Посвящается Хорену Казаряну майн грант глава первая
Скачать 3.85 Mb.
|
| Глава шестая … Отложив малую книжку, так уж случилось, что я вскоре, в субботу, когда школы не было, взял в руки большую и начал читать первую же повесть: «Похмелье». Начал я ее читать часов эдак в 10 утра, а когда очнулся, был уже вечер. Я ее закончил. Я преодолел трудность чтения Гранта. И я впервые в жизни прочел литературу про самого себя. Это было узнавание. Это была реальная настоящая современная проза—Хэмингуэй, Сэллинджер, Джозеф Хеллер, Буало-Нарсежак, Дюренматт, Белль, Макс Фриш—на армянском языке. Это было лучше, чем все они—ибо было еще лучше, чем писали они. И это было лучше, чем они, потому что это было так, как если бы Фолкнер их темы и стили взял, их темы и стили писал! Прочтя «Похмелье», я навсегда влюбился в Гранта, а также в Антониони (потому что Грант там пересказывает—излагает—фильм Антониони «Ночь»), а также в Битова, в Резо Габриадзе, в Юнгвальд-Хилькевича, в Высшие Сценарные Курсы, в Москву, в московских блондинок, в жизнь московских общежитий и в московский Дом Кино. Это было единственное и уникальное урбанистическое произведение армянской современной прозы, написанное по моим масштабам и критериям. Поняв, что Грант может писать ТАК про город—я перестал обращать внимания на «деревенское» в его обычной прозе, так как понял, что она НЕ О ДЕРЕВНЕ, не о селе, А ОБО МНЕ. С легкостью и восторгом прочел остальные произведения сборника, затем вернулся к малому сборнику, быстренько его дочитал. Затем я вновь перечел большой, затем—малый. И так далее. На многие годы они стали для меня настольными книгами. Мне стало казаться, что все, что со мной ни происходит—Грант уже учел это и описал. Так, мы спорим с приятелем, и он говорит: «Ты имеешь в виду форму?», а я отвечаю ему: «Нет, форму формы!» и тут же вспоминаю, что это же Грант смеется над своей Евой Озеровой в «Похмелье»: «форма формы формы формы…». Мы идем играть в биллиард, и я прямо чувствую, как начинаю совершать те самые движения, что совершал его герой-альтер эго, Арменак, при этом вспоминая, как точно так же себя чувствовал чемпион по биллиарду Маяковский… Я помнил наизусть «Похмелье» целыми абзацами и иллюстрировал цитатами из него свою жизнь. Меня поразило, что его герои хотели поставить помидор на пьедестал в пустыне—с этого фактически начинается повесть—а ведь я фетишист помидоров! (но—армянских, предупреждаю: кавказских, а не всяких). Меня поразило, как негр (Окуба) водил девушку к себе в комнату общежития, и когда она возвращалась одна, довольная, мальчики жалели опустошенного Окубу, лежащего в своей комнате, и она подходила к лифту и выжидательно ждала, не вынимая рук из муфты, пока они не нажмут кнопку для нее, и они в конце концов жали, ненавидя свою сервильность, но жали на кнопку. Меня поразило, как он (Грант, Арменак) клал свою руку на колено Евы Озеровой—правильное колено, в безжизненно-остранняющем прозрачно-бежевом капроновом чулке, который выглядит так привлекательно, так стройнит ножку, а прикоснешься—рука отдергивается от смертельной безжизненности капрона—русской почти что фотомодели—я мечтал и хотел жить так же! Вокруг меня фотомоделей не было, армянки вообще—нестандартный были народ в этом смысле. Я помню до сих пор почти наизусть белые стихи про то, как машинки печатают шедевры (оказалось, в особых случаях Грант доходит до ритмической поэзии), и маленький диалог на русском между тем самым негром Окубой и Грантом-Арменаком: О-у! Ананас! – сказал негр. – Да, - сказал я. – Запах! Аромат! Хороший! – сказал негр. – Хочешь? – спросил я. – Хочу-у! – Очень хочешь? – Хо-очу-у! – А я нэ дам! – Ти очень льюбезни, - рассмеялся негр, скрываясь в лифте с рукой на груди своей подружки. Двое нэрусских шеррта по-русски общаются, и этот диалог армянскими буквами передан так, что дает тонны информации о многом, в частности, о том, что оба они—деревенские, ведь Африка—одна сплошная большая деревня, хижины, хижины—и Грант не стесняется его отшивать, так как тот, вот, девушку заграбастал—он выбирает московских девушек, а Грант—свою вонючую деревню, и к тому же оба они деревенские, а деревенским полагается быть невеликодушными и грубоватыми, не церемониться друг с другом, ведь они свои!, и наконец—тот перепутал яблоки грантова материнского сада с ананасом—ну и поделом ему! Прочтя Гранта, я стал искать, что же мне делать с моим новым знанием. Я начал трендеть всем и каждому, какой он талант. Видно, отпугнул многих от него, так как начинал безудержно расхваливать, а ведь известно, если хочешь, чтоб что-то люди приняли—не надо в лоб пропагандировать. Параллельно я увлекался Студенческим Научным Обществом, и решил написать про Гранта некую работу. Работу я решил писать по его повести «Начало»--про мальчика, которого если бы не было, все в мире было бы хорошо, и маме его было бы хорошо, и папе, и всем, кто нарушает какой-либо небесный или земной закон, а все потому, что он, мальчик этот, все чувствовал и понимал, каждую несправедливость, каждую скрытую страсть, и это превращало мир в сонмище виновных, а вот если бы его, самого виноватого, не было—все и было бы в порядке в этом мире… В этой повести сообщалось, что все в мире взаимосвязано, доказывалось, что качание дерева связано с тем, что тетка сердита на дядю, и красота городской девчушечки на берегу становилась страшной проблемой, так как такая красота в этом грубом мире не выживет, не может выжить… Повесть была для меня, про меня, мальчик—это был я (умом своим он был как я, но добротой своей мне было до него, как до Марса), Грант наконец объяснил мне, кто он я таков естм, и надо было срочно поделиться тем, что я все про этого мальчика знаю, что я могу прочесть текст Гранта и под каждой его строчкой, как под евангелием, кучу глубиннейших пластов понять и подписаться—и я писал, писал свою работу, интерпретируя его текст, писал свой огромный текст, густых страниц в 25, на электрической пишущей машинке, списанной с одного музея из-за поломки, машинку мой папа отдал починить и передал мне… Она тарахтела ужасно, но работала, и я писал на ней свое признание в любви Гранту. Последние строчки этой повести были прямой речью мальчика: мальчик идет и видит, что дядя Месроп, опьяневший от угощения водкой со стороны цехавика, который экспроприировал старый источник на полянке, где в незапамятные времена был особняк—ныне разрушенный—месропиного рода, а цехавик собирается там для своей дочки делать дачу (ох, извините: «Хозяин» смешался с «Началом». Ну да ничего: проблематика очень близкая)… Итак, цехавик этот угощает Месропа водкой, и Месроп пьет, а он странный тип, пьет и затем скачет на коне, и вдруг мальчик находит его лежащим около коня, свалившимся, а конь преспокойно стоит около него и переминается с ноги на ногу. Мальчик не знал, что пьяные вот так вот мягко падают с лошади и засыпают. - Дядя, - сказал мальчик, - дядя. - Дядя, проснись! – сказал мальчик. - Дядя, - сказал мальчик, - дядя! - Тебя хватятся, искать начнут, - сказал мальчик. - Уже поздно, дядя, уже пора. - Брат мой на станцию приехал, лошадь ждет. - Дядя, - сказал мальчик. – Дядя. - Проснись, дядя, ехать пора, - сказал мальчик. - Дядя, - сказал мальчик, - дядя. - Дядя. Тут было все: и трагичная судьба Месропа (единственного политзаключенного деревни, чья жизнь была погублена бывшим председателем колхоза, а теперь в деревне и колхоза не осталось—объединили с другой деревней), и трагичная судьба тысячелетнего родника, презназначенного для ублажения нуворишиной доченьки, и неопытность мальчика, думающего, что человек умер, постоянно ожидающего смерти, чего-то плохого, того, что этот хрупкий мир сейчас разрушится—и боявшегося в это верить, не верящего, не доверяющего себе, своему наитию, своему внутреннему чувству, подсказке своей души, и предпочтившего бы, чтобы его не было, ибо тогда мир не будет в такой хрупкости пребывать… То, что этот хрупкий мир разрушится по мановению пальца, в любое мгновение, это Грант, как художник, предугадал совершенно точно. Было ясно, если прислушаться к сердцу, что он разрушится. Я это тоже чувствовал. И мальчик чувствовал. И было даже ясно, почему: именно потому, что нувориш на крови и трагедии прошлого деревни свою дачку отгрохает. И было понятно, что если мальчика не будет—то этот мир и не разрушится, потому что единственный лишний в этой картине мира—третий лишний—это мальчик, не Месроп, который уже пьет водку из рук нувориша, хотя шел в Сибирь ради своих громогласных национальных принципов в свое время, и уж конечно никто другой в деревне, где все умерли, а кто не умер—всем на все начхать, и конечно же не нувориш—живучий, крепкий, Поступающий, виновный, нарушающий баланс ради своего ребенка здесь и сейчас и назавтра—а мальчик. Лишним был мальчик, Грант был лишним и я. Меня и Гранта уж там нет, наших там нет, другие далече, те же из нас, кто остались—пока еще влачат жалкое существование и постепенно уходят, многие сдаются, ну а те, кто пришел—они живут, Поступают, строят дачи, им начхать на связь всего и вся, им жить надо! Они пришли жить! Они не собираются откладывать свои жизни из-за каких-то абстракций, экологии и красот. Им нужны деньги, дачи, дома, и как бы то ни было—они будут выкручиваться и выживать. Они будут выгрызать все это из горла им подобных. Ну а те же, кто все же есть там и не сдался—мои друзья—для тех-то я и пишу это. Им-то это и посвящаю (хотя в итоге посвятил не оставшемуся…). Дух их укреплять не берусь—он у них покрепче, чем мой будет—но сил им крепких желаю. Хорошо, что никогда так не бывает, чтоб пустыня плоская и—ничего. Даже после геноцида люди остаются, возникают, и даже песни поют иногда. Или после землетрясения. Или после террористического акта. Или после распада Союза. Месроп был предтечей Хазэина. Месроп, человек, боровшийся против турок, азербайджанцев, тех, кто резал армян, боровшийся против отуречивания, в молодости сумбурной и глупой боровшийся против советской власти, провозгласившей братство и колхозы и интернационал безо всякого решения национального вопроса, Месроп, за это всё своими же односельчанами раскулаченный и сосланный… Месроп, опустившийся старик, из рук цехавика, его отчий разрушенный дом оприходовавшего, его бывшие угодья экспроприировавшего, чарку принимает, пьет… Покорился Месроп, ибо враг—не снаружи, враг—внутри. С чем же бороться? С отцовскими чувствами цехавика? С высоты сегодняшнего коллапса еще более четко видна трагедия Месропа: весь план по провозглашению интернационализм наличным, а национализм—отсутствующим или запрещенным, не разобравшись, кто же, все-таки, был прав, а кто виноват, кто резал, а кто резался, весь план по провозглашению частной собственности противной человеческому духу, запрещенной, выродился, распался, потерпел крах из-за того, что не искренне за него боролись, за этот план, а формально: что тот, кто национализм отрыжкой прошлого провозглашал, на самом деле под этим соусом сам свою нацию строил, укреплял, создавал, мощи ей придавал, как умел. Что тот, кто частную собственность отрицал, на самом деле экспроприировал, копил за счет тех, кого разоблачал, как якобы эту самую частную собственность не отрицающих… С кем же бороться, даже если не бороться, просто критиковать: кого критиковать, говорил Грант? Куда ни ткнешься, куда ни обернешься—все свои: свой же племянник ворует, своя же сноха блядует… О том, что в малой стране критиковать невозможно, публицистом быть невозможно, так как своих же заденешь—и это создает специфическую атмосферу аморальности, отсутствия критики, кумовства, коррумпированности по-знакомству—я знал тогда прекрасно, знал из простой схожей истины: если я прошелся разок по улице—даже темной, даже отдаленной—с девушкой под руку—пока приду домой—родители об том уже были осведомлены, оповещены, по телефону им звонили и сообщали. Скрыть ничего невозможно, задыхаешься в духоте, в тесноте, но и бороться ни с чем невозможно, своих же заденешь. Проблема, разъедающая большую нацию, большое общество, прямо противоположная: все враги друг другу, все чужие друг другу, ничего не стоит кого-либо убить, ибо—не своих, свои—те всегда далеко, и их мало… Разъедается различие между врагом внешним и врагом внутренним, добром и злом, так как внутри слишком много лишних, внешних, чужих людей, врагов, зло творящих не глядя. В малом же обществе то же самое различие разъедается по другой причине: так как чужих вообще нет, значит, зло друг другу делающие—все, буквально, родственники… ...Так я и закончил то эссе—этими последними фразами из повести Гранта, черточками, прямой речью мальчика, испуганного за дядю Месропа. Мне тогда казалось, что этими фразами сказано так много, что интерпретировать их—грешно. Надо приводить кусок целиком. Так и сделал. Далее возникла идея: собрать заседание СНО, где я прочту этот доклад, и пригласить Гранта. Как его приглашать—я не знал. Мне надо было ему сказать, что я его люблю, что я его читаю, что я его понимаю, что он для меня пишет… И тут вдруг мама пришла с работы и кому-то за своей спиной говорит: - Заходи, заходи! (оборачивается, и мне: ) Видишь, кого я привела? И к нам домой заходит он сам. ПЕРВЫЙ ПОДАРОК Глава седьмая Я впал в эйфорию. Мне надо было не показать, как я влюблен в него. У меня коленки дрожали. При встречах с некоторыми девочками лицом к лицу потом случалось то же самое. Я пошел в ванную и ополоснул лицо холодной водой. Вошедший был высок, худ, по-деревенски жилист, с очень тонкими предплечьями, на которых не было никаких бицепсов, а только крепчайшие, как канаты, жилы, большеголовый, с высоким лбом. Голова качалась, когда говорил. Он хотел курить. У меня как раз была пачка «Кемала»--подарок от наших друзей-чехов, недавно приезжавших. А он, как я знал из «Похмелья», предпочитал «Кемал», который был тогда, конечно, же, раритетом. Вот я и сделал ему первый подарок. У мамы тоже сигареты закончились, и я с удовольствием выбежал в магазин за ними, болгарскими, которые курила мама. Мне надо было отдышаться, придти в себя. Ближайший магазин, «шоферский». был уже закрыт, было больше восьми вечера, пришлось бежать довольно далеко, но я был доволен: мне не было жаль мгновений, потерянных от общения с ним. Я наслаждался сознанием того, что он у нас дома сидит. Я думал: это не последнее наше общение и еще будет много, а нет… уж как суждено. Суждено нам вместе жить в этой жизни—будем, а нет—и не надо высшие силы в искушение вводить, слишком этого желая. Шагая по Еревану вниз, в сторону улицы Амиряна, где в фирменном магазине уж точно должны были найтись болгарские сигареты, да и закрывался он поздно—в 9 вечера—я обкатывал во рту слова «Вчера к нам в дом зашедший гений», «Вчера в гостях у нас был гений», «Вчера домой зашел к нам гений». Я знал, что напишу это. Не о его творчестве. Не только. А о том, как он однажды пришел к нам домой. И о моем восторге. Вот это, что я сейчас пишу. Вернувшись, я слушал его. Он говорил много, понимая, что я его слушаю, открыв рот. Про меня сказал, взглянув: «Да, ты можешь быть писателем—физически неразвит, слабосилен… В тебе есть эта физическая слабость писателя…». Не знаю, было ли это комплиментом. Узнав, что я люблю «Начало», сказал: «Спать очень хотелось, как раз ребенка делали с женой, вылезал из постели, надо было работать, она засыпала, а я вылезал из постели, садился и писал. Глаза слипались. На полях красными чернилами нарисовал малину, чтоб не заснуть» (повесть начинается с того, что мальчик в малиннике сидит и наблюдает из укрытия за миром). Он знал, что меня надо шокировать. Сразу понял, взглянув на меня одним глазком, что меня интересуют две вещи: творчество и девочки. Рассказал, как увидел впервые голую женщину: была это его сестра, в бане, они, мальчишки, в стене дырку, что ли, проделали, наблюдали, и он описывал это, как удар по голове: как она разделась и повернулась к ним передом и они увидели эти монументальные груди, и тут вдруг она увидела, что за ней наблюдают, схватила полотенце, выбежала, какая была, голая, и по всей деревне, и по голове его тяжелым мокрым узлом полотенца… И ну давай их гонять… Я вспомнил Василия Белова, из которого, «Плотницких рассказов», что ли, или «Обычного дела», мне только и запомнились девчушки в бане с грудками, «как репки». Сестра—первая голая женщина. Это тоже было символично: тем самым Грант снимал различие между сексом и инцестом, причем как в «хорошем» смысле—что секс—это продолжение родственности, любви, что мужчина и женщина—не враги друг другу, а брат и сестра—так и в «плохом»: что как ни крутись, а инцеста не избежать, и все мы инфицированы инцестом… Говорил он здорово. До того мама не раз сетовала, что он считается косноязычным. Между тем, слушая его впервые у нас дома, я поражался точности слов, им подбираемых, паузам, которые он выдавал, подбирая самое точное слово, лаская его, пробуя во рту, выдавая, как рожая, нисколько не тяготясь пауз, когда все ждут, пока он найдет то самое слово… А когда находит—понятно, что такой точности смысла в устной речи никогда и не слышалось ранее… Если точность языка—косноязычие, то он, конечно, косноязычен—подумал я. А что не говорит, как какой-нибудь пустопорожний оратор—так тем лучше! Придает смысл, вес слову, фразе, беседе, возвращает присущую им изначально тяжесть, значительность, единственность здесь и сейчас… Его уже раз навсегда отнесли к деревенщикам, всем было это удобно: и центральным критикам, так как все тогда получалось тип-топ, можно печатать, не особенно задумываясь, что речь идет не о деревне, а о мире, не обобщая до таких степеней… И армянской писательской культуре, в которой можно было, как это и делалось, шикарные развивать дискуссии на тему того, ретроградна ли деревенская литература или нет, и противопоставлять ей городскую (Энтер великий соперник Гранта—Вардгес Петросян, о котором речь впереди). Да и самому ему было это удобно, хоть иногда он и взбрыкивал, возражал, а с другой стороны—платформа-то нужна какая-нибудь человеку, знать свое место на полке надо? Да и—хоть горшком назови, лишь бы печатай. И наконец: он ведь и был-то деревенщиком. Но меня тогда возмущало, когда его ставили в один ряд с Шукшиным, Беловым, Распутиным, Астафьевым. В моей личной табели о рангах он в армянской культуре играл совершенно особую, не нишевую, а центровую роль, в отличие от Белова и Астафьева—в русской. Сам он Шукшина страшно любил и, конечно, Белова, Распутина знал великолепно—это было во времена, когда оба они, оставаясь и являясь националистами, все же узость своих мировоззрений так уж явно еще не проявили—советская цензура не давала—а Астафьев уже, каким-то образом, проявил, хотя «Ловли пескарей» еще не опубликовал. Так что про Астафьева Грант при мне вообще не высказывался, а про Шукшина, Белова и Распутина—много и положительно. Белова книжке-переводу на армянский предисловие написал в свое время—кто же, как не он? Одно из своих великолепных эссе, которыми я баловался, так как художественным он же нас мало и медленно потчевал, держал на полуголодном пайке. Хвалил Белова «Лад»--однако мне так и не довелось прочесть. Название переводил как «космос» и «гармония» вместе. Распутина же я прочел все главное. Как и Грант, Распутин, со своим нервным, близким к падучей выражением своего маленького, скукоженного, как у новорожденного, лица—глядя на которое, сразу становилось понятно, что он—настоящий, не хухры-мухры, не подделка—был малоразговорчив в прозе, мало писал. И все же, хотя Распутин—чистый талант, я продолжал считать, что Грант—другой. Если Солженицына по «Матрениному двору» можно деревенщиком назвать, или если Фазиля Искандера по «Сандро из Чегема»--тогда и Гранта. В плане обнажения новых возможностей прозаического языка—но только в этом—Грант и правда, для меня, стоит наравне с Солженицыным. Я считаю, что то, что Солженицын сделал с публицистическим русским языком в «Архипелаге» и других ранних вещах—революция, и очень благая. И далее, весь солженицынский опыт словотворчества и стилетворчества, весь его словарь языкового расширения— чрезвычайно важны. В отличие от похожего поверхностно на него стилем Леонида Леонова, Солженицын правду-матку резал своим стилем, своим языком, а не убегал от сути вещей. Не стилизовал, а писал свое содержание в этом стиле, соответствующем ему, как кожа телу. И хотя без опытов Леонова и тем более леоновских предтеч типа Льва Толстого или Лескова, без Платонова и других Солженицын, может, и не смог бы так быстро продвинуться в создании своего стиля, в движении русской прозы вперед, но заслуга Солженицына—в высвобождении русской прозы и публицистики от гнета журнализма, штамповки, удушающего советизма стиля. Таков и Грант в прозе своей. В то время, когда многие прозаики писали языковыми штампами—и даже не бесталанные—он писал чистым языком, он изобретал—ибо раньше этого не было—язык современной армянской прозы. Современная проза армянская вообще исторически трудную имеет судьбу: для модерновой прозы необходима городская культура, городская цивилизация, а с момента ее создания у армян в начале 19-го века она неоднократно прерывалась. Пришел Абовян, написал на диалекте первый роман в начале 19-го века. Сундукян на тбилисском диалекте написал свои пьесы. Затем, в конце 19-го века и начале 20-го, пришел ряд прозаиков, которые выработали литературный стиль прозы. Из писавших на восточном армянском—Раффи, Нар-Дос, Ширванзаде, на западно-армянском—талантливейшие новеллист Зограп и комедиограф Паронян. Но если во время геноцида вырезали много гениальных поэтов, пишущих на западно-армянском, то немного гениальных или талантливых прозаиков удостоилось этой участи: прозаиков все же было очень, слишком мало. Разве что Зограба укокошили. С тех пор западноармянская проза ушла в диаспору, занялась больше собственным поэтическим движением, ностальгией по прошлому, нежели выражением смыслов, и вдруг, на английском, дала великолепного Сарояна. Восточно-армянский в этом смысле выиграл, хоть и на нем особо значительной прозы, хоть чуть-чуть равной русской прозе той эпохи, не возникало… Кроме… До… страннейшего романа Чаренца «Страна Наири» (начало 1920-х) и рассказов, рассказов вначале гения поэта Туманяна (1910-е), затем Акселя Бакунца (20-30-е), Тотовенца, Демирчяна, Гургена Маари, Степана Зоряна (любимого Грантом автора). Итак, по гамбургскому счету, романов на армянском, достойных фигурировать рядом с такими авторами, как Толстой или Голсуорси, Хемингуэй или Фолкнер, Алексей Толстой или Генрих Белль было раз-два и обчелся. Это-то я и имел в виду, когда, до прочтения Гранта, говорил маме, что скучно мне читать армянскую прозу: мало чего можно было, по гамбургскому счету, выложить на стол. Настолько мало, что проза поэтов становилась путеводной нитью. Представьте русскую прозу, где нет Толстого, а есть, скажем, только проза Пушкина—и проза Вадима Кожевникова. В такой ситуации, скажем, проза Марины Цветаевой приобрела бы совершенно особую значимость (притом что и так гениальна). И даже не только проза поэтов, но и проза—т.е. нарратив—ученых, философов, эссеистов, журналистов, или диссертации тех же поэтов, как, скажем, диссертация Паруйра Севака «Саят-Нова»: она может войти в гамбургский счет как нарратив, а многие известные армянские авторы не могут. А это значит, что большинство возможностей романного содержания, которые необходимо выразить языком, на котором роман пишется, и не были выражены, а значит, и язык—богатейший армянский язык—в этих областях, как бы, отсутствовал. Не были выражены те смыслы, которые обычно выражаются в романах. Вот в эту нишу и пришел и жестко и четко стал заполнять ее Грант. Хотя его произведения были небольшими по формату, и назывались чаще повестями и рассказами, но романное дыхание его было несомненным, и то, что пишет он рядами сюжетно взаимоотнесенных повестей и рассказов, лишь подтверждало это. Он использовал как диалектизмы, так и здравый смысл, как фразеологию и идиоматику, так и богатую, если даже забытую, культуру, как перевод, так и интерпретацию—и музыка новых прозаических смыслов—как играть в биллиард на армянском, как флиртовать, как это бывает, если тетка спит с племянником, как ищет свою любовь буйволица—стала заполнять пустоватый до того храм армянской прозы. Чуть позже Гранта дошел до меня и утвердился на моем небосклоне Отар Чиладзе. Опять-таки, читая его в переводе, я страшно ценил его маркесовское мировоззрение, но, с другой стороны, считал, что Грант—глубже. Но я-то сравнивал Гранта на родном языке с Чиладзе не на родном… Так что трудно сказать. Если брать грантовы переводы на русский, пожалуй, и правда уровень одинаковый у этих писателей. А Искандер все равно лучше. Ибо—авторский текст на русском. Не перевод. |
Похожие:
 | Правила подачи заявки на грант Что такое гранты и заявки на них? Грант средства, безвозмездно передаваемые дарителем (фондом, корпорацией, правительственным учреждением или частным лицом) некоммерческой... | | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... При работе над пособием использованы тексты и научно-методические материалы: Братченко С. Л. (глава 3), Галактионовой Т. Г. (глава... |
| Реферат Тема предстоящей дипломной работы сформулирована как «Совершенствование... Ав, заключения, списка литературы и приложений. Первая глава работы – теоретическая. В ней рассмотрены вырезанооспособность его заемщиков.... | | Марк Леви Первая ночь Посвящается моей маме Маховской Антонине Федоровне, талант и сердце которой были отданы детям сиротам школы интерната №2 г. Светловодска... |
 | Прика з № Грант средства, безвозмездно передаваемые дарителем (фондом, корпорацией, правительственным учреждением или частным лицом) некоммерческой... | | Работа с источником Грант средства, безвозмездно передаваемые дарителем (фондом, корпорацией, правительственным учреждением или частным лицом) некоммерческой... |
| Программа Российской Федерации Грант средства, безвозмездно передаваемые дарителем (фондом, корпорацией, правительственным учреждением или частным лицом) некоммерческой... | | Тур «столица поднебесной» Грант средства, безвозмездно передаваемые дарителем (фондом, корпорацией, правительственным учреждением или частным лицом) некоммерческой... |
| Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Уроки 18-21. Глава Первая медицинская помощь при поражении сильнодействующими ядовитыми веществами | | Кукалев А. Вакантное место служанки теологии Грант средства, безвозмездно передаваемые дарителем (фондом, корпорацией, правительственным учреждением или частным лицом) некоммерческой... |
| Тема. Жизнь в морях и океанах. Цель Грант средства, безвозмездно передаваемые дарителем (фондом, корпорацией, правительственным учреждением или частным лицом) некоммерческой... | | Проверочная работа по теме: цивилизации древнего востока Грант средства, безвозмездно передаваемые дарителем (фондом, корпорацией, правительственным учреждением или частным лицом) некоммерческой... |
| Пресс-релиз географическое открытие мирового масштаба Грант средства, безвозмездно передаваемые дарителем (фондом, корпорацией, правительственным учреждением или частным лицом) некоммерческой... | | Тематический план работы с детьми раннего и дошкольного возраста Грант средства, безвозмездно передаваемые дарителем (фондом, корпорацией, правительственным учреждением или частным лицом) некоммерческой... |
| О проведении школьного этапа всероссийской олимпиады школьников в 2012-2013 учебном году Грант средства, безвозмездно передаваемые дарителем (фондом, корпорацией, правительственным учреждением или частным лицом) некоммерческой... | | Градорегулирование Гудзь Т. В. (разделы 10. 3, 10. 4, 12. 3), Сафарова М. Д. (разделы 7, 10. 3, 10. 4, глава 13), Холопик К. В. (глава 11), Якубов М.... |
