Николай Иванович Астров
Страничка из истории Московского университета
Н.И. Астров
В своих донесениях о состоянии Москвы после нашествия французов в 1812 году граф Ростопчин писал в Петербург, что все здания Московского университета, Московское Благородное собрание, Английский клуб — сгорели. В протоколах временной комиссии, образованной попечителем П. И. Голенищевым-Кутузовым для управления текущими делами университета и его учебного округа — «на время, пока университет соберется в одно место, а все его части примут свое действие» — (в состав Комиссии входили: ректор университета Гейм и профессора Рихтер, Снегирев, Мерзляков и Каченовский), — имеются указания, что все университетские здания, за исключением двух домов, называвшихся в свое время больничным и Пушкинским, были разрушены пожаром. От пожара погибли университетская библиотека и большая часть ученых и учебных пособий. Сгорел университетский архив, и сведения о студентах устанавливались профессорами по памяти. Для восстановления университетской библиотеки объявлен был прием пожертвований книгами. Большинство профессоров университета лишилось своих библиотек и растеряло свои ученые труды в рукописях. Такое разрушение университетского имущества произошло, между прочим, вследствие того, что лишь часть «университетских вещей» была вывезена в Нижний Новгород.
В таком плачевном состоянии оказался Московский университет после «нашествия Наполеона». «Московские Ведомости» в своем первом номере от 23 ноября 1812 г., вышедшем после трехмесячного перерыва, писали: «Наконец, благодарение Богу, мы вновь начинаем дышать свободою. Враг человечества, упившись кровью неповинных, с адскою в сердце злобою оставил древнюю нашу столицу, и каждый из нас, за попечительным о благе нашем правительством, занимается теперь беспрепятственно отправлением дел своих».
Нужно было решить вопрос, — где и как восстановить Московский университет, разрушенный пожаром, разоренный имущественно, с разбредшимися по России профессорами и студентами.
Как известно, первоначально Московский университет помещался в старом здании на Красной площади, на том самом месте, где впоследствии, в начале 80-х годов, был построен Исторический музей. В 1785 г. Екатерина II пожаловала Московскому университету дом генерал-поручика князя Барятинского на Моховой. «Сие распространение жилищ Муз, — писали 11 октября 1785 г. «Московские Ведомости» (№ 82), — будет служить новым средством к распространению наук и просвещению, равномерно сия милость Ее Императорского Величества воспламенит в юных сердцах университетских питомцев вящее прилежание к наукам и вечную благодарность к источнику своего просвещения и своего счастья. Университет же, принимая с благоговением и искреннею благодарностью сие монаршее о себе попечение, поставляет себе за долг неусыпно стараться споспешествовать благим видам и великим намерениям своей милосердной Покровительницы».
В следующем году в тех же «Ведомостях» (№ 68) давалось описание торжественной закладки большого университетского корпуса, совершенной 23 августа. Из этого описания видно, что, когда в университетский дом прибыл его превосходительство господин действительный статский советник и куратор Михаил Матвеевич Херасков, то, во-первых, отправлено было благодарственное молебствие, потом на месте закладки совершено водоосвящение, по окончании которого, при окроплении святой водой всего начинающегося здания, «положен первый камень самим его превосходительством, присутствовавшим тут же господином куратором, со вложением в него медной доски, изображающей высочайшие щедроты Ее Императорского Величества, всемилостивейше оказанные университету в сооружении Московским Музам столь огромного здания, и несколько монет, битых в благополучное царствование Великой Екатерины». После этого «его превосходительство господин действительный статский советник и директор университета Павел Иванович Фонвизин положил несколько камней, с присутствовавшими тут членами университета, господами профессорами оного, при радостном восклицании "ура" от каменщиков, чем сие действие и кончилось».
На медной доске, положенной при закладке в нарочито изготовленный круглый камень, между прочим было обозначено, что «строение производилось под смотрением д. с. с. и оного же университета директора П. И. Фонвизина, архитектором надв. сов. Матвеем Козаковым».
Это здание было освящено в 1791 году, и с этого времени в него переведен университет.
К пожертвованному Екатериной владению было прикуплено университетом владение надворного советника И. П. Иевлева близ церкви св. Георгия Победоносца на Красной горке, а в 1786 г. было куплено угловое владение по Моховой и Никитской. Это владение в отдаленные времена принадлежало боярину и начальнику Сибирского приказа князю Ив. Бор. Репнину, умершему в 1697 г., затем сыну его фельдмаршалу, Военной коллегии президенту и Лифляндскому генерал-губернатору князю Н.И. Репнину. В зданиях этого владения были размещены университетская библиотека и квартиры служащих.
А. Мартынов в своей «Московской старине» передает предание, что, когда императрица Екатерина II приказала архитектору Козакову составить план для постройки университета, то Прокопий Акинфиевич Демидов изъявил желание построить его своим иждивением на Воробьевых горах и назначил для этого полтора миллиона рублей. Однако соизволения на это почему-то не последовало.
В 1790 г. директор университета Фонвизин просил митрополита Платона3 «прикосновенную к университету церковь св. Дионисия Ареопагита сломать с предоставлением университету навсегда полной власти на владение всем принадлежащим к ней местом в пользу и надобность его». Эта церковь находилась на углу Никитской ул. и не существующего теперь Леонтьевского переулка, названного по имени другой церкви, находившейся тут же, а именно церкви св. Леонтия, чудотворца Ростовского. Эта последняя была построена в 1519 г., а церковь Дионисия Ареопагита — в 1514 г. Алевизом Фрязиным. Консистория определила Дионисиевскую церковь дозволить разобрать и землю отдать под строения университета. Та же участь постигла и церковь св. Леонтия Ростовского «на Вражке» близ университета. В 1791 г. благочинный донес митрополиту Платону, что «эта церковь до крайности обветшала, так что в приделе Чудотворца Николая и службы отправлять нет уже возможности, поскольку кровля обвалилась и сквозь свод проходит течь, печь упала, над дверью расселина, и входить в нее небезопасно, а западная стена расселась; в настоящей церкви подобным образом крыша совершенно сгнила, и как в алтаре, так и в церкви бывает течь; иконостас облинял, церковное местоположение стало низко, что во время весеннее и дождливое церковь с улицы наполняется водою не менее аршина глубиною; священник служит редко, приход один только двор, а вкладчиков никаких нет». Эта церковь по определению митрополита Платона была упразднена. А в следующем году тот же Фонвизин писал митрополиту, что названная церковь «вошла во внутренность самого университетского дома и застроена с великим утеснением, деревянным, в совершенную уже ветхость дошедшим строением, так что угрожает публичному месту опасностью и сверх того делает ему безобразие». В 1793 г. обеих церквей уже не существовало, а участки земли, когда-то ими занятые, были поглощены усадьбой Московского университета.
Так округлилось к концу XVIII века владение Московского университета.
После пожара 1812 г., только в ноябре 1816 г. разрешен был окончательно вопрос о возобновлении главных зданий университета. Было три предложения: или восстановить прежние погоревшие университетские здания, или поместить университет в так называемом Запасном дворце, принадлежавшем Кремлевской экспедиции, или купить для университета дом генерала Апраскина на Знаменке (где помещалось впоследствии Александровское военное училище). Совет университета, большинством всех голосов против одного голоса профессора Сандунова, полагавшего желательным обстоятельно обследовать как Запасной дворец, так и дом генерала Апраскина, высказался за восстановление погоревших зданий. Таково же было мнение и Московского военного генерал-губернатора графа Тормасова. 14 февраля 1817 г. состоялось высочайшее повеление о возобновлении прежних зданий университета, а для губернской гимназии был назначен так называемый Лопухинский дом. При этом указано, что Комиссия для строений в Москве может «в сем случае вспомоществовать материалами за дешевевшую цену, нежели как приобрести можно оные покупкой у частных людей, и в нужном случае рабочими людьми».
Возобновление зданий, принадлежавших университету, началось с главного типографского корпуса по Страстному бульвару. Главный же каменный корпус так называемого «Старого здания» университета отстроен был вновь в 1818 году, покоем с двумя крыльями в четыре этажа. Усадьба университета выходила на улицы Моховую и Никитскую и в Долгоруковский переулок. В здании университета считалось тогда 86 комнат, 27 сеней при шести лестницах, проведенных во все этажи, и восемь кладовых. Уцелевший от пожара Пушкинский корпус имел 31 комнату, больничный корпус — 43 комнаты. В 1819 г. был отстроен аптечный каменный корпус, Мосоловский или медицинский институт имел 31 комнату и анатомический театр — 22 комнаты.
В 1832 году университетом приобретено обширное здание на углу Моховой и Б. Никитской, где сооружено так называемое «Новое здание» университета. Это в старину владение князя Григория Сунгулеевича Черкасского, умершего в 1693 г. Владение это переходило к адмиралу Ф. М. Апраскину, к генералу фельдмаршалу князю В. В. Долгорукову. После ссылки его в Нарву дом отошел в казну и в 1737 г. отдан во владение Медицинской канцелярии для содержания в нем Главной аптеки. Корпус во двор был занят аптекой с материальными и конторными палатами. Во флигеле, где впоследствии была университетская церковь, была квартира аптекаря Липольда, в другом, направо от ворот, жили аптекарские гезели4 и ученики; позади устроен был аптекарский огород. В 1738 г. к этому огороду были присоединены дворы: церкви Урвана-мученика, что при дворце, попа Прокопия Михайлова и Бутырского полка капитана князя Ф. И. Голицына. В 1793 г. все это владение перешло к жене коллежского асессора Д. И. Пашковой, а в 1826 г. к действительному тайному советнику В. А. Пашкову, от которого и перешло к университету. После перестройки эти здания были открыты 17 августа 1836 г.
Сохранившиеся воспоминания бывших студентов Московского университета восстанавливают своеобразные черты давно минувшего быта этого университета, его профессоров и студентов начала прошлого века.
В воспоминаниях И. М. Снегирева («Русский Архив», 1866) один за другим намечаются силуэты старых профессоров Московского университета начала XIX столетия.
Снегирев поступил в университет в 1807 году. «С детским восхищением, — говорит он, — надел я студенческий мундир, треуголку и привесил шпагу, которую клал с собой на постель. Мое торжество разделяли со мной матушка и бабушка. Мне казалось, что не только родные и соседи, но и встречные и поперечные заглядывались на мою шпагу, а что более льстило моему ребяческому тщеславию, — будочники и солдаты отдавали мне честь...»
Рассказывая о первом ректоре университета Харитоне Андреевиче Чеботареве, начавшем свою службу еще при Екатерине II, Снегирев отзывается о нем как о почтенном, сановитом старце, ученейшем профессоре, друге Новикова, товарище Потемкина, бывшем в тисках у Шешковского5. Знаменитый Шлецер6 называл Чеботарева «своим руководителем в русской истории». Он был профессором русской словесности и истории, был участником трудов Вольного Российского собрания при университете; масон, первый председатель Общества Истории и Древностей Российских. К изумлению своему, автор воспоминаний встретил однажды ректора университета в классе в одном нижнем платье и в коротком плаще без воротника, с Анненским орденом на шее, с плюмажной шляпой на голове и с тростью в руке. Он не носил ни пуклей, ни косы, не пудрился, голова у него была гладко острижена; в поставке и в походке его выражалась самоуверенность. Всем он говорил «ты», почти всех называл по имени, а не по отчеству. Обхождение его могло бы показаться грубым, если бы оно не было выражением благодушия. Новое поколение едва поверит, говорит Снегирев, что никто, при виде Харитона Андреевича, не смел улыбнуться, а тем паче засмеяться и зашикать. Так его уважали!
Место ректора Чеботарева заступил Страхов, профессор физики. Это был «статный без принуждения, величественный без напыщенности, красивый без притязаний и вежливый без манерности — истинно почтенный и благородный муж». Самый вид его внушал невольное к нему уважение. Его уважали и любили. На его публичные лекции cобирались из всех почти сословий в Москве. После лекций из аудитории до квартиры его провожали толпы слушателей, которые дорогой получали его объяснения на свои вопросы и недоумения. Такие переходы представляли нечто торжественное. Как просвещенный любитель изящных искусств, Страхов завел в университете превосходный хор певчих из его питомцев. В воскресные дни двор его был полон карет и колясок, а церковь тесна для многочисленных посетителей. Стройное, изящное и одушевленное пение при-водило в благоговейный восторг. В вакационное время, в классах устроен был, при содействии Страхова, театр, на коем играны были питомцами комедии и оперы. Здесь проявились блестящие таланты, которыми любовались специалисты в этом — оба брата Сандуновы7. Восхищалась своя и посторонняя публика, так что не доставало места для желающих. Страхов пользовался большой популярностью среди всего населения Москвы.
Далее идут профессора Московского университета. Профессор философии, декан этико-политического отделения А. М. Брянцев, маленького роста, неуклюжий, с длинной косой, в старомодном кафтане с большими пуговицами. По праздникам его всегда можно было видеть в Успенском соборе у левого столба. Он был не по имени, а по делам философ христианский, считавший, что «поверхностное знание философии ведет к безбожию, а основательное — утверждает в спасительной вере». Профессор математики Панкевич — образец честности и прямодушия. П. А. Сохацкий, преподававший эстетику и римских классиков, с обильной ученостью соединял он тонкий вкус и развитое чувство изящного, а также редкий дар слова, которым увлекал слушателей. Филолог и знаток эллинского и латинского языков Маттен. Его лекции посещались охотно. Однажды, изображая Юпитера Олимпийца, который мановением своих бровей потрясал небо и землю, Маттен свалился со стула, и парик его не удержался на голове. М. Т. Каченовский — полковой аудитор, потом правитель канцелярии попечителя Московского университета графа Разумовского, произведенный без экзамена, распоряжением попечителя, сперва магистром, потом доктором словесных наук, «по возложенной от университетского начальства обязанности» читал сначала в университете риторику, потом перешел к русской истории, потом к археологии и теории изящных искусств. По словам автора воспоминаний, он был одарен восприимчивым умом и счастливой памятью, был деятелен и необыкновенно трудолюбив и во многих предметах учености был самоучкой. Его замечания, дельные и находчивые, обнаруживали его ученость, или, лучше сказать, начитанность и остроумие.
Особенно интересны страницы, посвященные воспоминаниям о «законоискуснике» Захаре Аникеевиче Горюшкине. По словам Снегирева, это был муж опытный, любознательный, честный, твердого характера. Службу свою он начал почти ребенком в воеводской канцелярии, в самом начале царствования Екатерины II, когда секретари и повытчики за маловажные проступки таскали за волосы подьячих, а судьи самих секретарей. Проходя все степени канцелярской службы, он был подьячим в страшном Сыскном приказе, на Житном дворе у Калужских ворот, где при допросах пытали и того, кто закричал роковое «слово и дело», и того, против которого это слово было произнесено. Кровавые сцены в Сыскном приказе и сообщество с палачами и подобными им судьями и подьячими ему омерзели. Добыв себе русскую грамматику, арифметику и логику, он принялся сам учиться без учителя. Вместо чтения пыточных речей он стал твердить части речи в грамматике. При помощи малограмотной жены выучил склонения. С неимоверным трудом выучил арифметику и логику, с усиленным вниманием изучил исторические, богословские, философские и юридические книги; искал знакомства с учеными. С этой целью он сблизился с профессорами Аничковым и Десницким. Приложение приобретенных знаний ему доставило место члена в уголовной и казенной палатах. Спор его с главнокомандующим князем Прозоровским по делу Новикова в уголовной палате обнаружил в Горюшкине гражданское мужество; один опирался на личное мнение императрицы, а другой — на силу закона и не убоялся гнева и угроз сильного вельможи, желавшего угодить государыне обвинением Новикова. Познания и опытность в отечественном законоведении сделали Горюшкина известным директору Московского университета П. И. Фонвизину; он пригласил его преподавать в университете и потом в бывшем при университете Благородном пансионе практическое законоведение. Своим лекциям он давал драматическую форму; класс его представлял присутствие, где производился суд по законному порядку. Из студентов и учеников избирались наставником председатели, судьи, секретари и т. д. Впоследствии из них выходили сенаторы и министры. Изданное им сочинение — «Описание судебных действий» — замечательно не только в юридическом, но и в археологическом отношении, как значительный материал юридических древностей. «Руководство к познанию Российского законоискусства» Горюшкина есть созданная им самим система, в которой сильная, но бесформенная народность борется с классическими понятиями древних и новейших юриспрудентов. Он едва ли не первый у нас показал источник юриспруденции в нравах, обычаях и пословицах русского народа. Как опытный законоискусник он был оракулом для многих. К нему прибегали за советами в затруднительных случаях и запутанных делах вельможи, сенаторы и профессора. У него была домашняя школа законоведения; образовавшиеся у него молодые люди выходили хорошими стряпчими. Как любитель изящных искусств он в гостеприимном своем доме завел маленький театр и музыку. По приемам и костюму Захар Аникеевич не походил на прежнего подьячего, но скорее на щеголеватого барина...
Студенческие воспоминания инспектора Рязанской гимназии и потом инспектора Одесского учебного округа Ф. Л. Ляликова («Р. А.», 1875 г.) относятся к несколько более позднему времени. Ляликов поступил в Московский университет в 1818 году. Тогда университет временно помещался в доме Яковлева, потом купца Монахова, в Долгоруковском переулке. По приезде в Москву его отец, в парадном красном екатерининском мундире, повел его в университет. Прошение о поступлении в университет, по просьбе отца, было написано Кондратьевым, позднее секретарем правления, за что дан ему был полтинник. «Уже не знаю почему, — пишет Ляликов — по слухам ли о влиятельных лицах в университете, или так, из уважения (чистого, без побуждений: действительно, то был век уважения), родители решили сделать визиты со мною Н. Н. Сандунову и М. М. Снегиреву8. То было время сюрпризов, и с пустыми руками не ходили. Матушка запаслась полотенцами, хорошими, с вышивками и кружевами». Полотенца были поднесены как Сандунову, так и супруге Снегирева.
Из окон комнаты, куда поместили Ляликова, виден был университетский двор, где только что еще начинали рассаживать деревья. Theatrum anatomicum* еще отделывался, и «мы, бывало, — пишет он, — смотрим из окна, как знаменитый Лодер9, приезжавший четверкой в карете, со звездой на груди, лазил по лестнице, чтобы осмотреть и исправить латинскую на фронтоне надпись. Из любопытства мы несколько раз ходили на его лекции. Помню, внутри полукруглой залы или аудитории была надпись: "Руце Твои сотвористе мя и создаете мя, научи мя заповедям Твоим". А над камином, за кафедрой, тоже надпись: "Искушайте время, яко дние лукави суть". При выходе же, в сенях, по-гречески: "Познай самого себя".
Инспектор студентов, Матвей Яковлевич Мудров, знаменитый в свое время профессор патологии и директор терапевтической клиники, отличался особой набожностью. По его требованию во всех коридорах больничного корпуса на стенах были вылеплены из алебастра кресты. В приемной у доктора Мудрова на стене была вывешена табличка за стеклом в рамке, с оглавлением, написанным киноварью, каким святым и от какой болезни должно служить молебны, и затем длинный ряд названий болезней на одной половине листа и исчисление святых на другой.
Там, где теперь алтарь университетской церкви, была, – продолжает Ляликов, — театральная гардеробная, и, когда начинался съезд артисток, артистов и кордебалета (в огромных каретах, которых теперь уже не видать), можно было из окон, где теперь университетские часы, видеть всю эту разукрашенную суматоху: окна или вовсе не занавешивались, или занавешивались плохо... В бенефисы какой-то неведомый театральный посланец раздавал нам несколько даровых билетов, разумеется, в раек, со словами: "Хлопайте, господа, больше". Близость театра подавала возможность, у кого были деньги, посещать лучшие спектакли. Все помнится: и "Эдип в Афинах" (Семенова) и "Димитрий Донской", и "Поликсена", и "Русалка", и "Коварство и любовь" (Мочалов)11...
В 1820 г. мы задумали в своей среде основать общество литературное, то есть читать заготовляемые сочинения и разбирать их критически. Для наших заседаний предложил просторную свою квартиру И. В. Титов близ церкви Николы в Голутвине, за Москвой-рекой. Мы сходились раза три; потом слышим, что квартальный с будочниками за нами наблюдает, а дальше и хозяин дома объявляет Титову, что он держать его в своем доме, если не прекратятся сборища, не может. Нечего думать, надо было бросить. Таким образом, самое невинное, чистое дело погасло не от беса полуденного, а от неотесанного алгвазилы».
К более позднему времени относятся воспоминания С. Смирнова о Ф.И. Иноземцеве («Р. А.», 1872). Память об этом выдающемся человеке и профессоре Московского университета, даже имя его, едва ли сохранилась у новых поколений. Между тем это был один из крупнейших деятелей в области русской медицины, сочетавший «служение научной истине со служением общественному благу». Иноземцев жил и работал в то самое время, когда жил и совершал свое общественное служение Т. Н. Грановский. Влияние Иноземцева в сфере его деятельности было столь же значительно, как и влияние Грановского и других выдающихся деятелей Московского университета. Современниками Иноземцева были Пирогов, Филомафитский, Редкин, Крылов, Баршев, Неволин 12 и др.
Иноземцев появился в темную пору, когда русской медицины еще не было и когда, как говорит автор воспоминаний, «носилось смутное убеждение, что ее и быть не может». В представлении народа русский лекарь был чем-то совершенно иным, чем «немец-дохтур». Русским лекарем могла быть повивальная бабка, знахарь, мельник-колдун, много-много фельдшер, а дохтуром непременно должен был быть немец. Русский лекарь — это создание собственной среды. Немецкий доктор — по историческим преданиям времен петровских, скорее нечто страшное, чем полезное. Высшее общество того времени признавало только иностранную медицинскую науку, а к русским врачам относилось, как к «париям». <…> Русских врачей и в помине не было. «Непризнанные с одной стороны, не поощренные с другой, они теряли веру в самих себя и готовы были отступиться от научного соревнования». Лишь изредка раздавался с кафедры русский голос — Мудрова, Мухина, Дядьковского... «В ученых профессорах немецких не было личного сочувствия к нам, — пишет Смирнов, — мы сами имели горесть слушать от них, что для русских студентов они считают своим долгом выполнить только свою служебную обязанность, то есть просидеть на кафедре от звонка до звонка... Вся их наука заключалась в старых записках, которые не давали даже идеи науки, а в живом слове передавались разные анекдоты на латинском языке, и мы не слыхали даже и намеков на путь, по которому надо идти навстречу науке. Затвердив тетрадки, мы уже знали науку и должны были считать себя достаточно учеными для предстоящего нам поприща».
В эту пору появился Иноземцев. Он верно оценил положение русского врача в обществе и в науке. С него началась новая эпоха. «От него, — говорит Смирнов, — мы услыхали в первый раз новое для нас тогда слово "русская наука", "русская медицина". Это был начинатель русской медицинской науки. Он сумел вызвать в слушателях любовь к науке ради науки, вне зависимости от материальных выгод, которые может принести знание медицины. В Иноземцеве его слушатели видели олицетворенную, абсолютную любовь к науке, любовь, охотно жертвовавшую удобствами житейскими и находившую в себе самой вознаграждение и счастье. От него постоянно слушали, что честность в науке столь же обязательна и важна, как и честность в жизни. В этом было нравственное основание его учения. Стремясь к объединению труда русских врачей и после окончания ими университета, Иноземцев на собственные средства основал в Москве «Медицинскую Газету», а вскоре в Москве же возникло при его содействии Общество Русских Врачей, а за ним начали образовываться первые медицинские общества в губернских городах России. «Любовь творит, — говорил Иноземцев, — один эгоизм ничего не производит».
Его задачей было примирить теорию с практикой; образовать врачей научно-практических — было его любимой мечтой. И эта мечта Иноземцева стала действительностью. Иноземцеву Россия обязана в значительной мере тем типом русского врача, образованного служителя общественному благу, который так отличает русских врачей от столь распространенного типа врачей-ремесленников.<…>
К. Леонтьев в своих воспоминаниях делает интересное сопоставление двух знаменитых в то время врачей в Москве — Иноземцева и Овера. Он приводит отзыв одной великосветской дамы, которая в разговоре с приятельницей говорит: «Нет, милый друг, если бы от меня зависел выбор, я бы любила Иноземцева, а лечилась у Овера. Федора Ивановича можно обожать, но он все бы меня "питал млеком", а я этому не верю»…
«Он казался, — продолжает Леонтьев, — или добрым и вместе энергичным русским барином, с удачной примесью азиатской крови и азиатской серьезности, или даже каким-то великодушным, задумчивым и благородным поэтом с берегов Инда или Евфрата, поступившим, по обстоятельствам, на коронную службу к Белому Царю».
Вот силуэты далекого прошлого нашего Московского университета. Виденья прошлого, картины прошлых лет, давно забытые, проносятся, как слабые тени. А между тем в этом прошлом слагались славные традиции Московского университета как источника знания и благого просвещения.
Н. Астров. Страничка из истории Московского университета
Печатается по: Московский университет. 1755—1930. Юбилейный сборник. Изд. Парижского и Пражского Комитетов по ознаменованию 175-летия Московского университета под ред. проф. В.Б. Ельяшевича, А.А. Кизеветтера и М.М. Новикова. Париж, «Современные Записки», 1930. С. 141 – 155.(в сокращении)
Астров Николай Иванович (1868 – 1934) – окончил (в 1892 г.) юридический факультет Московского университета – видный политический и общественный деятель, юрист. С 1890-х гг. работал в органах московского городского самоуправления: секретарем и гласным (с 1903 г.) Московской городской думы, затем Московского губернского земского собрания, в 1906 – 1907 гг. заведовал канцелярией 1-й и 2-й Московской Городской думы. Сторонник общественного управления Москвы, введенного в 1862 г., продолжил традиции деятельности на поприще городского головы – кн. В.А. Черкасского, Б.Н. Чичерина.
Сотрудник газеты "Русские Ведомости", в 1912 г. стал членом Товарищества по изданию газеты, где публиковал материалы о деятельности Московской городской думы. В 1905 г. участвовал в работе общеземских съездов. Член кадетской партии, входит (1916 г.) в ее Центральный комитет. В Городской думе в 1913 – 16 гг. председатель Комитета прогрессивной группы гласных. После Февральской революции 1917 г. на учредительном заседании Московского комитета общественных организаций избран в исполнительный комитет, назначен товарищем комиссара Временного правительства в Москве. В марте - июне – московский Городской Голова, позже – председатель Всероссийского союза городов. В 1918 г. вошёл в руководство "Союза возрождения России" (вместе с Д. Шаховским, А. Аргуновым, Н. Кишкиным).
В 1920 г. эмигрировал, обосновавшись в Чехословакии; в Праге вошел в число сотрудников П.Н. Милюкова, объединившихся вокруг газеты «Последние новости». Активный участник общественной жизни эмиграции, активно занимается публицистической деятельлностью. С 1924 по 1932 гг. выступает с докладами и публикуется в различных изданиях Парижа, Праги, Варшавы, Белграда. Занимает пост председателя союза писателей и журналистов в Праге.
Организатор Русского заграничного исторического архива в Праге – собрания документов по истории революции и русской эмиграции; опубликовал в парижском журнале «Голос Минувшего на чужой стороне» ряд документов и воспоминаний о Деникине и Колчаке; в 1929 г. в Париже под его редакцией издана книга «Памяти погибших». В 1930 г. сделал доклад «Положение об общественном управлении города Москвы 20 марта 1862 г. и первый всесословный московский городской голова князь А. А. Щербатов» (Русское историческое общество, 1930. Прага); во время празднования 175-летия Московского университета для юбилейного сборника написал статью «Страничка из истории Московского университета»,
Автор «Воспоминаний» (Париж. 1941), переизданных Государственной публичной исторической библиотекой России (2000 г.).
Примечания
1
Козаков (Казаков) Матвей Федорович (1738—1812) — архитектор, один из основоположников русского классицизма; руководитель создания генерального плана Москвы.
2 Демидов Прокопий Акинфиевич (1710-1786) — представитель известной семьи промышленников.
3. митрополит Платон (Левшин) (1737—1812) — митрополит Московский, архимандрит Троицко-Сергиевой Лавры, при котором завершилось создание современного облика Лавры, ректор Московской Духовной академии, проповедник, духовный писатель, мемуарист.
4 Гезели— служащие, подмастерья (нем. geselle).
5 Шешковский Степан Иванович (1742—1793)— обер-секретарь Тайной экспедиции Сената, одна из центральных фигур политического сыска конца XVIII в.
6 Шлецер Август Людвиг (1735—1805)— немецкий историк, в 1761-1767 гг. работал в России, позднее преподавал в Геттингенском университете. Иностранный почетный член Петербургской Академии наук (1769). Его сын, Христиан Август (1774—1831), в 1801—1820 гг. был профессором политической экономии Московского университета.
7 Имеются в виду Николай Николаевич Сандунов (1769-1832), драматург, переводчик, профессор гражданского и уголовного права Московского университета, и его брат Сила Николаевич (1756—1820), известный актер, выступавший на московских и петербургских сценах.
8 Снегирев Михаил Матвеевич (1760— 1820) — профессор логики и нравственности, позднее — естественного, политического и нравственного права Московского университета.
9 Лодер Христиан Иванович (1753—1832)— врач-анатом, в 1818-1831 гг. профессор Московского университета.
10. трагедии В. А. Озерова «Эдип в Афинах», «Димитрий Донской», .«Поликсена»; волшебно-комическая опера Ф. Кауэра «Днепровская русалка»
12. трагедия Шиллера «Коварство и любовь».
13. Семенова Екатерина Семеновна (1786—1849) —ведущая актриса русской драматической труппы в Петербурге.
14. Мочалов Павел Степанович (1800—1848) — знаменитый актер, дебютировавший на московской сцене в 1817 г.
15. Пирогов Николай Иванович (1810-1881) – хирург, патологоанатом, педагог, общественный деятель, член-корреспондент Академии наук.
16. Филомафитский Алексей Матвеевич (1807—1849) —физиолог, профессор Московского университета.
17. Редкин Петр Григорьевич (1808—1891) — юрист, профессор Московского (1835—1848) и Петербургского (1863—1878) университетов
18. Крылов Никита Иванович (1807-1879)— профессор римского права Московского университета
19. Баршев Сергей Иванович (1808—1882)— профессор уголовного права и полицейских законов Московского университета, в 1863-1870 гг. ректор
20. Неволин Константин Алексеевич (1806—1855) — профессор русского гражданского права Петербургского университета.
21. В 1912 г. в связи с выходом из товарищества по изданию газеты «Русские ведомости» Д.Н. Анучина, М.Е. Богданова, В.М. Соболевского, В. Е. Якушкина в него вошли новые члены: ученые-публицисты, уже сотрудничающие в газете: А.Э. Вормс, А.А. Кизеветтер, Ф,Ф. Кокошкин и общественные деятели: Н.И. Астров, И.П. Демидов, М.В. Сабашников.
|
