Посвящается Хорену Казаряну майн грант глава первая
Скачать 3.85 Mb.
|
| Глава вторая … А тогда, в тот солнечный день, я шел домой. Только кинул взгляд на часы-куранты на площади, на здании правительства… Эти часы—пожалуй, первое, что я вообще помню о площади. Мне, наверное, было лет пять. За маминой подругой Джеммой тогда ухаживал Валерик. Джемма взяла меня с собой на свидание—то ли потому, что меня негде было оставить, то ли потому, что хотела обезопасить себя от возможных поползновений Валерика. Свидание происходило солнечным днем. Видимо, для вящей безопасности. Мы проходили по площади. И вдруг я услышал бой курантов. «Где это?». «Вон», Валерик протянул руку ладонью вперед, как Ленин, и указал куда-то по диагонали. Я, умненький, тут же сообразил, что, чтоб пальцем не указывать, Валерик указывает ладонью. Ведь говорили же мне: «Не тычь пальцем, это некрасиво!». Тут я и понял, каков выход из этого семантического тупика: тыкать надо всей ладонью. Я попытался проследить взглядом за ладонью, но ничего не увидел. «Вверх смотри!», сказал Валерик. Я посмотрел: вверху было синее небо. «Да нет, ниже! По направлению моей руки!». Я посмотрел: там было красивое здание из розового туфа, автор—я знал—архитектор Таманян. В этом здании работал мой папа, в Министерстве культуры. Никаких часов я не видел. «Да нет, не туда, чуть выше!». Я все не мог поймать взглядом ускользающий бой часов. Валерик разнервничался, сел около меня на корточки, помог найти. Как в приближающие окуляры бинокля или в перископ когда смотришь—и найти не можешь то, что ищешь—слишком большие предметы убегают от глаз—так и я все не попадал глазами на нужную высоту, чтобы увидеть часы с курантами. Когда увидел, воскликнул: «А-а, так они так низко!». А я-то в небо глядел… Валерик и Джемма взяли меня в Кировский садик (напротив которого теперь висит фото Гранта), там я посетил аттракцион мотоциклистов, которые ездили по фанерным стенам крутого циркуса, собранного в центре сада. Валерик и Джемма долго ходили вместе, но затем расстались. Я на него зла не держал, что он разнервничался, пытаясь ладонью указать мне на часы: он меня классно угостил мотоциклистами. Как-то он, узнав, что я прочел «Три мушкетера», спросил меня: «А, так ты любишь Артаньяна?». «Кого?», удивился я. «Артаньяна». Я задумался. Такого персонажа не было в прочитанной мною книжке—кстати, моей первой. И только потом сообразил, что если де Тревиля можно называть просто Тревилем, то и д’Артаньяна можно называть просто Артаньяном. Если меня иногда, путая, называют Габриеляном, то и д’Артаньяна можно, путая, назвать Артантьяном. Но я не Габриелян. И д’Артаньян не Артаньян. Это было для меня открытием. Изменило мое мнение об этом герое. Одно дело, если твое имя начинается с Д, а другое, если с А. Одно дело, если ты Тер-Габриелян, и совсем другое—если Габриелян. Зачем я это пишу? Это тоже по-грантовски: спросить так вдруг в середке повествования. То ли влезаю в шкуру Гранта, играю, как бы, под Гранта, ударяясь в ассоциативные воспоминания, то ли под Карабчиевского, написавшего про Гранта именно так: как бы про него, но также и как бы очень даже про себя, про жизнь… Лучше, по-моему, написавшего про Гранта, чем Битов, хотя Битов был первый… Надеюсь, у меня судьба не будет такой же, как у Карабчиевского… (Некоторые путают, говорят: КараБИЧевский. Тоже интересно звучит…) … То ли играю себя самого двадцатилетней давности—ведь сразу после того, как я прочел Гранта, я начал писать о нем, и написал одну… две… три… четыре работы… Ну вот зачем: пытался я это писать, меняя имена, как прозу, и чтобы тайное сказать, но вдруг решил, что я хочу напечататься в «Дружбе народов». Наша семья «Дружбу народов» не любила. Оттуда приезжал некий Холопов в 1988 году, в разгар карабахских событий и митингов, ни с чем не соглашался, спорил с пеной у рта с моей мамой, вернее, она с пеной у рта, а он—крупный такой, спокойный—просто иронично не соглашался, свое гнул, как очень важный представитель дружбы народов, дружбарь, дружбан, придружающий народы, ездящий оттуда сюда, отсюда туда… А недавно я узнал, что главный редактор «Дружбы народов»—родственник мужа моей кузины. И решил что-то написать для этого журнала. Надо же писать для целевой аудитории? По тематике журнала? Мы же все теперь рыночно ориентированные? Они, эти старые журналы, уже не делают погоды. Хотя… Для кого-то, может, и делают. Неважно. Захотелось мне напечататься в этом журнале. А что может быть более подходящей темой, чем Грант Матевосян в соусе? В соусе, так сказать, моей и нашей жизни в Армении, жизни Армении? Много более подходящих тем есть, но вот тема, которую я могу написать, не вставая с места, потому что знаю неплохо, есть много, что сказать. Ведь жил с ним, писал о нем, писал почти с ним, думал о нем—в те годы очень много, а после этого спорадически, но, как первая любовь, это незабываемо… Зачем я это пишу? Мучает это меня, понять пытаюсь, а что мучает—постепенно, может, и ясно станет, как выпишусь… А журнал затем, даже если примет к напечатанью, отредактирует, сократит, под гребенку стандарта подведет… (вымученный сарказм) Зачем пишу? Когда все выложу, станет ясно, зачем. Не просто ради воспоминаний. Цель больше: понять, объяснить, все же, о чем жизнь была (и почем) и о чем она сейчас—в отношении к той эпохе… Вот, как Битов, замедляю действие… Я, конечно, не умею, как Битов, но мне кажется, в глубине меня, что я сейчас это делаю как Битов, как Грант… Как Грант бы написал—чистенький, красивенький, в свежевыглаженной голубенькой рубашоночке, аккуратно заправленной в брюки с ремнем, хлопающей, как парус, от ветра, с любовно приглаженным мамой вихром, не торчащим ну ни капельки, вышел я из дому и… Пошел покупать Гранта. А он бы продолжил: из-за угла—грязная вонючая овчарка, обняла, повалила, одежду всю загрязнила, изгадила, в грязи вываляла, не знаешь, куда деваться, как волос паршивый изо рта выплюнуть, чихаешь. Еле отряхнулся, стряхнул с себя грязную псину, думаешь про себя: «За что, за что»?… Так он описывал геноцид. Мол, армянский народ, такой чистенький, а на него из-за угла—вонючая немытая овчарка… Теперь-то известно досконально, что никаким чистеньким мальчиком мы не были. Да и тогда—я уверен, что он имел в виду не это. Не то, что был такой народ-недотрога, все поэты да пастухи, а гады пришли его вырезали. Он имел в виду другое: то, что это событие вынужденно нас с нашего пути сворачивает, не дает нам заняться собственной жизнью, и отдельным людям, и всей нации, не дает прямой дорогой идти в Историю, на сердце нашем тяжестью нависает, предопределяет, что будем делать, как. Как говорил певец свободы и свободомыслия Микаэл Налбандян—поэт и социал-демократ середины 19-го века: Дни детства, ушли вы, уж не вернетесь… {а как только я стал зрелым—} состояние нации легло тяжестью на мое сердце. Налбандяна—народ шутил—за свободомыслие выставили около здания КГБ—чтоб не рыпался. Его скульптура там, в сквере около страшного здания, торчит до сих пор. Автор—Николай Никогосян, тот, что все еще живет в Москве, кто-то типа нашего армянского Церетели—всегда на коне, памятники ставил и тут и там, страшно богатый, особняк имеет в центре Москвы, около костела, а когда я и папа с ним встречались—мне тогда было лет 21, я учился в аспирантуре МГУ, папа ко мне приехал в Москву, мы поехали к Николаю в гости—он, тогда уже наверное 60-летний, с 17-летней девчонкой баловался, а она капризничала. Совсем как у Набокова в «Арде». Хороший памятник Налбандяну. Реалистичный. Мрачный и строгий. С него начинается университетский квартал. Другой памятник Коли Никогосяна—Чаренцу—поставлен по завершении универститетского квартала, на той же аллее. В этом памятнике тоже есть что-то энергичное, интересное, хотя и сверхмодерновое: не каждый согласится, что Чаренц—вот это. Мой дедушка с Чаренцом в кафе «Турист» пообщался, мой папа между его ног пролез к ногам Бакунца, поднял лист с земли, осенний красивый буковый лист—затем Чаренца взяли и увезли в то самое здание КГБ и посадили в подвалы. Там он на стенах ногтями писал стихи. Затем его увезли и расстреляли—говорят, якобы, там, где Арка Чаренца—по дороге в Гарни—наверное, вне города, чтоб народ не узнал, не шумел. А стены подвала, исписанные его кровавыми ногтями, исчерченные его корявыми каракулями, побелили заново. Но в КГБ ничто и никогда не пропадает. Стенописи не горят. Никто и ничто не забывается. Честно служащие этой силе иезуитской обыкновенные простые люди, которые убивали его, так как надо было убить, чтоб освятить, в святого превратить—они затем не забыли, когда перестройка началась, указать, где, в какой именно камере мученик сидел, и выскоблили стены, и нашли стихи, и переписали в тетрадочки, и издали. Директорша музея Чаренца, наверное, сама туда заходила, переписывала. Бедная. Папа приносил еще машинописные копии этих неизданных творений—он их получил из рук тех, кто переписывал эти стихи со стен камеры. Папа имел отношение к музеям: долгие годы был начальником отдела музеев и изоискусства Министерства культуры, а затем директором Картинной галереи. Знал я также, что другой мой родственник, ставший председателем Совнаркома Армении в начале 20-х—Саак Тер-Габриелян, тоже был доставлен в это здание КГБ в 1937-м, и затем выбросился из окна во время допроса. Взял чернильницу со стола, кинул в окно на третьем этаже, разбил его, затем сам кинулся. Наши не верили, думали—его выбросили следователи, но один охранник—тот, кто присутствовал при этом—написал подробное письмо после 20-го съезда, из лагеря, где сам сидел, специально для родственников Саака, где клялся, божился, что Саак сам выбросился, а то они, кагебешники, к нему очень даже хорошо относились. Такие вот дела. Вот, наверное, из того самого окна и выбросился. Зарешеченного, с коричневым сталинским огромным деревянным письменным столом, краешек которого даже, кажется, виден. Столом, покрытым зеленым сукном. А вот и чернильница, которую он кинул в окно. Даже не разбилась. Или из этого окна. После этого случая окна обрешетили даже на третьем этаже. Так, на всякий случай. Герои нам не нужны. Да и сердобольные следователи, выбрасывающие своих подопечных из окон, тоже. Один только раз я был в этом здании—по делу—когда уже новая власть пришла к власти и шефом национальной безопасности стал наш гуру—тот человек, которого я и мои друзья страшно уважали и любили—Эдуард Григорьевич Симоньянц. Он недолго им оставался, правда. Но в его кабинет я ходил как-то раз на совещание. И все. По доброй воле я бы в это здание не пошел. В нем себя чувствуешь как на территории Агдама—города, сразу около Карабаха, дотла разрушенного во время войны. Иностранцам туда въезд запрещен. Город находится в зоне оккупированных (по-азербайджански) или освобожденных (по-армянски) территорий. Или еще мы, армяне, говорим: в зоне безопасности. Там красные гранатовые кусты всюду растут из руин, гранаты-памятники гранатам, несколько бедных семей красные гранаты собирают, все остальное, что можно было оприходовать, уже давно собрано. Минарет мечети торчит сиротливо. В Карабахе есть Гандзасар—монастырь, страшно красивый, мрачный, но добрый, на вершине горы. И есть, внизу, руины города Агдам. Если можно себе вообразить храмы дьявола—то руины города Агдам—это храм дьявола, так же, как и здание КГБ в центре города Еревана. В этих местах чувствуешь все то же, что и в некоторых храмах: в Гандзасаре, скажем, или в Гегарде: чувство священного. Только с обратным знаком. Это как когда озноб кожу пробирает от ожога слишком горячей водой—реакция та же, что и от слишком холодной, но—с обратным знаком. «Оставь все, всяк сюда входящий»--говорят эти места: «Ты—гол, как сокол на ладони. Ни надежды у тебя, ни веры, ни любви. Потому, что ты беспомощен. Потому, что все зло, которое творишь—творишь ты сам.» Вот это имел в виду Грант—грязную дворнягу, нападающую на чистеньких мальчиков из-за угла—жизнь, производящую храмы дьявола. Чистенький мальчик, вырастающий в грязную бешеную дворнягу. Глава третья Про геноцид он говорил с трудом, но постоянно. Он гордился, что ничего про это не написал, так как считал, что всуе упоминать эту тему—дешево. Он считал своей слабостью, что ничего на эту тему не написал. Он и правда, до 1984 года—года переломного, оруэлловского, после которого он перестал публиковать художественное, а вскоре и начал давать много интервью и много писать статей и выступать по телевидению—до этого года он и правда почти не писал про геноцид, хотя думал постоянно. Затронул эту тему в эссе «Мецамор», в эпизоде про кочевника-покорителя, когда тот встречается с ослепшим мудрецом, веками сидящим в пещере и изучающим теоретически, в какую сторону течет человеческая кровь: Зачем ты столько времени терял? Спрашивает мудреца аскяр. Ты—дурак, говорит аскяр мудрецу. Я вот за час пятьдесят человек убил и точно установил, что кровь течет справа налево (или наоборот). Вам понятно? Итак, можно быстро, уверенно, детерминированно, целенаправленно построить свой мир, свою правду, завоевать и дальше идти. Десять миллионов, сорок миллионов, пятьдесят, шестьдесят, двести… Человеков, в принципе, можно убивать. Легко. Именно в те годы, в пиковые годы застоя, я оказался полностью обезоруженным этим пониманием: что любой поступок вперед влечет за собой несправедливость. Что люди часто делают друг другу больно, чтобы своего добиться. Так как им своего мало. Так как им плохо. Так как они не могут иначе. Не потому, что у них совести нет. Скорее, они должны самоутверждаться, и поэтому у них совести не может быть. Совесть помешает. Об том и писал Грант в «Деревьях»: Мал ты, говорила мать сыну, слаб ты, как дерево: стоишь—стоишь, срубили—значит, уже не стоишь. Не то что твой предок, дед, хулиган-разбойник… Поняв всю относительность совести—то, что ее не должно быть, чтобы жить вперед—я оказался в ситуации экзистенциально-философского тупика: нельзя поступать, решил я. Нельзя поступать, ибо как ни поступишь—будет несправедливо. И затем много раз жизнь показывала мне, что это именно так: поступок делает меня виноватым, нарушает равновесие, из-за моих поступков, когда я пытаюсь взять, что мне причитается—кто-то страдает. Так же, как мудрец-старец в эпизоде Гранта, так и четвертое колено—Малый Мгер—четвертое колено героев нашего эпоса—«Давида Сасунского», или, по-армянски—«Кривых из Сасуна» (имеется в виду: кривоголовые, кривые на голову, по-армянски «кривой»--значит «мозги набекрень»), «Набекренистых из Сасуна», среди которых Давид—центральная фигура—только третье поколение, а четвертое—его сын Мгер—уходит, разочаровавшись, в пещеру, так как его не держит земля—он, тяжелый, утопает в земле, как в болоте—как в зыбучих песках—уходит в каменную пещеру, сидеть и ждать, пока земля вновь сможет его тяжесть выдержать, пока можно будет выйти и поступать, не обижая никого. Про геноцид Грант говорил много, сетовал, что геноцид не затронут как следует, не описан литературой, а кино тем более. В те времена и правда был не описан. Да и сейчас не особенно. Имея в виду обычную в Армении трактовку этого опыта—к тому же и обчекрыженную советской цензурой—он говорил: в нашей литературе турок—как черная плоская фигура, вырезанная из картона. Ну да. Что там было про геноцид? Рассказ «Нахапет», по которому затем Генрих Мальян фильм снял. Гургена Маари—чуть ли не самого главного, по словам Гранта, прозаика в процессе его, Гранта, становления—роман-мемуар «Горящие айгестаны (садопосадки? Паркомассивы? Садомассивы? Садомазоссивы?)», опубликованный после того, как Маари вернулся из ссылки в начале 60-х. И творчество Мушега Галшояна—странного, однотонного прозаика, но очень романтического и довольно творческого—который умер очень рано, чуть ли не в те самые годы, в начале 80-х… Правда, Джон Киракосян, историк, министр иностранных дел (у Армении, как у союзной республики, было свое министерство иностранных дел. Говорили, что оно состояло из министра, помощника, шофера и горничной. Это была великолепная синекура), мой преподаватель, друг моей деканши Мэри Кочар, уже опубликовал «Младотурки перед судом истории», и еще одну книжку про геноцид, и уже вышло первое издание толстого тома, полного документов: «Геноцид армян в Османской империи». Но в художественном отношении достижений было мало. И действительно: как писать о кошмаре? Смогли ли евреи? Ханна Арендт? Кто? Писали много, снимали много, взяли если не качеством, так количеством, не мытьем, так катаньем… Не Катаньей, так Шиндлером... Сам я убегал от исторической тематики и проблематики, а также от проблематики геноцида—не хотелось в жизнь вступать с черной мозолью на зрении, мир впереди представлялся многообещающим. Так что я плохо знал, что производилось, что есть, как говорят у нас, чего нет. И до сих пор, пожалуй, мало знаю. Знаю, что западный армянин Ваагн Дадрян толстую книгу опубликовал на английском про роль Германии (друзья перевели на армянский), знаю, что профессор Ю-Си-Эл-Эй Ричард Гирагосян постоянно этим занимается, знаю, что в США Институт Зоряна собирал документальные свидетельства. Знаю, что был французский фильм «Майрик» (Анри Верноя, что ли?—не смотрел) и еще куча фильмов—в последнее время все больше и больше—но художественного если что нового есть—мало знаю. И из всех фильмов, да и то только после случайного четвертого просмотра, только фильм Атома Эгояна «Арарат» произвел впечатление. (Ну и тип! У человека в имени чтобы сочетались «атом» и «эго»--это же неслыханная наглость!) Убегал я от этого фильма из-за того, что он не очень дружествен к зрителю, во-первых, а во-вторых, эпизоды про геноцид сняты в лубочной манере. А посмотрел—и понравилось—когда вдруг понял, что именно поэтому-то они и сняты в лубочной манере, что Атом, как и я, и понять не может, как это было, и специально так снимает—ибо это фильм в фильме. И что основная его идея постмодернистическая—показать, как геноцид вмешивается в нашу сегодняшнюю жизнь как фактор, причем как фактор, который мы можем использовать во зло, во вред себе и людям, и при этом его значимость и трагичность не умаляется… Вот такой сложный Атом, сложнейший, а его фильм берут и к 24 апреля по российскому телевидению показывают из года в год, видно, лубочной своей поверхностной стороной удовлетворяет незадумывающегося обывателя, кажется, что лучше, чем этот лубок, ничто про геноцид не расскажет… А что на самом деле это есть фильм, идущий вразрез с армянской мифологией геноцида (и слава богу, что так), телевизионые начальники, по-моему, и не врубаются, а если врубаются, то тогда они очень хитрые… Это как немцам Лени Рифеншталь смотреть в день поминовения жертв нацизма… Не укладывается в рамки… Да, и этот фильм—поминовение, но совсем не официальный вариант… Был бы сейчас Грант, обсудили бы с ним Атома, самого яркого армянского режиссера сегодня, канадца. Трудного режиссера, неоднозначного, малодоступного, намного более малодоступного, чем, скажем, Тарантино. Ну да ладно. |
Похожие:
 | Правила подачи заявки на грант Что такое гранты и заявки на них? Грант средства, безвозмездно передаваемые дарителем (фондом, корпорацией, правительственным учреждением или частным лицом) некоммерческой... | | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... При работе над пособием использованы тексты и научно-методические материалы: Братченко С. Л. (глава 3), Галактионовой Т. Г. (глава... |
| Реферат Тема предстоящей дипломной работы сформулирована как «Совершенствование... Ав, заключения, списка литературы и приложений. Первая глава работы – теоретическая. В ней рассмотрены вырезанооспособность его заемщиков.... | | Марк Леви Первая ночь Посвящается моей маме Маховской Антонине Федоровне, талант и сердце которой были отданы детям сиротам школы интерната №2 г. Светловодска... |
 | Прика з № Грант средства, безвозмездно передаваемые дарителем (фондом, корпорацией, правительственным учреждением или частным лицом) некоммерческой... | | Работа с источником Грант средства, безвозмездно передаваемые дарителем (фондом, корпорацией, правительственным учреждением или частным лицом) некоммерческой... |
| Программа Российской Федерации Грант средства, безвозмездно передаваемые дарителем (фондом, корпорацией, правительственным учреждением или частным лицом) некоммерческой... | | Тур «столица поднебесной» Грант средства, безвозмездно передаваемые дарителем (фондом, корпорацией, правительственным учреждением или частным лицом) некоммерческой... |
| Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Уроки 18-21. Глава Первая медицинская помощь при поражении сильнодействующими ядовитыми веществами | | Кукалев А. Вакантное место служанки теологии Грант средства, безвозмездно передаваемые дарителем (фондом, корпорацией, правительственным учреждением или частным лицом) некоммерческой... |
| Тема. Жизнь в морях и океанах. Цель Грант средства, безвозмездно передаваемые дарителем (фондом, корпорацией, правительственным учреждением или частным лицом) некоммерческой... | | Проверочная работа по теме: цивилизации древнего востока Грант средства, безвозмездно передаваемые дарителем (фондом, корпорацией, правительственным учреждением или частным лицом) некоммерческой... |
| Пресс-релиз географическое открытие мирового масштаба Грант средства, безвозмездно передаваемые дарителем (фондом, корпорацией, правительственным учреждением или частным лицом) некоммерческой... | | Тематический план работы с детьми раннего и дошкольного возраста Грант средства, безвозмездно передаваемые дарителем (фондом, корпорацией, правительственным учреждением или частным лицом) некоммерческой... |
| О проведении школьного этапа всероссийской олимпиады школьников в 2012-2013 учебном году Грант средства, безвозмездно передаваемые дарителем (фондом, корпорацией, правительственным учреждением или частным лицом) некоммерческой... | | Градорегулирование Гудзь Т. В. (разделы 10. 3, 10. 4, 12. 3), Сафарова М. Д. (разделы 7, 10. 3, 10. 4, глава 13), Холопик К. В. (глава 11), Якубов М.... |
