблеме газовых камер" в своей книге "Система нацистских концлагерей. 1933-45" (Париж, 1968). Она пишет только о Маутхаузене и Равенсбрюке и при этом отмечает, что свидетельства противоречат друг другу, что многие из них изобилуют неправдоподобными деталями и что коменданты лагерей "преувеличивали ужасы" (стр. 540) во время судов над ними и в своих "признаниях" (кавычки О. В-М), которые кажутся "очень странными" (стр. 543-544). Говоря о свидетельствах, помещающих газовые камеры в Маутхаузен и Ораниенбург, она относит эти утверждения к числу "мифов". Что касается Равенсбрюка, где газовая камера якобы находилась в "деревянном бараке" (по словам Мари-Клод Вайян-Кутюрье), то "следует отметить, что заявления о существовании газовых камер в Равенсбрюке относятся к февралю 1945 года, когда туда прибыли эвакуированные из Освенцима" (стр. 544).
Эта книга болезненно взволновала Жермену Тийон, известного этнолога, которая сама была депортирована в Равенсбрюк за участие в Сопротивлении. С первых дней своего пребывания в лагере и после освобождения она собирала все данные, какие могла, о депортированных и о функционировании этого лагеря. В результате кропотливой работы, выполненной по научной методике, ей удалось восстановить значительную часть истории этого женского лагеря ("Равенсбрюк", Ле Сей, Париж, 1973). Она показала, например, что некоторые воспоминания совершенно не соответствуют действительности, что события в них смещены во времени и пространстве. Она пишет, что существование газовых камер не вызывало сомнения ни у кого, в том числе и у лагерных эсэсовцев во время суда над ними, хотя не было представлено никаких бесспорных доказательств. Газовых камер нет даже на детальном плане лагеря (с. 272-273). Понятно, что она и не думала доказывать то, что казалось ей очевидным.
Однако профессиональные историки сгруппировались на другой стороне и сочли эти газовые камеры мифическими. Это вносит смущение. Если пойти немного дальше, можно заметить, что есть зарегистрированные в Нюрнберге свидетельства о газовых камерах, которые большинство историков, в том числе и весьма враждебно относящиеся к идее, будто газовые камеры не существовали, не считает больше сегодня существовавшими. Директор официального Института современной истории в Мюнхене написал в 1960 году, что не было никакого "массового уничтожения евреев с помощью газа" на территории "старого Рейха" (Германии), но оно имело место на территории оккупированной Польши, а именно, в Освенциме-Бжезинке, Собиборе, Треблинке, Хелмно и Бельзеце ("Ди Цайт", 19 августа 1960 г.). Я полагаю, что по этому пункту между историками достигнут консенсус. Некоторые возражают, что это заявление не исключает "не массовые" убийства с помощью газа или убийства неевреев, как в Дахау, где евреев было мало. Но письмо Брошата имеет заголовок "Никаких убийств газом в Дахау" и является ответом на статью, появившуюся перед этим в той же газете.
Если принять тезис, согласно которому газовые камеры имелись только на польской территории, надо будет исключить из каталога нацистских зверств якобы совершенные в Дахау, Штрутхофе (в Эльзасе), Равенсбрюке, Маутхаузене - Хартхайме и многих других лагерях. Давид Руссе на первых страницах своей книги "Дни нашей смерти" говорит о газовой камере в Бухенвальде, хотя никто другой не утверждает, что они там были. Могут возразить, что это роман, и в нем соединены в одном месте события, в действительности происходившие в разных местах, но, мне кажется, это место не следовало называть Бухенвальдом во избежание ненужной путаницы. Что же касается лагеря в Дахау, то власти вынуждены были позже прикрепить к т. н. газовой камере табличку с уточнением, что она никогда не использовалась. Однако Жермена Тийон ссылается на доклад Альбера Фрибура, инженера-химика, капитана и члена французской военной миссии при американской армии, который посетил Дахау через 6 дней после освобождения этого лагеря в апреле 1945 года (стр. 249-251). Он утверждает, что эта камера использовалась.
Кому же верить? Как несведущий человек может разобраться в этих документах, столь убедительных на первый взгляд, но утверждающих совершенно противоположные вещи? Может ли он положиться на эти "данные из вторых рук, требующие от их авторов много терпения и времени, потому что, чтобы не затеряться в этом кровавом ворохе хлама, нужно расшифровать бесчисленное количество невероятно скучных бумажек, самые важные из которых фальсифицированы" (Жермена Тийон, цит. соч. стр. 6)? В какой лабиринт мы попали? Все авторы говорят, что имеются фальсификации, но не уточняют, какие именно. Чтобы судить о наших сведениях об этом ужасном периоде, столь близком и столь далеком, можно сослаться на одного из тех, кто больше всего работал над этой темой, на Леона Полякова и его новое предисловие к его переизданной в 1974 году классической книге "Катехизис ненависти" (первое издание - 1951):
"Приходится констатировать довольно странную ситуацию. С одной стороны, гитлеровский геноцид стал одним из великих мифов современного мира, сегодня еще более неотделимым от занятия определенной политической и этической позиции по отношению к евреям, мифом, к которому разным образом обращаются церкви и главы государств, бунтующие парижские студенты, моралисты и писатели. С другой стороны, несмотря на постоянный интерес широкой публики к истории Второй мировой войны, несмотря на процесс Эйхмана и на недавнее возобновление выпуска исторических работ о Гитлере, историки, преподаватели университетов и т. п. утрачивают интерес к его самому специфическому предприятию, которое сделало его имя отвратительным. Соответственно наши знания об окончательном решении еврейского вопроса за последние 25 лет продвинулись меньше, чем наши знания о Варфоломеевской ночи или древнем Египте".
"Какова причина такого намеренного умолчания со стороны исследователей в сочетании со способностью общества забывать о прошлом? Не кроется ли за этим рассеянное чувство вины, то самое, в силу которого антисемитизм после 1945 года, будучи запрещенным, стал выступать под разными масками? Не тот ли это самый страх, который заставляет сурово его критиковать (для психолога это симптом того, что антисемитизм остается скрытым в глубине души) и в то же время не рекомендует знать, что же в действительности произошло с евреями, как действовали палачи и как они ими стали? Такова связь между непопулярностью этой темы и запретом слова, но не самого явления. Имеет место своего рода сопротивление, но спроецированное на прошлое, что можно объяснить стремлением не задерживаться на такой "дурной стороне" истории, как страдания евреев".
Не удивительно ли, что тот же самый Леон Поляков, который вроде бы выражал пожелание, чтобы появились новые, более глубокие исследования, объясняющие "как" и "почему", избавленные от этого "рассеянного чувства вины", которое мешает развивать тему, был одним из подписантов заявления 34-х и даже одним из его инициаторов? Этим новым сторонникам единомыслия не нравится, что происходят жаркие дебаты даже между авторами, точки зрения которых сходны. Они сделали своей опорой легенды, лжесвидетельства и фальсификации, которые затемняют фактическую сторону проблемы. Г-н Планше, первым подписавший заявление историков, несомненно, проявил легкомыслие, написав: "То, что газовых камер не было во всех концлагерях, даже там, где мнимые газовые камеры показывают туристам, это факт, признанный специалистами и непосредственными свидетелями". Либо г-н Планше не знает об этих разногласиях, либо умалчивает о них.
Если тенденция современных исследований, завизированная 34-мя, которые игнорируют вышеупомянутые дебаты, заключается в том, чтобы сдвинуть на Восток эти символы массовых убийств, различая, чего никогда не делала немецкая администрация, "лагеря уничтожения" и просто "концлагеря", то совершенно неоправдано желание верить, что на этот раз документы не будут фальсифицированы, свидетели не наделают ошибок, юридические признания будут сделаны добровольно, что, наконец, будет наведен порядок в критике документации, в которой так трудно найти правду, и будет применяться метод, позволяющий различить ложные доказательства, касающиеся существования газовых камер в лагерях на Западе, и другие, часто такого же происхождения, касающиеся лагерей на Востоке. Как помешать задавать вопросы относительно того, как действовал Нюрнбергский трибунал ("Нюрнберг имел один недостаток: он был учрежден победителями, чтобы судить побежденных". Ж. П. Сартр, "Ле Монд" от 10 мая 1975 г.), устав которого предусматривал, что он "не будет связан техническими правилами представления доказательств" (стр. 19) и "не будет требовать доказательства фактов, известных общественности, но будет считать их установленными" (ст. 21)? Как избежать вопросов о ценности документации, представленной советской стороной? После освобождения Освенцима была создана чрезвычайная государственная комиссия по расследованию немецких преступлений во главе с генералом Д. Кудрявцевым, которая немедленно приступила к работе. В этот период апогея сталинизма венцом достижений советских юристов еще были московские процессы. А в Нюрнберге те же самые советские юристы успешно свалили на нацистов ответственность за убийства польских офицеров в Катыни, останки которых были обнаружены наступавшей немецкой армией. Странно, но в этом плане люди осведомленные были расположены верить представителям СССР и Польши. Антисемитизм, распространенный в этих странах, служил гарантией их честности, тогда как в случае с нацистами все было наоборот.
Помимо этих вопросов есть и многое другое, о чем нужно подумать заново. Поль Вейн говорит в своей книге "Опись различий" (Ле Сей, 1976, с. 14): "Любая историография зависит, с одной стороны, от заданной проблематики, а с другой - от документов, которыми она располагает. И если историография блокируется, это происходит либо от нехватки документов, либо от склероза проблематики. Опыт показывает, что склероз проблематики всегда наступает гораздо раньше, чем исчерпываются документы; даже когда документов мало, дело всегда в проблемах, которые не хотят поднимать".
Мне кажется, что Поляков в приведенной выше цитате, описывает явление, похожее на "блокированную историографию". Можно подумать о причинах этой блокировки или скорее остановки историографии на уровне первых послевоенных лет. Следует вспомнить об обстановке тех лет, о монополии коммунистов и их союзников на все, что касалось войны и Сопротивления, об ужасах чисток. Перечитайте "О соломе и зерне" и "Письмо руководителям Сопротивления" Жана Поляна - он сам участник Сопротивления, но человек критического ума.
Простой человек верит, как и я долго верил, что на тему о политике геноцида, проводившейся нацистами, ему огромное количество документов и правдивой информации. "Обилие доказательств", - так озаглавил свою статью Джордж Уэллерс, специалист в этой области ("Ле Монд", 29 декабря, 1978). Франсуа Дельпеш, который сообщает нам "правду об "окончательном решении" ("Ле Монд", 8 марта, 1979), говорит о "множестве свидетельств, документов и работ всех видов". Но эту точку зрения не разделяет другой специалист, Леон Поляков: "Только кампания по уничтожению евреев остается в том, что касается ее концепции, а также других существенных аспектов, окутанной туманом. Психологические выводы и соображения, рассказы из вторых и третьих рук позволяют нам восстановить процесс развития со значительной степенью правдоподобия. Однако, некоторые детали мы не узнаем никогда. Что касается собственно концепции плана полного уничтожения евреев, то трое или четверо главных действующих лиц покончили с собой в мае 1945 года. Не осталось ни одного документа на этот счет, а может быть, они никогда и не существовали. Такова тайна, которой властелины III Рейха, сколь бы хвастливы и циничны они ни были в других случаях, окружили свое главное преступление" ("Катехизис ненависти", стр. 171). В каком другом случае мы удовлетворились бы психологическими соображениями и рассказами из третьих и четвертых рук, чтобы счесть восстановленную картину в значительной степени правдоподобной? Нет ли психологического неправдоподобия в последней процитированной фразе? Я не могу довольствоваться такого рода утверждениями. Они зиждутся на песке. Я не говорю, прав г-н Поляков или неправ, но он дает нам все поводы для того, чтобы считать гипотезами то, что он представляет нам как выводы. Эти гипотезы нужно проверить другими средствами, потому что он говорит нам, что нет документов. В это трудно поверить тому, кто знает, как функционировала немецкая административная машина.
Однако, в стороне от официальных учреждений, развилась другая школа, которую называют ревизионистской, довольно разнородная по своему составу. Ее общая черта, как мне кажется, заключается в подчеркивании того факта, что представление о нацистской Германии, которое мы имеем, частично восходит по прямой линии к военной пропаганде союзников, пропаганде, которая обращалась с истиной не более бережно, чем пропаганда врагов, против которых союзники сражались. Никто не отрицает, что такая пропаганда существовала и что она могла заключать в себе ложь. "Свободный мир" приучил нас в связи со своими империалистическими войнами к очень эффективным кампаниям по отравлению мозгов: война в Алжире, операции ЦРУ, Индокитай - примеры можно умножать до бесконечности. Каждый это знает, но, может быть, не осознает, что эффект пропаганды никогда полностью не рассеивается после вызвавшего ее события. Я тоже долго пропагандировал идею, что война в Алжире унесла миллион человеческих жизней, пока недавно мои более осведомленные друзья не рассказали мне, что согласно более серьезным исследованиям реальная цифра составляет от трети до половины той, в которую я добросовестно верил, поддавшись алжирской пропаганде. Что же касается нацистской Германии, то никто, похоже, не ставит перед собой задачу, четко разграничить, где пропаганда, выдумки свидетелей и официальные измышления, а где начинается область доказуемых фактов. После Первой мировой войны такая работа была проделана, и она может послужить образцом.
Здесь не место подробно обсуждать эту тему. Я не специалист по истории Германии, но проблема заключается в том, что данное направление не признано, и пресса стремится его уничтожить. Дело Фориссона это своего рода прорыв ревизионистской школы, тем более внезапный и неожиданный, что ей долго мешали. Нужно ее немного знать, чтобы понять, за что ее критикует историк Ф. Дельпеш:
"Все "ревизионисты" пользуются старым полемическим методом, эффективность которого известна - гиперкритическим. Его суть заключается в том, что в огромной литературе, неизбежно весьма неравной по уровню, посвященной нацистским преследованиям, выискиваются ошибки и преувеличения, которые берутся на заметку и постоянно подчеркиваются, чтобы бросить тень подозрения на все в целом".
"Давно ли прошло золотое время, когда историки отвергали гиперкритицизм и считали правдивым или весьма вероятным любой факт, засвидетельствованный двумя независимыми и хорошо информированными источниками, оставляя за собой право на дальнейшую проверку? Они охотно принимали возражения при том условии, что они разумны и основаны на серьезных аргументах. Но кампания, которая пытается поставить под сомнение реальность холокоста, это не тот случай. Трудно отвечать гиперкритикам, потому что есть риск утонуть в деталях и потерять из вида целое".
Можно, в принципе возразить, что понятие "гиперкритицизм" используется редко, потому что оно шатко и где-то противоречиво. Словарь Робера дает такое определение гиперкритицизма: "Мелочная критика, систематическая постановка под сомнение". В этом нет ничего достойного порицания. В этом смысле Декарт был гиперкритиком. Если же нам хотят сказать, что критика больше не критика, а сомнение не сомнение, потому что отрицание очевидного это не сомнение, а уверенность, тогда слово теряет смысл.
Забавно видеть, как историкам приписывается наивный образ журналистской деонтологии с этой историей о двух независимых источниках. Никто так не работает. Есть хорошие и плохие источники, хитрость заключается в том, чтобы их правильно оценить, потому что никогда нельзя быть вполне уверенным, что два источника не зависят друг от друга. Но оценим, прежде всего, "право на дальнейшую проверку". Дальнейшую - после чего? Не открывается ли здесь дверь для постановки под сомнение, если проверка задерживается или становится невозможной? Отметим также "желательность возражений, основанных на серьезных аргументах". Историк, желающий рассеять все сомнения, должен доказать, что аргументы Фориссона несерьезны, что они не выдерживают критики. Вместо этого говорится тоном окончательного приговора: "Это не тот случай", да еще с добавлением, что есть риск "утонуть в деталях". Тогда очень многих историков нужно прогнать с работы, потому что они слишком копаются в деталях. Гиперкритицизм оказывается очень ценным: он спасает рыбу от тех, кто мешает ей утонуть.
Самое невероятное для тех, кто занимается этим вопросом, это - при обилии фактов и обобщенности их представления - узость источников, словно кто-то хочет удалить множество свидетелей, которые сами не видели, но слышали от других. Поражает, что основную часть доказательств составляют признания начальников немецких лагерей перед трибуналами союзников. Представим себе на момент положение этих побежденных, судьба которых находится в руках их тюремщиков. Правда и ложь для них - лишь элементы тактики выживания, так что нельзя в их заявлениях принимать все за чистую монету. Но что оставить, а что отбросить? Нет исчерпывающих описаний всех процессов над нацистскими главарями в Германии, Польше, СССР, Франции и т. д. Не все могут работать в архивах, но в каждом может проснуться критический дух при чтении признаний Гесса, одного из комендантов Освенцима, со всеми их нестыковками и странностями, если учитывать при этом, что все это писалось в тюрьме, с помощью польского следователя, до суда и с перспективой виселицы в конце туннеля. Вот маленькое упражнение в критике источников, доступное для всех и весьма полезное для здоровья.
Другие документы исходят от свидетелей, невольных или случайных. Наиболее известны среди них Герштейн, Кремер, Ньисли и др. Я не буду вдаваться в эту тему, скажу только, что эти показания изобилуют странностями, что хорошо известно тем авторам, которые основывают на них свои тезисы, и что объяснения, которые даются этим странностям, на мой взгляд, спорны, если бы только можно было вступить в такой спор. Но он не состоялся.
Новые элементы документального характера редки. Однако, как и предвидел американский ревизионистский автор А. Р. Бутс ("Мистификация ХХ века", Хисторикл Ревью Пресс, Саутхэм, 1976), американские разведслужбы хранили в своих архивах аэрофотоснимки, сделанные в 1944 году с небольшой высоты над комплексом построек в Освенциме. Аналитики из ЦРУ опубликовали ряд этих снимков для сравнения с историографическими данными, представленными польскими следственными комиссиями. Эти снимки датированы 4 апреля, 26 июня, 26 июля и 25 сентября, т. е. тем периодом, когда, по Л. Полякову (цит. соч. стр. 304), кремация осуществлялась с наибольшей интенсивностью, по 12-15 тысяч трупов в день в мае-июне и даже 22000, по свидетельству д-ра Робера Леви ("Страсбургские свидетельства", Париж, 1947, стр. 433). На этот источник ссылается Поляков. На той же странице своей книги Поляков говорит, что, согласно польским источникам, пропускная способность крематориев составляла 12000 в день, и цитирует Гесса, который называет максимальную пропускную способность 4000. И никакого комментария по поводу полного несовпадения всех этих цифр - пусть читатель сам разбирается). Фотоснимки показывают, что окрестности крематориев пустынны. Никакой толпы, никакого видимого оживления, вообще никакой активности. На одном снимке видна группа заключенных у поезда, но далеко от крематориев. К этому приложен текст: "Хотя выжившие вспоминают, что дым и пламя непрерывно вырывались из труб крематориев и были видны за километры вокруг, фотографии, которые мы исследовали, не дают никаких положительных доказательств" (Дино Бруджиони и Роберт Пуарье. Новое посещение мест Холокоста. Ретроспективный анализ комплекса Освенцим-Бжезинка. ЦРУ, Вашингтон, 1979, с. 11). Два аналитика, которые имели в руках польский текст, разумеется, ни минуты ни думали о том, чтобы поставить что-нибудь под сомнение. Они просто сопоставляли с фотоснимками ту информацию, которую имели, но любопытно, что эти снимки не дают ничего. Самое большее, что можно сказать, это то, что они не подтверждают написанное об использовании крематориев. Не будучи маньяком гиперкритицизма, могу лишь пожелать, чтобы эти противоречия не остались без внимания.
Если одни думают, что могут довольствоваться имеющимися данными, то другие убеждены, что предстоит еще многое открыть. Газета "Ле Монд" сообщила, что президент Картер назначил специальную комиссию "для сбора документов о геноциде евреев во время Второй мировой войны" во главе с Эли Визелем (бывшим заключенным Освенцима), которая послала делегацию из 44 своих членов в Польшу, СССР и Израиль, и что в Москве они встречались с бывшим советским прокурором на Нюрнбергском процессе, а ныне Генеральным прокурором СССР. "По словам Эли Визеля, их встреча с Генеральным прокурором Р. Руденко представляла наибольший интерес с учетом целей данного визита. В Советском Союзе имеются самые богатые архивы по лагерям уничтожения, так как именно советские войска освобождали Освенцим, Треблинку, Майданек и т. д. До сих пор западные исследователи не имели к ним доступа. В результате этой встречи члены американской комиссии надеются, что Советский союз откроет свои архивы" (Ле Монд, 8 августа 19179). Мы тоже на это надеемся.
II. Веяния времени, от которых время прячется
Я должен поделиться с читателями теми выводами, к которым я пришел в результате изучения этого обширного досье. Во-первых, я твердо убежден, что можно сомневаться в той картине событий, которую нам подают. Та версия истории массового уничтожения евреев, которая содержится в заявлении историков, в статье Франсуа Дельпеша, которую воспроизводит Поляков и другие бесчисленные авторы, которая основывается, в свою очередь, на поспешно составленных и не лишенных предвзятости документах Нюрнбергского военного трибунала и обрела черты всеобщего кредо, имеет, на мой взгляд, множество очень слабых мест. Внешне она выглядит как складная гипотеза, подкрепляемая выборочно истолкованными документами. При этом не учитывается, что возможны и другие, вполне разумные толкования. Эта версия оставляет слишком многие вопросы нерешенными, поэтому хладнокровные умы не могут принять ее как окончательную.
А в общем, я не знаю, были ли газовые камеры в Освенциме и других местах. Фориссон и другие полагают, что их не было. Я знаю их аргументы, знаю и противоположные мнения, но не могу решить, кто прав. Даже если поверить, что события не могли происходить так, как рассказывают сомнительные свидетели, они могли происходить иным образом, не в столь быстром ритме, не в столь большом масштабе. При современном уровне исследований я не могу решить эту проблему. Я думаю, это задача будущего поколения профессиональных историков.
Да, были депортации и огромное количество смертей. Цифры, которые нам дают, - сугубо оценочные, и расхождения между ними велики. Будучи уверенным в том, что депортированные евреи в подавляющем большинстве были уничтожены в газовых камерах, невозможно серьезно заниматься изучением вопроса, что стало с депортированными после их высылки, в глобальном масштабе. Неизвестно даже точное число депортированных. Официальный французский институт отказывается публиковать эти цифры. Сверялись ли эти данные в других странах, неизвестно. Несомненно, убийства с помощью газа имели место, но вопрос о промышленных методах массового уничтожения не изучался таким способом, который давал бы ответы на все вопросы о функционировании других промышленных предприятий, которые могут быть поставлены в ином контексте. Это я и имею в виду, когда задаю вопрос "как"? Р. Фориссон отмечает, что ни один суд никогда не назначал техническую экспертизу газовых камер. Не запрашивали мнения инженеров и химиков, как мог работать комплекс "газовая камера-крематорий", каковы технические параметры их действия. Использование цианистого водорода для дезинфекции хорошо известно; правила его использования армиями и гражданскими службами разных стран были разработаны задолго до начала Второй мировой войны. Все это совпадает с совокупностью сомнений, выходящих за пределы вопроса о существовании газовых камер. И я, и другие - мы все имеем право знать, и не надо чинить этому препятствия, навязывать исследователям предварительные условия - тогда и рассеется тот "туман", о котором говорит Поляков.
Многие мои друзья боятся. Они говорят, что даже при самых благих намерениях поднимать такого рода вопросы, значит ставить под сомнение реальность геноцида, давать аргументы в руки антисемитов и помогать правым. Те, кто больше всех заботится о моем покое, опасаются, что меня самого причислят к антисемитом.
Они правы: это тяжелая ответственность и большой риск. Что можно сделать против слухов, искажений, часто вследствие искреннего возмущения, коварства и эмоций? Я не хочу обращаться в суды, я не хочу сражаться, я не настолько уважаю клеветников, чтобы тянуть с них деньги. Я рассчитываю только на здравый смысл других людей, на то, что недоразумения можно развеять при наличии доброй воли. Я верю, что можно жить, несмотря на разногласия даже с близкими людьми. В конце концов, не так уж много людей моего политического поколения, с которыми я всегда был согласен во всем. Это дело не личное. Мои произведения говорят сами за себя. Я назову лишь два из них: "Бледная власть" (Сей, Париж, 1969) о Южной Африке и "Из куртизан в партизаны" (Галлимар, Париж, 1971) о камбоджийском кризисе. Я отвергаю идею, будто даю аргументы в руки антисемитов. Эти люди не нуждаются в аргументах. У них солидный опыт изготовления фальшивок, лжи и клеветы. Им этого достаточно.
Вот упрек в помощи правым, наоборот, заслуживает рассмотрения. Заметим для начала, что речь идет не о прямой помощи. В тот момент, когда дело Фориссона занимало первые полосы газет, министры и депутаты из партии Жискара были настроены наиболее агрессивно. С другой стороны, голлисты, вероятно, считали, что современная политическая легитимность берет свое начало от эпохи Освобождения, когда все грехи валили на Германию. Сомнительно, что они пересмотрят свои взгляды. Если пойти еще дальше направо, мы встретим петэновцев, которые тоже сваливают на Германию все грехи, чтобы лучше высветить благие намерения своего маршала. Еще остаются справа фашисты и конгломерат т. н. "новых правых". Я предоставляю другим разбираться, кто их вдохновители: волки в овечьих шкурах или просто бывшие фашисты, которые немного остепенились. Мне кажется, это движение уходит своими корнями в гитлеризм, но единственный шанс на политический успех заключается в модернизме: нельзя объявлять себя продолжателями нацизма. Подобно тому, как генеральные штабы всегда готовятся к прошлой войне, антифашизм может сражаться только с исчезнувшими формами. Что остается? Бывшие бойцы французской дивизии СС "Карл Великий"? Другие поклонники фюрера? В политическом плане они не существуют. Это призраки, и как им ни помогай, они все равно растворятся в воздухе.
Вернемся к главной проблеме. Подвергать сомнению самое страшное из нацистских злодеяний не значит ли реабилитировать III Рейх или делать его банальным, сравнимым с другими политическими режимами? Здесь имеет место подмена: авторов, которые подвергают сомнению существование газовых камер, подозревают в намерении поставить под сомнение и все прочие, гораздо лучше известные злодеяния. Это не более чем полемический прием. Для тех, кто хочет сражаться против коричневой чумы, чтобы она никогда не вернулась, главная проблема заключается в выборе средств: либо насобирать как можно больше ужасных историй с риском навлечь на себя упреки в преувеличениях и даже выдумках, либо ограничиться неопровержимыми истинами, пусть не столь поражающими воображение, но которые никто не сможет поставить под сомнение.
Я с удивлением констатирую, что в специальной литературе нет ни одного упоминания о том, о чем я слышал тысячу раз: о мыле, которое якобы делали из еврейских трупов. Есть люди, которые видели такое мыло. Я испытываю облегчение при мысли, что эти отвратительные предметы столь же мифичны как гвозди из Св. Креста, волоски из бороды Пророка, зубы Будды, которые я тоже видел в разных местах.
Отмечу также, что один из 34 историков-подписантов, Э. Ле Руа Ладюри, принимая цифры, установленные одним советским демографом-диссидентом, который вменяет в вину сталинизму чистый дефицит в 17 млн. человек, приводит доводы в пользу такого уменьшения. Отбрасывая совсем уже фантастические и невероятные расчеты, как у Солженицына (60 миллионов), он описывает явление, помогает сделать его понятным и создает более вероятную и правдоподобную основу для суждений, для моральной и политической оценки. Никто, я думаю, не обвинит Ле Руа Ладюри в желании реабилитировать сталинизм или сделать его банальным. Речь идет об установлении неопровержимых фактов, об изучении процесса десталинизации в целом, потому что наследники Хрущева от нее отказались.
Итак, два веса, две меры? Я в это не верю. Различие в том, что Ле Руа Ладюри оперирует с цифрами советского диссидента, от которого ожидают, что он дополнит Солженицына. Тот факт, что он снижает ходячие оценки, воспринимается как доказательство того, что его единственной заботой является истина. Утверждения ревизионистов, касающиеся газовых камер и соответственно уменьшенного числа жертв депортации, не воспринимаются как чистая забота об истине. В них видят простое орудие, недобросовестное использование пробелов в источниках или игру на предположительном характере обычно приводимых цифр. (Известно, что цифра 6 миллионов это оценка, лишенная научного характера, и ее оспаривают даже представители одной и той же исторической тенденции. Есть оценки более высокие и более низкие. Нет никаких оснований утверждать, как делают некоторые, что точную цифру мы никогда не узнаем, потому что все архивы не перерыть. Это утверждение далеко от истины). Им отказывают в доверии, потому что, уменьшая число жертв, они якобы извлекают из этого какую-то политическую выгоду, тогда как советский диссидент, делая то же самое, ее теряет. Такой подход кажется мне правильным, когда речь идет о правых, которые, действуя подпольно, пытаются подорвать почти всеобщее моральное осуждение нацизма. Вероятно, есть отдельные личности или группы, преследующие подобные двойные цели. Среди ревизионистских авторов (я уже сказал, что эта школа весьма разношерстная), есть люди, идеологически близкие к нацизму, а есть и далекие от него. Но этот вопрос должен отойти на второй план, если учесть, что критерий политической выгодности утверждения не совпадает с критерием правдивости фактов. Чтобы закончить с этим примером, замечу, что Ле Руа Ладюри не может сам проверить слова советского демографа и не претендует на это; он только пересказывает эти слова, делая оговорку, что они могут быть верными, потому что ни он, ни диссидент не извлекают из этого выгоду. Но, в сущности, мы не можем знать, верно ли сказанное. Давайте заменим ходячую оценку той, которую предлагает Ле Руа Ладюри, на базе критерия политической заинтересованности автора: она тоже ненадежна, и в конечном счете мы принимаем названную цифру за предварительную в ожидании лучшего. Нельзя делать правилом согласие с утверждением, исходя из того, что его автор не преследует никакого политического интереса. Тогда нужно отбросить как ложное любое утверждение, выражающее определенную точку зрения. Реальность гораздо более многолика, не говоря о том, что люди не всегда определяют собственные политические интересы способами, понятными для других. У меня были курьезные беседы в Алжире после завоевания им независимости с людьми, которые не понимали, почему я так резко критикую политику де Голля. Для них француз, который связывал свой политический интерес с делом алжирской независимости, это изменник Франции, достойный осуждения, как изменник Алжира.
Пропаганда рождает контр-пропаганду, и человек теряет душу, обращаясь то к одной, то к другой во имя меняющихся интересов. Для многих и для меня, правда это единственное оружие, которое не может быть обращено против того, кто его использует. Совпадает с ней политический интерес или нет, зависит от обстоятельств, выбора, политической морали.
Политический миф похож на снежный ком: чем дальше он катится, тем становится больше. Мы имеем перед глазами свежий пример. Наблюдая на месте на протяжении десяти лет ситуацию в Камбодже, я счел себя вправе написать следующее: "В начале 1977 года, первоначально в правой американской прессе, стала появляться цифра два миллиона погибших. Если внимательней изучить факты, на которых она основана, станет ясно, что она полностью сфабрикована... Эти два миллиона, запущенные американской прессой, были в готовом виде подхвачены пропагандой Ханоя, которая внезапно, без объяснений, увеличила цифру до трех миллионов. Эту цифру бесстыже воспроизвели западные СМИ (Антенн 2, Ле Монд), обычно менее склонные повторять, что говорит Ханой. Миф действенен тогда, когда он всех устраивает" ("Либерасьон", 4 октября 1979). И я добавил: "По моему мнению, не будет лишенным смысла утверждение, что с 1975 года погибло около миллиона человек, может быть, меньше, может быть, больше". Таким образом, я выступил против Лакутюра и придуманной им версии "самогеноцида", против Андре Фонтена, который заявил, что цифра три миллиона будто бы признана всеми, против Сианука, против коммунистических газет и т. д. Но 6 октября 1979 года я прочел небольшое сообщение в "Монде": "По оценке американского Госдепартамента, около 1,2 млн. камбоджийцев погибли после 1975 года вследствие войны и голода, так что население Камбоджи сократились примерно до 5,7 млн. человек".
Эта оценка уменьшена и не имеет шансов привлечь внимание газет, хотя с ней согласны специалисты по Камбодже. Она ничего не меняет в суждении о тамошнем политическом режиме. Но, может быть, она хотя бы приостановит инфляцию цифр в СМИ, тех цифр, которыми только и оперируют журналисты. 11 октября 1979 года комментатор канала Антенн 2 в передаче, посвященной Камбодже, сказал, что "два года назад камбоджийцев было 8 миллионов, а сегодня их 4 миллиона", не заметив даже, что тогда получается, что до 1977 года никто не умирал. На следующий день рекорд побил Кавада с ФРЗ, сказавший, что осталось 3 млн. камбоджийцев из семи. А газета "Либерасьон" написала, что осталось два миллиона. Я провел много месяцев, собирая и изучая документы, анализируя интервью, пытаясь восстановить факты, не укладывающиеся в голове, я знаю страну, людей и тяжесть ситуации, а меня принимают за идиота, колотя безумными цифрами. Когда же я протестую во имя того, что считаю элементарной истиной, на меня смотрят подозрительно: не питаю ли я скрытых симпатий к Пол Поту?
Хотите другой свежий пример? Мелкие жулики пустили слух: "Бокасса - людоед". Люди, которые внимательно читают хорошие газеты, быстро поняли, что это газетная утка. Неважно, миф запущен: прекрасная дымовая завеса для оправдания французского военного вмешательства в Центральной Африке. Необходима анестезия общественного мнения, прежде всего, африканского.
Механизм всего этого очень прост: нагромождать подробности, которые люди, не задумываясь над ними, принимают за правду. Гитлеровцы были мастерами этой игры, но коммунисты и западные демократы тоже. Если интеллектуалы отвечают за что-то в этом презренном мире, то за разрушение, а не за консолидацию. Трудный, часто вызывающий отвращение, иногда безнадежный поиск истины не нужен ни одной из политических сил, которые основывают свое господство на невежестве и лжи. И если будут открыты несколько неприятных истин в истории 40-х годов, то будет лучше, если их используют правые или левые? А если ничего не найдут, если, вскрыв гнойник, мы окажемся при тех же выводах, что в силе теперь, то что мы потеряем?
Многие, в конечном счете, соглашаются с тем, что только что было сказано. Их последнее возражение: сейчас не время ставить такие проблемы, антисемитизм поднимает голову, посмотрите, какие книги выходят, какие листовки распространяются; имеют место даже покушения. Я отвечаю, что нужно сохранять спокойствие, что сегодня не происходит ничего, что не происходило бы и вчера, что в еврейской общине наблюдается беспокойство, но поводы для беспокойства есть везде. Идея о том, что антисемитизм поднимает голову, постоянно муссируется после войны: не было периода, когда бы говорили, что он ее опускает. Значит, эта идея ложная. Ждать исчезновения антисемитизма придется до греческих календ. Не следует строить иллюзий: вопрос о существовании газовых камер уже неоднократно ставился на протяжении 20 лет и будет стоять, независимо от того, будут им заниматься или нет. Появляются все новые статьи и книги, а ответ один и тот же: вопроса нет. В Германии он под запретом и те, кто о нем пишет, подвергаются санкциям. Это очень близорукая тактика, которая не предвещает ничего хорошего. Подавление в данном случае неуместно. Однако часть левых считает, что так и надо. У меня другие предложения:
1) Прекратить судебные преследования Фориссона (и других). Суды не в состоянии решить никаких проблем. Более того, я считаю бесчестным нападать на человека только потому, что его мнения кого-то шокируют. Прятаться за закон очень легко, но также глупо. Я вспоминаю, как Народный фронт голосовал за запрет фашистской пропаганды, и как правые пользовались законом во время войны в Алжире и используют его и теперь против тех, кто их критикует или просто мешает их политике (примеры - дела Алаты, Монго Бети и других, запрет книг, описывающих изнанку африканских диктатур "друзей" Франции).
2). Открыть историко-технические дебаты. Начать надо, несомненно, с изучения аргументов Фориссона и ревизионистов, не опасаясь "утонуть в деталях". В деталях вся суть! Желательно, чтобы коллектив историков впрягся в решение этой задачи. Место и форму дебатов пусть определят те, кто захочет в них участвовать.
3) Необходимо найти средства увеличить число источников. Нужно организовать консультации и технические экспертизы. Кроме того, остаются архивы, которые еще не использовались, в частности, немецкие архивы - нужно составить их опись в США, Франции и, прежде всего, в Советском Союзе. Я не считаю бесполезным обращение к правительствам, чтобы они в ходе своих переговоров с советской стороной добивались доступа к архивам в обмен на предоставление преимуществ.
4) Сделать широко известными результаты этих исследований, избегая придания им характера официальной истины. Важно, чтобы этими делами занимались честные люди, без вмешательства общественных и политических властей, профсоюзов, религиозных организаций и т. д.
Может быть, я требую слишком много. Но мне кажется, это минимум того, что можно сделать.
14 октября 1979 г.
Часть 2
Досье дела Фориссона
"Концепция будущего общества, которая не предусматривает средств для свободной возможности оспаривания, сколь бы радикальным оно ни было, была бы благоприятной для развития новых форм репрессивного государства".
Пьер Видаль-Наке. Пытки при республике.
"Учитывая, что газовые камеры существовали, самый факт помещения в газете статьи, автор которой ставит под сомнение их существование, представляет собой покушение на общественную нравственность"
Лионский полицейский суд. 27 июня 1979.
"Первое поколение прав человека родилось в 1789 году (политические права), второе - в 1946 году (социальные права), третье рождается сегодня (право знать)".
Пьер Друэн "Ле Монд", 20 сентября 1979.
"Справедливость не имеет привычки спать с победителями" (Софокл).
"Я подозреваю, что правда находится в опасности в мире, в котором заблуждение столь легко наваливает для своей защиты кучу открытых писем под авторитетом Сорбонны и лживых сплетен".
Жан Полан. О соломе и зерне.
"Во времена исторических кризисов их участники, если бы у них было время и желание наблюдать, почувствовали бы, что события их обгоняют; если они не одурачены официальными объяснениями, им не остается ничего, кроме как удивляться post factum, как их во все это втянули; чаще же они верят всему, что говорят их теологи; эта версия на завтра становится исторической истиной".
Поль Вейн. Как пишется история.
"Французское общество хрупко, потому что оно боится истин, которые ранят или просто мешают. В военные времена промывание мозгов достигает у нас такой степени, что англо-саксы изумляются. А в мирные?"
Жак. Фове. "Ле Монд" 6 ноября 1979.
|
