Тридцать семь
Я ТОлько начал засыпать, с головой, все еще полной добра и зла...
- Просто не могу поверить, что ты так думаешь! Добро - это то, что
доставляет тебе удовольствие?
- Хочешь - верь, хочешь - не верь, Дикки! - сказал я. - Думать так - не
преступление.
- Если бы это и было преступлением, тебя, по всей видимости, это бы не
остановило.
Холм за это время стал еще зеленее, и теперь по его склонам струились
реки крошечных цветочков, в основном желтых и голубых, название которых
Лесли сказала бы сразу, как только бы их увидела.
- Откуда ты знаешь, о чем я думаю? - сказал я. - Разве я давал тебе
ключ к моему сознанию? Ты следишь за всем, что я делаю?
Вместо камешка он беззвучно протянул мне сделанную из бальсового дерева
модель планера с размахом крыла в двадцать дюймов и куском пластилина на
носу для балансировки.
- Я ни за чем не наблюдаю, - сказал он.- Я могу видеть твою жизнь,
только когда ты мне это позволяешь. Но недавно я понял, что ты начинаешь
учиться. Раньше этого не было.
Счесть ли мне это его вторжение посягательством на частную
собственность? Ощущаю ли я неудобство оттого, что он получил доступ к тому,
что я узнаю сейчас?
Я улыбнулся.
- Что ж, ты растешь.
Он с удивлением взглянул на меня.
- Нет. Разве ты не помнишь? Мне всегда будет только девять лет, Ричард.
- Тогда для чего ты хочешь узнать все, что знаю я, если не для того,
чтобы, по твоим словам, попробовать прожить, пользуясь моим опытом и избегая
моих ошибок?
- Я не говорил, что собираюсь прожить жизнь, я сказал, что хочу только
узнать, каково это - прожить жизнь? Для человека, которым я стану и который
будет поступать в соответствии с тем, что я узнал от тебя, я буду оставаться
девятилетним - так же, как для тебя. Скажи мне то, что считаешь истинным...
я не знаю, что мне думать о добре и зле, а мне необходимо это знать!
- Что тут непонятного? - сказал я. - Добро - это то, что доставляет
тебе...
- Это слишком... упрощенно! - сказал он, смакуя последнее слово. - Я и
сам мог бы так сказать.
- Перестань, Капитан. Во-первых, ты совсем не глуп, во-вторых, самые
простые вещи, чаще всего, оказываются самыми истинными, в-третьих, это я -
пятьдесят лет прочь, и есть тот парень, который учился, - вот его-то ты и
ищешь. Это очень упрощенно, и, когда ты слышишь "Добро!", прежде чем
согласиться, подумай, кто говорит это, и если да, то почему.
Я уравновесил в руке планер и запустил его. Он поднялся фута на четыре
над землей, замер и отвесно упал, уткнувшись носом в землю. Я бы сказал, что
надо немного облегчить нос.
- Добро - это нечто большее, - сказал он, - чем только то, что
доставляет мне удовольствие.
- Конечно. Кратковременное удовольствие не всегда совпадает с
длительным счастьем, и нам необходимо подумать, чтобы сказать почему. В
каждой истории, где некто продает душу дьяволу, суть сделки одна: обмен
длительного счастья на кратковременное у довольствие, и мораль также одна:
не очень умный обмен!
Итак, существует согласие между добром и злом, этими ценностями с
расплывчатыми границами, которые неплохо совмещаются во множестве людей.
Культуры могут не сходиться друг с другом в том, что такое "хорошо" и что
такое "плохо", но внутри каждой культуры, как правило, на эту тему
существует согласие.
- Почему так расплывчато? Почему бы тебе не говорить ясно? У меня есть
четкие определения.
- Убийство - это...
- Плохо, - сказал он без колебаний.
- Милосердие - это...
- Хорошо.
Я убрал немного пластилина с носа маленького планера.
- Выражать сознательный протест в военное время -это...
- Гм.
- Добро это или зло, - спросил я снова, - выражать сознательный протест
в военное время?
- Какова эта война? Мы защищаем себя или нападаем на маленькую
беззащитную страну?
- Вот, - сказал я. - Как только ты находишь ситуацию, в которой добро и
зло начинают зависеть от обстоятельств, вся твоя концепция оказывается
субъективной, а выбор - совсем не таким ясным, как нам казалось. Как и в
отношении других подобных категорий, мы должны говорить только, что это
хорошо для меня или это плохо для меня.
Я осторожно запустил планер снова. Он взмыл вверх, замер и снова
свалился в траву.
- Одно исключение не может повлиять на правило!
- Нет, - сказал я, вновь беря в руки планер и задумавшись над проблемой
его балансировки. Теперь я уже добавил немного пластилина.
- Докажи.
- Считать ли злом убийство, совершенное с целью самообороны? Убийство
врагов в военное время? Эвтаназию?
- По твоим словам, убить кого-либо невозможно, - сказал он. - Жизнь
Есть, и мы не можем создавать ее или уничтожать.
- Жизнь Есть, Дикки, это так. И у нее нет правил. Но мы с тобой сейчас
говорим об играх, здесь, в пространстве-времени, о предположениях
относительно образов, добре и зле в свете человеческой культуры, в обществе,
где реально кажущееся, а Принцип остается незамеченным.
- То есть в действительности добра и зла не существует?
- Не существует абсолютных Добра и Зла. Единственный абсолют - Жизнь
Есть.
- Значит, я могу делать все, что мне вздумается, и не будет никаких
последствий? Я могу идти обманывать, красть, убивать, и это не повлечет
никаких последствий, если моя личная мораль говорит мне, что это хорошо?
- Конечно, можешь, - сказал я. - Но будут последствия, которые ты вряд
ли воспримешь как хорошие.
- Например?
- Например, твой поступок будет тяготить твою душу до конца жизни. Или
ты будешь гнить в тюрьме от семи до двенадцати лет. Или ты у мрешь
удивленным: ты думал, что твоя жертва беззащитна, а она оказалась
вооруженной. В мире образов существует бесконечное множество последствий,
чтобы уравновесить любой сделанный тобой выбор.
- Любой? - спросил он.
- Любой.
Он потер указательным пальцем кончик большого.
- Любой - и самый крошечный, и самый большой?
- Подумай сам, - сказал я. - Какой выбор не имеет последствий?
Я в третий раз запустил маленький планер. Он плавно поднялся над
землей, пролетел, почти касаясь верхушек травы, футов тридцать, и легко,
словно бабочка, приземлился. Неплохо для третьей попытки.
- Есть ли последствия у решения стать писателем?
- Да, -сказал я. - Каждый день я могу спать до обеда.
- Перестань...
Я отправился искать планер в траве.
- Дикки, разве ты не понимаешь? Всегда есть какие-то... результаты,
хорошие или плохие...
- ...доставляющие-мне-удовольствие и
не-доставляющие-мне-удовольствия...- пояснил он за нас обоих.
- ...того, что мы решаем делать, - закончил я, - и того, кем мы решаем
быть.
- А какие отрицательные последствия решения стать писателем? - спросил
он.
Идя назад, я не смог расшифровать выражение его лица и понять, почему
он спрашивает.
- Много лет назад я написал книгу о диете, в которой сказал, что многим
из нас не помешало бы сбросить фунтов десять?
- Это и есть отрицательные последствия?
- Нет, - сказал я ему. - Последствие, которое не доставило мне
удовольствия, заключалось в том, что один из моих читателей согласился с
этим, процитировал меня в качестве авторитета и отрезал себе голову, таким
образом избавившись от лишнего веса.
Глаза словно блюдца.
- ЧТО?
- Он не понял, о чем я писал, Дикки, но сбросил те самые десять фунтов.
- Ты шутишь!
- Не совсем, - сказал я. - Много лет назад я действительно написал
книгу, в которой главный герой не боялся смерти. Один молодой человек
прочитал эту книгу, решил, что он тоже не боится смерти, и покончил с собой.
- Ты опять шутишь.
- Нет. Это правда.
Я сел на траву с планером в руке.
- Зачем он это сделал?
- Он был влюблен в одну девушку и не нравился ее родителям, которые
пообещали разлучить их навсегда. Влюбленные решили покончить с собой, въехав
на большой скорости в стену. Она выжила, а он погиб.
- Почему они просто не бежали вдвоем?
- Хороший вопрос.
- Если бы я уже решился умереть за что-то, Ричард, вряд ли меня
остановило бы что-нибудь меньшее, чем смерть! А к этому относится немало
решительных мер.
- Например?
Интересно, что я считал решительными мерами, когда мне было девять лет?
- Взять свой скаутский нож, еду и спички и бежать с ней в горы.
Я вспомнил свой последний мальчишеский побег: прочь из родного города,
в дикие дебри, которые изо дня в день виднелись на горизонте. Я ожидал
большего.
- Если бы я умел водить машину, мы бы уехали в Монтану. Или пробрались
бы на грузовое судно, идущее в Новую Зеландию.
Конечно же, побег был его первой мыслью. Если бы сегодня в нашей жизни
еще оставалось место чему-нибудь решительному, я бы тоже выбрал побег.
- Я бы поговорил с ее родителями, - продолжал он, - пообещал бы
подстригать траву на их лужайке до конца жизни, показал бы им дневник с
моими отметками и привел бы полсотни своих друзей, чтобы они
засвидетельствовали, что я действительно хороший парень.
Я кивнул.
- Господи, ну и потом, ведь она не была собственностью своих мамы и
папы!
- Нет, - сказал я. - По моему убеждению - ни одной секунды, но вряд ли
у ее родителей были те же убеждения, что и у меня.
- Позволил бы ей уехать, - сказал он. - Писал бы ей письма от имени
нового близкого друга, пока бы не подрос настолько, что мог бы отправиться
за ней.
- Возможно.
- Я бы работал и посылал бы ей деньги, чтобы она могла звонить мне,
когда захочет. По телефону мы бы договорились, как нам опять встретиться.
Я ждал.
- Терпение. Рано или поздно мы останемся одни, без родителей, и тогда
никто не сможет помешать нам быть вместе.
За пять минут Дикки придумал пять планов, как преодолеть родительский
запрет, не прибегая к самоубийству, - по одному плану в минуту. Однажды,
подумал я, тот парень тоже ломал над этим голову.
Если бы бедняга раскачивался на почти перетертой веревке над озером,
полным крокодилов, тогда бы я мог согласиться, что выбор у него весьма
ограничен, но даже в этом случае смерть вовсе не была бы неизбежной. Одно
время, во Флориде, я часто плавал в водоеме с аллигаторами; не все из них
людоеды. Если они не голодны или погружены в медитацию, когда ты проплываешь
мимо, они не представляют никакой опасности.
Я подбросил планер. Он набрал высоту, выровнялся и медленно скрылся из
виду за гребнем холма.
Смерть - это единственное, чего нельзя изменить, подумал я. Хотел бы я,
чтобы тот мой опрометчивый юный читатель был здесь, со мной и Дикки. Убить
себя в шестнадцать лет не означает выиграть игру, ради которой мы находимся
здесь.
И запомни, сказал бы я ему: если ты собираешься использовать мою книгу
для оправдания самоубийства, тебе потребуется мое письменное разрешение,
прежде чем сделать это. Давай, сделай это: я разозлюсь как черт, и мой
читатель, забывший, какой игрой является наше пространство-время, низко
поклонится этому миру зеркал.
Я помолчал минуту, задумавшись над его выбором.
- Что бы ты чувствовал, Дикки? Ты убиваешь себя, въехав в стену,
воспаряешь над своим смятым за рулем телом и вдруг понимаешь: "О, нет! Мы же
могли сбежать в Окленд! Ну и дурак же я!"
- Слишком поздно, - сказал он. - По-твоему, мне снова пришлось бы стать
в очередь, потом снова родиться младенцем, еще более беспомощным, чем
подросток. Мне пришлось бы все начинать сначала: учиться говорить, учиться
ходить, учиться считать, пойти в детский сад, делать все, что скажут
взрослые, потому что они большие, а я маленький...
Нам не нужно снова становиться в очередь, подумал я. Нам ничего не
нужно делать. Мы хотим делать это снова, пытаясь сделать это правильным,
умным и точным действием.
В первый раз с момента нашей встречи мальчик, которым я был, проявил
жалость к мужчине, которым он станет.
- Каковы были бы последствия, - тихо сказал он, - если бы ты написал
книгу, которую кто-нибудь не понял бы?
- Я до сих пор ощущаю этот огромный груз, Дикки. Я хотел бы поговорить
с ним, хотел бы услышать от него другие варианты.
- Это невозможно. Он мертв.
Кто знает, подумал я. Может быть, к тому времени, как я завершу свою
следующую книгу, она уже сможет ее прочитать.
|
