Сборник статей по материалам Всероссийской научной конференции. 12-14 ноября 2009 г. Нижний Новгород
Скачать 5.19 Mb.
|
ЛИТЕРАТУРА
Г.И. Журавлева ПАВЛОВСКИЙ ПОСАД 2-Й ПОЛОВИНЫ XIX – НАЧАЛА XX ВВ. В РАННИХ РАССКАЗАХ С.Н. СЕРГЕЕВА-ЦЕНСКОГО Павловский Посад известен в России и далеко за ее пределами своими знаменитыми набивными Павловскими шалями, производство которых, начиная с XIX века, велось фабричным способом. Наладили это сложнейшее производство (каждый платок проходил через руки 18 мастеров) местные предприниматели Яков Иванович Лабзин (1827 – 1891 гг.) и Василий Иванович Грязнов (1816 – 1869 гг.). В начале XX века «Товарищество мануфактуры Я. Лабзина и В. Грязнова» было крупнейшим предприятием по выпуску шерстяных шалей и платков. На фабрике работали более 2000 человек, склады «Товарищества» находились в Москве, Харькове, Омске и др. На Нижегородской и Ирбитской ярмарках годовая прибыль превышала 2 миллиона рублей. Помимо лабзинской мануфактуры, в конце XIX – начале XX вв. в Павловском Посаде и его окрестностях действовали платочные и текстильные фабрики Штефко и Миронова, Абрамова, Сидорова, Щербакова, братьев Кудиных, Соколиковых и др. Город развивался как крупный фабричный центр. Количество жителей исчислялось в 7212 человек (на 1 января 1896 года), из которых большинство (5392 человек) составляли мещане. На 6675 православных приходилось 485 старообрядцев. В городе находились две церкви. К 1917 году добавились еще 3 и часовня, 4 училища, больница, аптека, почтово-телеграфная контора. Население Павловского Посада в этот период делилось, как и все население России, на имущественно-правовые сословия: дворянство, духовенство, купечество, мещанство, крестьянство. Большинство церквей и все благотворительные учреждения строились и содержались на пожертвования местных купцов и промышленников (Лабзины, Барановы, Соколовы, Кудины, Грязновы, Широковы). Торговая площадь с десятками лавок в центре города была главным, излюбленным и привычным местом встречи обывателей посада. Неторопливо прохаживаясь между длинными торговыми рядами, они могли не только сделать необходимые покупки, но и пообщаться друг с другом, обсудить последние местные новости. Если учесть, что за день мимо каждого торговца проходили десятки, а то и сотни людей, то любая новость буквально за один день становилась достоянием всех жителей. Многих обывателей посада объединяли общественные, деловые, профессиональные интересы, а также духовные, хозяйственные, родственные или просто добрососедские связи. На рубеже XIX-XX столетий во внешнем облике Павловского Посада причудливо сочетались различные градостроительные тенденции. Патриархальные купеческие особняки, большинство из которых были деревянными, занимали центральные улицы города. С ними соседствовали, а на окраинах господствовали более современные здания, выполненные в неорусском стиле и стиле модерна. Особенно впечатляют сохранившиеся до сих пор фабричные комплексы крупнейших мануфактур – Лабзина и Грязнова, Кудиных, Русско-Французского Анонимного общества. Таким застал наш город будущий классик русско-советской литературы С.Н. Сергеев-Ценский (1875-1958 гг.), приехавший сюда в начале XX века Смерть родителей заставила Сергеева-Ценского бросить мысль об университете и поступить в Глуховский учительский институт. Закончив его с медалью, Сергеев-Ценский несколько лет работал преподавателем в ряде учебных округов России. Молодой учитель и начинающий писатель горячо стремился из далекой провинции в Москву. Попасть на работу в Москву неизвестному, провинциальному учителю без «солидных» рекомендаций и протекции оказалось невозможно. Но Сергею Николаевичу удалось обосноваться недалеко от Москвы, в Павловском Посаде, где он поступил на службу в четырехклассное училище учителем математики. Свою литературную деятельность Сергеев-Ценский начал как поэт, выпустив в 1901 году сборник стихотворений «Думы и грезы». В 1903 году в журнале «Русская мысль» появился первый рассказ Сергеева-Ценского «Тундра», сделавший имя молодого писателя известным в литературных кругах. Для своих следующих произведений писатель черпал сюжеты из Павловской жизни. Литературоведы, биографы (Г. Макаренко, С. Шантырь, И. Шведов) в своих литературно-критических исследованиях уделили значительное внимание павлово-посадскому периоду жизни Сергеева-Ценского. В ряде рассказов мы сразу узнаем пейзаж, колорит и лицо нашего края. Вот описание в «Погосте» Никольского посада: «По окраинам посада торчали длинные фабричные трубы, а около них местились приземистые фабрички, откуда выходили на божий свет бабьи платки с красными цветами по черному полю и толпы рабочих в одних «оных», и выезжали кататься на тысячных рысаках фабриканты с дебелыми женами». Это городской пейзаж Павловского Посада начала XX века. Здесь упоминается Лабзин, отец Петр – реальные лица. В посаде шестнадцать лет живут два учителя и три учительницы. В молодости они возмущались несправедливостью, обывательщиной и рвались куда-то из Никольского посада. Но, не имея ни силы, ни воли бороться за свои мечты, со временем смирились, свыклись с окружающей обстановкой. Ранние произведения писателя – картины ущербного существования одиноких, слабых людей. Человек оказывается во власти непреодолимой силы. В рассказе «Колокольчик» события разворачиваются на одной из ткацких фабрик нашего города. В центре рассказа колокольчик, который своим звоном оповещает о начале работы с предрассветного часа, после коротких перерывов на завтрак, обед, ужин, до позднего вечера. Молодой ткач Васька Калякин упорно ищет объяснение на кого «Я по целым дням хребет гну». Он ночью срезает с высокого столба ненавистный колокольчик и бросает его в реку. «Утопил», «казнил его». «Прямо подлой смертью казнил за беспокойство». Непривычно начался день, не слышно звона. Собравшиеся на фабричном дворе рабочие отказываются без колокольчика начать работу. Они все отправляются за поселок в поле, где обсуждают происшедшее событие. Перепуганный управляющий немедленно вызывает полицию. Калякина арестовывают. На второй день рабочие становятся за станки, но с каждого из них в наказание удерживается штраф – по два рубля. В рассказе «Колокольчик» писатель рисует мрачную, беспросветную картину; тяжелые условия труда, бедный быт, хозяйский произвол. Рассказ написан правдиво и свидетельствует о хорошем знании автором дел на текстильных предприятиях. Рассказ «Медуза» автобиографичен. Он написан под впечатлением работы в городском училище. Это острая социальная сатира на порядки, господствующие в системе школьного образования. Прозвище «Медуза» дано инспектору училища Кириллину. По древнегреческой мифологии медуза – это чудовище, взгляд которого превращает в камень все живое. Инспектор – коварный и хитрый тип. Он не разрешает для изучения анатомии иметь скелет человека, категорически запрещает сообщать учащимся о том, что письменность была известна людям 10 тысяч лет назад, ведь согласно библейской легенде мир существует только 7410 лет. Рьяный инспектор держит под замком библиотеку. В училище заведены полицейские порядки, подслушивание, доносы, слежка. Всего несколько месяцев С.Н. Сергеев-Ценский провел в нашем городе. В этот короткий период были написаны еще два рассказа: «Счастье», «Верю», тематика их не из местной жизни, но они были отмечены критикой как художественно зрелые. И неважно, что всего 4 месяца находился у нас в городе Сергей Николаевич, важно, что и наш город в какой-то мере способствовал развитию его писательского дарования. ЛИТЕРАТУРА
В.Т. Захарова МИФОЛОГЕМА «УТРАЧЕННОГО РАЯ» В ПУБЛИЦИСТИКЕ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРНОЙ ЭМИГРАЦИИ ПЕРВОЙ ВОЛНЫ С первых лет вынужденного пребывания на чужбине русская литературная эмиграция ощущала свое предназначение как посланническое. Художественное наследие русского зарубежья убеждает, насколько проникновенным было стремление писателей запечатлеть Россию ушедшую, Россию, которую потеряли не только они, которую потеряли все. Об этом свидетельствуют многие шедевры эмигрантской прозы, в том числе «Жизнь Арсеньева» Ив. Бунина, «Лето Господне» Ив. Шмелева, «Путешествие Глеба» Б. Зайцева. В активно развивавшейся эмигрантской публицистике подобное стремление выражалось вполне определенно. Считаем возможным утверждать присутствие во многих публицистических текстах мифологемы «утраченного рая», проявляющейся весьма многогранно. Под мифологемой мы понимаем некую индивидуально-авторскую модель сущностных представлений автора, субъективированный, конкретный и одновременно обобщенный вневременной образ, имеющий онтологическое значение, принимающий черты легендарности. Б.К. Зайцев в замечательном «Слове о Родине» (1938) писал, что эмиграция обострила чувство России, определила его место во внутренней «иерархии» душевных святынь: «Среди них бесспорное место, высокое, прочное: Родина. Многое видишь теперь о Родине по-иному… чище общетысячелетний облик Родины. Сильней ощущаешь связь истории, связь поколений и строительства и внутренне их духовное, ярко светящееся, отливающее разными оттенками, но в существе своем все то же, лишь вековым путем движущееся: свое, родное» [1,c.375]. В этих словах обобщенно сформулирован свойственный многим мыслителям и художникам эмиграции обобщенно-исторический взгляд на Россию как на духовно-цельный организм, способный, несмотря ни на что, в глобальном своем бытии оставаться верным своему национальному естеству, своему высшему Божественному предначертанию. Осмысление прошлого с подобных позиций приводило к закономерному стремлению утвердить значимость вековых традиций, питавших «живую жизнь» русской духовности. При этом мифологема «утерянного рая» получала весьма разностороннее смысловое наполнение: осмыслялась и ушедшая государственность, и частная жизнь русского человека. В статье «Инония и Китеж», посвященной 50-летию со дня смерти гр. А.К. Толстого (1925), Ив. Бунин писал: «Он был, как один из его любимейших образов, как Иоанн Дамаскин, «борец за честь икон, художества ограда». [2,c.140]. Свои суждения Бунин подкрепляет цитированием Вл.С. Соловьева, писавшего об А.К. Толстом: «Начало истинного национального строя он находит в киевской эпохе нашей истории… Он мерил благо отечества высшей мерой. И он не ошибался: нам нужно развитие тех христианских истинно-национальных начал, что было обещано светлыми явлениями киевской Руси». [2,c.141]. Приводя строки из лирических произведений А.К. Толстого, посвященных древней Руси, Бунин, как и автор приводимых строк, пытался в прошлом увидеть обнадеживающие знаки-символы чаемого будущего: Иль влечу я в светлый град Со Кремлем престольным? В град, где улицы гудят Звоном колокольным? [2,c.143]. И.С.Шмелев в те же 1920-е годы с присущей ему экспрессивностью рассуждал о тех благих устоях современной ему русской жизни, которые были в естественности своей как бы незаметны, а потому оказались в революционной России забытыми, обреченными на умолчание, а то и вовсе оболганными. Шмелев использует для этого образ символ, положенный им в заглавие своей статьи - «Драгоценный металл». Он позаимствован им из одной статьи г-жи Кусковой и полемически переосмыслен. По-Шмелеву, драгоценный металл лежит именно в основании жизни «старой» России на рубеже ХIХ-ХХ вв.: «Россия богатела, могущества ее страшились. К 1923г. завершался план всеобщей грамотности. Русская культура шла упорно, непрестанно, как соки под корою… Лучших выдавал народ культуре, срастался с ними… А духовная культура!.. Где было столько приютов, больниц, богаделен, клиник, «странных» домов, - во имя? Во Имя Божие?! Все шло неслышно, величаво, как русская великая река. Без перебоев, мерно. Куда спешить? Долго жить России, еще увидят. Зачем шуметь? О Божьем деле не кричат».[3,c.474]. Завершая свой страстный монолог, И.С. Шмелев убеждал читателя: «Подлинная драгоценность есть – Россия, в недрах… В нее мы верим, ею грезим». [3,c.475]. Духовные устои русской государственности в их многовековом течении, прирастании зачастую рождали у писателей внутреннюю соотнесенность с онтологическим топосом реки, мифологемой древа жизни. Так, Ив. Бунин в цитированном очерке памяти А.К. Толстого писал: «Оттого-то так часто и бывают поэты так называемыми «консерваторами», т.е. хранителями, приверженцами прошлого. И оттого-то так священны для них традиции и оттого-то они и враги насильственных ломок растущего древа жизни» [2,c.148]. (Курсив мой. - В.З.). Такие взгляды Ив. Бунина соотносимы с представлениями о. С.Булгакова, писавшего в очерке «Моя родина» (1938): «Родина есть священная тайна каждого человека, так же, как и его рождение. Теми же таинственными и неисследимыми связями, которыми соединяется он чрез лоно матери со своими предками и прикрепляется ко всему человеческому древу, он связан чрез родину и с материю-землей и со всем Божиим творением» [4,c.364]. В эмиграции чувство разрыва с родиной вызвало глубокие размышления, сердцевиной которых является это представление о сакральности понятия «родина» для каждого человека и его глубочайшей связи с ней, несмотря ни на что: «Все, все мое – оттуда. И умирая, возвращусь – туда же, одни и те же врата – рождения и смерти» [4,c.364] ( Курсив автора). Публицистика русской эмиграции свидетельствует, что феномен духовности русской провинции воспринимался как составляющая мифологемы «утерянного рая»: российская жизнь в ее органической тысячелетней духовной цельности и могла породить этот феномен. Вот поэтически-трепетные слова о. Сергия Булгакова о родной земле: «Моя родина, носящая священное для меня имя Ливны, небольшой город Орловской губернии, – кажется, я умер бы от изнеможения блаженства, если бы сейчас увидел его – нагорье реки Сосны –, не блещет никакими красотами <…> Но все это так тихо, просто, скромно, незаметно и – в неподвижности своей – прекрасно. То, что я любил и чтил больше всего в жизни своей – некричащую, благородную скромность и правду; высшую красоту и благородство целомудрия, - все это мне было дано в восприятии родины. И ей свойственна также такая тихость и ласковость, как матери. Она робко напоминает… о потерянном рае, о той надмирной обители, откуда мы пришли сюда…» [4,c.364-365] (Курсив автора). Как видим, чувство родины вписано С.Н. Булгаковым в парадигму вечных нравственных ценностей, для восприятия которых человек пришел в мир, и мифологема «потерянного рая» в его тексте вбирает в себя и пронзительные индививидуально-значимые для автора составляющие, и национально-ментальные, и христиански-общечеловеческие. У Булгакова же мы встречаемся с мыслью о глубочайшей ценности ушедшей семейной духовной жизни: «Мое великое богатство, особое благословение Божие было не только в том, что я родился и вырос под кровом двух храмов и на лоне нежной, смиренно-целомудренной природы, но и в семье православного священника, в атмосфере дома-храма, как будто продолжавшего собою храм» [4,c.369]. О значимости духовной традиции русской семейной культуры в эмиграции размышляли немало. Видный философ, богослов, литературовед, культуролог Н.С. Арсеньев написал большой труд «Из русской культурной и духовной традиции», в котором есть, в частности, такие суждения: «Красота и уют и внутренняя теплота патриархальной семейной жизни – какое это богатство. Как целый мир духовных и душевных ценностей раскрывается здесь в этом семейном тепле, в этой насыщенности культурной традицией, в этой живой связи с живым миром прошлого. В этой тихой и неуклонной динамике юного и нового, вырастающего из этих старых корней, питающихся теми жизненными источниками, что текут в этом тихом мире семейной традиции, вдохновляющейся из них» [5,c.15]. Одним же из основных стержней жизни семьи Арсеньев считал «принцип «Отечества», когда «перед взором возникал образ иного, непреходящего Дома, дома Отца, в котором «обители многи суть»: «…отец и мать искали последней, решающей точки опоры для себя и для детей в… «Отечестве» небесном, к нему направляли взоры своих детей» [5,c.52] (Курсив мой. - В.З.). Проблема семейных ценностей ставится и во многих публицистических работах Б.К. Зайцева, перекликающихся в этом плане с его художественной прозой. Эпицентром Дома у него оказывается образ, символизирующий для него свет культурных связей поколений – лампы над столом, за которым отец читает детям русскую классику: «...в промежутке до ужина, под висевшей над столом лампой отец читал Гоголя. Мать шила. Девочки вязали. Глеб сидел с отцом и благоговейно смотрел ему в рот» [6,c.137] Это не просто воспоминания о детстве в калужской глуши: это стремление сохранить, осмыслить великое духовное и культурное наследие России, передать в будущее как завещание из века в век. Зайцев признавался: «Чем дальше идет время, тем сильнее чувствуем мы здесь свое одиночество. Все более уходим душою с чужой земли, возвращаясь к вечному и духовному в России. Вновь перечитываем многое, на чем возрастали, но-новому его ощущая» [6,с.194] (Курсив автора). Цитированный очерк из «Дневника писателя», публиковавшегося постепенно в эмигрантских газетах в 1925-1939 гг., назван «Жизнь с Гоголем». Гоголь у Зайцева олицетворяет то необыкновенно важное цементирующее духовное начало, которое скрепляет семью в любви к возвышенным началам бытия: «Гоголь семьи и детства есть часть поэтического мира, окружающего ребенка. Уважение к нему и пред ним преклонение естественно переливается от старших – отца, матери. Тут некий авторитет любви. Он укрепляет и освящает непосредственное впечатление» [6,c.135]. Позднее в «Дневнике писателя», публиковавшемся уже в годы второй мировой войны, Зайцев писал, подытоживая некоторым образом свои размышления о Гоголе, Жуковском: «Вообще – что была за Россия! От нее остались пожарища, пепелища, все равно, дух вечен. Вечные голоса дойдут из-под ужаса, мрака. Смотришь на русскую книгу теперь с волнением – и любовью (особенной). Ей ведь вверено сохранить, передать более мирным и счастливым поколениям образ России – не звериный, но истинный» [6,c.132-133] (Курсив мой. – В.З.). Наследие писателей русского Зарубежья свидетельствует, что эту миссию они выполнили блестяще. Итак, завершая наш краткий экскурс в эмигрантскую публицистику, заметим следующее. Мифологема «утраченного рая», обнаруживаемая во многих текстах литературной эмиграции, свидетельствовала о стремлении русских писателей, философов, публицистов утвердить в сознании читателей идеальные начала национального бытия как в макрокосме многовековой истории, так и в микрокосме человеческой жизни. В индивидуально-авторском творческом сознании эта мифологема варьировалась в глубокой соотнесенности с общекультурными, обще-национальными культурными мифологемами, сакральными топосами: мирового древа жизни, дома (как Отечества, Дома отца Небесного и как природного материнского лона; семейных устоев дома-храма), реки, книги, колокольного звона, драгоценности и др. Вместе с тем, несмотря на многогранность, мифологема «утраченного рая» в воззрениях авторов русского Зарубежья являла собой некий феномен цельности национальной жизни. Апелляция к идеальным началам прошлого в конечном счете служила делу будущего национального мироустройства, долженствующего, по их представлениям, впитать в себя животворные соки духовных ценностей своей страны. |
Похожие:
 | Сборник статей по материалам Всероссийской научной конференции с... Жизнь провинции как феномен духовности: Сборник статей по материалам Всероссийской научной конференции с международным участием.... | | Сборник статей по Материалам Всероссийской научной конференции История и философия науки: Сборник статей по материалам Четвертой Всероссийской научной конференции (Ульяновск, 4-5 мая 2012) / Под... |
| Сборник статей по материалам Всероссийской 65-ой итоговой научной... Франц Александер, Шелтон Селесник. Человек и его душа: познание и врачевание от древности до наших дней. М., 1995 | | Современное образование: научные подходы, опыт, проблемы, перспективы сборник научных статей Сборник научных статей по итогам IX всероссийской научно-практической конференции с международным участием «Артемовские чтения» (16-17... |
| Программа и сборник тезисов будут розданы участникам в день начала конференции По материалам конференции будут опубликованы сборники тезисов и статей, в которых возможно размещение рекламы | | Итоги и перспективы энциклопедических исследований сборник статей... История России и Татарстана: итоги и перспективы энциклопедических исследований: сборник статей итоговой научно-практической конференции... |
| Компетентностный подход как концептуальная основа современного образования Сборник научных статей по материалам международной научно-практической конференции (февраль 2010 г.) | | Проблемы компетентностного подхода в системе общего и профессионального образования Сборник научных статей по материалам международной научно-практической конференции 3 декабря 2008 года |
 | Рабочая программа по краеведению Краеведение. 7 класс Гречухин Г. Б. // Сборник методических материалов по историческому краеведению в основной школе. 7-8 кл. – Н. Новгород: нгц, 2006.... | | Сборник научных работ по материалам конференции издается за счёт... Приглашаем Вас принять участие в Международной научно-практической конференции «В. И. Даль и мировая культура», которая состоится... |
| Ч. II обновление содержания образования в условиях регионализации... Р 32 Региональный компонент содержания образования: опыт, проблемы, перспективы: Сборник материалов научной конференции. В 3-х частях.... | | Ниу вшэ нижний Новгород. 603000, г. Н. Новгород, ул. Родионова, д.... Кафедра общей социологии и социальной работы ннгу им. Лобачевского, кафедра общего и стратегического менеджмента ниу вшэ – Нижний... |
| Рекомендовано методической комиссией финансового факультета для студентов... Ч–12 Чалиев А. А., Овчаров А. О. Статистика. Учебно-методическое пособие. Часть – Нижний Новгород: Издательство Нижегородского госуниверситета,... | | 603076, г. Нижний Новгород, 603005 г. Нижний Новгород Рио-де-Жанейро. Прибытие в международный аэропорт Рио-де-Жанейро. Трансфер в отель |
| Всероссийской научно-практической конференции «транспорт россии на рубеже веков» Сборник статей по итогам заседания Совета по образованию и науке при ктс снг, г. Минск, 19 апреля 2012 г. Под общей редакцией доктора... | | Проблемы теории и практики М 75 Молодежь и предпринимательство: проблемы теории и практики: Материалы II научно-практической студенческой конференции (Нижний... |
