Глава 1. Феномен лысенковизма, феномен которого не должно быть
Один из первых (и наиболее последовательных) вариантов концепции «пролетарской науки» как особой ее формы, противоположной буржуазной не только по методологическим основам, но и по своему содержанию, сформулировал А.А.Богданов в 1918 г. Для обоснования классовой природы науки (одного из элементов культуры) он вынужден был проигнорировать собственно его духовное, интеллектуальное содержание. Если «наука, – как утверждал А.Богданов, – есть орудие организации общественного труда» [32,Богданов А., 1924], а, следовательно, и «орудие организации сил для победы в социальной (классовой) борьбе» [33,Богданов А., 1924], то пролетарской по его определению является «наука, воспринятая, понятая и изложенная с его (пролетариата) жизненных задач, наука, организующая его с классовой точки зрения, способная руководить выполнением его силы для борьбы, победы и осуществления социального идеала» [34,Богданов А., 1924]. Выдвигая идею демократизации и социализации науки, А.А.Богданов делал отсюда вывод о необходимости пересмотра доставшейся по наследству от буржуазного общества науки, как но» содержанию, так и по форме изложения [35,Богданов А., 1924]. Несмотря на то, что взгляды А.А.Богданова резко критиковали В.И.Ленин, Н.И.Бухарин, не говоря уже о представителях послереволюционной, «сталинской» интеллигенции, основные черты этой концепции, прежде всего – инструментально-прагматический подход к науке, научному сообществу и его отдельным членам, достаточно хорошо характеризуют основные черты взаимоотношений науки, как социального института с иными элементами социальной организации СССР. (Любопытна перекличка некоторых постулатов А.А.Богданова и положений разрабатывающейся в 70е годы на Западе гипотезы «финализации науки», о которой будет сказано ниже). В дальнейшем мы попытаемся проследить, насколько эффективным оказался этот подход с точки зрения практического использования результатов развития фундаментальной науки.
Историография этого вопроса чрезвычайно обширна, даже если не принимать во внимание огромного числа апологетических советских источников 1929-1965 (отчасти и более поздних) г.г. [474,Поповский А., 1948; 604, Фиш Г., 1946]. (Сам по себе этот материал представляет значительную ценность с точки зрения социальной психологии и истории современного мифотворчества) – Весьма подробно изучена фактографическая сторона истории «биологических дискуссий» в СССР 30-60х годов [671,Ashby E.,1947; 693,Dobzhansky Th., 1952; 533,Сойфер В.Н., 2002; 161,Грэхэм Л.Р., 1991; 323,Левина Е.С., 1999; 404,Колчинский Э.И. (ред.), 1997; 15,Бабков В.В., 1998; 739,Matalova A. et al., 2004], то же самое касается биографий представителей «мичуринского» [383,Медведев Ж., 1993; 721,Joravsky D., 1970] и «формально-генетического течений в советской биологии» [14,Астауров Б.Л. с соавт., 1975; 26,Бахтеев Ф.Х., 1987; 476,Поповский М.А., 1991; 392,Медведев Н.Н., 1978; 17,Бабков В.В. с соавт., 2002; 657,Шноль С., 1997]. Существует обширная мемуарная литература [183,Дубинин Н.П., 1973; 8,Александров В.Я., 1993; 29,Берг Р.Л., 1989; 424,Никоро З.С., 2005]. В глубокой и обстоятельной монографии В.В.Бабкова [16,Бабков В.В., 1985] на широком научном и культурном фоне исследуется история становления внесшей заметный вклад, а развитие мировой науки московской школы эволюционной генетики, у истоков которой стояли Н.К.Кольцов и С.С.Четвериков. Подробному анализу подверглись [161,Грэхэм Л.Р, 1991; 718,Joravsky D., 1961; 726,Lecourt D, 1977; 761,Regelmann J.-P., 1980; 607,Фролов И.Т., 1988. 416 с.; 28,Беляев Д.К. с соавт., 1977; 267,Колчинский Э.И., 2000] философские аспекты «мичуринской агробиологии» и «пролетарской науки», в целом.
В целом, можно выделить несколько подходов к решению этой задачи. Среди советских авторов по вполне понятным причинам достаточно большой популярностью пользовались два предположения. Первое одной из основных причин успеха «мичуринской агробиологии», например, считает психологические особенности И.В.Сталина и Т.Д.Лысенко [185,Дубинин Н.П., 1990; 187,Дубинин Н.П,, 1992]. Необходимость учета личностных характеристик советских государственных лидеров и деятелей «пролетарской науки» не подлежит сомнению. Достаточно упомянуть о явной перекличке цитат из статьи И.В.Сталина «Анархизм или социализм», опубликованной на грузинском языке в 1906 г. и вошедшей впоследствии в первый том его собрания сочинении, и позднейших высказываний Т.Д.Лысенко [432, 558]. как заметил еще Т.Добржанский, взгляды Т.Д.Лысенко на наследственность повторяют ламаркистские концепции конца XIX века [693,Dobzhansky Th., 1952]. Очевидно, сведения по биологии были почерпнуты И.В.Сталиным из публикаций того «е периода, когда ламаркистская реакция на дарвинизм достигла своего апогея, в результате чего у него и могло сложиться впечатление, что «теории ламаркизма уступает место неодарвинизм».
Однако по справедливому замечанию Л.Грэхэма делать далекоидущие выводы на основании единственной фразы, написанной И.В.Сталиным в молодости не корректно. Альтернативная точка зрения В.И.Сойфера на наш взгляд аргументируется не совсем убедительно. В высказываниях И.В.Сталина по поводу столкновения «мичуринцев» и «вейсманистов-менделистов-морганистов», как мы увидим, превалируют не теоретические, а прагматические мотивы. Ему казалось, что Т.Лысенко способен решить продовольственную проблему, саботируемую его противниками. Научный багаж, накопленный Сталиным в юности, вряд ли может служить основной причиной подобной убежденности, хотя его, конечно, необходимо учесть.
Заметим, к тому же, что вождь «мроичуринской агробиологии» пользовался не меньшей поддержкой Н.С.Хрущева.
Еще одну причину победы Т.Д.Лысенко в советское время связывали с идеологическими ошибками и «уступками идеализму» ведущих «формальных генетиков», что вызвало соответствующую реакцию коммунистического руководства [186,Дубинин Н.П., 1990]. Однако предположение об антагонизме между отдельными высказываниями А.С.Серебровского, Н.К.Кольцова и других менделистов и диалектическим материализмом убедительно опровергается Д.К.Беляевым и П.Ф.Рокицким [28,Беляев Д.К. с соавт., 1977].
Периодически в развитии любой научной дисциплины наступает время, когда новые необъяснимые в рамках существующей теории факты накапливаются значительно быстрее, чем ранее, для их объяснения приходится прибегать к гипотезам, которые логически несовместимы с данной парадигмой, противоречат ее основным исходным постулатам. Возникает своеобразная «кризисная ситуация». Признаками такого кризиса являются:
необходимость теоретического осмысления нового эмпирического материала;
накопление логических противоречий внутри научной теории;
радикальный пересмотр основных представлений о природе.
Разрешение кризиса в науке – научная революция, т.е. смена научной парадигмы. Достаточно часто исходный пункт научной революции – отдельное научное открытие (квантовый характер излучения, постоянство скорости света, выяснение молекулярной структуры ДНК и т.п.), вызвавшее последовательность событий, приводящих к коренным изменениям в научной картине мира. Но, в СССР научнойреволюции не случилось.
В Западной историографии, особенно в публикациях, написанных по горячим следам событий 40х – 50х годов [713,Hudson P.S. et al., 1946; 671,Ashby E., 1947; 793,Zirkle C., 1949; 792,Zircle C., 1956], тезис о существовании особой формы науки – пролетарской – излагается зачастую без каких либо оговорок, а сам Т.Д.Лысенко объявляется сознательным фальсификатором. (Этой точке зрения противоречит, по мнению Н. Ролл-Хансена интерес, проявленный как советскими, так и западными специалистами к его первым публикациям по теории стадийного развития растений [765,Roll-Hansen N., 1985]). Столь же безоговорочно делается вывод о непосредственной связи отрицательных последствий становления «пролетарской науки» с философией марксизма. Концепция «двух наук» не потеряла своих сторонников и позднее. По давнему утверждению Дианы Пол [750,Paul D.B., 1979] теория буржуазной и пролетарской науки присуща российскому варианту марксизма, однако, если В.И.Ленин и Л.Д.Троцкий в своей практической деятельности ограничивали сферу его применения гуманитарными дисциплинами, то другие русские марксисты (к их числу она относит А.А.Богданова, Н.И.Бухарина и А.А.Жданова) распространяли принцип партийности науки и на естествознание. При этом, по ее мнения доктрина классовой природы науки не зависела от веры в объективное отражение законами диалектики закономерностей развития природы, а базировалась на представлениях о функциях науки в социальной и культурной инфраструктуре [750,Paul D.B., 1979].
В то же время Д. Джоравски [719,Joravsky D., 1961] Л.Грэхэм [160,Грэхэм Л.Р., 1991], В.Сойфер [533,Сойфер В.Н., 2002] и Н.Ролл-Хансен [765,Roll-Hansen N., 1985] отрицают реальность существования особой формы науки в СССР, выводя закономерности генезиса «пролетарской науки» из взаимодействия науки, как социального института, с иными элементами тоталилитарной социополитической организации. В конечном итоге делается вывод о тоталитарном политическом режиме как основной причине возникновения идеологизированной науки вообще и «мичуринской генетики» в частности. После распада СССР эта точка зрения, получившая хождение в диссидентской среде доминирует и среди отечественных историков [544,Сорокина М.Ю., 1997].
Наиболее близко к позициям, отстаиваемым в настоящем исследовании, приближается концепция Л.Грэхэма, утверждавшего, что сущность «пролетарской науки» заключается в «бракосочетании централизованного политического контроля с системой философии, которая претендовала на универсальность» [158,Грэхэм Л.Р., 1991].
Тенденция рассматривать социальные, эпистемологические и генетико-эволюционные процессы как гомологичные, некие общие закономерности приобрела в последние десятилетия значительную популярность. По крайней мере, сходные в некоторых основополагающих чертах концепции развивают как специалисты в области философии и социологии науки (Д.Кемпбелл, К.Поппер, С.Тулмин), так и известные биологи и генетики (Р.Докинза, К.Лоренц) и физики (И.Пригожин). Эвристические возможности такого подхода по нашему мнению наиболее адекватна интересующей нас задаче. Если воспользоваться моделью «концептуальных популяций» С.Тулмина [583,Тулмин С., 1984], «научная революция» оказывается эквивалентной резкому изменению популяционной структуры, ведущего к распаду исходной популяции на две генетически изолированных и последующему вытеснению одной популяции другой. Такой процесс «концептуального видообразования» мог бы осуществляться либо по типу квантового видообразования, когда две парадигмы изначально несопоставимы друг с другом (к этому варианту приближаются взгляды Т.Куна [320,Кун Т., 1977]), либо в соответствии с механизмами симпатрического видообразования и постепенного нарастания структурных отличий (более соответствующих идеям С.Тудмина). В этом смысле история «мичуринской генетики» представляет собой достаточно редкий пример, когда изменения экологической обстановки (иными словами, социального контекста) развития науки повлекли за собой локальное вытеснение в целом куда более эволюционно прогрессивной концепции прежней, «стремительно приближающейся к полному исчезновению из популяции.
Характер влияния, ведущего к деформациям стандартных верификационных процедур социального контекста на структуру «концептуальных популяций» может быть двоякого рода. В случае относительно мягких форм социального давления и возможности финансовой поддержки многих альтернативных концепций (r-отбор) может наблюдаться резкое возрастание числа гипотез и разрабатывающих их научных группировок. Нечто похожее произошло с экзобиологией в 60-е годы. Случай «мичуринской агробиологии» в СССР описывается иной моделью – жесткий политический и административный контроль (К-отбор), который может привести к быстро прогрессирующему обеднению «концептуального фонда» (по аналогии с генофондом). Соответственно этому адаптивная стратегия Т.Л.Лысенко была рассчитана на эксплуатацию существующей политической среды и оказалась более адекватной в конкретной «экологической обстановке» (социальном контексте) по сравнению со стратегией и исследовательской программой Н.И.Вавилова (максимальное использование научного потенциала для оптимизации экономической ситуация в стране). Успешной она была пока характеристики существующей государственной машины оставались константными и имелись необходимые для нормального функционирования науки экономические резервы. Однако «Мичуринская биология» предлагала только имитацию или эрзац реального решения технологических и экономических проблем. Результатом стало разрушение благоприятствующей им социальной среды. Таким образом, анализ закономерностей отбора и элиминации научных школ и направлений, составивших ядро «пролетарской науки», равно как и социально-психологические последствия ее утверждения должен учитывать крайне жесткий контроль научно-исследовательской Деятельности. Если продолжить популяционно-генетическую аналогию, то можно сказать, что мы имеем дело с «эволюцией, направляемой волей человека» (Н.И.Вавилов), т.е. с селекцией. Понимание закономерностей развития науки в СССР и постсоветских государствах означает реконструкцию образа предполагаемого результата государственного вмешательства (самого по себе также эволюционировавшего), критериев и методов отбора научных группировок и теоретических концепций. (В такой формулировке эта задача становится однотипной с разрабатываемыми эволюционной экологией и биоценологией вопросами влияния различных биотических и абиотических факторов на генетическую структуру популяций и филогенез). Иными словами, методологические аспекты генезиса доктрины «классовой науки» и последствий ее осуществления на практике могут быть раскрыты с помощью системного исторического анализа. Необходимо учесть влияние на прикладное использование фундаментальной науки в технологии и экономике трех комплексов взаимосвязанных социальных факторов – философии марксизма, централизованного государственного контроля над развитием науки и в значительной мере обусловленной ими трансформации менталитета, как самого научного сообщества, так и других слоев населения, касавшейся мифологизации представлений о социальной роли и возможностях науки в решении практических задач, а также о методологии научно-исследовательской деятельности; динамики развития экономического потенциала и процессов, протекающих внутри собственно науки как социального института. При такой постановке вопроса процессы, приведшие к зарождению и конкретным воплощениям этой доктрины, утрачивают свою уникальность в истории (по крайней мере – качественную), приобретая взамен заметную актуальность.
Отметим, однако, что этот аспект исторического опыта СССР, скорее всего, остался вне поля зрения философов и социологов науки на Западе, которые, вслед за С.Тулмином, признают роль «социального контекста» развития науки. Они же, тем не менее, зачастую заявляют, что анализ последствий политического давления, дезинтеграция коммуникаций внутри научного сообщества и тому подобных обстоятельств и процессов, значение которых гомологично эколого-генетическим и (или) биоценологическим факторам в биологической эволюции, «согласно нынешним дисциплинарным стандартам не имеют никакого отношении» к развитию научных дисциплин [321,Кун Т., 1977].
Исключение представляют труды П.Фейерабенда, исходящего из безусловно позитивной роли в развитии науки процесса пролиферации (увеличения численности) концептуальных популяций, независимо от их совместимости с уже существующими научными теориями и эмпирическим базисом. Для стимуляции новообразования концепций «нельзя отвергать даже политического влияния, ибо оно может быть использовано для того, чтобы преодолеть шовинизм науки, стремящийся сохранить «status quo» [598,Фейерабенд П, 1986]. Вытекает этот тезис из отрицания науки как специфической формы мышления, отличной от религии, мифологии, идеологии и т.п. Примером позитивного идеологического вмешательства государства, по его мнению, служит всплеск интереса к восточной медицине, начавшееся после того, как правительство Китая, инициировавшего в 1954 г. борьбу с научной медициной как с одной из разновидностей буржуазной культуры. В результате «политически навязанный дуализм [сосуществование научной и нетрадиционной медицины] привел к весьма интересным и даже ошеломляющим открытиям как в самом Китае, так и на Западе и осознанию того обстоятельства, что существуют явления и средства диагностики, которых современная медицина не может воспроизвести и для которых у нее нет объяснения» [598,Фейерабенд П., 1986]. Явный неуспех такого вмешательства в развитие генетики в СССР П.Фейерабенд склонен объяснять не самим фактом государственного контроля, а элиминацией одной из двух конкурирующих доктрин.
Куда менее экстремальный и «эпатажный» вариант «решения проблемы социального контекста науки предложил М.Малкей в своей теории «социального конструирования научного знания», в соответствии с которым процесс создания научной парадигмы реально осуществляется с использованием идей и представлений из самых различных источников (языковых, культурных). Вследствие этого эпистемологическое содержание науки оказывается включенным в общую систему культуры и открытым для влияния различных социальных и политических факторов [120,Гилберт Дж.Н. с соавт.,1987].
Так или иначе, эти построения служат дополнительным доводом необходимости социально-исторического и философского исследования филогенеза «пролетарской науки» в сочетании с анализом параллельной трансформации «экологической среды», в которой он происходил. Тенденция к подчинению науки интересам отдельных социальных групп и необходимость учета разнообразных социальных и политических последствий научных инноваций, рост государственно-правового, экономического и иных форм контроля исследовательской деятельности являются очевидными атрибутами современной цивилизации, и только нормальное функционирование механизмов социального гомеостаза может предотвратить потенциальные негативные последствия политического вмешательства в эту сферу жизни социума. Отсюда и то значение, которое приобретает методологическое и социально-историческое исследование предпосылок и условий инициации и развертывания деструкции науки и связанных с ней социальных институтов, являющихся, как легко убедиться близкими аналогами процессов экологических катастроф, зачастую с не менее тяжелыми последствиями.
И последнее, глобальные научные революции вызывают не только радикальное расширение наших знаний о мире и о самих себе. Неизбежным следствием их становятся радикальные изменения в способах технологического преобразования мира, духовной и материальной культуре, ментальности, философии, социально-политической организации и т.д. Глобальные научные революции послужили причиной глубокого и масштабного ускорения научно-технического прогресса – научно-технической революции, а последняя – послужила стартовой точкой процессов глобализации и, вероятно, – причиной близящихся наиболее глубоких и радикальных преобразований самих основ цивилизации со времен неолитической революции.
Следует заметиь, что настоящее исследование ни в коей мере не претендует на полноту охвата темы. Ее жанр, можно определить как очерки, в которых анализируются некоторые аспекты этого явления, наиболее актуальные в настоящее время. Если же говорить о дисциплинарной принадлежности, то публикация носит междисциплинарный характер на стыке концептуальных полей эволюционной эпистемологии, социальной философии и социальной истории науки.
|
