А. С. Пушкин и славянская мифология

Какой-то строгой иерархии богов славянская мифология не знает. Более или менее стройную систему-схему славянского мира предлага­ет Б.А.Рыбаков. Но широко известны владыки различных царств: Земной царь. Водяной царь и т.д.

Человекообразный центр вселенной в древнерусских мифологичес­ких представлениях выступает в виде Царя. Царь, как владыка рода-племени и как защитник, основатель традиций и государства. Образ царя-батюшки сложился из представлений о нем, как наместнике бога.
Многие лингвисты полагают, что славянское слово РАЙ восходит к древнеиранскому и означает БОГАТСТВО, СЧАСТЬЕ.

Места райского блаженства называли еще Вырий, Ирий /буквально, местность, покрытая зеленью/, (опять же сходство с иранским языком: Ирий-арий, "арийская страна»).

Помещали Ирий иногда на небе, иногда на земле, за морем, но всегда за чертой видимого мира (ШАМБАЛА ?), иногда считали, что это загробный мир.

"Иное царство», "тридесятое государство", "царство Салтана», - где конкретно на земле оно располагалось, можно только гадать и предполагать.

"Мимо острова Буяна в царство славного Салтана..."

Царство это познается в самом стремлении к нему, и чтобы до­стигнуть его, нужно совершить неимоверные подвиги, преодолеть не­счетные препятствия, и прежде всего - бесконечное расстояние. Отсюда волшебные способы передвижения и необычные предметы, пред­назначенные для этого /например, бочка для князя Гвидона/.
От бедности к богатству. «Иное царство».

От бедности и скудности жизни происходят все наши человеческие искания неизреченного волшебного богатства… Об этом говорят бесчисленные сказочные образы. Об этом поет и песня народная. Горе – стимул всех магических превращений.

«На море - на окияне, на острове Буяне стоит бык печеный, в саду чеснок толченый; с одного боку-то режь, а с другого макай да ешь».

Но те избранные души, коими создаются высшие ценности сказочного творчества, не находят в серой обыденности человеческой жизни ни подлинного добра, ни подлинного худа.

Обыденная жизнь отталкивает их именно тем, что в ней все ОТНОСИТЕЛЬНО, а потому самому все нудно и бесцветно.

В сказке выражается подъем к чудесному над действительным. Этим и объясняется тот факт, что житейский аппетит в ней всегда обманут… «И я там был, мед пиво пил, по усам текло, да в рот не попало».

Но, с другой стороны, именно в этом житейском разочаровании – тайна иного, высшего очарования этого сказочного хмеля (мира). Сказка не насыщает; но именно поэтому ею нельзя пресытиться. Именно этот подъем над житейским делает ее нужною всем народам, всем степеням культуры.

Лучшее доказательство этому мы – взрослые, образованные люди, в том числе и те, которые воображают, что они переросли сказку. Многое ли останется от нашей поэзии и от нашей музыки, если выкинуть из них сказку и сказочное? В этом лучшее доказательство того, что в сказке скрыто или забыто какое-то великое сокровище, без которого мы обойтись не можем.
Подъем в «иное царство» и дальний путь в запредельное.

На все лады повторяются и варьируются в сказке рассказы про «иное царство», «другое государство» и т.д.

Искателей чудесного манит сама неизвестность искомого.

Неизвестное есть вместе с тем и ДАЛЬНЕЕ («тридевятое», «тридесятое»)
/Есть одно неумирающее, всем векам и народам общее переживание мистического опыта, которое неизменно вызывается в нас закатом и восходом солнца. Это появление и исчезновение дня на нашем горизонте представляет собой естественное напоминание о НЕУМИРАЮЩЕМ ДНЕ за краем земли, за пределами видимого нами зеленого круга; в этой таинственной дали полнота света и полнота жизни сохраняется и тогда, когда все земное погружается во мрак ночной или окрашивается унылыми, беспросветно серыми тонами./
Для сознания языческого страна, где ночует солнце, есть область подлинного бытия и подлинной жизни.

Чтобы достигнуть «нового царства», нужно совершить неимоверные подвиги, преодолеть несчетные препятствия, и прежде всего – БЕСКОНЕЧНОЕ РАССТОЯНИЕ, отделяющее нашу действительность от лучшего «волшебного» мира. /Это восхождение человечества по пути эволюции, а некоторых людей – с опережением всех остальных/

Отсюда – волшебные способы передвижения /в медитации? Или особые способности, например, телепортации?../ и волшебные предметы /всевозможные магические кристаллы и т.д.?/, предназначенные для этого /например, бочка для князя Гвидона/.

Но для достижения сказочной цели недостаточно вещественных орудий: для этого требуется содействие живых сил (животных или … волшебных). /этому продвижению для избранных способствует вся природа, все мироздание./

Царство это познается в самом стремлении к нему, в самом факте подъе-ма над жизнью, ибо этот подъем невозможен без некоторого внутреннего озарения.

Женские воплощения сказочной мудрости.

Мудрость в сказке олицетворяется преимущественно двумя женскими типами – вещей старухой и вещей невестой. Иногда мудрый совет дается устами старика, но эти ведуны мужского пола сравнительно редки и в общем бледно очерчены. (например, ФИНН в поэме «Руслан и Людмила»).

Образ вечной невесты представляет собою сочетание мудрости и власти над всякой тварью.

За «Ненаглядную Красоту» вся тварь ответственна и все ей повинуется… Она сама может обернуться в любой образ твари. Но с мудростью и властью в вещей невесте сочетается и красота, обладающая силой волшебного действия.

В сказке всячески подчеркивается отдаленность расстояния, отделяющего волше-бную невесту от ее искателя. Она живет либо на краю света, либо уносится в бесконечную даль похитителем вихрем или Кащеем, либо пребывает у Морского царя в Подводном царстве. Так или иначе это всегда КРАСОТА ЗАПРЕДЕЛЬНАЯ, но ей самой дана власть уничтожать (или скрывать) бесконечное расстояние от посюстороннего, здешнего.

В большинстве сказок, где она появляется, вещая невеста оборачивается птицей и залетает в доступные человеку страны; благодаря этому становится возможной первая встреча ее с женихом. («За морем царевна есть…»).
Символика крыльев.

Человека окрыляет та цель, к которой он испытывает таинственное влечение. Неудивительно, что крыльям, побеждающим расстояние и тя­жесть, отводится видное место как в мифологии, так и в сказочной символике всех народов. На крыльях поднимаются не одни вещие птицы, но и вещие человеческие существа, в особенности жены; и чудесные животные. Победа над тяжестью и тем самым победа над материальным. Вот почему в религиозной и сказочной символике всех веков и народов крылья служат ОБРАЗОМ ОДУХОТВОРЕНИЯ.

В общении с крылатым и вещим сам человек одухотворяется, и это одухотворение выражается в чудесном расширении его горизонта.

Одно из величайших откровений этого сказочного полета – ТАЙНА ВСЕОБЩЕЙ СОЛИДАРНОСТИ, связующей человека со всей тварью поднебесной, общение с ней в страдании и в радости. Отсюда своего рода круговая порука, их связывающая:

с одной стороны человек освобождает животное /птицу/ или избавляет от заклятия; с другой стороны, когда человек попадает в трудное положение или в плен к враждебным силам, он не может освободиться без содействия животного, ему также в трудную минуту будет ока­зана помощь (это говорит о нашей тесной связи со всем живым миром).

Миропоэтический образ лебедя соотносится со многими значениями: с целомудрием, гордостью, любовью и преданностью, а так же смертью – отсюда выражение - «Лебединая песня».

Это и символ высшей мудрости, например, в индийской мифологии: ЦАРЕВНА-ЛЕБЕДЬ или САРАСВАТИ.

Световая природа прекрасного.

Лебединые девы славянской микологии - существа особой красоты и вещей силы, это волшебницы славянских мифов, богини красоты и мудрости.

В народных сказаниях лебединые девы — существа особой красоты, обольстительности и вещей силы. По первоначальному своему зна­чению они суть олицетворения весенних, дож­девых облаков; вместе с низведением преданий о небесных источниках на землю лебединые девы становятся дочерьми Океан-моря и обитательни­цами земных вод (морей, рек, озер и криниц). Таким образом они роднятся с русалками.

Лебединым девам придается вещий характер и мудрость; они исполняют трудные, сверхъесте­ственные задачи и заставляют подчиняться себе самую природу.

По одному из древних преданий, лебеди поют даже звучнее и краше соловьев, но лебе­диное пение дано слышать немногим правед­никам. И даже гусли сладкозвучные подарили людям лебединые девы.

Нестор упоминает о трех братьях Кие, Щеке и Хориве и сестре их Лыбеди - первый дал назва­ние Киеву, два других брата — горам Щековице и Хоривице; Лыбедь — старинное название реки, впадающей в Днепр возле Киева.

Царевна-лебедь — самый прекрасный oбраз русских сказок.

Девы-птицы встречаются во многих сказ­ках, и везде им равно придается вещее значение и необычайная мудрость; они исполняют трудные, свыше сил человеческих, задачи и за­ставляют себе подчиняться самую природу.

В одной сказке эти мифические девы при­летают белыми лебедушками, а в других герои­ней выводится премудрая Лебедь-птица, крас­ная девица, или Лебедь-королевна неземной красоты.

Девы-лебеди — постоянный и любимый образ в сказаниях многих народов, как южных славян, так и скандинавом, германцев и др.

/По А. Афанасьеву)
В одной из сказок, собранных Афанасьевым, есть вопрос-ответ:

«Что такое красота?

- Красота - огонь!..^» - Огонь - золото - солнце - радуга – красное платье - красная девица – цветы – драгоценности - так переливается сказка дружественными понятиями, на правах синонимических признаков ищущими, представляя лу­чистую силу источника, находящегося за текстом.

Световая природа источника так явственно в ней проступает, что в сказке долгое время усматривали поклонение Солнцу. …Тяготение к сверхсолнечному сиянию (Елены Прекрасной).

Отвести глаза от сказочной дивы тем более невозможно, что лицо ее, подобно прожектору, излучает ослепительный свет.

/Для этого иногда во лбу устанавливается солнце, месяц или что-нибудь подобное, и мы толком не знаем, что это такое, и не третий ли это глаз горит у героев во лбу, совмещая магию света с энергией зрения?../ В уплотнении массы прекрасного огонь достигает твердости металлов и минералов, а свет поет и стреляет, потакая желаниям сказки превзойти себя и все-таки высказать то, о чем не дано "ни в сказке сказать, ни пером описать".

Силою этого очарования все на свете движется: к волшебной невесте направляется весь сказочный подъем, точно вмес­те с влюбленным в нее молодцем вся тварь испытывает неудержимое к ней влечение.

Это красота запредельная: "за морем царевна есть..."

/Тайна всеобщей солидарности, связывает человека со всей тварью поднебес­ною, и общение с ней в страдании и в радости.
В своем стремлении прочь от бездны падения человек ощущает не свое только человеческое усилие, а общее стремление жизни, в котором заинтересовано всякое дыхание, ибо весь мир стремится подняться над собою в человеке и через человека. Это один из наиболее ярких и любимых мотивов русской народной сказки.
Заключение.

Чем больше углубляется пушкинский реализм, тем больше места требует фантастика. Стремление постигнуть загадочные законы жизни, тайны бытия, запечатлеть это постижение в слове - заставляло исполь­зовать и те средства, к которым испокон веков прибегали безымянные и мудрые творцы фольклора.

Бесы, лешие, русалки, домовые – низший мир славянской мифологии также присутствует в произведениях Пушкина. Одним он сочувствует, за дру­гими просто наблюдает, к третьим относится с уважением, как .напри­мер, к домовому в одноименном стихотворении, "покровителю" "поме­стья мирного".

И эту тему "Пушкин и славянская мифология" можно развивать до бесконечности, показывая глубину проникновения поэта в традиция, историческую и эстетическую культуру русского народа.
«Национальное в сказках - это вариант общечеловеческого. Попытка узнать душу народа в его сказке сталкивается с одним препятствием - национальное в сказке почти всегда вариант общечелове­ческого. То и другое нераздельно, поэтому отличить общее всем народам от элементов индивидуального, самобыт­ного творчества всегда бывает очень трудно. Тем более, что сказка не прикреплена неподвижно к месту. Она странствует, передается от народа к народу.

Неудивительно, что в русской сказке воспроизводятся общечеловеческие мотивы.

/Е.Н.Трубецкой. Избранное. Смысл жизни. Статьи разных лет. М., «Канон», 1995/
В известном сборнике А.Н Афанасьева в параллель к русским народным сказкам приводится великое множество славянских, немецких, скандинавских вариантов на те же темы и сюжеты, о тех же героях, а так же варианты итальянские, арабские, даже индийские мифологические предания, зародившиеся еще до разделения индоевропейских народов.

Но это не единственная причина.

Национальность оказывается здесь лишь ветвью общечеловеческого ствола.

Но единство происхождения индоевропейских племен не объясняет самого важного и интересного – сохранения у всех народов и во все века излюбленных сказочных образов.

Образы эти не сохранились бы памятью народною, если бы они не выражали собою непреходящих, неумирающих ценностей человеческой жизни. Запоминается и передается из поколения в поколение только то, что так или иначе дорого человечеству. Самая устойчивость сказочного предания доказывает, что сказка заключает в себе что-то для всех народов и для всех времен важное и нужное, а потому незабываемое.
...Исканий, связанных с постижением таинственного в окружающей его среде и изображала это в образах так хорошо известных русскому человеку - в воинах, но и связывала с ней некоторый обряд, который существовал долгое время на Руси. Это обряд прямого и буквального посвящение в некоторые космогонические (мировые) тайны мира, испытание силы, закаливание, который ученые назвали обрядом инициации.
Обряд инициации также был рассчитан на посвящение, но не в некотором единстве всего рода, а тайно с каждым человеком в отдельности. Посвящаемый должен был пройти ряд испытаний и при этом ему никто не помогает, лишь дается ряд вспомогательных вещей - амулетов, животных и прочих помощников и защитников. На всеобщих праздниках он уже должен был пользоваться приобретенными знаниями о мире, должен был знать почему, как и в чем обитают силы природы, каким образом соотносятся друг с другом.


Взяв любую русскую народную сказку, можно проследить разные пути героев и героинь. Существовало приблизительно около трех разных уровней инициации. Посвящение ребенка, посвящение юноши и девушки и посвящение человека зрелого (об этом посвящении очень редко встречаются сказки).


Возникновение священных мест у разных народов связывалось с грозовой силой. Грозе были присущи некоторые качества, которые человек идентифицировал со своими качествами. Эти природные качества он наделял полным совершенством и законченностью, то есть если гнев, то такой, который разрушает весь мир. У этого гнева есть некоторое прибежище, то есть то место, тот объект, который он обходит своей силой или же напротив, своей силой отмечает, - в нем он и пребывает, находит покой и отдых. Человек, будучи наблю-дателен, обнаружил некоторые закономерности. Если огонь силен, то молния - огонь с неба - гораздо сильнее, потому что несет куда больше разрушений. Следовательно, если молния ударяет в дерево, то наделяет его своей силой и так далее.


Именно этим закономерностям обучался человек в обряде инициации. Происходило это путем имитации грозовых явлений. Часто связано с жестокими физическими мучениями. Напри-мер, если вспомнить любую русскую сказку о том, как Баба Яга похищает ребенка (или он сам попадает к ней каким-то образом), то с ним происходят некоторые или превращения (быть в ином состоянии - значит пройти через смерть), или Яга пытается его испечь в печи (опаление огнем - имитация действий молнии, которая наделяет могучей небесной своей силой то, во что ударяет).


Многие ученые склоняются к тому, что сказки на Руси возникли именно потому, что с их помощью готовили непосвященных к обряду инициации, рассказывая о том, какой неведомой силой будет человек наделен, о том, что и для чего необходимо пройти испытания и т. д. Очень много археологических раскопок подтверждают догадки ученых.
Итак, мифология сохраняет свое неувядающее значение для по­зднейшей - и прежде всего художественной культуры. Мифология пи­тает корни разрастающегося древа духовной жизни, она - отблеск "жи­вого" огня предков и потому способна укрепить "самостояние" сов­ременного человека.
Литература

1. А.С.Пушкин. Сказки. M._, "Художественная литература",1973 г,

2. А.Синявский. Иван-дурак. Очерк русской народной веры. "Синтаксис"» Париж, 1991 г.

3. Е.Н.Трубецкой, избранное. Смысл жизни. М.,"Канон", 1995 г.

4. Т.А.Волошина, С.Н.Астапов. Языческая мифология славян. "Феникс", Ростов-на-Дону, 1996 г.

5. В.Шуклин. Мифа русского народа. Екатеринбург, 1995 г.

6. Мифы древних славян. Саратов, "Надежда", 1993 г.

7. Словарь славянской мифологии. Е.Грушко, Ю.Медведев. Нижний Новгород, 1995 г.

8. Журналы "Литература в школе", №, № 3- 1985 г. , 1 - 1992 г., 4 - 1993 г.

9. А. Афанасьев. Поэтическое воззрение славян на природу. М., «Индрик», 1994