"Учебник чувств" образца двадцатого года
Я на беленьком листочке
Напишу четыре строчки
Из альбома Веры Смолиной.1910 г.
И далее по тексту старинной альбомной тетради:
Вера, ангел, Вера, свет,
Вера, розовый букет,
Вера, лента голубая,
Не забудь, меня, родная.
Эта тетрадь размером с осьмушку листа по счастливой случайности не так давно оказалась в коллекции сектора редкой книги Челябинской областной научной библиотеки. Потрепанный сафьян обложки с некогда золотыми тиснеными буквами и взмывающими ввысь лебедями скрывает более сорока пяти записей, сделанных ученическим почерком почти сто лет назад. Все они адресованы Вере Смолиной, о которой сейчас нам известно лишь, что в свои десять-двенадцать лет она начала собирать многочисленные автографы подруг "на память" о детстве и наступающей юности. Так поступали тогда, в начале прошлого столетия, почти все девочки-гимназистки, формировавшиеся в условиях однополых и достаточно закрытых учебных заведений.
Другой, не менее уникальный документ взрослеющей души, – альбом Любы Мясниковой хранится в коллекции музея Челябинского государственного университета. О его былой роскоши и изяществе напоминают изысканное чеканное украшение обложки, фрагменты металлической застежки и кое-где сохранившееся бархатное покрытие. На титуле надпись, сделанная детской рукой: "1920-го года альбом Любы М.". И более поздняя приписка: "Мне было 12 лет".
Подобные альбомы были чрезвычайно распространены в дворянской культуре России столетием ранее. Их называли "памятными книжками" и "альбаумами", в них вписывали автографы и пожелания, эпиграммы, куплеты, сонеты, шарады и каламбуры, заполняли странички акварелями, карандашными и перовыми набросками. Исследованию этого историко-культурного феномена посвящены фундаментальные работы Б.Л. Модзалевского, М.П. Алексеева, В.Э. Вацуро, Ю.М. Лотмана, А.В. Корниловой и др. За несколько первых десятилетий ХIХ века сложилась особая альбомная культура, для которой характерно смешение жанров и тонкая душевная связь между адресатом послания и его автором, запечатленная в строках разного, подчас весьма низкого, художественного достоинства; в засушенном цветке, в тщательно прикрепленном к альбомной странице локоне. Тем не менее, альбомы сохранили, помогли восстановить и атрибутировать многие стихи В.А. Жуковского. Т.А. Вяземского, А.С. Пушкина, М.Ю. Лермонтова. Это не удивительно: без памятных книжек не обходился ни один музыкальный или литературный салон, ни одна гостиная. Пушкин воздал должное традиции своей эпохи, упомянув в "Евгении Онегине" "уездной барышни альбом".
Вера Смолина и Люба Мясникова – хозяйки упомянутых раритетов – тоже были "уездными барышнями". Есть основания предполагать, что Вера была ровесницей века, ее гимназическое отрочество пришлось на 1910-е годы и, судя по многократно упоминаемым в альбоме челябинским фамилиям, прошло на Южном Урале.
Люба Мясникова попала в Челябинск гораздо позже. В 1920-е годы она жила с родителями в Поволжье, в селе Алексеевка. Еще до революции началась ее школьная жизнь, завершившаяся в советской единой трудовой школе, о чем в альбоме есть памятная отметка: запись подруги в память "о совместной работе по школьному самоуправлению". Последние записи альбома Веры датированы 1920-м годом. Любы – 1928-м. Характерно, что альбомы были "сданы в архив", когда обеим девушкам исполнилось по двадцать лет. Оба альбома – не просто удивительные документы душевной жизни людей давно ушедшей эпохи, но и свидетельства сложной связи времен и трансформации традиции.
Угасание моды на альбомы в дворянской среде исследователи относят к середине XIX века. Но альбомная традиция не исчезла, а стала атрибутом детской культуры, так как была органично воспринята "дневниковым" отроческим возрастом. Альбомная культура процветала в закрытых женских пансионах, была неотделима от их уклада и быта, равно как от быта и уклада семьи. Девичьи альбомы начала XX века были исследованы В. Головиным, В. Лурье, И. Кулаковой, "изящная словесность" девочек конца прошлого столетия – И. Бутенко. Не без основания альбомы рассматривались как массовое явление, имеющее определенные закономерности.
Альбомы Веры и Любы не стали исключением, прежде всего потому, что запечатлели интимную жизнь взрослеющей души, диалог с друзьями и близкими, а также неумолимое вторжение эпохи войн и революций в жизнь личности. Вместе с тем альбомы, несмотря на небольшую разницу в возрасте девочек-хозяек, словно бы принадлежат разным эпохам. Если первому альбому еще свойственна характерная гимназическая лексика (ангелы, голубые ленты и розовые букеты), а круг его авторов ограничен сугубо дружеским окружением женского пола, то второй немалое число страниц посвящает новой городской поэзии, в нем встречаются записи, сделанные отцовской рукой, знакомыми юношами.
Очевидно, этот альбом был подарен матерью, что, кстати, было традицией. Ею же вписано первое благопожелательное напутствие, апеллирующее к имени Христа и ценностям Бога. Среди пожеланий наставников читаем: "Не забудь, что Христос – твой спаситель", "Молись, дитя...". В альбоме Любы тоже есть и "ангелы", и "ландыш серебристый". Но есть и призывное обращение, которым заканчивается послание в альбом любимой учительницы: "Не языком душа жива, / К делам от праздных слов!" Есть и чистой воды "агитка" "за весь угнетенный народ" и советскую власть, которая "показала, что нам хотелось давно". Стихотворение, возможно, переписано со страниц тогдашних газет и явно принадлежит перу доморощенного автора, одержимого пафосом свержения тирании и обличения старого мира. Такая вот гремучая смесь патриархальной лексики и новой советской фразеологии в альбоме 20-х годов.
Кстати, в 1920-м и в альбоме Веры Смолиной появилась, вряд ли случайная запись: "Безумцы все на вольном свете, / Кто льет людскую кровь". Время напоминало о себе, вторгалось в отроческую душу, но не вытесняло извечных проблем, сомнений, надежд, которые по-прежнему вверялись альбомным страницам.
От альбомов дворянской эпохи альбом 1910-20-х годов унаследовал функцию диалога. Он не был дневником. Альбом демонстрировался и читался в кругу подруг, выгодно позиционировал авторов и его хозяйку в ее окружении, становился каналом заочного знакомства. Поэтому не только написать послание в альбом, но и подписать его значило вступить в своеобразную игру, эмоционально-насыщенное общение. Одни авторы обнажали свои чувства, подписываясь: "от любящей тебя подруги..." (папы, мамы), другие, напротив, желая быть узнанными только владелицей альбома или, создавая вокруг своей личности завесу таинственности, скрывались за лаконичными инициалами или загадочными подписями на иностранном языке. Не исключено, что делалось это из соображений подражания старине. В каждом альбоме, несмотря на разницу объемов, оставили послания за личной подписью чуть более тридцати человек.
Тексты без подписей в подавляющем большинстве являются записями романсов, баллад, произведений городского фольклора. В альбоме Веры Смолиной есть только одна подобная запись с лаконичной подписью: "писал поэт". В альбоме 20-х годов они составляют почти треть всего объема. Очевидно, в альбом они были вписаны самой Любой, так как логично развивали центральную тему альбомной лирики – тему любовных чувств со свойственными ей мотивами ревности, несчастной любви, измены. Постепенно тексты "жестоких романсов" вытесняют прочие, функция альбома как диалога сменяется автокоммуникацией, и в юношеские годы альбом становится подобием дневника, фиксирующего душевные движения в текстах распространенного шлягера. Иными словами, альбом превращается в обыкновенный песенник, как только его хозяйка переступает через определенный возрастной и психологический рубеж.
Этот рубеж определен мерой приобщения к миру взрослых чувств. Активное использование в альбоме формульной поэзии – стихов-клише, близких поэтическому экспромту и одновременно дифирамбу, мадригалу – отражает постижение девочкой-подростком представлений о любви, дружестве и связанных с ними ритуалах ("Пишу тебе, товарищ, / Священный договор / Как были мы друзьями, / Так будем до сих пор"), этикетных правилах ухаживания и любовной игры ("Вот рука вам на прощанье, / Разойдемся, как друзья /Может быть, и до свиданья, / Может быть, и навсегда"). Подобная поэзия исчезает с альбомных страниц, как только на смену подражанию взрослым чувствам приходят чувства подлинные. По этой причине и превращается в песенник альбом Любы М.
И Вера Смолина активно пополняет альбом записями друзей в течение только трех лет – с 1910 по 1913 г.г., а вновь возвращается к нему только в 1920 г. В этом году серия записей в альбоме сделана одной – мужской рукой – на левой стороне альбомных страниц, в детстве сознательно не заполненных. Очевидно, в жизни повзрослевшей девушки альбом по-прежнему сохранял значение талисмана любви, и ее, двадцатилетнюю, не смущало соседство автографов молодого человека с детскими наивными стихами.
А они, в свою очередь, создавали целую науку любви, учебник чувств из наставлений, советов, запретов. Здесь были клятвы верности и преданности ("Любить тебя есть цель моя, / Забыть тебя не в силах я, / Люби меня, как я тебя: / Ведь мы с тобой друзья"), пожелания счастья и любви ("Верь в великую силу любви, / Свято верь в ее крест побеждающий, /В ее свет, лучезарно спасающий / Мир, погрязший в грязи и крови, / Верь в великую силу любви!"), восхищение хозяйкой альбома ("Вы прекрасны, точно роза, / Только разница одна, / Роза вянет от мороза, / Ваша прелесть никогда"), сентенции о любовном страдании ("Любовь – безумный звук, / Любви на свете нет, / Есть только ложь одна, / Есть жгучие страданья, /Да кровь кипучая в сердцах, / Да юношеский бред!"), напоминания об уходящих годах детства ("Пройдут года... Откроешь ты / Альбом случайно пред собой, / И пусть кипучею волной / Воскреснут с прелестью большой / Далекой юности мечты...").
"Изящной словесности" девочек была свойственна экзальтация чувств и категоричность выводов, в ней стертые метафоры и незатейливые рифмы, предельно обнаженный смысл. Есть своя логика в том, что язык любовных переживаний постигался через систему стертых литературных штампов. Их простота, клишированность и формульность открывала прямую дорогу к сердцу, создавала ощущение понятности сложного и пока еще не испытанного в жизни чувства.
Сгустки девичьей премудрости кочевали из альбома в альбом и были неотъемлемой составляющей юношеской субкультуры. Их автор и сам самокритично сознавал несовершенство альбомной поэзии: "Я знаю, здесь стихи найдутся / Длинней и красивей моих, / И эти странички порвутся, / Ты скажешь: "Не надо мне их". Но стихи пользовались успехом, трогали душу, и в девичьем альбоме мирно соседствовали с произведениями нетленной классики, как программной, так и модной в то время поэзией Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Бальмонта, Надсона. Вкупе с ними они создавали удивительную мифологию любви, открывали возможность заглянуть в свою душу, уловить скрытые переживания и сознательно прочувствовать их. В этом случае альбом выполнял еще и функцию самопознания, помогал освоить язык чувств.
Не будем сбрасывать со счетов и "чувства добрые", которые пробуждал весь этот удивительный конгломерат жанров. Жалость к обездоленным, снисхождение и терпимость к падшим, – основной мотив цитируемой классики. Альбомными стихами немаловажной признается способность ценить каждое мгновение жизни. Значительное количество благопожелательных напутствий советует обрести мир и душевный покой в труде и молитве.
Создание альбомов явно носило характер эстетической деятельности. Альбом 1910-х годов украшен не очень умелой, но искренней и трогательной перовой графикой. Здесь символические изображения голубя, розы, лебедей, незабудки; клишированные заголовки и инициалы, тщательно декорированный текст "Помни!".
К альбому 1920-х годов вполне применимо остроумное замечание В.Ф. Лурье – одного из исследователей альбомной культуры – о сходстве девичьих альбомов того времени с задней стенкой крестьянского сундука или солдатского чемодана. В альбоме Любы М. безупречные с точки зрения каллиграфии тексты украшены и тонкой карандашной графикой, и лубочными акварелями. Аппликации из дореволюционных открыток и кондитерских коробок, английские куклы-вырубки из картона, переводные картинки... Все это, скорее всего, было извлечено из ящика комода и любовно вклеено в альбом.
К альбому возвращались и много лет спустя, расшифровывали выцветшие записи, стершиеся подписи и даты. В него вклеили дополнительные странички из обычной ученической тетради, где появились новые записи романсов. Альбом рано умершей хозяйки сохранила ее сестра, и она вплоть до 1970-х годов вписывала в него памятные даты семейной жизни.
А в 1910-20-е г.г. альбом продолжал быть жанром, соединяющим низовую традицию с высокой классикой, что объяснялось особенностями его бытования: он попадал в руки разных людей, которые задавали разнообразие культурных векторов. Это сделало девичий альбом не только частным дневником души, но и свидетельством своеобразия девичьего мира, мыслей и чувств, потребностей и интересов, художественных вкусов и пристрастий.
И.В. Андреева,
кандидат педагогических наук, доцент
Государственная академия культуры и искусств,
г.Челябинск
|
