Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах и улицах «Добрая дорога детства» 2
Скачать 1.3 Mb.
|
| убирал кукурузу в аулах под Владикавказом»[126]. Вполне возможно и в Ахушковских владениях. Впечатления от этой первой поездки на Кавказ оформились у Горького в 1913 году в рассказ «В ущелье». Молодой Пешков тогда, скитаясь по Ингушетии, работал, как было сказано, ночным сторожем на строительстве железной дороги Беслан – Петровск на ингушском её отрезке. Это тяжёлый с трагическим исходом рассказ о душевной маяте русского человека, нигде не находящего покоя себе и не дающего его другим. Артель строителей, вынужденно соединившихся на сезонную работу, представлена несчастливыми людьми – «перекати-поле». Их душевное состояние резко контрастирует с природой ингушской земли, вызывающей у неприкаянных людей какую-то иррациональную неприязнь: «Тяжёлый, нездорово полный, он (бывший солдат Павел Иванович. – М.Я.) весь налит каким-то мутным недовольством, ленивым отрицанием. – Это всё земли неудобные для жилья, – говорит он, оглядываясь вокруг, – это для безделья земли. Тут и делать ничего неохота, просто – живёшь, разинув глаза, вроде пьяного. Жара. Духи-запахи, всё одно, как аптека, або – лазарет… Здесь жить просто: и всякого злаку больше, и земля лёгкая, благодушная, – капнул её – она и родит, на – бери! Здесь земля – баловница! Прямо сказать – девка земля: раз её каснулся, и ребёнок готов… …В этой жаре он, как очарованный, бродит, кружится восьмой год. – Ты бы шёл домой, в Рязань, – сказал я ему однажды… Василий поглядел на красное пред огнём его лицо и тихонько сказал: – Вот то-то и оно, ни с кем не согласны мы, а своего устава у нас нету. Живём без корней, ходим из стороны в сторону, да всем мешаем, за то нас и не любят…»[127]. Немилая для пришельцев ингушская земля в рассказе Горького – образ, который в прозе Ш.Ахушкова об «идиотизме деревенской жизни» раннесоветских ингушей имеет совсем другую коннотацию (о чём мы будем подробно говорить далее). …По одним, неполным, сведениям Заурбек Хаудиевич «после окончания Елизаветградского кавалерийского училища (эстандарт-юнкером. – М.Я.) был направлен в Ахтырский гусарский полк. Спустя месяц корнет Ахушков, оскорблённый полковником Андреевым, ответил ему пощёчиной. Корнету грозило лишение всех воинских званий и длительный тюремный срок. Он бежал в Турцию»[10]. Согласно более подробным сведениям, выявленным Б.Газиковым, мы узнали, что бегству в Турцию предшествовала буквально помесячная детективная история, в которой было несколько арестов в Киеве и Санкт-Петербурге, бегство из-под стражи, попытка самоубийства, психиатрическое освидетельствование, судебные заседания и т.д. Дело № 135 (начато в 1895 г.) «О побеге Дзаурбека Ахушкова» хранится в Центральном государственном архиве Украины в г. Киеве, в материалах фонда Канцелярии прокурора Киевского военно-окружного суда за 1914-1917 годы. В этом деле подсудимый Заурбек Ахушков значится как Дзаурбек Охушков (Ахушков), эстандарт-юнкер 32 драгунского Чугуевского Её Величества Государыни Императрицы Марии Фёдоровны полка. В материалах имеется копия Постановления от 14 апреля 1895 года, в котором говорится о том, что «Следователь Киевского военного округа Статский советник Никольский, рассмотрев дело об Охушкове, нашел, что содержавшийся под арестом в главной гауптвахте Киевской крепости юнкер Охушков бежал 12 апреля в 10 часов вечера»[11]. В следующем обвинении Ахушкова сказано, что он «обвиняется ещё и в том, что вечером 6 мая 1895 года, когда поручик Лачинов, узнав, что находящийся в побеге Охушков появился в гостинице «Бельвю», прибыл туда, чтобы арестовать его, Охушков 2 раза ударил поручика Лачинова и при этом ругал его»[12]. После этого он, очевидно, сбежал в Санкт-Петербург, где в августе с ним случилась ещё одна неприятность. О чём и сказано уже в рапорте полковника Амброзонцева, командира Чугуевского полка, в котором служил Заурбек Ахушков: «…бежавший Охушков доставлен в Петербургский Николаевский госпиталь 5 августа с огнестрельной раной груди. Приказом по полку он вновь зачислен в списочное состояние вверенного мне полка»[13]. В госпиталь Ахушков попал по причине того, что накануне, 3 августа, на частной квартире пытался покончить с собой: «Сообщение Санкт-Петербургского комендантского управления: о том, что скрывшийся из-под ареста в Киевской крепости и разыскиваемый Санкт-Петьербургской сыскной полицией юнкер Охушков при задержании в Санкт-Петербурге 3 августа на частной квартире с целью лишения себя жизни нанес огнестрельную рану в левую сторону груди из револьвера. Врачи нашли, что его ранение очень опасное для жизни»[14]. Следующая информация – рапорт от 3 октября 1895 г. свидетельствует о том, что он выздоровел, прибыл из столицы в Киев, где был помещён под арест. Решением Окружного суда от 29 января 1896 года его поместили в Киевский военный госпиталь сроком два месяца для «выявления его умственных способностей». В госпитале «10 мая Охушков сделал заявление о вызове на судебное заседание по его делу двух врачей психиатров – профессора Сикорского, а другого по усмотрению суда. При этом все расходы по вызову их Охушков принимает на свой счёт…»[15]. Очевидно, что после всех мытарств он и совершил свой последний – удачный – побег в Турцию. Как мусульманина его приняли «в личный конвой султана Абдул-Гамида. Потом, с производством в майоры – он уже начальник жандармерии в Смирне. …А когда вспыхнула война (Первая мировая. – М.Я.), …спустя двадцать лет, новый побег, но тогда из России он бежал юношею, а теперь из Турции бежал усатый, пожилой, с внешностью янычара, опытом умудренный мужчина. Высочайше помилованный, Заур-Бек принят был всадником в Чеченский полк («Дикой дивизии». – М.Я.), получил три солдатских креста, произведён был в прапорщики, затем в корнеты…»[16]. Сухим языком военного канцелярита в документах РГВИА о его возвращении в Россию сказано: «Главным управлением Генерального штаба получены дополнительные сведения что Заур-бей сын Ахушкова есть в действительности эстандарт-юнкер Дзаур-бек Хаудиев Ахушков, осужденный в 1896 г. Киевским военно-окружным судом за воинское преступление и бежавший в Турцию, где служил в турецкой жандармерии и вышел в отставку в чине подполковника. Названный Ахушков разыскивается циркуляром Департамента полиции от 28 января 1897 г. за № 980, причем в случае обнаружения подлежит аресту и препровождению в распоряжение Киевского губернатора с уведомлением о сем Департамента полиции»[128]. Об аресте: «В дополнение к сношениям от 23 октября и 4 ноября с.г. за №№ 8780 и 11079 Отдел генерал-квартирмейстера Главного управления Генерального штаба сообщает, что Дзаур-бек Хаудиев Ахушков арестован и препровожден в распоряжение Киевского губернатора»[129]. И последнее о нём: «Командир Чеченского конного полка. 8 октября 1916 г. № 2785. Действующая армия. Начальнику Кавказской Туземной конной дивизии. Рапорт. Доношу, что 22-го Августа сего года старший урядник вверенного мне полка Заурбек Ахушков в Ставке Верховного Главнокомандующего ЕГО ИМПЕРАТОРСКИМ ВЕЛИЧЕСТВОМ, ГОСУДАРЕМ ИМПЕРАТОРОМ, лично был поздравлен корнетом. СПРАВКА: телеграмма Начальника военно-походной канцелярии ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА с.г. за № 3033. Полковник принц Фазула-Мирза Полковой адъютант Поручик Попов»[130]. Предполагаем, что Заурбек Ахушков вместе со своей дивизией в августе 1917 года прошел драматический путь с юго-западного фронта империалистической войны, из Подольской губернии до станции Дно под Петроградом. Это было время Корниловского мятежа против правительства Керенского. «Дикую дивизию» пытались втянуть в русскую междоусобицу, передислоцировав с фронта в кипящую после февральской революции столицу. Согласно документу, «Военный министр приказал сообщить: Туземный корпус возвращается на Кавказ. Временное Правительство счастливо засвидетельствовать, что рождённые в свободе горцы остались верны делу свободы в те тяжелые дни минувших испытаний, когда тёмные силы пытались их обманным путём использовать для того, чтобы задушить революцию. Временно исполняющий дела начальника политического управления Военного министерства граф Толстой»[17]. Возвращение на Кавказ не было радостным: дивизию расформировали, началась гражданская война «всех против всех», в которой З.Ахушков оказался на стороне Независимой Республики Северного Кавказа, впоследствии Горской Республики. Об этом свидетельствует фотография делегации Республики горцев Северного Кавказа, участников Версальской мирной конференции 1920 года [18]. В самом центре её Заурбек Ахушков. Среди 12-ти участников делегации, изображенных на хорошего качяества фотографии, Джемалдин Албогачиев, Топа (Абдул-Мажит) Чермоев, Ибрагим Хайдар и др. Фотография сделана в Турции, через которую делегация следовала во Францию. Среди этой группы осанистых мужчин Заурбек Ахушков выделяется особенной породистостью. По сведениям Б.Газикова, З.Ахушков вернулся из своих политических странствий в Россию и умер в Украине в 1923 году. Родные (предполагаем, и сын в том числе) перевезли его прах в Ингушетию и предали земле в с. Кантышево. По свидетельству Тамары Тонтовны Мальсаговой (дочери генерала Тонты Укурова и жены выдающегося Заурбека Куразовича Мальсагова, вероятно, бывшей лично знакомой в 20-е годы прошлого века с Шамилем Ахушковым), мать Шамиля по национальности была француженкой и местом его рождения был корабль [19]. Этот факт подтверждается и свидетельством школьного друга Ш.Ахушкова Юрия Петровича Полтавцева (1906-1998), который писал, что Шамиль родился в океане, «где-то около мыса Доброй Надежды»[152]. Мама-француженка обучила сына французскому языку настолько великолепно, что к своим 20-ти годам Шамиль прочёл всего Мольера и Флобера в подлиннике, чем изумил самого Михаила Булгакова, у которого был в гостях в январе 1928 года [153]. Шамиль Ахушков родился за рубежами России, по месту скитаний отца. Мы также предполагаем, что в Харькове он жил по причине обитания там его семьи после возвращения в Россию в конце империалистической войны. Там же начался его литературный путь, пересекающийся с работой в кино. Литературное творчество в это время явно доминировало, потому что к 1927 году о его прозаическом опыте в Украине уже было известно Горькому. 1 августа 1927 года последний из Сорренто (тогдашней «горьковской столицы») в своём очередном письме московскому издателю А.Н.Тихонову, среди прочего, пишет следующее: «…Мне кажется, что следовало бы возможно больше привлекать молодёжи; напр., Фадеев, автор «Разгрома», – человек несомненно талантливый, таков же как будто и Андрей Платонов, очень хвалят Олешу, отлично стал писать прозу Тихонов (Николай Семенович Тихонов, будущий классик советской литературы. – М.Я.); обратите внимание на ингуша Ахушлова (досадная ошибка в написании фамилии. – М.Я.), автора книги «Ингушетия», очень «экзотичные» и грамотные рассказы (здесь и далее выделено нами. – М.Я.). Его адрес: Харьков, Примеровская ул., 11, кв. 2. Шамиль Ахушлов…»[20]. Юноше всего лишь 20 лет! Нам пока не известны все рассказы, столь впечатлившие Горького, но под его определение («экзотические») вполне подпадают на сегодня известные рассказы-новеллы, написанные на украинском языке «Жiнка» («Женщина»), «Медвежа долина» («Медвежья долина») и «Квiтне алича» («Цветущая алыча»). Под общим названием «Из цикла “Ингушетия”»[21]. Что подтверждается свидетельством упомянутого Ю.П.Полтавцева: «Шамиль признался, что его первые литературные опыты – три рассказа из жизни горцев – напечатаны на украинском языке в журнале «Червоний шлях»[154]. Редактором этого журнала был выдающийся украинский поэт Павло Тычина. Представляется, что под «книгой» Горький в своём письме подразумевал упомянутый «Цикл “Ингушетия”» – некий единый корпус небольших рассказов, вполне могущий оформиться в отдельную книгу. О том, сколь внимателен к присылаемым ему рукописям был Горький, свидетельствует Владислав Ходасевич: «Все присылаемые рукописи и книги, порой многотомные, он прочитывал с поразительным вниманием и свои мнения излагал в подробнейщих письмах авторам. На рукописях он не только делал пометки, но и тщательно исправлял красным карандашом описки и расставлял пропущенные знаки препинания. Так же поступал он и с книгами: с напрасным упорством усерднейшего корректора исправлял в них все опечатки… На своём веку он прочёл колоссальное количество книг и запомнил всё, что в них было написано. Память у него была изумительная… Смотря на литературу как на нечто вроде справочника по бытовым вопросам, приходил в настоящую ярость, когда усматривал погрешность в бытовых фактах»[22]. Вполне допускаем, что Ахушков получил от внимательного Горького отзыв на свои новеллы из ингушской жизни, которые не могли не привлечь внимания классика, неустанно «изумляющегося» всё новым и новым открытиям иных человеческих миров и характеров. Послереволюционная «экзотичность» ингушской действительности начала 20-х годов наверняка привлекла внимание Горького, пронициательного и умного читателя и наставника. Ахушков, живя и работая в административной и культурной столице Украины – Харькове, был активным человеком, занимавшимся литературной работой, написанием сценариев, а также научно-просветительской деятельностью. Он был членом Всеукраинской научной ассоциации востоковедов, выступал с докладами на её заседаниях. В частности, Б.Газиковым выяснено, что Ахушков в 1927-29 годах печатался в периодическом издании «Схiднiй свiт», органе Всеукраинской научной ассоциации востоковедов. В 1927-28 годах он выступал в этой ассоциации с докладами «Iнгушетiя» («Ингушетия») и «Башни и свiтлици в Iнгушетii» («Башни и святилища в Ингушетии»). Упоминание об этом находим в журнале «Схiднiй свiт» (1928 г., № 3-4 и 1929 г., № 1-2). По воспоминаниям Ю.П.Полтавцева нам стали известны некоторые судьбоносные вехи в культурном развитии личности Ш.Ахушкова. Связаны они с Михаилом Афанасьевичем Булгаковым, в доме которого в начале января 1928 года он провёл пять с половиной часов. И каких! К встрече с великим русским писателем Ш.Ахушков (с другом) подготовился основательно. В соавторстве с Ю.Полтавцевым им был написан киносценарий «Роковые яйца» по одноименной повести М.Булгакова, которая была опубликована в 1925 году. М.Булгаков крайне резко отозвался на попытку инсценировки своего произведения, о чём и сказал молодым людям после прочтения их киносценария вслух. Вот как об этом вспоминал Ю.П.Полтацев: «…“Роковые яйца” нельзя инсценировать, – категорически заявил Булгаков. – Нужно понимать, что можно инсценировать, а что нельзя… Вы бесцеремонные мальчишки. Кто дал вам разрешение на инсценировку? Что за самоуправство? Мне самому “Межрабпом-Уфафильм” предложил инсценировать “Роковые яйца”. Я отказался. Вы не представляете как я трудно живу! И, однако, – отказался. Не всё можно инсценировать. Так вы, чего доброго, и до Достоевского доберётесь, начнёте и его переделывать для кино. А Достоевского инсценировать нельзя. Все переделки его романов в пьесы неудачны, и не только потому, что они были плохо сделаны. Не всех писателей и не все литературные произведения можно инсценировать. Гоголя и Толстого можно. Достоевского – нельзя. Он говорил убеждённо, как о чём-то для него непреложном. – Романы Достоевского нельзя препарировать. Они не предназначены для переделок и инсценировок. Чувствовалось, что даже сама мысль о переработке Достоевского для кино казалась ему кощунственной. Говорил он об этом нервно, очень строго…»[155]. Молодые люди, приехавшие из Харькова в Москву, чтобы посетить музеи, театры и некоторых «известных людей», счастливым образом попали к самому главному из известных и получили от него бесценные уроки по литературному творчеству. Юноше Ахушкову посчастливилось провести несколько часов на Большой Пироговской в трёхкомнатной квартире Булгакова, в которой писатель прожил самый ответственный период личной и творческой жизни с 1927 по 1934 годы. «Ведь именно здесь к нему пришло первое признание, а затем творческий крах, в этой квартире прозвенел породивший столько легенд звонок И.В.Сталина … из Кремля, здесь велась работа над первыми вариантами романа «Мастер и Маргарита» … и последнее пристанище писатель Михаил Булгаков нашёл совсем неподалеку, на Новодевечьем кладбище.»[156]. …А в этот день, 6 января 1928 года, М.Булгаков иронично отнёсся к первому собственному сценарию Ш.Ахушкова (в соавторстве с Ю.Полтавцевым) под названием «Планетный трест». Сценарий «о придуманном нами путешествии советских и американских людей на Луну и возвращении воздушного карабля на Землю мы не закончили, обнаружив, что наш сценарий близок по теме к “Аэлите” Алексея Толстого… Мы рассказали, как после этого написали второй сценарий – “Гаврош” – киноинсценировку по роману В.Гюго “Отверженные”. – Вот этого делать не следовало, – опять улыбнулся Булгаков. Мы робко возразили, что сценарий этот уже принят к постановке, что мы даже получили за него гонорар, позволивший нам совершить эту поездку… Сказали, что “Роковые яйца” – наша вторая инсценировка.»[157]. Таким образом, из свидетельства Ю.Полтавцева нам известно, что к началу 1928 года Ш.Ахушковым (в соавторстве) было написано три сценария, отзыв на которые в личной беседе дал сам Михаил Булгаков. По итогам юношеских сценарных работ Ахушкова приняли в члены Украинского Товарищества драматургов и композиторов (УТОДИК) и ввели в состав худсовета Харьковского русского драматического театра. Для молодого сценариста это было чрезвычайно важно, так как давало возможность посещать генеральные репетиции и бывать бесплатно на всех спектаклях театра. В беседе с Булгаковым выяснилось, что любимые русские писатели Ахушкова – Чехов и Достоевский. «Шамиль назвал ещё Флобера и Мольера. Я объяснил, что того и другого Шамиль читал в подлиннике, что он – сын горца и француженки, и французский язык знает с детства. Это заинтересовало Михаила Афанасьевича»[158]. Булгаков вообще много расспрашивал юношей о литературе, помимо указанных писателей, они говорили о Гоголе, Блоке, Пушкине и Тютчеве (далее мы специально остановимся на теме литературных сближений, влиянии и идейно-стилистической близости прозы М.Булгакова и новелистики Ш.Ахушкова, несомненно находившегося в магнетическом поле булгаковского гения). К моменту встречи с М.Булгаковым Ш.Ахушков уже был хорошо знаком с «Дьволиадой» (1923 г.) и «Белой гвардией» (1925 г.). Это зафиксировано в воспоминаниях Ю.Полтавцева. Особенно интересной и важной с точки зрения дальнейшей деятельности Ахушкова в этих воспоминаниях является информация о профессиональной любви к театру (украинскому и русскому периода конца 20-х годов), к классическому и авангардистскому изобразительному искусству того времени. Вкусы зрелого М.Булгакова и юного Ш.Ахушкова во многом совпадали. Изумляет, что Булгаков говорил и рассуждал с молодыми людьми как с равными себе. «Потом спросил об украинском театре в Харькове. Мы рассказали о театре “Березиль”, о его художественном руководителе Лесе Курбасе (подробно об этом далее. – М.Я.), о замечательных постановках пьес драматурга Кулиша и удивительном актёре этого театра Бучме. Булгаков подробно расспрашивал нас об этих спектаклях. Сказал, что читал о работах Курбаса и Кулиша и непременно посмотрит всё это, когда будет в Харькове.»[159]. Двадцатилетний Ахушков пересмотрел все спектакли МХАТа, которые в 1927 году привозили в Харьков, о чём он с другом и поведал Булгакову: «В прошлом году МХАТ приезжал к нам в Харьков в полном составе… Привозили “На дне”, “У жизни в лапах”, “На всякого мудреца…”, “Смерть Пазухина” и “Царь Фёдор Иоаннович”. Мы посмотрели все спектакли, а “Царя Фёдора Иоанновича” даже дважды – и с Москвиным, и с Качаловым в главной роли. – Вам очень повезло, – сказал Михаил Афанасьевич. – Качалов редко выступает в этой роли. Я его Фёдора не видел… Слушая нас, Михаил Афанасьевич оживился, одобрительно кивал головой – и тоже смеялся. Ему явно по душе была наша неуёмная любовь к театру…»[160]. Сколь высоко великий драматург оценил эту любовь, говорит следующее: он устроил юношам контрамарки в главные театры Москвы на спектакли, на которые без его помощи они не попали бы. Это «Дни Турбинных» во МХАТе, «Зойкина квартира» в театре Вахтангова, «Эрик XIV» с Михаилом Чеховым во Втором МХАТе. Ахушков посетил спектакли зимой 1928 года благодаря телефонным звонкам самого Булгакова Фёдору Михайловичу Михальскому (главному администратору МХАТа) и Берсеневу (художественному руководителю Второго МХАТа). «Дни Турбинных» (1926 г.), «Зойкина квартира» (1926 г.) «Багровый остров» (1928 г.) и «Бег» (1928 г.) – особая творческая полоса биографии писателя, полностью подчинённая драматургии и театру. В эти несколько лет его слава как драматурга достигла своего апогея. С 1929 года всё последующее десятилетие было лишь борьбой за творческое существование. Дело в том, что Булгаков не стал принципиально перекрашиваться в пролетарского писателя, и его пьесы не отвечали драматургическим стереотипам эпохи. «Багровый остров» – трагифарсовая «пародия на революционные агитки и едкая сатира на высокопоставленных чиновников от искусства»[161] – был прочитан самим автором Шамилю Ахушкову и его другу: «“Это моя новая пьеса”, – сказал он и стал нам читать “Багровый остров”. Читал медленно, тихо, необычайно выразительно, ярко, зримо. Впечатление было, как будто читают несколько человек, – столько разных характеров, голосов. Булгаков жил в каждом образе, в каждой фразе… Перевернув последнюю страницу рукописи, Михаил Афанасьевич сказал: “А сейчас я работаю над новой пьесой.”»[162]. Поистине в духе булгаковского «фантастического реализма»: юный провинциал из уст самого гения слышит текст прпоизведения, о котором очень скоро «большой друг всех писателей» товарищ Сталин скажет: «Вспомним “Багровый остров”… и тому подобную макулатуру, почему-то охотно пропускаемую для действительно буржуазного Камерного театра…»[163]. Булгаков не только ознакомил юношей со своим новым произведением, но и поделился, так сказать, текущими творческими планами. Представляется, что пьеса, над которой он работал в то время, – это «Кабала святош» («Мольер»), поставленная лишь через семь лет после написания (с 1929 по 1936 годы Булгаков написал «Жизнь господина де Мольера» и «Полоумный Журден»). Мольеровская тема занимала его очень серьёзно, поэтому он заинтересовался «экзотическим» происхождением Шамиля Ахушкова – «сына горца и француженки», знавшего французский как родной: «Он стал подробно расспрашивать Шамиля о Мольере и очень оживился, узнав, что тот прочёл все его пьесы на французском. И даже взгляд его, поначалу суровый, вдруг потеплел и в глазах появились светлые, добрые лучики.»[164]. Ведь основная тема «Кабалы святош» – это тема независимости художника от воли тирана (в данном случае короля). Булгакову был близок Мольер, желавший говорить правду, готовый ради дела даже к компромиссам, но трагическим образом раздавленный властью. Именно с этой пьесы «тема роковой судьбы художника становится едва ли не центральной у Булгакова»[165]. Ш.Ахушков, прочитавший в подлиннике все пьесы Мольера, сам стремящийся овладеть драматургическим искусством, подразумевающим умение выстраивать диалоги и драматические действия, органично сочетать трагедийные и комедийные начала, создавать точные коллизии, безусловно, должен был вызвать интерес и уважение Михаила Булгакова. Что подтверждается (судя по воспоминаниям Полтавцева) живейшим участием великого писателя в «культурной программе» юных харьковчан, приехавших в Москву. Помимо контрамарок в театры, Булгаков, что называется, настойчиво ориентировал их серьёзно познакомиться с творчеством художника-реалиста Михаила Нестерова [166] и Павла Корина (ученика Нестерова)[167] и не увлекаться «самым левым» из тогдашних авангардистов Татлиным [168]. Он дал весьма практический совет, как следует покупать книги в Ленинграде (куда после Москвы направлялись юноши): «“А знаете, – усмехнувшись, сказал он, – в Ленинграде теперь книги продаются на вес. Постарайтесь этим воспользоваться”. Оказалось, что действительно, в Ленинграде книги продавались на вес. Существовало три цены – 50 коп., 75 и 1 рубль за килограмм. Совет Михаила Афанасьевича очень помог нам. Мы купили по три тома Пушкина, из незаконченного академического издания, вышедшего до революции, – большие книги в мягких переплётах по 75 копеек за килограмм…»[169]. Ахушков со своим другом вняли совету Булгакова: они побывали в гостях у М.В.Нестерова и П.Д.Корина, познакомились с Берсеневым [170], Михальским [171], Марковым [172], посмотрели «Дни Турбинных», «Зойкину квартиру» и целых четыре спектакля с участием выдающегося русского драматического актёра Михаила Чехова. Ослушались лишь в одном – «нашли и посетили Татлина». Расположенность Булгакова, поначалу недовольного визитом молодых сценаристов, оказалась столь большой и искренней, что он, провожая их, пригласил в гости после поездки в Ленинград («Расскажите, где побывали»). Но, к сожалению, второй встречи с Мастером не случилось… В Ураине после поездки в Москву и Ленинград продолжалась насыщенная профессиональная работа в области кино. В 1929 году Ахушков печатается на украинском языке в журнале «Кiно» с полемическими статьями и сценариями: «Де історія українського кіна?», «За стиль фiльмаря!». Там же приводилась информация о сценарий фильма «Судья Рейтанеску», в котором Ахушков был ассистентом режиссера Ф.Лопатинского. В 1930 году в Одессе был создан фильм-очерк «Перекоп» («Песнь о Перекопе»). Автор сценария и режиссер – И.Кавалеридзе, ассистент режиссера – Ш.Ахушков. Фильм был выпушен к 10-летию со дня взятия Перекопа и являлся типичным образцом советского пропагандистского киноискусства. О фильме писали тогдашние СМИ: «Вечерняя Москва» (2 декабря 1930 г.), «Кино и жизнь» (1930 г., № 31). К слову сказать, о фильме «Судья Рейтанеску» («Двойник»), также снятом на Одесской киностудии, информация прошла в «Вечерней Москве» 15 ноября 1929 г. В одесской газете «Черноморская коммуна» Ахушков, согласно Б.Газикову, опубликовал довольно большое количество статей на украинском языке по культурной проблематике. Статьи появлялись в этой газете вплоть до 1935 года. В это же время Ахушков писал и об украинской опере. Например, статья «Чи вмирае оперове мистецтво?» («Почему умирает оперное искусство?») была опубликована в киевском журнале «Радянське мистецтво» (1930 г., № 7(37)). Он делал и научно-документальное кино: был автором сценария профильного фильма о сое «Чудова китаянка» («Волшебная китаянка»), о чём сказано в «Лiтописi друку УСРР» («Летопись печати УССР») за 1931 год. В 1930-1932 гг. Ахушков печатался одновременно в Украине и Москве, о чём говорят его публикации в журналах «Кiно» и «Пролетарское кино». Фильм украинского режиссера и автора сценария А.Мачерета «Дела и люди» проанализирован им в одноименной публикации («Кiно», 1932 г., № 17-18); современное «авангардистское» кино Франции по материалам журнала «Синема» рассмотрено, как и следует, в духе своего времени. Статья «Сегодня французского кино» («Сьогоднi французьского кiна», «Кiно», 1933 г., № 5) написана в духе критики пресловутого «буржуазного» киноискусства. Три рецензии в «Пролетарском кино» (1932 г., №№ 8, 9-10, 13-14) свидетельствуют о том, что Ш.Ахушков, помимо французского, свободно владел английским и немецким языками, ибо цитирует выдержки не только из тогдашней французской, но и английской и немецкой прессы и критики, подтверждающие его концептуальные размышления о «пацифистской западной фильме». Безусловно, он пишет с точки зрения духа и буквы партийно-классовой методологии, но проницательному читателю и профессиональному «киношнику» в тогдашнем сталинском террариуме было что взять в свою интеллектуальную и творческую копилку из «буржуазных» запасников, исследуемых Ахушковым. Например, в статье «Кресты пацифистского лицемерия» («Пролетарское кино», 1932, № 8) он даёт обзор тогдашней французской прессы: журнала «Синэопо» и газеты «Комедия» в связи с премьерой «пацифистской фильмы» «Деревянные кресты» режиссера Раймонда Бернара. Образец ахушковской «разоблачительной» кинокритики, который мы приведем ниже, – весьма тонкая, завуалированная информация затюканному компропагандой советскому гражданину о происходящем во французском кино. Она выглядит неким диссонансом на фоне «текущего» советского «громошумного» победительного кино: «Эсминца Шаумяна», «Стального пути», «Теплохода “Пятилетка”», «Интервенции» и т.д. (об этих «шедеврах» соцреализма написано в том же номере «Пролетарского кино»). Из статьи Ахушкова: «Новая французская фильма «Деревянные кресты» рассеивает всякие сомнения относительно того, что представляет на самом деле «пацифистская» фильма. «Деревянные кресты», поставленные Раймондом Бернаром по роману Доржелеса, разумеется, снова изображают «ужасы» войны, и показ этих ужасов таков, что фильма удостоилась одобрения Лиги наций. 13 марта в известном парижском полутеатре-полукабаке «Мулен Руж» состоялась премьера «Деревянных крестов». Вот в каком тоне пишется о фильме в журнале «Синэопо»: «Фильма, подобная «Деревянным крестам», когда её смотришь впервые, не оставляет места никаким критическим замечаниям. Если они есть, то восхищение уносит их. Мы находимся перед чем-то мощным и грандиозным, перед тем, чего ни одно искусство не давало ещё человечеству. Мы видим эту огромную машину, какой была война, столь значительную, что она превышает наше воображение, она встаёт перед нашими глазами в том виде, в каком она была, и с такой силой, что, кажется, будто вновь переживаешь жестокие часы. На этой ступени красоты и эмоции (выделено мной – Ш.А.) произведение выходит из сферы оценки, какой бы она ни была. Нужно обнажить голову и почтительно склониться перед теми, кто создал это». Цитата вряд ли нуждается в комментариях. Война, показанная так, что она достигает вершин… красоты. Всё уже достаточно ясно. Газета «Комедия» высказывается ещё определённей: «Да, весь Париж, весь Париж был на этой премьере. В «Мулен Руж», под председательством самого президента республики, собралась интеллектуальная верхушка страны, чтобы отпраздновать сочетание искусства и воспоминания. …Вся война была перед нами, – проведенная так, как это умеют делать французы. …Благородно, чисто, просто, так, как умеют воевать в пехоте…»[23]. Фильмы классика французского кино Ренэ Клэра и немецкого режиссера Георга Пабста рецензируются Ахушковым также с использованием публикаций западной прессы – английской и французской: «Дейли уоркера» и «Юманитэ», а также на базе собственных впечатлений от фильмов «К нам, свобода!» и «Трагедия шахты». Ш.Ахушков, что явствует из небольших по объёму, но весьма концентрированных по содержанию рецензий-анализов, предстаёт как вдумчивый знаток европейского кино и осторожный критик, чётко балансирующий между возможным и необходимым в жёстких подцензурных рамках. «Новая фильма («К нам, свобода!». – М.Я.) Клэра, одного из самых талантливых звуковых режиссеров буржуазного кино, построена на сплетении идейных мотивов немой фильмы Клэра «Париж уснул» и звуковой «Под крышами Парижа»[24]. Или: «Один Пабст – автор «Лулу», «Пленников Бледной горы», крупный мастер буржуазного кино. …Он снимает фильмы о гибельной страсти любви, о величии одиночества среди снежных горных вершин… И есть другой Пабст – автор «Безрадостной улицы», «Западного фронта», старающийся вплотную приблизиться к современности, стремящийся отразить на экране всю остроту её противоречий… Обычно заключительную надпись: «конец» – в этой фильме неожиданно сопровождают вопросительный и восклицательный знаки: «Конец?!». Пабст не строит пацифистских иллюзий о «невозможности» новых войн и честно признаёт: да, очевидно, не конец!...»[25]. |
