4. Эволюция идей
Выше мы уже сталкивались с эволюцией эволюции в сфере живых систем, где именно стабильность, выражающаяся в сохранении пространственных конфигураций, оказывалось эволюционно успешной стратегией. Аналогичным образом, высвобождение письменно фиксируемого языка из-под интеракционного давления (отклонявшего всякое отклонение) делает возможным эволюцию эволюции и проявляется в появлении особого, нового типа эволюции: эволюции – письменно фиксируемых – идей.
Возникает дивергенция между эволюцией социальных систем (социальная дифференциация) и особой эволюции – получивших самостоятельность – описаний социальных систем; дивергенция между социальными структурами (фактические отклонения не принадлежащих системе коммуникаций) и семантикой (записанные, отложенные на будущее отклонения). Эволюция, таким образом, создает условия для виртуального тестирования возможных вариаций. Именно в этом заключено своеобразие социальной эволюции в ее отличии от эволюции живых систем, практически не способных к виртуальной апробации своих комбинаторных возможностей.
Такая независимость эволюции идей стала условием возможности памяти социальных систем, обеспечивающей ускорение их “реальной” эволюции (т. е. социальной дифференциации). Отныне тексты преобразуются в тексты, где сочинитель выступает всего лишь техническим посредником в этом процессе. Причем герменевтически понимаемая интерпретация текстов как раз и выступает в виде обособившейся эволюционной функции варьирования в обособившейся эволюции идей. Иными словами, всякое прочтение текста предстает как вариация текста исходного, стабилизация же усматривается в достижении герменевтически-круговой (а значит – внесубъектной!) адекватности интерпретации и интерпретируемого текста. При этом и принципы селекции (отбора удачных интерпретаций = вариаций), в свою очередь, варьируются, а ее критерии последовательно принимают вид убедительности и очевидности, заботу о которых, в конечном счете, берут на себя системы масс-медиа и науки.38
С конца восемнадцатого века отдифференцирующиеся социальные системы формируют собственные рефлексии и, соответственно, собственные эволюции идей, в то время как общеобщественная (это что?) эволюция идей коллапсирует (а «переживает коллапс» нельзя?): “Процесс против Галилея или побуждения к войне за независимость Америки, лиссабонское землетрясение, явившееся для Вольтера желанным поводом обратиться к вопросу теодицеи – всякая опора на в данный момент очевидные обстоятельства здесь была достаточна для селекции [идей]. На этой основе, правда, очевидность не могла взять на себя функцию рестабилизации”39 Стабилизация в эволюции идей стала возможной только в рамках возникающих социальных систем и благодаря их символическим коммуникативным кодам: “в поисках устойчивого и необходимого вскрываются все новые контингентности – вплоть до случайностности (как это будет у Лумана-то?) самих законов природы”, а “такие различения как истинное/неистинное, хорошее/дурное, правовое/неправовое уже не могут быть приведены к согласию40.
5. Память как забвение контекста
Существенное различие животной и социальной эволюций заключается в том, что последняя гораздо более вариативна. Ведь и сама изменчивость в коммуникации становится фактором эволюции. Инновация в животной эволюции, скажем, как следствие спаривания особей разных видов всегда несет высокую вероятность стерильности (мул в помете лошади и осла стерилен, хотя самка затрачивает огромное ресурсы для его вынашивания), между тем как социальная эволюция благодаря обособившейся эволюции идей “проглатывает” больше нового, отбрасывает больше старого, не опасаясь генетических потерь. Ведь то, что единожды было записано, ныне существует в виде многочисленных “копий”. Эти копии “переносят” и сохраняют социальные гены.
Гены для эволюции общества – это смысловые ожидания коммуникации, принимающие форму того или иного слова или вербального выражения со всем множеством его “отнесений”. Скажем, поначалу ожидание того, что за деньги, предложенные за товар, можно будет его забрать, было бы невероятным. Слово или символический код деньги, среди прочего, как раз и выражает подобное ожидание. Коммуникация же выступает своего рода фенотипом, т. е. языковой конструкцией, последовательностью высказываний, ориентированных на этот обобщенный вербальный символ, коммуникативный код, обеспечивающий единство всей системы коммуникаций. Магическое слово деньги (конечно, при их фактическом наличии) оказывается как бы катализатором огромного количества самих по себе эволюционно-невероятных коммуникаций (продаж, кредитов, покупок и т. д.). Генерализированный символ деньги – это кратчайшая, всеобщим образом ожидаемая инструкция по конструированию экономических коммуникаций: если есть деньги, надо покупать у того, у кого нет денег; если нет денег, надо продавать тому, у кого есть деньги.
Письменность (записанные коммуникативные выражения) выступает в качестве средства сохранения социальных генов (смысловых ожиданий), дальнейшей трансляции и репликации смысла. Агрегации коммуникаций в системы, в их неслучайные последовательности оказываются такими же машинами по воспроизводству одних и тех же смыслов (экономических, политических, правовых, религиозных), каковыми являются организмы – как биологические машины для воспроизводства одних и тех же генов. Система коммуникаций получает такое же единство и индивидуальность поведения как биологический организм, который может, например, передвигаться как согласованное целое. Смыслы, ожидания (гены коммуникаций) могут быть вечными, их варьирование меняет лишь их конфигурации, сами же мельчайшие единицы эволюции (как в биологии: четыре типа нуклеотидов; так и в языке, скажем, слова и множества отнесений всякого языкового выражения) словно приобрели иммунитет от селекции, не зависят от внешнего мира. Сохраняясь с помощью письменности как памяти коммуникации, они образуют тот самый медиум, своего рода генофонд, фрагменты которого получают свои формы (по отношению к медиуму-генофонду языка) лишь в виде фактических коммуникативных актов. Системы коммуникаций суть фенотипы (фактические реализации) заложенных в генах (ожиданиях) инструкций по их конструированию.
Память возникает как ресурс, позволяющий некоторые актуальные события определять как прошлые, повторные и “привычные”. Память, таким образом, – это средство снять непосредственность реакции на актуальные раздражения, а следовательно, оптимизировать ответ, “выбрать” реакцию, создать избыточность возможных ответов (редундантность). Память, следовательно – это общеэволюционное средство высвобождения системы из под (актуальной) зависимости от внешнего мира.
Память биологических генов – это «записанные» в них инструкции по синтезу белков. Однако, синтезируя белок и конструируя свои фенотипы, гены не в состоянии контролировать свою собственную эволюцию, – ведь их реакция, обусловленная весьма опосредованным воздействием естественного отбора фенотипов, является чрезвычайно медленной. Поэтому гены вынуждены обращаться к “оперативной” памяти, т. е. к памяти самих биологических организмов, своих собственных конструкций. Аналогичным образом и коммуникация обращается к актуальной памяти систем сознания, выступающей “оперативной” памятью по отношению к более фундаментальной – и собственно коммуникационной – “памяти” книг и записей.
В этом смысле Луман пишет: “Речь, следовательно, идет … не о том, что осознают отдельные сознания. Функция памяти состоит именно в том, чтобы гарантировать границы возможных проверок консистенции и одновременно снова высвободить потенциалы переработки информации, открывая систему для новых раздражений. Главная функция памяти состоит, таким образом, в забвении, в препятствовании самоблокированию системы через окостенение результатов прошлых наблюдений”. 11
Сохранить в памяти коммуникации – значит передать на откуп некоторому автоматизму, системному коду, лишить тот или иной выбор его проблематичности, а тем самым – высвободить потенциал системы для новых проблем. Нечто подобное имел ввиду Хайдеггер в своей диалектике подручного и наличного. Функция памяти и состоит в забвении, т. е. в переходе наличного в подручное, трансформации нового и неожиданного в старое и известное, а значит, выходящего за пределы актуального внимания. Память – это редукция комплексности за счет “стяжения” различных гетерогенных ситуаций в воспроизводимые, непроблемные или привычные “идентичности” (“дома, орудия труда, места, пути или имена природных объектов и людей”), на которых в ходе коммуникации система не концентрирует свое внимание. 41
Если говорить совсем просто, память – это забвение контекста (второй, т. е. негативной, стороны любой формы или различения: неистинности, безвластия, неверия). И именно эта функция оказывается условием наблюдения и познания, т. е. того, что лишь одна – маркированная – сторона того или иного различения мотивирует коммуникацию. Благодаря памяти система способна вводить в коммуникацию дифференцию прошлого и будущего, а следовательно и эволюционировать, ведь именно будущее системы оказывается маркированной стороной формы прошлое/будущее, а прошлое – предаваемым забвению контекстом. Это прошлое как условие возможности будущих состояний системы теряет для нее всякий интерес, а то и когнитивную доступность. “Помнящая” все, лишенная забвения система ни на чем не способна сконцентрироваться. В этом случае система не имела бы современности как текущей границы между прошлым и будущим состояниями, а жила бы в окостеневшем прошлом или в вечности.
Но общество способно реагировать на свою функцию памяти, а значит и на свое прошлое, вводя его в коммуникативное обсуждение под названием “культура”. Ведь “культура в действительности как раз и является памятью общества, т. е. фильтром забвения/запоминания и задействованием прошлого для определения рамок варьирования будущего”.42 Именно культура видится обществу набором стабилизированных “объектов”, “идентичностей”, “собственных значений” – одним словом, преходящим в забвение старым контекстом для новых вариаций.
|
