Тридцать восемь
Дикки ушел, не прощаясь, оставив меня в одиночестве.
Когда с нами случается что-то ужасное или мы попадаем в безвыходную
ситуацию, как здорово услышать магическое "Все в порядке", даже если
произносим его мы сами.
"Все в порядке" -это космическая истина, подумал я, и ощутил, как
спадает напряжение внутри. У моего юного самоубийцы были свои уроки, как и у
всех нас. Все в порядке. Если бы нам не было чему здесь научиться, вряд ли
мы оплатили бы это путешествие.
Я посмотрел на горы за холмом сквозь мили чистого, как алмаз, воздуха.
Для полетов не существует расстояний. Можно добраться до любой точки на
Земле: отдаленная деревушка и снежное высокогорье, коралловый остров и
клубящиеся облака. В ненастные дни мы можем подняться к самому солнцу, если
пожелаем. Верь в Инструменты, продолжай подъем и в дождь, и в снег, и в
туман, и рано или поздно окажешься на вершине. Космический закон полетов,
который нам необходимо доказать в своей жизни.
Пора просыпаться и переходить к другому сну.
В тот момент, когда я об этом подумал, из-за вершины холма внезапно
показалась голова Дикки, устало плетущегося с маленьким планером в руке.
- Он действительно летает, Ричард! Он был далеко-далеко от холма! Ты
действительно умеешь летать! Как у тебя это получается?
- Практика, - ответил я, пряча удачу за скромностью.
- А название - секрет? - спросил он, зная, что я не пойму, о чем он, и
задам вопрос.
- Какое название?
- Название твоей религии.
- У нее нет названия, Дикки, и никогда не будет. И вообще, это не
религия - во всяком случае, в общепринятом смысле. Организованная религия -
это паутина из тысячи доктрин, ритуалов и навязанных верований, в центре
которой находится Бог - Великий Паук. В этой паутине люди гибнут.
Пожалуйста, никакой организованности!
Он улыбнулся мне.
- У тебя есть безымянная неорганизованная религия? У тебя есть что-то,
во что ты веришь. У тебя есть... что?
- У меня есть способ выяснять для себя истину, который я еще не довел
до конца. Это... это - экспериментальная личная философия, и у нее никогда
не будет названия. Ты знаешь почему.
Я знал, что он этого не знает, но, на мой взгляд, он заслужил право
угадать.
- Потому что название - это ярлык, - сказал он, - а как только
появляется ярлык, идеи исчезают и начинается обожествление или осмеяние
ярлыка, и вместо того, чтобы жить ради идей, люди начинают умирать ради
ярлыков, поэтому новая религия - это, по-твоему, последнее, в чем нуждается
мир.
Я уставился на него.
- Неплохо угадываешь.
- А есть ли у нее какой-нибудь символ, у твоей безымянной
экспериментальной личной философии?
- Конечно, нет. Символ - это тот же...
- Я понял, - сказал он. - Но почему бы тебе, просто ради удовольствия,
не придумать какой-нибудь символ, который выражал бы твой образ мыслей,
напоминал бы, что у него нет и никогда не будет имени? И ради безопасности
тоже. Ведь что-то, не поддающееся выражению словами, вряд ли может стать
ярлыком.
- Интересная идея, - сказал я. - Хотя значение имеет только то, как я
использую свои знания в каждую минуту своей жизни; как я использую их, чтобы
помнить в разгар игры, что это всего лишь игра.
Он не отставал.
- А если бы все-таки символ был, в твоем сознании, что бы это было? -
спросил он. - Уж наверное, не звезда, не полумесяц и не крест?
Я засмеялся.
- Нет, Дикки, не крест. Крест без перекладины. Мне не нравятся
перекладины.
- Крест без перекладины, - сказал он, - это единица.
- Точно, - сказал я. - Единица в двоичной арифметике значит Не-Ноль,
Есть вместо Нет. Единица - это число Жизни, число снов не важно.
- Крест без перекладины - это заглавная буква I.
- Напоминающая мне о том, что этот безымянный путь - мой личный образ
мысли, которым я не делюсь ни с кем, пока меня не попросят, и то если у меня
в тот день будет настроение рассказывать, чего обычно не случается, исключая
наши встречи с тобой.
- Крест без перекладины - это маленькая l.
- Напоминающая мне, что в конце каждого сна меня ждет вопрос:
"Насколько хорошо в этот раз ты проявил любовь?"
- Вот он, - сказал он. - Совершенный символ 1.
- Никаких символов, никогда,- сказал я.- Не в твоей жизни.
- Конечно, не в моей, - сказал он. - Существует только одна жизнь.
Он сел на траву в нескольких дюймах от моего колена, не выпуская из рук
планер.
- Я должен немедленно решиться на это, Ричард, - сказал он.
- Решиться на что?
Он с удивлением посмотрел на меня, как если бы я должен был знать, о
чем идет речь, потом понял, что я не могу этого знать.
- Решиться уйти, - сказал он. - Думаю, что мне нужен совет.
В его голосе промелькнуло что-то, напомнившее мне брата, и это меня
немного напугало.
Дикки - так же реален и так же нереален, как любой другой Ричард Бах,
подумал я, и смерть ему страшна не более, чем мне. Кроме того, он мне
понравился, мы начали доверять друг другу, стали друзьями и нам еще нужно
многое друг Другу сказать. Почему он вдруг заговорил об уходе?
- Я не знаю, случается ли это с каждым, - сказал он. - Но для нас
пришло время, когда я должен решить, оставаться ли мне с тобой или исчезнуть
вновь вместе с частью твоего детства.
- Неужели я знаю так мало, - спросил я,- что ты смог так быстро всему
научиться и теперь уходишь?
- А ты хочешь, - спросил он, - остаться безнаказанным за то, что запер
меня на полвека?
Как будто бросил мне в голову камень. Я моргнул от шока, прежде чем
понять, что месть не входила в его планы. Он просто задал вопрос, обдумывая
варианты.
- Ты прав, - сказал он.- Я не успел узнать все. Но я очень внимательно
выслушал все то, что ты считаешь истинным.
Он протянул мне маленький планер.
- Спасибо, Ричард.
Дикки не мой брат, подумал я. Почему же я чувствую себя так, как тогда,
когда умер Бобби?
- Ты никогда ничего не говорил о каких-то решениях или об уходе, -
сказал я. - Ты нереален, ты - это воображаемый ребенок, воображаемый я. Ты
не можешь меня покинуть!
- Ты - воображаемый взрослый, - сказал он, - который рассказывает мне
один из вариантов моего будущего. Я доверяю тебе, я тебе верю и думаю, что,
по всей вероятности, ты прав. Но если теперь ты хочешь сказать, что все, кто
не имеет тела,- в том числе и я - нереальны, то это значит, что я не понял
ни слова из того, что ты мне рассказал. Неужели ты хочешь начать все снова и
сказать мне, что реально только то, что можно увидеть глазами? Я очень в
этом сомневаюсь, Ричард, и я - не взрослый.
Когда испытываешь к кому-то -кукле, домашнему животному, ребенку,
которого встретил в своем сознании, - симпатию, и знаешь сердцем все, что он
чувствует, - это и есть любовь. А что может разорвать связь, спаянную
любовью?
- Извини, - сказал я. - С моей стороны было глупо так говорить. Если
тебе пора уходить, значит - пора. Я веду себя как ребенок.
Он внимательно посмотрел на меня, чтобы понять, не шучу ли я.
- Теперь, обладая твоими знаниями, - сказал он, - я могу начать жизнь,
настолько отличную от твоей, что в следующий раз, встретившись со мной, ты
не сможешь меня узнать. Вот было бы забавно.
- Да уж, - сказал я.
Долгая пауза.
- Наверное, тебе уже пора двигаться.
- Тебе это тоже принесло пользу, - сказал он. - Большую часть своей
жизни ты пытался избавиться от своего детства, считая его мертвым грузом. Я
не позволил тебе сделать это. Я бы не умер в своей клетке, и тебя бы не
отпустил. Но ты открыл дверь. С небольшим опозданием, но все-таки открыл.
Спасибо за дождь в моей пустыне.
- Не уходи, - сказал я. - Мы друзья.
- Ричард, тебе почти шестьдесят! Ты хочешь учиться дальше? Ты хочешь
избавиться от лишнего багажа? Твое детство - это груз, от которого я могу
тебя освободить!
- Мне что? - переспросил я. - Мне почти что?
- Тебе почти шестьдесят. Мне девять лет, а ты опережаешь меня на
полвека. Тебе почти шестьдесят лет.
Была ли эта ухмылка его декларацией независимости?
- Я не верю ни в девять, ни в шестьдесят, ты ведь знаешь. Мы не
построены из времени...
Он терпеливо наблюдал за мной, как будто я был ребенком.
- Дикки, - сказал я. - Кегли, шахматы, рапиры, шпаги или сабли, трек,
поле, бассейн или дистанция. Выбери нужный тебе вид и выбери возраст.
Девятнадцать? Тридцать восемь? Сорок? Я соглашусь с любой иллюзией любого
выбранного тобой возраста, и, клянусь... вышибу из тебя мозги! Что значит
"тебе почти шестьдесят"?
Он еще какое-то время смотрел на меня, продолжая усмехаться, скорее
друг, чем ребенок. Потом что-то вдруг произошло с его глазами, как будто час
пробил и его время истекло. Он кивком поблагодарил меня, возвращаясь к
своему решению.
- Шестьдесят, - сказал он, - это слишком долгий срок, чтобы нести в
себе детство, которое ты едва помнишь. Позволь мне кое-что сделать для тебя.
Позволь мне снять с тебя этот груз. Потом мы отпустим друг друга.
|