Посвящается Хорену Казаряну майн грант глава первая
Скачать 3.85 Mb.
|
| Глава тринадцатая Итак, я понес рассказы Меружану, который говорил с этаким очень сильным ленинаканским акцентом. Затем выяснилось, что он из Джавахка—Джавахетии—района, исторически населенного армянами, но входящего в состав Грузинской ССР. Во время распада Союза этот район был объединен с другим грузинским районом—Самцхе, разбавлен, чтобы уменьшить шанс того, что армяне восстанут и устроят второй Карабах в Грузии. Также, как на месте Северного Кавказа и куска России, укрупнив, путин создал Южный Федеральный Округ. С тех самых пор в Джавахетии бывают проблемы между грузинами и армянами, и грузины иногда все еще думают, что армяне там могут затеять второй Карабах. А иногда так думают армяне—про грузин. Но в целом там удалось избежать междоусобиц, хотя эта опасность постоянно есть. Джавахетия стала героем благодаря проблеме российских военных баз. Они в основном укомплектовывались местными армянами. Но теперь, когда базы, говорят, ушли, люди боятся прихода на их место баз НАТО, укомплектованных турками, с которыми у джавахских армян, живущих на границе, очень напряженно-эмоциональные отношения. В частности из-за этого же Грузия не смогла вернуть месхетинских турок на те же территории, где они когда-то проживали и откуда были выселены в свое время. И не хотела: даже если бы с армянами проблем не возникло, заселять турками приграничный с Турцией регион—не очень-то геополитически умно. В советское время Джавахетия была режимным районом: въезд сюда был по пропускам, чуть ли не по визам. В грузинское время она стала малодоступным районом: дороги сюда находились в ужасающем состоянии, дорога из Армении вообще отсутствует, а дорога через другие части Грузии—такие, как Боржоми—местами находится в ужасном состоянии, хотя, говорят, чинят. Там есть озеро высокогорное, Парвана, тоже окруженное легендами, одну легенду Туманян превратил в поэму, и оттуда же, как я уже сказал, был родом Меружан Тер-Гуланян, в момент нашей встречи—руководитель отдела прозы журнала «Гарун». Грант в одном интервью говорит, что, стоя на берегу озера Парвана, видел, как девочка-ребенок поплавала в озерце, вылезла и начала танцевать на берегу, как русалочка. Она думала, что совершенно одна. Затем Меруж стал ответственным секретарем журнала «Гарун», а затем—главным редактором. Затем он стал, уже при независимой Армении, крупным деятелем. Ну а тогда он был редактором отдела прозы, хотя сам прозаиком не был, а был эссеистом. Так у нас тогда было: главный редактор не была писательницей. Редактор отдела прозы не был прозаиком. Ну и правильно: прозаик необъективен будет к работам других прозаиков, а так—полная объективность гарантированна! Я понес свои произведения Меружану не просто так, а по блату: вначале я понес их в Союз писателей—Перчу Зейтунцяну. Хотя я не упомянул Перча в моей табели о рангах писателей, следующих по значимости за Грантом, Перч был видным представителем этого племени. Мы с ним уже косвенно встречались в этом мемуаре—это был тот самый персонаж, которого поддел Грант в своем рассказе про семью Томцянов—Перчика и остальных. Персонаж этот во времена царствования Вардгеса Петросяна был вторым секретарем Союза Писателей. Человек был добрый, мягкий и интеллигентный, хотя любил вершить судьбами, но из-за интеллигентности сдерживался. Третьим же секретарем также был интеллигентнейший человек—Ваагн Григорян, тот самый, по роману которого Баграт поставил свой последний фильм. Конечно, наличие интеллигентных и небесталанных людей на таких важных позициях не означало ничего хорошего: оно означало, что этих людей ради куска хлеба приручили и заставляют плясать под свою дудку власть имущие. Я понес свои произведения Перчу: Перч был деловой человек, решал вопросы. Он любезно взял рассказы, сравнительно недолго их держал, прочел. Он мне сказал: Ты знаешь, если бы мы жили в ином мире, то, конечно, твои рассказы надо бы срочно публиковать в самом главном толстом журнале. Они слишком серьезные, чтобы подойти куда-либо еще. Но мы живем в этом мире—и тебе придется идти в молодежный журнал «Гарун» и пытаться их опубликовать там. Позвонил Меружану и сказал, что к нему придет я, и чтоб Меружан за мной бы присмотрел. Благодарный Перчу, я пошел к Меружану. Тогда еще у меня была куча молодой энергии, и отфутболивание кафкианского замка было для меня привычным с пеленок—ведь я все же был советский человек. Передо мной не стояло задачи функционировать эффективно, с высоким кпд, добиваться целей, реализовывать проекты—поэтому я не заботился о времени, тратившемся на бюрократические мытарства. Хотя, надо признаться, уже тогда проявлялись те элементы идиосинкразии, которые в последнее время привели к моей полнейшей неспособности выстоять обыкновенную очередь или посидеть в приемной у какого-либо идиота, когда я знаю, что он ни хрена не делает в своем кабинете: у меня начинается одышка и чуть ли не инфаркт. Тогда до этого было далеко, и я был готов к бесконечным странствиям по учреждениям, коридорам, офисам и очередям. Итак, Меруж меня принял любезно и тут же вытащил стаканы, пригласил еще несколько бандитского вида молодчиков (типичный облик армянского молодого писателя), разлил домашнюю фруктовую водку, привезенную из деревни каким-либо молодым поэтом, надеющимся на публикацию, и предложил выпить. Я отказался—только пригубил и в тосте поучаствовал—но водки не пил—тем более врасплох—тем более фруктовой—градусов эдак 70—чем показал, что я трудный человек, очень трудный человек, и со мной им придется несладко. Но Меруж и сам был не лыком шит: он взял мои рассказы и положил к себе на стол, на котором аккуратными стопками, башнями лежали многочисленные рукописи. Он положил мои рассказы на одну из самых высоких башень—на ее самый верх. Он положил их на Тауэр. На вершину своего Аштарака. Примерно через полгода я ему напомнил об этом, и он сообщил, что вопрос изучается. В Тауэре. Я хотел напомнить Перчу, понимая, что его пиетет перед моей семьей может быть достаточным основанием, чтобы подтолкнуть Меружана, но мама отсоветовала, сказав, что не надо давить на Перча: вот если Меружан вчистую откажет—тогда другое дело, тогда можно надавить, ну а Меружан ведь не отказывает, просто время тянет: а раз отказа нет, то, значит, и надежда есть. О, верх наивности! Однако кафкианский замок жил своими законами, а я своими: бодался теленок с дубом не по поводу своего уже опубликованного или написанного, а по поводу начального права начать писать и печататься. И пошел теленок в следующую редакцию, толстую: в «Советакан Граканутюн». Несмотря на то, что Перч мне не советовал. Там у меня тоже был блат, и притом многоуровневый: с одной стороны, главный редактор—поэт Грачья Оганесян, был хорошим знакомым моего отца. Они с детства симпатизировали друг другу. Наверное, в свое время дрались друг с другом. С другой стороны, Алвард Петросян, редактор отдела прозы, тоже была мне не совсем чужда. Во-первых, я с ее братом был шапочно знаком, художником, каждый год отдыхавшим в Шорже, на берегу Севана, там же, где и я. Я был также знаком с ее племянницей, дочкой брата, Шушаник, тоже отдыхавшей в Шорже. Ее мать, Аракс Мансурян, была певицей высочайшего класса и с ангельским голосом. Шушаник была веселой девчонкой с огромными телесами, любящей петь под гитару или аккомпанемент рояля, в основном современные песни. Кто бы знал, что она станет одной из шоу-звезд независимой Армении и признанной эстрадной певицей патриотических песен. Мать ее к тому же была сестрой Тиграна Мансуряна—лучшего, серьезнейшего композитора Армении конца совесткой эпохи. Для кино Тигран писал музыку также, чтобы подзаработать, и на этой почве познакомился с моей матерью и частенько захаживал к нам домой. Помню, нам кто-то подарил голубую пластмассовую пластиночку с новым хитом Пугачевой «Миллион алых роз». Так вот Тигран, зайдя к нам домой в этот вечер, почему-то прослушал эту песню раз двадцать подряд. Он ставил пластинку вновь и вновь, слушал внимательно, цокал языком и восклицал: какая техника! Какой профессионализм! Я его понимал: несмотря на низкий, неэлитный уровень замаха, песенка Пугачевой в плане профессионального оформления была в своем жанре само совершенство. Но кроме всех этих связей, о которых Алвард могла и не знать, был еще более важный фактор: дело в том, что некоторое время назад я, пошедший в нашу армянскую «Литературную газету» («Гракан терт»), добился права иногда пописывать рецензии на те произведения, что мне задавал ее главный редактор Норайр Адалян. И одна из моих первых рецензий была про повесть Алвард «Я одно дерево абрикосовое»--про девушку. Повесть была написана неплохим языком, не содержала ничего запоминающегося, но также не была и чем-то раздражающим. Не помню, что я написал в рецензии, но помню, что она не была отрицательной. Да мне и не дали бы таковую опубликовать. Итак, впервые в жизни я шел на рандеву, как бы, с портфолио уже оказанной услуги, надеясь, что и мне таковую тоже окажут, ресипрокируют, так сказать, мою предыдущую инвестицию доброй воли. Грачья Оганесян, поэт, громогласно меня похвалил и тут же спровадил к Алвард. Она взяла мои произведения, просмотрела их и сказала, что опубликовать их не сможет, но если мы договоримся и я напишу что-либо нехудожественное для журнала, это можно опубликовать. Нехудожественное я и так писал, и к тому же мне не хотелось терять времени на оное. Мне хотелось писать и публиковать художественное. Но, подумал я, если тема будет мне интересна—почему бы и нет. Все лучше, чем ничего. Но что? «Вот ты говоришь, что любишь Гранта, - сказала Алвард («Алая роза»). – Напиши интервью с ним, если сможешь. Мы его опубликуем». «Только не о его литературе, пожалуйста, - поспешила она добавить. – О его литературе уже очень много написано. Напиши с ним интервью… О его общественных взглядах, о его мнении про жизнь, историю, мир…» Теперь-то я понимаю, чего она хотела. Она хотела, чтобы Грант высказался по тому ряду вопросов, по которому он обычно не высказывался. И в любую другую эпоху, пожалуй, не было бы ничего странного в том, чтобы писатель изложил свои взгляды на мир и общество в интервью. Но в советский период, если бы Грант изложил свои взгляды искренне, их, пожалуй, опубликовать бы не удалось. И вот Алвард нашла мальчика, который взялся бы что-то такое сделать: и взгляды Гранта заполучить, да притом так их преподнести, чтобы их можно было бы даже попробовать опубликовать. Ну а не получится—никто не в накладе… Это было «поди туда, не знаю куда…». Это значило посылать меня так далеко, как только возможно. На верную погибель. Дело в том, что Грант интервью не давал принципиально. Такова была его позиция в ту эпоху: в начале 80-х. Единственное его интервью, опубликованное в журнале «Вопросы литературы» и данное им Алле Марченко, было событием в литературоведческой жизни, и не только Армении, но и СССР. Оно было крупным, принципиальным, знаковым и программным: оно раскрывало лабораторию писателя на таком глубоком уровне, что по своему революционному содержанию равнялось тонне литературоведческих диссертаций. Оно доказывало, что сердце творчества, хоть и под стальными оковами советской цензуры, бьется, не замерло, живо и готовит сюрпризы миру. За исключением этого случая Грант интервью не давал. Грачья Бейлерян, молодой тогда еще поэт, рассказывал, как он пошел к Гранту брать интервью для какого-то органа печати. Вначале Грант долго отнекивался и был неуловим по телефону, когда Грачик пытался с ним договориться. Затем все же, казалось бы, договорившись и убедив его, Грачик пришел к нему. Долго звонил в дверь. Никто не открывал. Наконец, после пяти минут ожидания, дверь открыла его жена с явно заспанным видом. «Вам кого?». «У меня интервью с господином Матевосяном», сказал Грачик. И тут, по словам Грачика, распахнулась дверь туалета, и оттуда послышался скрипучий голос Гранта: «Скажи, что меня дома нет!». Жена глядела на Грачика с явным состраданием, но твердо. В замешательстве попрощавшись, Грачик покинул этот негостеприимный дом. - Ну что ж, - сказал я Алвард, - я сделаю это интервью! Так началась самая главная эпопея той части моей жизни, которая прошла до прихода Горбачева к власти: эпопея интервью Гранта. ЛУКООБРАЗНАЯ АЛЛЕЯ: ВГЛУБЬ ГРАНТА Глава четырнадцатая Отношение Гранта к интервью, быть может, объяснялось тем, что он сам был писателем и считал, что если хочет чего-то сказать, то сам и скажет. Вообще, это, конечно, странный жанр, хотя и восходит к древнему и вечному диалогу. Даже свою беседу с Аллой Марченко он так особенно не привечал. Когда я попросил его об интервью, он не отказался, хотя и радости не выказал. Я ему объяснил всю подноготную: что хотел, чтобы мои рассказы опубликовали, они отказались, но сказали, что если будет интервью с ним—то опубликуют. Т.е. я собирался использовать его для выхода в большой мир журнала «Советакан Граканутюн». Я ему сказал, что не буду ему докучать. Просто, когда он отдыхает от трудов и выходит прогуляться по «лукообразной аллее», я могу к нему присоединяться. Мы будем беседовать, а затем я буду это записывать, перепечатывать и показывать ему. Он будет корректировать, и так наше интервью и возникнет. Он не сказал «нет», сказал, ну, хочешь со мной прогуляться—давай: я как раз выхожу. Но когда мы вышли гулять по аллее, он мне сказал: Не хочу, чтобы прямая речь от моего имени звучала. Это создавало исключительно трудную задачку по преодолению ограниченности жанра интервью. В утешение мне, он рассказал, как они с Аллой Марченко работали над ее опусом: он называл ее маленькой бедненькой умненькой женщиной, которая плакала и неоднократно доходила до истерики, когда они совместно работали над текстом, и ему и его жене приходилось ее утешать. Затем, по его словам, приходила Анаит Баяндур, тоже маленькая и бедненькая литературная дама, и тоже пыталась утешить, но, под напором проблем, не выдерживала и тоже рыдала. Процесс того интервью оставил на него тяжелое впечатление. Я понимаю, почему. Дело в том, что это было не просто газетное интервью, а интервью программное, где каждое слово должно быть взвешенным и точным, и все части должны быть взаимосвязаны. Т.е. это не интервью как таковое, а, как бы, совместное, соавторское произведение. Нам удалось обсудить некоторые правила заранее, и поэтому Грант рискнул пойти со мной на этот шаг, а я был уверен, что его не обижу, и надеялся, что он понимает, что ему небольшого труда будет стоить помочь мне, а он сообщил мне, что будет только читать и почти никаких изменений не вводить, так как не хотел терять рабочее время, а просто сообщать—согласен на такой вариант или нет? Одно из правил, которое он мне сообщил, было то, что его прямой речи не должно быть в тексте. И это создало формальную трудность: как же интервью без прямой речи? Косвенной речью, что ли, все писать? Или даже несобственно-прямой? Так я и сделал: я записывал наши беседы, не используя ни тире перед прямой речью, ни кавычек, иногда со словами «он сказал», а иногда—стилистически окрашивая кусок текста в «грантизмы», которыми, я считал, я умел пользоваться. Первый вариант текста я написал в итоге нашей четырехчасовой прогулки по центру Еревана— «лукообразной аллее». Был жаркий июнь, конец его, только что начались университетские каникулы, я закончил сдавать экзамены, перешел, по-моему, с третьего курса на четвертый, т.е. это был год 1983-й (или на год раньше?). Дописав, я понял, что мне нужно минимум еще столько же материала, и где-то через недельку еще раз прогулялся с Грантом. На трескучей машинке изложил итоги нашей второй беседы, затем объединил-скомпоновал два текста, и первый вариант интервью был готов. Получилось страниц 15 через один интервал—довольно большой текст. Перечитав его, я понял, что есть много, что подразумевается, и что стоит добавить. Я это сделал. Вновь перепечатав и чуть причесав от руки, наконец, решившись, я позвонил Гранту и предложил принести ему текст. Чтоб не мешать и от стеснения, я протянул ему текст, как только он открыл дверь своей квартиры, и, не задерживаясь, убежал. Я дал ему несколько дней, затем позвонил. Ну, как? Спросил я его. Я просмотрел, сказал он. Сделал несколько мелких исправлений. Могу тебе отдать обратно. Гулять идешь? И мы вновь пошли бродить по Лукообразной аллее и беседовать. Про текст он почти ничего не сказал, кроме следующего: Выпиши оттуда все слова и словосочетания, которые красивы, которые тебе нравятся, а остальное—вымарай! Но тогда почти ничего не останется! Подумал я. И логические связки исчезнут! Текст же—не картинка! Затем понял, что он имел в виду. Тем более, и материала после нашей третьей прогулки прибавилось. Я вбил этот материал в текст, а затем, и правда, перечеркнул все, что казалось мне корявым, и оставил только то, что мне казалось высеченным в камне. Был жаркий август. Вместо того, чтобы поехать отдыхать куда-нибудь, к примеру на Севан, я несколько недель сидел голый в нашей жаркой квартире на четвертом этаже и, весь покрытый потом, перерабатывал текст. Отнес вариант в редакцию. Алвард взяла и положила на самый верх стопки бумаги, лежащей у нее на столе. На свой Тауэр. Но что-то было, что мне не давало покоя. Во-первых, мне хотелось и дальше общаться с Грантом. Во-вторых, я так и не получил от него однозначного согласия, что этот текст—именно то, что надо. В-третьих, я и сам чувствовал, что в нем чего-то не хватает. И поэтому прогулки наши продолжались, и работа моя над текстом тоже продолжилась. Когда я отнес Алвард очередной вариант (не знаю, читала ли она предыдущий, или нет: она не говорила), она сказал: А Грант согласен с этим текстом? - Думаю, да, - ответил я. А затем задумался. Так что он там говорил мне насчет «выпиши только то, что тебе нравится»? Я вновь взглянул на текст: он очень изменился по сравнению с первым вариантом. Теперь это было серьезное 20-страничное повествование без прямой речи, рассказ о том, что думает Грант о том-о сем, и что думаю я по этому поводу. Чего же в нем не хватает? Мне пришлось вновь углубиться в текст, забыть все окружающее, понять, что следует из каждой идеи, и как все идеи связать воедино. В итоге возник новый 30-страничный текст, качественно отличающийся от предыдущих. Надо сказать, что это уже было ранней весной 1984 года. Наши нечастые прогулки продолжались много месяцев. И это был уже восьмой вариант интервью. Новый текст был мною честно и скромно отнесен в редакцию, как и все предыдущие. Отнес его и, наконец считая, что свой долг выполнил сполна, с удовольствием забыл о нем, душевно отдыхая. Через еще несколько недель позвонила дочь Гранта: «Папа говорит, ты что-то хорошее написал для Алвард». - А он откуда знает? - Ему в редакции текст передали, он просмотрел. Я был рад. Сам Грант, наконец, после года работы, оценил мой текст! Дал зеленый свет моему интервью с ним! Я стал ждать звонка от Алвард. Сам уже не мог себя заставить с ней связываться. Раз уж они там в редакции сами дали Гранту текст, предполагал я, то и сами со мной свяжутся, когда публиковать соберутся. С тех самых пор я и жду. Прошло много лет. Союз распался. Алвард стала членом партии Дашнакцутюн, вернее, вероятно, «самораскрылась», «саморазоблачилась», как делали многие, начиная с 1988 года, особенно писатели, самораскрываясь и объявляя, что они—члены партии Дашнакцутюн. Как будто бы они таковыми были от начала времен. Она стала членом парламента. Она очень коротко постриглась ежиком, так что ее за глаза любовно называют «наша скинхедка». Она все так же молодо выглядит. Грант успел стать председателем Союза писателей Армении, перестать им быть, заболеть и умереть. Мой экземпляр рукописи пропал, так как когда мои родители впопыхах продавали ту квартиру, где я жил, когда я уехал в Америку, не все мои бумаги перекочевали оттуда в их квартиру. Журнал «Советакан граканутюн» был переименован в журнал «Норк». Я там даже в конце концов напечатал что-то—уже на излете перестройки, уже в момент коллапса—статью про Карена Геворкяна. Но это интервью так и пропало и осталось ненапечатанным. Может, его экземпляр где-то и сохранился у Алвард или в редакции, среди пыльных бумаг. Не знаю. У меня его нет. И я почти не помню, о чем же в нем говорилось. И, говоря по правде, я уже давно не жду. Я ничего не жду. Да и тогда не ждал, перестал ожидать очень скоро. Был занят другими проектами—не такими мертвыми. Мне было важно, что, благодаря этому году общения с Грантом, нашим прогулкам, я понял, как надо писать. Я понял цену слову. Я понял, какой это страшный труд. Я понял, что стиль держать—это еще не все. Я понял, что он имел в виду, когда говорил «Язык сам тебя ведет, положись на него, углубись в его глубинные течения». За этот год я стал литератором. Я не все понял про то, как надо писать. К примеру, ни целостность текста—сверхзамысел, ни важность темы—чтобы она не вылезала за края текстовых берегов—мною тогда еще покорены не были. Единственное важное, что было покорено—это место слова в предложении—сверкающего точного слова, которое возникает из ничего и ложится на место, как шар в лузу, освещая и преображая все вокруг. Значимость одного отдельно взятого правильно использованного слова. Но и это понять—года не жалко. Года общения с Грантом не жалко, даже если бы я этого не понял. А о чем, все же, было интервью? |
Похожие:
 | Правила подачи заявки на грант Что такое гранты и заявки на них? Грант средства, безвозмездно передаваемые дарителем (фондом, корпорацией, правительственным учреждением или частным лицом) некоммерческой... | | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... При работе над пособием использованы тексты и научно-методические материалы: Братченко С. Л. (глава 3), Галактионовой Т. Г. (глава... |
| Реферат Тема предстоящей дипломной работы сформулирована как «Совершенствование... Ав, заключения, списка литературы и приложений. Первая глава работы – теоретическая. В ней рассмотрены вырезанооспособность его заемщиков.... | | Марк Леви Первая ночь Посвящается моей маме Маховской Антонине Федоровне, талант и сердце которой были отданы детям сиротам школы интерната №2 г. Светловодска... |
 | Прика з № Грант средства, безвозмездно передаваемые дарителем (фондом, корпорацией, правительственным учреждением или частным лицом) некоммерческой... | | Работа с источником Грант средства, безвозмездно передаваемые дарителем (фондом, корпорацией, правительственным учреждением или частным лицом) некоммерческой... |
| Программа Российской Федерации Грант средства, безвозмездно передаваемые дарителем (фондом, корпорацией, правительственным учреждением или частным лицом) некоммерческой... | | Тур «столица поднебесной» Грант средства, безвозмездно передаваемые дарителем (фондом, корпорацией, правительственным учреждением или частным лицом) некоммерческой... |
| Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Уроки 18-21. Глава Первая медицинская помощь при поражении сильнодействующими ядовитыми веществами | | Кукалев А. Вакантное место служанки теологии Грант средства, безвозмездно передаваемые дарителем (фондом, корпорацией, правительственным учреждением или частным лицом) некоммерческой... |
| Тема. Жизнь в морях и океанах. Цель Грант средства, безвозмездно передаваемые дарителем (фондом, корпорацией, правительственным учреждением или частным лицом) некоммерческой... | | Проверочная работа по теме: цивилизации древнего востока Грант средства, безвозмездно передаваемые дарителем (фондом, корпорацией, правительственным учреждением или частным лицом) некоммерческой... |
| Пресс-релиз географическое открытие мирового масштаба Грант средства, безвозмездно передаваемые дарителем (фондом, корпорацией, правительственным учреждением или частным лицом) некоммерческой... | | Тематический план работы с детьми раннего и дошкольного возраста Грант средства, безвозмездно передаваемые дарителем (фондом, корпорацией, правительственным учреждением или частным лицом) некоммерческой... |
| О проведении школьного этапа всероссийской олимпиады школьников в 2012-2013 учебном году Грант средства, безвозмездно передаваемые дарителем (фондом, корпорацией, правительственным учреждением или частным лицом) некоммерческой... | | Градорегулирование Гудзь Т. В. (разделы 10. 3, 10. 4, 12. 3), Сафарова М. Д. (разделы 7, 10. 3, 10. 4, глава 13), Холопик К. В. (глава 11), Якубов М.... |
