Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах и улицах «Добрая дорога детства» 2
Скачать 0.63 Mb.
|
В параграфе 3.5. «Скрытая трансформация образа Устиньи: мимикрия под социальную среду при сохранении амплуа» основное внимание уделено Устинье, которая в дальнейшем (после мелюзеевского) повествовании, как мы доказываем, появлялась в облике безымянной «крестьянки», а затем Кубарихи. У этой крестьянки во время поездки на Урал Тоня обменивает на «вышитое петухами, парубками, дугами и колесами полотенце» зажаренного ползайца. «Петухи» отсылают к рассказу М.А. Булгакова «Полотенце с петухом», интертекстуальные следы которого далее проанализированы. Кроме ассоциаций с блоковским олицетворением России, а также «направленной на мужчин женской агрессивности» Настасьи Филипповны из «Идиота» Ф.М. Достоевского (И.П. Смирнов), описание одежды и лица безымянной «крестьянки» отсылает к одежде и лицу поэта из Иваново-Вознесенска А.А. Барковой, которая, таким образом, является еще одним, кроме Ахматовой, и противопоставленным последней, прототипом рассматриваемых героинь «Доктора Живаго», и в особенности безымянной женщины. Прослежена также связь Устиньи с Клинцовым-Погоревших, которому тождествен безымянный муж-охотник, подстреливший зайца. Роль Кубарихи в партизанском отряде аналогична роли Устиньи как хлыстовской Богородицы в «тысячелетнем зыбушинском царстве», что еще раз свидетельствует: они, а также безымянная «крестьянка» – один и тот же человек. Подтверждается это и значением имен Кубарихи. Рассмотрены претексты, к которым отсылают эти имена, в частности, стихотворения А.С. Пушкина «Городок» и В.В. Хлебникова «Там, где жили свиристели», и черты, отсылающие к одному из прототипов – А.А. Ахматовой. В четвертой главе «Полигенетичность персонажей варыкинского локуса: полемика с символизмом» исследованы интертекстуальные связи уральского участка текста с отдельными произведениями Вяч. Ив. Иванова, И.Ф. Анненского, В.А. Комаровского и других авторов. Рассмотрены реинтерпретации Пастернаком более ранних претекстов, становившихся предметом внимания старших поэтов-современников, а также прототипы персонажей романа. Показано, как обращение к «старшим» претекстам обусловливает дизъюнкцию посттекстов – интертекстуальных откликов на произведения предшественников со стороны символистов. И как порождение смыслов в «Докторе Живаго» происходит за счет столкновений на его пространстве внетекстовых структур. Параграф 4.1. «Семья Вяч. Ив. Иванова как прототипический источник образов членов семьи Микулицына» посвящен рассмотрению ситуаций «Доктора Живаго», свидетельствующих как о масштабе и особенностях влияния Вяч. Ив. Иванова на Пастернака, так и об отношении последнего к личности и творчеству старшего поэта. Так, семейная ситуация Иванова, женившегося на падчерице, воспроизводится в романе неоднократно, на строго обусловленных участках текста и в развитии. Выявлены интертексты, связанные с именем умершей жены Микулицына, в частности, следы рассказа Б.К. Зайцева «Аграфена» и стихотворений гр. В.А. Комаровского. Выявлены прототипы сестер Тунцевых (сестры Синяковы, Аверкиевы), Микулицыной (Ф.Н. Збарская, В.К. Шварсалон, сказочная яга, Д.П. Святополк-Мирский) и Микулицына (М.А. Волошин, К.Д. Бальмонт, Л.Я. Карпов, Б.И. Збарский, былинный герой Микула Селянинович, Д.В. Аверкиев, Вяч. Ив. Иванов и др.). Рассмотрено значение вопросов, которые задает доктору Микулицына. Контакты Пастернака с Ивановым включали разговоры о Маяковском. Исследовано значение змеиной темы в романе, связанной с эпизодом совместного пребывания Пастернака и Иванова в Петровском на Оке и с творчеством Иванова и Маяковского. Внимание обращено на С.К. Шварсалона как одного из прототипов сына Микулицына – Ливерия, в плен к которому попадает доктор. Рассмотрены интертекстуальные связи стихотворения «Земля», вошедшего в «Стихотворения Юрия Живаго». В творчестве Иванова источниками этого текста являются одноименное стихотворение 1928 года и доклад «Евангельский смысл слова “земля”» (1909, 1929). Аллюзии на Иванова в «Докторе Живаго» вводились автором, как правило, с оглядкой на Гете, а с другой стороны – на Маяковского. Трое поэтов были самыми масштабными фигурами в литературе своего времени. А внимание Иванова к Гете давало толчок к осмыслению произведений и личности каждого на фоне другого. В параграфе продолжено исследование влияние творчества и семейной ситуации Иванова, сказавшееся в «Докторе Живаго». При использовании в изображении треугольника ‘Амалия Карловна – Комаровский – Лара’ семейной ситуации Иванова Пастернака нисколько не смущало то, что Зиновьева-Аннибал умерла «своей смертью», а вовсе не травилась и не была отравлена. Момент отравления и другие биографические коллизии связаны с другими прототипами, но ивановский «сюжет о женщине, ищущей истинного мужа» в случае Амалии Карловны остается актуальным. В качестве прототипов последней рассмотрены З.Н. Нейгауз, О.В. Ивинская и О.М. Фрейденберг, предложившая наряду с В.Я. Проппом и Б.В. Казанским свою трактовку «Тристана и Исольды». Сцена отравления рассмотрена и с учетом биографической составляющей – попытки самоубийства Пастернака в 1932 году. В параграфе 4.2. «Реинтерпретация Б.Л. Пастернаком произведений литературных предшественников через посредство дизъюнкции вторичных претекстов Вяч. Ив. Иванова» определено, как сказались некоторые положения статьи Иванова «Гете на рубеже двух столетий», которая содержит истолкования важнейших произведений немецкого классика, в образах героев и композиционной структуре «Доктора Живаго», и какие соответствия им имеются в биографии Пастернака. Вероятность обсуждения Пастернаком с Ивановым названной статьи и творчества Гете определяет то, что упоминание одного из этих писателей или аллюзия на какое-либо его произведение всякий раз отзываются появлением в тексте деталей и мотивов, указывающих на черты личности и мотивы творчества другого. Гете и Иванов предстают в паре, своего рода двойниками – такими же, какими были в духовном мире Пастернака, к примеру, Толстой и Шопен. Негативные отзывы позднего Пастернака об Иванове объясняются, по-видимому, соперничеством и скрытым стремлением самому предстать двойником Гете. Этот мотив был одной из сил, двигавших колоссальную работу по переводу «Фауста» в период создания «Доктора Живаго». В романе стремление «преодолеть» Иванова выразилось в реинтерпретации Пастернаком тех же гетевских образов, мотивов и положений, на которые обращал внимание в статье старший современник. И Пастернак, и его герой шли вслед за Гете по «третьему пути», который Иванов определил как «путь творчества про запас, во имя вечности и на пользу грядущих времен». В статье Иванова «Гете на рубеже двух столетий» Пастернак усмотрел не просто попытку подключения к традиции, но и своего рода узурпацию права на преемственность, тем более сильные, что производились они одним из самых глубоких мыслителей современности. «Доктор Живаго» в этом свете предстает серьезным полемическим аргументом, за счет которого происходило подключение самого Пастернака к магистральной линии европейской культуры. В работе прослежены особенности следования Живаго по пути Гете, истолкованном Ивановым. Еще одна реинтерпретация произведения Гете, осуществленная Пастернаком в результате чтения статьи Иванова, просматривается в интертекстуальных следах «Коринфской невесты». И в данном случае Пастернак учитывал истолкование баллады Гете, которое дал Иванов, и отталкивался от него. Интерес Пастернака к «Коринфской невесте» (переведенной А.К. Толстым) объясняется также его интересом к франкмасонству, который играл не последнюю роль в его напряженном внимании к произведениям и личностям Иванова и Гете, которые были масонами. В связи с этим предпринят анализ фигуры Комаровского, его связи с Уралом и Дальним Востоком и черт, перешедших от прототипа – поэта гр. В.А. Комаровского. Рассмотрены факты биографии последнего, стихотворения, а также топонимы, которые могли привлечь внимание Пастернака. В параграфе 4.3. «Соположение претекстов: образ Гамлета в посттексте И.Ф. Анненского как образца поэта для Б.Л. Пастернака и его главного героя» отмечено, что стихотворение «Гамлет» и соотносимые с ним места в прозаическом тексте романа вступают в интертекстуальную игру не только с «Гамлетом» Шекспира, но и с многочисленными посттекстами – отражениями и трактовками трагедии в литературе. Обычно проекция Живаго на Гамлета (а также на Христа) проявляется в романе в связи с болезнями доктора, которые предстают разнообразными эквивалентами творческого вдохновения, пророческого видения и смерти. Так, варыкинская запись доктора о болезни представляет собой инверсию конца статьи И.Ф. Анненского «Проблема Гамлета», являющего посттекстом, который сополагается шекспировскому претексту, и стихотворения в прозе «Моя душа». Другими участвующими в работе претекстами являются произведения М.И. Цветаевой, Ф.И. Тютчева и П.Я. Чаадаева. Проблема влияния Анненского на Пастернака рассмотрена посредством анализа отношения Пастернака к старшему поэту, интереса к его биографии и творчеству, детали которых нашли отражение в «Докторе Живаго». Особое значение для Пастернака имел последний год жизни и обстоятельства смерти Анненского, на которые спроецированы события последнего года жизни главного героя. Если Анненский давал Юрию Живаго «музыку в сердце», которая позволяла «гамлетизировать» действительность, то Пушкин – «угль, пылающий огнем» вместо сердца, дабы поэт Живаго «жег сердца людей». Глава 5 девятой части романа интертекстуально связана и со стихотворением А.С. Пушкина «Пророк». Пастернак подверг инверсированию не только этот текст, но и собственные его трактовки, которые дал в цикле «Тема с вариациями» и стихотворении «Лето». Выявлены переклички с «Пророком» в сцене глажки Лары в Мелюзееве и варыкинских записях Живаго. Еще одним текстом, на который ориентировано как стихотворение «Гамлет», так и описание сна Живаго во время болезни в Варыкино (шире – его занятий там) является статья Вяч. Ив. Иванова «Кризис индивидуализма», в которой Гамлет рассматривается (наряду с Дон-Кихотом) как предтеча современного индивидуализма и один из «светлых мучеников», «первых “героев нашего времени”». В «Докторе Живаго» эта статья отразилась и концептуально (в том, как Пастернак решил проблемы индивидуализма и анархизма, реализма и следования традиции), и в деталях. Рассмотрению этих отражений посвящен параграф 4.4. «Поля интертекстуальных значений в собирательных образах братьев Живаго», в котором продолжается анализ гамлетизма героя. Ассоциирование Гамлета Шекспира с Пророком Пушкина, скрыто явленное в «Докторе Живаго», могло восходить именно к статье Иванова, которая встала в один ряд с текстами, на которые Пастернак ориентировал не только соответствующие участки повествования, но и духовный мир главного героя. Понять позицию Живаго помогает противопоставление Ивановым Гамлета Дон-Кихоту. Путь доктора – это путь героя, проходящего путями тайнознания все фазы индивидуализма, отмеченные Ивановым. Живаго отличен от Гамлета и Дон-Кихота, но он остается отличен и когда встает в один ряд с героями, наследующими им – с Заратустрой Ф. Ницше. Характеристика анархизма, которую Иванов дает в статье – один из ключей к пониманию тайных мотивов действий героя Пастернака, скрытых за кажущейся безыскусностью и простотой того, что вынесено на «поверхность» текста. Заключительная часть «Кризиса индивидуализма» является не только ключом к судьбам героев (Юрия Живаго в сцене разговора с Гордоном и Дудоровым; друзей в финале романа) и «итогам» «Доктора Живаго», но и во многих аспектах – к позиции и судьбе Пастернака. В свете идей Иванова Живаго предстает мистическим анархистом, нашедшим свой путь, прошедшим его до конца и в конце жизни экстатически, подобно пророку, воспринимающим мир. Отчуждение от социума и одиночество нарастают у Живаго по ходу повествования и достигают пика в Москве 1922–1929 годов. Важнейшую роль в духовном оформлении позиции героя сыграло его пребывание на Урале и в Сибири, в партизанском плену. Сказочные мотивы проникновения героя на «тот свет» и возвращения из «иного мира» ассоциировались у Пастернака с несколькими случаями возвращения в советскую Москву представителей «уходящей расы» (М.И. Цветаева). Все эти люди – Д.Ф. Самарин, С.М. Волконский, Вяч. Ив. Иванов – послужили прототипами Юрия Живаго. Рассмотрена общность с доктором каждого из них. Исследована также роль Евграфа в отношении Юрия Живаго, подобной роли Иоанна Богослова в отношении Христа. Внимание уделено и фигуре Васи Брыкина, сопровождавшего доктора по пути с Урала в Москву и также предстающего в роли Иоанна, но профанного. В этом качестве Брыкин являет собой негативного двойника Евграфа. Значение фигуры Евграфа проясняется интертекстуальным материалом, связанным с его матерью – княгиней Столбуновой-Энрици. Рассматриваемыми претекстами являются «Петербург» А. Белого, стихотворение А.С. Пушкина «Я памятник себе воздвиг нерукотворный» и ода Г.Р. Державина «Фелица». В Заключении диссертации подводятся итоги исследования полигенетичности «Доктора Живаго» как гибридного романа, делаются выводы об общих творческих установках Пастернака и перспективности исследований интертекстуальности его творчества. Положения и результаты исследования изложены в 32 публикациях по теме диссертации общим объемом 155,27 п.л., в том числе 3 монографиях (122,6 п.л.), 9 статьях в изданиях, рекомендованных ВАК Министерства образования и науки РФ для публикации основных научных результатов диссертаций на соискание ученой степени доктора наук (8,32 п.л.); 20 публикациях в сборниках научных трудов, материалах международных и всероссийских научных и научно-практических конференций (24,35 п.л.). Монографии (122,6 п.л.) Буров С.Г. Сказочные ключи к «Доктору Живаго» [Текст] / С.Г. Буров. – Пятигорск: «РИА на КМВ», 2007. – 968 с. (57,11 п.л.). Буров С.Г. Пастернак и Чаадаев [Текст] / С.Г. Буров. – Пятигорск: Изд-во ПГЛУ, 2009. – 218 с. (13,6 п.л.). Буров С.Г. Игры смыслов у Пастернака: В 2-х ч. [Текст] / С.Г. Буров. – Ставрополь: Изд-во СГУ, 2010. – Ч. I. – 225 с.; Ч. II. – 229 с. (51,89 п.л.). Статьи в рецензируемых научных изданиях, включенных в реестр ВАК Министерства образования и науки РФ (8,32 п.л.) Буров С.Г. «Повесть о двух городах» Ч. Диккенса в «Докторе Живаго» Б. Пастернака [Текст] / С.Г. Буров // Русская литература, 2004. – № 2. – С. 90–134 (2,59 п.л.). Буров С.Г. О сказочном морфологизме «Доктора Живаго» Б.Л. Пастернака [Текст] / С.Г. Буров // Научная мысль Кавказа. – Ростов-н/Д., 2006. –№ 8 (Спецвыпуск). – С. 358–363 (0,35 п.л.). Буров С.Г. Прототипы Агриппины Тунцевой в «Докторе Живаго» Б. Пастернака [Текст] / С.Г. Буров // Культурная жизнь Юга России. – Краснодар, 2010. – № 2(36). – С. 56–59 (0,45 п.л.). Буров С.Г. «Проблема Гамлета» и личность И. Анненского в «Докторе Живаго» Б. Пастернака [Текст] / С.Г. Буров // Вестник Пятигорского государственного лингвистического университета. – Пятигорск: Изд-во ПГЛУ, 2010. – № 2. – С. 204–211 (1,0 п.л.). Буров С.Г. Борис Пастернак и Вячеслав Иванович Иванов: два стихотворения «Земля» и два подхода к гениальности [Текст] / С.Г. Буров // Культурная жизнь Юга России. – Краснодар, 2010. – № 3(37). – С. 65–68 (0,45 п.л.). Буров С.Г. Булгаков как одна из тайн «Доктора Живаго» Пастернака [Текст] / С.Г. Буров // Вестник Ставропольского государственного университета. – Ставрополь: Изд-во СГУ, 2010. – № 71(6). – С. 76–85 (1,0 п.л.). Буров С.Г. В. Маяковский и Н. Асеев в мелюзеевском локусе «Доктора Живаго» Б. Пастернака [Текст] / С.Г. Буров // Вестник Пятигорского государственного лингвистического университета. – Пятигорск: Изд-во ПГЛУ, 2010. – № 3. – С. 206–213 (1,0 п.л.). Буров С.Г. Полигенетичность образа Юрия Живаго как проявление памяти культуры [Текст] / С.Г. Буров // Культурная жизнь Юга России. – Краснодар, 2010. – № 4(38). – С. 52–57 (0,68 п.л.). Буров С.Г. О прототипах Микулицына в «Докторе Живаго» Б. Пастернака [Текст] / С.Г. Буров // Вестник Пятигорского государственного лингвистического университета. – Пятигорск: Изд-во ПГЛУ, 2010. – № 4. – С. 202–207 (0,8 п.л.). |
