Н. Ф. Калина, Е. В. Черный, А. Д. Шоркин
Скачать 2.25 Mb.
|
| а) и б) дали 7,4% выборки (соответственно 3 и 8 чел.), 12 испытуемых выбрали ответ в) — это составляет около 8 %. Всем остальным опрошенным предлагалось ответить на вопросы, составившие вторую часть анкеты [1] : 1. Как Вы считаете, что можно было бы сделать в первую очередь для того, чтобы жизнь людей в Украине стала лучше? 2. Что Вас тревожит, когда Вы думаете о будущем своих детей в Украине? 3. Какой пункт в программу будущего Президента Украины Вы хотели бы включить для того, чтобы Ваша собственная жизнь изменилась к лучшему? Всего во втором этапе исследования участвовало 124 человека: 39 русских, 38 украинцев, 41 крымский татарин, 5 армян и 1 еврей. Для корректности математических расчетов при сравнительном анализе численность групп русских, украинцев и крымских татар была уравнена (проведено дополнительное анкетирование), а данные по оставшимся 7 чел. использовались только для качественного анализа. В структуру анкеты была заложена идея о возможном различии глобальной и личной неудовлетворенности — на уровне государства, общественных перспектив и частной (личной) жизни. Результаты показывают, что в содержательном (семантическом) плане нет масштабных различий между ответами на первый, второй и третий вопросы. Мало различается между собой и содержание ответов в трех сравниваемых группах. Имеющиеся различия сводятся к следующему. В группе крымских татар ответы на первый вопрос можно объединить в следующие факторы: — неудовлетворенность экономическим положением страны — у 60% [2] опрошенных (ответы типа “обеспечить возможность работать и вовремя получать зарплату”, “сделать так, чтобы отечественные заводы и фабрики начали работать, а не ввозить товары из-за рубежа”, “надо наладить экономику”, “экономический подъем, больше рабочих мест”, “обеспечить экономическое возрождение”); — неудовлетворенность состоянием социальной сферы — у 64% (“больше думать о жизни простых людей, а не набивать себе карманы”, “вовремя платить (увеличить) пенсию”, “бесплатное медицинское обслуживание и образование”, “вернуть людям деньги, пропавшие в результате инфляции”); — неудовлетворенность деятельностью властных структур. В целом — у 88%, государственными органами (правительство, парламент, президент) — у 60%, правоохранительными органами — у 54 %. Отдельно следует отметить призывы типа “вернуть власть коммунистам, раз демократия оказалась несостоятельной” (2 ответа), “ужесточить власть” (1 ответ), “поставить к стенке тех, кто наживается на бедах народа (коррумпированных чиновников)” (6 ответов, 15%); — неудовлетворенность внешней политикой государства наблюдается у 25% выборки (“необходима боóльшая интеграция с Россией”, “сближение с Белоруссией и Россией, никаких НАТО и ЕС”, “надо объединиться со странами СНГ”). Кроме того, недовольство вызывает налоговая политика (12,5% ответов), положение дел в армии Украины (3 ответа, подчеркивающие невозможность нормального прохождения службы в ней, “дедовщину” и национализм), уровень цен (2 ответа), задержка земельной реформы (1 ответ). С учетом объединяемого в ответах содержания можно выделить также специфический фактор неудовлетворенности жизнью вследствие разочарования и неверия в возможности нового гражданского общества и украинского государства — он присутствует в 60% ответов (“меньше слов, больше дела”, “надо не независимостью заниматься, а о людях подумать”, “государству должно быть стыдно лгать своим гражданам и обворовывать их — я имею в виду приватизацию” и т.п.). Второй блок ответов, касавшихся будущего детей (долгосрочные перспективы), в этой части выборки выявил бóльшие, чем в остальных группах, расхождения с первым и совпадения с третьим (личные проблемы). Неудовлетворенность ближайшим личным (и групповым) будущим у крымских татар связана с: — языковой политикой органов государственной власти в Крыму— 90% (“зачем моим детям учить украинский язык, если Украина — страна третьего мира, с низким уровнем жизни”, “мои дети не смогут учиться на Украине, поскольку они не знают украинского языка”, “зачем заставлять учить украинский язык”, “насильственная украинизация татар”, “введение украинского языка как государственного”); — введением платы за высшее образование — 86% (типичный ответ — “платное образование в вузах”); — социальной нестабильностью — 65%; — разгулом преступности — 52%, особая озабоченность — ростом наркомании, СПИДа, детской преступности; — положением дел в армии — 22% (“в украинской армии процветает национализм”, “зачем моим детям служить в украинской армии”, “в армии полный беспредел”). Особо следует выделить ответ следующего содержания: “Скоро моим детям предстоит идти в армию, служить Родине. А какой Родине служить?”; — отсутствием национальной автономии — 10% (“нет хорошего образования для крымских татар”, “национальные школы очень плохие, о них никто не заботится”, “где и как учить детей на крымскотатарском языке?”); — экономической нестабильностью — 16%. Кроме того, в этом блоке ответов высказывалась озабоченность нищетой, безработицей и некомпетентностью властей. Особенно тревожащими были ответы типа “у детей нет будущего” — 22% и “меня тревожит все” — 20%, “возможность возникновения гражданской войны” (3 ответа), “боюсь, поэтому и детей нет” (2 ответа). Третий блок ответов, касавшийся личных (приватных, частных) проблем, в этой выборке выявил ряд интересных особенностей. Большинство ответов были близки к полученным на первый вопрос (о глобальном недовольстве), однако численное преимущество имели ответы, встречавшиеся во втором блоке (ближайшее будущее, будущее детей). Суммируя полученные результаты, можно отметить, что крымские татары для себя лично хотели бы: — службы в армии на контрактной основе (12%); — оздоровления экономики (8%); — ужесточения законов по борьбе с преступностью (7,5%); — сближения со странами СНГ (2 ответа); — увеличения иностранных инвестиций в экономику Крыма (2 ответа); — бесплатного высшего образования (2 ответа); — ужесточения карательных мер для преступников и мздоимцев (2 ответа); — льгот для депортированных народов (2 ответа), особенно в строительстве (3 ответа); —материальной помощи; одинакового с другими статуса крымскотатарского языка; власти Жириновского; “прозрачных” границ с Россией; ограничения инфляции; дисциплины в производстве; более жестких мер в борьбе с коррупцией и преступностью; особого экономического статуса Крыма; изменения Конституции Украины (в сфере законов о гражданстве); карательных мер по отношению к власти (“расстрелять зажравшихся начальников и политиков”); двойного гражданства — по одному ответу. В этой группе сравнительно мало ответов, свидетельствующих о разочаровании в действенности политической власти и усилий президентских и парламентских структур, — их всего 2 (“какая разница, все равно не включат и не сделают”, “нашли дурака — президенту верить”). В выборке этнических украинцев ответы на первый вопрос (о глобальной неудовлетворенности) распались на три выраженных фактора: — экономический — 73% (“поднять” промышленность, улучшить экономику, обеспечить работой и достойной зарплатой, преодолеть инфляцию, запретить спекуляцию, улучшить отношения в сфере производства); — налоговый — 60% (24 опрошенных высказали резкое недовольство налоговой политикой в Украине, некоторые ответы невозможно привести ввиду преобладания в них инвективной лексики); — социальной защищенности — 34% (варианты ответов совпадают с аналогичными у крымских татар). Кроме того, украинцы недовольны плохим соблюдением законности (12%), численностью государственного аппарата (10%), приватизационной политикой (2 ответа), плохими отношениями со странами СНГ (Россией и Белоруссией), деятельностью президента и парламента, ростом влияния мафиозных структур (по одному ответу). Второй блок ответов в этой группе выглядит более сбалансированным — как по сравнению с ответами представителей других этносов, так и в сопоставлении с первым и третьим блоками. В будущем украинцев тревожат: безработица (13%); рост преступности (13%), необходимость платить за обучение (10%), за медицинское обслуживание (8%); нищета (3 ответа); падение нравов (3 ответа); абсолютно все (3 ответа); плохая экологическая ситуация и медицинская помощь (2 ответа); служба в армии (2 ответа); общий развал страны (2 ответа); качество образования, наркомания, экономический спад, последствия Чернобыля — по одному ответу. Печально, что присутствуют ответы “у моих детей нет будущего”, “тревожит абсолютно все”, “у моих детей уже сейчас нет детства”. Актуальная личная неудовлетворенность украинцев связана со следующими проблемами: отсутствие стабильности в обществе и государстве (26%); недостаточная борьба с преступностью, особенно с коррупцией (10%); экономические проблемы (10%); невнимание к проблемам малоимущих, безработица, неверные политические приоритеты, отсутствие перспектив у малого бизнеса, унизительное пенсионное обеспечение (2 ответа); государственный статус одного языка, неверная налоговая политика, вмешательство государства в личную жизнь своих граждан, паралич властных структур — по одному ответу. Кроме того, обращают на себя внимание такие ответы, как: “присоединить Крым к России” (!); “организовать эмиграцию всех жителей Украины в США, Канаду и Западную Европу — на Украине лучше уже не будет никогда”; “изменить государственный строй в сторону социализма — “китайский” вариант”. Свыше 16% украинцев исполнены пессимизма в отношении президентской политики: “что толку?”, “это невозможно, своих обещаний не выполняет никто”, “пусть сначала выполнят то, что обещали”, “президенту плевать на мою жизнь” и т.п. В выборке русских, как ни странно, претензий высказывается существенно меньше — опросные листы исписаны только наполовину, бóльшая часть их содержит всего по одному ответу на каждый вопрос (у украинцев и особенно у крымских татар — от 2 до 5–6). Глобальная неудовлетворенность вызвана: — экономическим спадом и неустроенностью — 28%; — ростом преступности (коррупция, бандитизм)— 20%; — разрывом со странами СНГ — 18%. Остальные ответы встречаются по одному разу и касаются земельной реформы, сокращения административного аппарата, личной безопасности людей и их имущества, частной собственности, налоговой реформы, необходимости смены правительства (министров). Ответ “ничего нельзя сделать” только один, равно как и весьма экзотическое предложение “не допускать в правительство непатриотов (!)своей страны”. Второй блок ответов включает факторы: — отсутствие стабильности в государстве (26%); — преступность и правовой беспредел (24%); — дороговизна образования (20%); — отсутствие перспектив (7 ответов, 18%) — этот фактор объединяет ответы типа “у моих детей на Украине достойного будущего быть не может”, “будущее детей с Украиной не связываю”, “нет у них никакого будущего”, “полное отсутствие каких-либо перспектив”, “все равно все повымрут от голода и холода”, “мечтаю, чтобы дети уехали в другую страну”. Кроме того, встречаются единичные ответы, связывающие неудовлетворенность с отсутствием работы по специальности, ухудшением экологической ситуации, возможностью платного среднего образования, ростом опасности СПИДа. Актуальная личная неудовлетворенность в этой выборке описывается всего двумя выраженными факторами (слабость и несостоятельность президентской власти — 26%, разгул преступности — 10%). По два раза встречается ответ “недостаточная интеграция со странами СНГ” и “социальная защита неимущих”. Остальные формулировки единичны и выглядят так: реформа армии; повышение зарплаты работникам образования; снижение налогов; сокращение управленческого аппарата (“управленцев-тунеядцев”); возвращение денег по вкладам в банки СССР; привлечение в Украину иностранного капитала; обеспечение военнослужащих жильем и зарплатой. В отличие от крымских татар, предпочитающих ответы, описывающие разнообразные жалобы и социальные ожидания, русские и украинцы отвечают в более конструктивном духе (“что делать”, а не “чего дать”), однако две последние группы отличаются более пессимистическими взглядами (в особенности на будущее). Наиболее четко формулируют свои жалобы и претензии русские, в этой группе самая высокая внутренняя согласованность ответов на все три вопроса. Это свидетельствует о более продуктивной рефлексии качества жизни. Крымские татары описывают преимущественно переживания, а не действия, их претензии к властям и государству в значительной степени рассогласованы (неудовлетворенность на глобальном уровне имеет иные причины, чем на общем и личном). Так, недовольство языковой политикой, максимально выраженное в ответах на второй вопрос, в первом и третьем блоке ответов вообще не встречается. Показательно, что неудовлетворенность налоговой политикой для украинцев скорее общая, а для русских — в большей степени актуальная личная проблема. Украинцы склонны критиковать властные структуры, крымские татары в них вообще разочарованы, а русские, судя по ответам, связывают экономический упадок страны не столько с плохим государственным управлением, сколько с отсутствием интеграции со странами бывшего Союза. Правда, аналогичные предложения свойственны и крымским татарам, но последние хотели бы такой интеграции вообще, а для себя лично — национально-культурной автономии. Все три группы выделяют экономическую нестабильность и рост преступности в качестве основных источников недовольства жизнью. Высокий факторный вес перспективы платного образования в качестве причины недовольства жизнью, по-видимому, обусловлен формой вопроса, касающегося будущего детей. Обратимся теперь к взаимоотношениям между онтологией и прагматикой. Лингвистический анализ высказываний и попытка исчисления приемов, с помощью которых говорящие о недовольстве политикой манипулируют языком, показали следующее. Базовая универсалия, касающаяся различий именных и глагольных классов (“сущего” и “происходящего”, existents и occurents, по Э.Сепиру), представлена положительным частотным сдвигом в сторону глаголов. Онтология явлений, как она представлена в речи, лежащая в основе видовой системы изучаемого дискурса, указывает на специфическую семантическую классификацию предикатов по параметру “хороший-плохой”, идентичному в определенной степени оппозиции “удобный-неудобный”. Иными словами, можно говорить о наличии универсальной грамматической суперкатегории, семантически совпадающей с выделенным В.Ф.Петренко еще в 1988г. фактором “комфортности” [50, с. 55–63], специфичным для русской лексики. При анализе референциальных противопоставлений именной группы бытующие типы внеязыковых сущностей (абстрактные классы, индивидные объекты и инстанции [см.8, гл.Ш]), к которым производится референция, указывают на асимметрию денотативного пространства. Референты последнего фиксируются глаголами аномально чаще, нежели это принято в языке, максимальный сдвиг обнаружен в группе крымских татар. В анализе универсалий с учетом порядка следования значимых единиц обращает на себя внимание доминирующий порядок, эмфатический по отношению к привычному. Отношения между именным субъектом С, глаголом Г и именным объектом О, в отличие от типичного СГО (“Президент управляет Украиной”), выглядят как ОГС (“Крымом плохо управляют”, “жизнь течет ужасно” и т.п.) и, изредка, как ОСГ (“жизнь моя конченная”). Это указывает на преобладание рецессивных вариантов, стилистически нейтральных, но вариативно маркированных. Эпизодические и гномические предикаты не столько узуальны, сколько квалитативны. Анализ аспектуальных характеристик высказываний, предполагающий учет грамматических значений видовременных форм, свидетельствует о преобладании денотативного статуса глаголов. Случаи нереферентного употребления субъекта высказывания (“все знают”, “нравится”) определяют аспектуальный потенциал субъектных лексем, относимых (в данном дискурсе) к реалиям политического бытия: “Необходимо улучшить экономику”, “Дать возможность работать государственным предприятиям” versus “Ничего не делать для себя”, “Пусть выполнит”. Анализ каузативов и пропозициональных установок в исследуемых выражениях показывает, что описываемая реальность не контролируется субъектами даже в малой степени, так что большинство речевых ситуаций выглядят (воспринимаются) как несогласованные с экстралингвистическими детерминантами. Рассмотренная через семантику имперфективных глаголов попытка контролировать ситуацию путем достижения каузируемых состояний, как правило, нерезультативна. Логическая квантификация событий (посредством лексем “несколько”, “некоторые”, “весь/все”, “многие”, “редко” и т.п.) произвольна и отклоняется от естественно-языкового типа. Эти и другие данные, касающиеся лингвистических характеристик продуктов речевой практики, указывают на обилие неконвенциональных импликатур, далеких от арбитарного (конвенционального) словоупотребления. Это чрезвычайно интересно, поскольку свидетельствует о специфическом типе структурирования и передачи информации в рамках данного типа языковой игры. По поводу ее онтологических следствий уже сейчас можно высказать ряд предположений. Атрибутивной характеристикой языковой практики людей, неудовлетворенных жизнью, является полное отсутствие навыков пансемиотического поведения. Этот термин используется для обозначения особого типа активности субъекта речевой деятельности. Пансемиотический субъект, помимо высокого уровня лингвистической компетентности, обладает целым рядом отточенных речевых навыков и умением верно соотносить их с экстралингвистическими (неречевыми) параметрами дискурса. Активный пансемиотический политик исходит из нетрадиционных представлений о взаимоотношениях объективной реальности (предметов и явлений) и ее описаний (высказываний и текстов). Как всякий субъективный идеалист (а это наиболее подходящее для него мировоззрение), он хорошо знает, что слова и вещи суть одни и те же объекты, рассматриваемые с противоположных точек зрения. Только для обывателя они выглядят взаимоисключающими, ему же они представляются как взаимодополняющие и взаимозаменяемые (что, собственно, и делает политика пансемиотическим субъектом). Эта способность, подчиненная определенной внутренней логике и актуализируемая в ситуациях, вплетенных в соответствующий контекст лингвистической и нелингвистической практики, не так уж редко встречается. Вслед за Витгенштейном ее можно назвать политической диспозициональностью. Ее развитие проистекает из умения более или менее точно представлять себе, что думает и чувствует другой человек. Свои суждения политик формирует преимущественно на основе анализа высказываний избирателей, опыт которых содержит простое описание чувств или психических состояний субъекта. Обычно рядовой избиратель склонен высказывать мнения, суждения и умозаключения, значительная часть которых относится к тому, что думают и чувствуют третьи лица (друзья, родственники, окружающие люди). Иначе говоря, между психическим явлением и описывающим его словом лежит длинный путь, состоящий из множества означиваний, так что конечная вербальная формулировка соответствует не столько содержанию опыта, сколько связанной с ним системе значений и смыслов, отражающих индивидуальность политика/говорящего. Современная семиотика склонна рассматривать ментальное и материальное (психическое и физическое, текст и реальность) как функциональные феномены, различающиеся не столько онтологически, сколько прагматически. Иными словами, их различная природа обусловлена в основном точкой зрения, умственной позицией субъекта. Как замечает В.П.Руднев, мы не можем разделить мир на две половины, собрав в одной символы, тексты, храмы, слова, образы, значения, идеи и т.п. и сказав, что это ментальное (психическое), а собрав в другой половине камни, стулья, протоны, экземпляры книг — назвать это физической реальностью. Текст в качестве протокола, описывающего реальность, соотносится с ней особым образом. Рядовой представитель субкультур неудовлетворенности принимает различия между текстом и реальностью в качестве некоего абсолюта, неизменно служащего источником разнообразных житейских разочарований. Он не способен что-либо изменить в существующем положении вещей, не может отнестись спокойно к факту их автономного существования и, в довершение всего, обвиняет политические и властные структуры в целенаправленной семиотической фальсификации дискурсивного пространства. Свою беспомощность он едва ли осознает, но однозначно каузирует ее последствия как продукт влияния любых социально-политических реалий, абсорбирующих недовольство (“продажные политики”, “сытые (зажравшиеся) депутаты”, “эти татары”, “демократы-которые-довели-страну-до-ручки” и т.п.). Для пансемиотического субъекта система языка не выглядит “черным ящиком”, внутренняя логика которого недоступна пониманию. В своей речевой практике он исходит из того, что лингвистические конвенции в высокой степени автономны — вплоть до способности “глубинной грамматики” (системы скоординированных способов употреблений слов и выражений естественного языка) определять, чтó в контексте конкретного высказывания следует считать реальностью, а чтó — ее описанием, и свободно переключается в дискурсии с одной точки зрения на другую. Специфика пансемиотического мировосприятия достигает предела в особой точке зрения на реальность, когда последняя трактуется как знаковая система высокой степени сложности, настолько сложная, что обыденным сознанием она воспринимается как незнаковая: “Специфика понятия реальности как раз состоит в том, что в ней огромное количество различных знаковых систем и языковых игр разных порядков и что они так сложно переплетены, что в совокупности все это (реальность) кажется незнаковым. При этом для человеческого сознания настолько важно все делить на два класса — на вещи и знаки, на действительное и выдуманное, что ему (сознанию) представляется, что такое деление имеет абсолютный онтологический характер” [18, с.160]. При этом трактовка реальности как семиотической системы вовсе не делает первую чем-то нематериальным и абстрактным. Речь идет скорее о тех свойствах и качествах реальности, которые преимущественно воспринимаются, — не столько о самих предметах и явлениях, сколько об их значениях и связанных с ними смыслах. Эту особенность человеческого восприятия Ю.М.Лотман называл “презумпцией семиотичности” и выводил ее из социальной, культурно-исторической природы сознания. Но если семиотические интуиции коллектива, оформляющие принятый в конкретном обществе способ видения мира (конвенциональную модель), не простираются дальше простого понимания элементарных знаков (письмо, счет) и общеизвестных символов (змея — мудрость и опасность, весна — молодость), то пансемиотический субъект способен к более сложному восприятию реальности как знаковой системы. Он практически реализует известный постструктуралистский тезис “жизнь как текст”. Выступая как автор дискурса собственной жизни, в процессе политической деятельности он может способствовать разрешению проблем, целенаправленно изменяя соотношение “текст–реальность”. Этот процесс ре-интерпретации происходит в жизни и сам по себе. Люди склонны время от времени пересматривать системы своих личностных смыслов. Естественные процессы семиотической регуляции жизни обусловлены изменением контекста (с годами накапливается опыт), выдвижением новых целей, масштабными общественными и культурными переменами (становление независимого украинского государства, оформление лингвокультурного единства нации) и т.д. Однако естественные социально-политические процессы протекают недостаточно быстро. Необходимые трансформации могли бы стать гораздо эффективнее, если бы опирались на понимание глубинных семиотических механизмов этих преобразований. В распоряжении пансемиотического полити- ка — богатый набор средств воздействия на процессы языкового моделирования опыта, которые столь же мало осознаются большинством людей, сколь много значат для их здоровой и счастливой жизни. [1] Общий вид опросного листа см. в Приложении 3. [2] Проценты всюду округлены до целых чисел.  4. МЕНТАЛЬНОСТЬ:ЭТНОПОЛИТИЧЕСКИЙ АСПЕКТ В центре лечения — потребность пациента очертить себя заново и таким образом перестроить основание своей идентичности. Э. Эриксон 4.1. Ментальность как неосознаваемая идентичность Поиск методологического фундамента в процессе построения концепции политической ментальности и менталитета предполагает целостный анализ понятий и феноменов, традиционно рассматриваемых социальной психологией и психологией личности, а ныне являющихся также предметом изучения политической психологии. Методологической основой исследовательских подходов к данной проблеме могут быть различные теории. Одной из наиболее эвристичных, на наш взгляд, является теория эго-идентичности Э. Эриксона, опираясь на которую можно, через анализ ряда взаимно пересекающихся понятий, подойти к синтезу и осознанию механизмов и процессов становления и развития политической ментальности и политического менталитета. Ментальность столь же неуловима, сколь и объективна. Она существует и определяет. Ее не может не быть. Это та самая данность, потребность в которой не осознается, поскольку реализовывается ежесекундно. Ментальность одновременно и воздух психического бытия, и способ существования в этой атмосфере. Но никто не находится в поисках ментальности. Кроме историков и психологов, которые пытаются реконструировать модель ментальности условной группы людей какого-либо периода и территории (путешествие во времени и пространстве в поисках утраченной ментальности) или построить модель современной ментальности конкретной, но также условной группы. Идентичность в отличие от ментальности перманентно ищется и, так же как смысл, обнаруживается (или не обнаруживается). Отсутствие четкого ощущения идентичности, “диффузия” или “спутанность” (Э.Эриксон) идентичности остро переживается как проблема. Даже если не осознается действительная причина подобного переживания, то имеет место яркое и болезненное осознание кризиса, ощущение “что-то не так” или “все не так”. Это кризис, исток которо- го — вопрошение “Кто я?” Поиск идентичности сродни и рядоположен процессу идентификации, но не совпадает с ним. Идентичность — это поиск самотождественности, в идеале завершающийся состоянием комфорта “эго”: “Эго чувствует себя у себя дома”. Эго–идентичность, по Эриксону, — это качество существования, основанное на ощущении тождества самому себе и непрерывности своего существования во времени и пространстве и на осознании того факта, что твои тождество и непрерывность признаются окружающими [75]. Идентификация — это, скорее, перепутье, развилка, устье: куда идти? (направление), к кому примкнуть? (группа), с кем? (персоналии). Идентификация в идеале завершается выборами, не противоречащими идентичности. Процесс идентификации стимулирует поиск идентичности (и кризис), а ощущение идентичности — база для выбора внутри новых идентификаций и система контроля аутентичности этих выборов. Идентификация — более внешний процесс, и его анализ уводит в сторону от попыток рассмотреть глубинные, обусловливающие процессы, слитые в некий океан, где смешана вода осознанной идентификации, переживаемой идентичности и неосознаваемой, непереживаемой идентичности — ментальности. Любой общности присуща характерная ментальность, которая, собственно, и “собирает”, специфицирует эту общность. Дробность спецификации может быть предметом исследования, так как не всегда ясно, какой по величине общности уже присуща “своя ментальность”. Сдвиг, смена ментальности в обществе незаметнa, но когда этот процесс начался, то именно он определяет потребность в новой идентичности. Куда идти и кем быть? Наш путь — Америка или Европа? А может быть, особый путь? Проблема в том, что особый путь не предначертан и не прочерчен, — нет колеи, нет образа, и эта безóбразность порождает неразбериху ситуации “лебедь, рак да щука”, где каждый персонаж пытается тянуть к своему образу Благости: Свободы, но для избранных, Равенства, но одни могут быть более равными, чем другие, Братства, но только “по крови”... Неплохой метафорой диффузии идентичности может быть и образ Змея-Горыныча: левая голова, правая голова и центр. Просто Дума или Верховная Рада. Да и вообще — любой парламент, любая демократия. Дракон демократии безобиден, так как не пожирает своих подопечных, — для этого у его голов нет необходимого единства. Иногда даже не хватает кворума в какой-либо голове. Невозможно проголосовать и принять решение. У молодых драконов поэтому нет также единства и для защиты своих чад от разных бед: стагнация, спад, инфляция, финансовый кризис, безработица и прочее. Но альтернатива этому, в чем-то беспомощному, но, в сущности, симпатичному существу — только Гидра тоталитаризма, все головы которой смотрят в одну сторону, но следят глазами за всеми и очень усилены общей идеей: кого бы съесть? Несогласованности нет. Гидра эта еще многорука и беспредельно хватка. Ее бессмертие и способность регенерировать, к счастью, уравновешиваются теми же качествами демократии... Однако обратимся к айсбергу как модели единства ментальности, идентичности и идентификации. Ментальность — это подводная часть, может быть, “самость”(в юнгианском ее понимании) общества. Над водой — осуществленная в выборе идентификация, как бы “персона”, с присущей ей атрибутикой. А идентичность — это плотность, прочность, внутренняя молярная сцепленность глыбы, ее атомарная очерченность и определенность — нечто вроде сочетания “эго” и “тени”. Весь айсберг, таким образом, — это уникальность, оригинальность общества. Айсберг, как известно, дрейфует, движимый подводными и поверхностными течениями или, в нашей модели, — этническими, политическими, религиозными, экономическими и т.д. условиями. Идентификация существует в различных формах, по которым определяют сходство с чем-либо подобным, принадлежность к типу. Верхушка айсберга трансформируется, оформляется под солнцем сознания, осмысленности, гласности. Это лицо, по которому узнают систему. В темных глубинах обитания ментальности изменения не видны и не контролируемы. Эта метафора не вмещает отдельную политическую ментальность (или иную), но течения, обусловливающие оригинальность, уникальность пути социума, могут быть разными, в том числе и политическими. Некоторые из этих течений в разные моменты могут определять движение и форму айсберга. А может быть, и его состав, содержание. Традиционными “источниками силы идентичности” Э.Эриксон считает экономические, религиозные, политические, региональные, национальные аспекты социального бытия, идеально отраженные, т.е. представляющие в совокупности систему идей, “дающих убедительную картину мира” [75, с.39]. То же, на наш взгляд, относится и к источникам уникальности определенной ментальности и к причинам сдвигов, изменений ментальности. Обретению новой идентичности и, что более явно, движению к новым идентификациям способствует изменение ментальности — невидимая, медленная, постепенная метаморфоза. Насколько правомерна экстраполяция понятий психологии личности и индивидуальности на сферу социальной психологии и, более того, на социальные процессы? “Говоря об идентичности, — пишет Э.Эриксон, — нельзя отделить... “кризис идентичности” отдельного человека от современных ему исторических кризисов, поскольку они помогают понять друг друга и действительно взаимосвязаны. В сущности взаимосвязь между психологией и обществом, между развитием отдельного человека и историей, по отношению к которой формирование идентичности играет роль прототипа, может быть осмыслена только как род психологической относительности” [75, с.32]. По-видимому, “массовая патология идентичности”(Э.Эриксон) отдельных индивидов определяется сдвигом ментальности, лихорадочным стремлением к идентификации (с европейскими демократиями, западной экономикой, общественными институтами и пр.) и поиском идентичности всем обществом (поиском тождественности идеальному образу, точнее, ощущению “Общества, которое Должно Быть у Нас”). И если идентификация имеет более или менее определенные объекты, то диффузность, спутанность, размытость идентичности объяснимы иллюзорностью, плывущим, зыбким миражем образа-ощущения в обществе. Конечно, в обществе наблюдается стремление и движение к оконтуриванию этого образа, например в форме “национальной идеи”. Обычно подобный образ искусственно инспирирован искренними или так или иначе ангажированными конструкторами идеологем, но возможно и попадание, совпадение с бессознательными интенциями масс. “Идея овладевает массами” по-разному. Либо это медленный “швейцарский” путь просеивания всего нового через сито традиционализма, здравого смысла, мудрости и неспешной аналитичности (не случайно мудрая аналитическая психология родилась в Швейцарии). Обусловленный культурой и цивилизацией “естественный” отбор процессов и состояний общества есть процесс осознаваемый и переживаемый гражданами как упрочение, подтверждение идентичности: “Это наша идея, это свойственно нам, это достойно нас”. Этот путь — преимущество и достижение стабильных демократических систем. Другой вариант, когда ощущение совпадения, узнавания самотождественности переживается внезапно и подавляющим большинством. Происходит социальный инсайт, чаще всего выливающийся в публичный взрыв шовинизма или классовой солидарности (возможно, не исключены и позитивные вариации). Размышления о возможности того или иного пути приводят к сопоставлению с прогрессом в науке. Путь к смене парадигмы в науке — долгий и сложный процесс (Птоломей — Коперник, Ньютон — Эйнштейн), предусматривающий и экстраординарный период с появлением в нем доминирующей теории, признаваемой большинством членов научного сообщества. Появление в обществе привлекательной для массового сознания и соответствующей архетипическим мотивам и ситуациям коллективного бессознательного формы образа-ощущения самотождественности столь же непросто. Конкретизация сложной взаимосвязанности и взаимозависимости понятий “ментальность”, “идентичность”, “идентификация” приводит к постановке ряда вопросов относительно возможности изучения этнополитического аспекта ментальности жителей отдельного региона, в частности Крыма. При этом очевидна дискуссионность выбора проблематики. Во-первых, можно ли говорить об особой крымской ментальности? Наверное да, если сравнивать определенные ментальные характеристики крымчан и, например, галичан. А если крымчан и жителей Херсонской или Одесской областей? Во-вторых, возможна ли спецификация внутри ментальности: есть ли особая политическая ментальность, не является ли эта абстракция условностью в квадрате? Впрочем, “этнополитический аспект” — звучит не так резко. В-третьих, в какой мере такое исследование носит прикладной, прогностический характер, насколько реален выход на практические результаты? Разумеется, и теоретическое исследование имеет смысл, но прежде всего в плане построения теоретического конструкта как основания для разработки эксперимента. И если цели такого экспериментального исследования достаточно определены, то его объект нуждается в обосновании. Ключевая проблема здесь — аргументация выделения единиц анализа социально-политической идентичности. Мы предполагаем, что такими единицами могут быть различные субкультуры. Разумеется, это предположение не является совершенно оригинальным. Например, рассматривая вопрос о диапазоне мотиваций в рамках политической антропологии и констатируя, что “человеком политическим” “...движет не только экономический интерес, как это предполагал марксизм, но и интересы национальные, культурные, демографические, профессиональные...”, А.С.Панарин справедливо отмечает, что “интересы закрепляются в системе символов, установок, навыков, групповой психологии, менталитете и в этом смысле представляют определенный тип культуры (субкультуры)” [31, с.90]. 4.2. Субкультура — единица анализасоциально-политической идентичности Специфика данного исследования определялась необходимостью дистанцирования от традиционных интерпретаций понятия “субкультура” в антропологии и социологии и потребностью в изучении структуры и содержания этого понятия методами социальной психологии. Антропологическое понимание субкультуры (так же, как культуры) связано с образом жизни, свойственным членам определенной, пространственно и социально замкнутой общности. Культура выражается через все стандартизированные в конкретном социуме способы восприятия, осознания мира и взаимодействия в нем и с ним. В широком смысле слова культура — совокупность норм и предписаний, в соответствии с которыми каждый должен действовать так, чтобы быть понятным и предсказуемым для “своих”. Главными критериями выделения субкультур социологи Чикагской школы (Р.Парк, Ф.Трэшер, Л.Вирт и др.) признавали замкнутость, а также формирование собственных установок и норм [83]. Определение границ культуры в социологии связывается с социальной стратификацией общества. Под субкультурой понималась совокупность норм, определяющих поведение отдельных групп индивидов, которые противопоставляют себя обществу и отличаются специфическими привычками, образом жизни и поведением. По мнению Дж.М.Йингера, поскольку социологи (в отличие от антропологов) подчеркивали, что напряжение между социальным порядком и культурой приводит к отклонениям, они чаще представляли ее как нормативную, а субкультуру — как отклоняющуюся систему. Позднее в оборот даже вводится новый термин “контркультура” для характеристики жизненного уклада замкнутой группы, установки и ценности которой представляют собой негативную интерпретацию традиционной культуры [85; 89]. Подобное определение дает и Г. Мердок: “Субкультуры представляют собой аккумулированные значения и средства выражения, с помощью которых группы, занимающие в обществе подчиненное положение, пытаются адаптировать доминирующую систему значений или противостоять ей. Субкультуры дают набор доступных символов, которые отдельные индивиды или группы могут использовать для придания смысла своему особому положению и формированию устойчивой идентичности” [86, p.13.). Политологи неоднократно предпринимали попытки обозначить модели политической культуры. Так, Г.Алмонд выделил гомогенный, фрагментарный, смешанный и тоталитарный типы [80], У.Розенбаум называет “фрагментированные” и “интегрированные” типы политической культуры, между которыми находятся различные модели и промежуточные типы; по мнению Д.Элейзара, существует три основных типа политической культуры: моралистическая, индивидуалистическая и традиционная; У.Блюм обосновывал необходимость выделения только либеральной и коллективистской политических культур [53, с.239-240]. По всей вероятности, понятие “политический менталитет” может быть сопоставлено и с типом политической культуры социума в целом. Однако это потребовало бы исследования на макросоциальном уровне. Наша цель скромнее. Новая для отечественной психологии проблема субкультур (в том числе и субкультур неудовлетворенности) потребовала развернутого философско-методологического анализа, результатом которого явилась система критериев для их выделения и описания. В отличие от антропологического и социологического подходов основанием для выделения субкультур послужило рассмотрение деятельности и созерцания как двух универсальных способов бытия человека в культуре (см. гл.1 настоящей книги). Измерение сущностных характеристик деятельности и созерцания — интенсивности и продуктивности — дает возможность приступить к выявлению субкультур и их представленности в группах или социальных стратах в конкретной социокультурной, экономической, этнополитической ситуации Крыма. Упрощенная (для опытного апробирования) таксономия субкультур была ограничена шестью ячейками: четырьмя базовыми субкультурами, определяемыми сочетанием интенсивности деятельности и ее продуктивности (I — деятельность интенсивна и продуктивна; II — деятельность интенсивна и непродуктивна; III — деятельность неинтенсивна и продуктивна; IV — деятельность неинтенсивна и непродуктивна), а также двумя промежуточными ячейками, частично схватывающими динамику перехода из одной базовой ячейки в другую и идентифицирующими субкультуры не только в деятельностном ключе, но и в плане созерцания. Иными словами, в качестве объекта исследования мы еще не взяли полную таксономию, но уже и не ограничились лишь ее деятельностной экспликацией. Полагаем, что именно такой подход релевантен имеющимся возможностям эксперимента, измерительным инструментом которого послужили разработанные соответственно Н.Ф.Калиной и Е.В.Черным два оригинальных вопросника: ТСН —1, включающий 49 высказываний, и ТСН —2, состоящий из 48 пословиц (см. Приложения 1 и 2). Схема и краткое описание процесса перевода теоретически выделенных критериев принадлежности к субкультурам в эмпирические индикаторы, конкретные показатели представлены в Приложении 2. А) Типология субкультур Результатом первого этапа экспериментального исследования было выявление следующих субкультур (социотипов, полученных в результате сопоставления итогов опроса с базовой матрицей субкультур, представленной в 2.5): |
Похожие:
 | Исаак Калина: в московских школах уроки физкультуры в морозную погоду... Руководитель Департамента образования Москвы Исаак Калина рекомендует учителям и директорам школ проводить уроки физкультуры, особенно... | | В. Н. Грищенко Каневский заповедник, г. Канев Черный аист (Ciconia... Чехии. Распространенный ранее на всей ее территории черный аист к началу XX в сохранился только на юге Моравии (Boettcher-Streim,... |
| Амур одна из величайших рек России, необычайно богата и разнообразна... Восточной Азии – белый и черный лещи, толстолоб, мелкочешуйчатый желтопер, белый и черный амуры, окунь ауха, желтощек, кони, косатки,... |  | Программа IV областного фестиваля социального документального кино... «Человек в кадре», посвященного 85-летию со Дня рождения В. М. Шукшина и 40-летию выхода на экраны его легендарного фильма «Калина... |
| И. И. Калина 22 октября 2007 г Направление утверждено приказом Министра образования и науки Российской Федерации №265 от 27. 09. 2007г | | И. И. Калина 22 октября 2007 г Направление утверждено приказом Министра образования и науки Российской Федерации №265 от 27. 09. 2007г |
| Результат Что скрывает «Черный квадрат»? Формирование и расцвет русского авангардного изобразительного искусства | | Надежда Фёдоровна Калина Лингвистическая психотерапия Лот №3 Оказание охранных услуг для нужд филиала в г. Ростов-на-Дону (г. Волгодонск) |
| И. И. Калина 26 ноября 2007 г Направление утверждено приказом Министерства образования Российской Федерации от 27. 09. 2007 №265 | | И. И. Калина 26 ноября 2007 г Направление утверждено приказом Министерства образования Российской Федерации от 27. 09. 2007 №265 |
| 2 Функциональные состояния человека. 3 Требования к поддержанию работоспособности С. А. Ахметова, Р. Х. Гайнутдинов, Г. Я. Гузельбаева, Л. Г. Егорова, М. Ю. Ефлова, Н. М. Калина, Р. Г. Минзарипов, В. П. Модестов,... | | Будущим 10-классникам А. П. Чехов рассказы «Человек в футляре», «Дом с мезонином», «Студент», «Дама с собачкой», «Случай из практики», «Чёрный монах»,... |
| Введение основная тематика, включаемая в итоговый междисциплинарный экзамен С. А. Ахметова, Р. Х. Гайнутдинов, Г. Я. Гузельбаева, Л. Г. Егорова, М. Ю. Ефлова, Н. М. Калина, Р. Г. Минзарипов, В. П. Модестов,... | | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Руководитель департамента образования Москвы Исаак Калина о зарплате педагогов и напрасных страхах |
| Реферат на тему «мистицизм в поэме с. Есенина «черный человек» Поэма кризиса или поэма конца? | | Тема урока Домашнее задание Поэтическая тетрадь. Саша Черный "Что ты тискаешь утенка”,"Воробей","Слон". А. Блок "Ветхая избушка","Сны","Ворона" |
