Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах и улицах «Добрая дорога детства» 2
Скачать 1.53 Mb.
|
Г. А. ФЕЛЬДМАН (1984-1958) Но если Кондратьев вошел в мировую экономическую мысль еще при жизни, и сталинские репрессии не помешали существованию и развитию его теории больших циклов, то судьба Г. А. Фельдмана оказалась несколько иной. Его работы навеки потонули бы в недрах спецхрана, если бы не случай. В 1956 году, начав работать в Институте мировой экономики и международных отношений Академии наук СССР, я стала знакомиться с новейшими теоретическими исследованиями западных ученых. Оказалось, что самая обсуждаемая тема того периода - теория экономического роста. Она была призвана выяснить условия сбалансированного темпа роста, при котором не возникает отклонений ни в сторону спада, ни в сторону чрезмерного подъема, чреватого инфляцией. От нее ждали также определения условий естественного роста, способного в течение длительного времени обеспечить полную занятость и полную загрузку производственных мощностей. Первыми разработчиками такой теории были английский экономист Р. Харрод и американец Е. Домар. Их модели стали классикой своего времени, дали импульс многочисленному потомству подобного же рода моделей. И вот тут-то я столкнулась с неведомой мне доселе фамилией русского экономиста Г. А. Фельдмана. Его работа "О теории темпов роста национального дохода" была "открыта" американцем Домаром; будучи выходцем из России, он прекрасно знал русский язык и понимал, что в советских журналах 20-х годов можно найти на эту тему что-нибудь стоящее. И нашел: в двух номерах журнала "Плановое хозяйство" за 1928 год он обнаружил статью под этим названием, крайне созвучную тем проблемам, которыми занимались теоретики роста, и в то же время достаточно оригинальную. Статью немедленно перевели на английский язык и напечатали в книге Домара "Очерки теории экономического роста". О Фельдмане стали писать всюду, его имя ставили в один ряд с отцами-основателями теории роста Харродом и Домаром, о его модели роста национального дохода можно было прочитать даже в журналах Польши и Чехослова кии (именно на чешском я впервые и познакомилась с работой неизвестного тогда экономиста, ведь у нас журналы 20-х годов находились в спецфонде). Кто такой Г. А. Фельдман и о чем он писал? По профессии инженер-электрик, с 1923 по 1931 год работал в Госплане (это был период, когда к работе в Госплане привлекли множество крупных специалистов с достаточно широким кругозором). В 1927 году Фельдман публикует свое первое исследование, посвященное сопоставлению структуры и динамики экономики России и США за 1850-1925 годы и перспективам развития экономики Советской России с 1926-1927 годов до 1940-1941. Вслед за этим и появляется его главная работа, а точнее, доклад "О теории темпов роста национального дохода". В нем автор попытался сформулировать теоретические предпосыл ки и разработать модель для определения сбалансированных долгосрочных темпов развития советской экономики. Не буду останавливаться на деталях, скажу лишь, что теоретическая модель Фельдмана предвосхитила многие положения теории Харрода-Домара. Но в ней просматривались и своеобразные черты. Модель, отталкиваясь от схемы воспроизводства Маркса, была двухсекторной, то есть в ней выделялись два подразделения обществен ного производства - средств производства и предметов потребления. Это первое. И второе: она была направлена на решение практических задач долгосрочного прогнозирования и планирования экономики на этой основе. В своем исследовании автор широко использовал аппарат математического анализа для изучения условий оптимального соотношения роста этих двух подразделений общественного производства. Нарушение таких условий, по мнению автора, неизбежно должно привести к тому, что производство средств производства зациклится на самом себе (начнется производство ради производства, что собственно и вытекало из марксова закона "преимущественного роста первого подразделения", считавшегося непреложной истиной). Но кому в то время были нужны выкладки об оптимальном соотношении отраслей или теоретически возможных темпах роста! Все, кто об этом писал или говорил (а в Госплане таких оказалось много), объявлялись врагами индустриализации и советской власти. В 1931 году Госплан подвергся серьезной "чистке", уволили и Г. А. Фельдмана. С 1931 по 1935 год он преподавал в Плановой академии. Но в 1937 году о нем еще раз вспомнили - только затем, чтобы репрессировать. Последовали годы тюрьмы, лагерей. Реабилитирован он был лишь незадолго до своей смерти в 1958 году. Вряд ли ученый подозревал, какую посмертную известность готовит ему судьба. Итак, на Западе во всю писали о работе Фельдмана. Но познакомить с этим открытием нашего читателя оказалось не просто. (Правда, в 1968 году, когда хрущевская "оттепель" еще не совсем была заморожена, о нем появилась небольшая статья в журнале "Экономико-математические методы" - тогда еще малоизвестном широкому читателю.) Моя же статья, названная весьма невинно - "О сравнении марксистской и буржуазной теории экономического роста", в которую был вмонтирован параграф о модели Фельдмана, так и не увидела света. В начале 70-х годов неудачей закончилась и попытка вставить этот материал в мою книгу ("Современное кейнсианство". - М.: Мысль, 1971), в которой имелся большой раздел, посвященный теории экономического роста. И только в 1974 году, когда готовился перевод этой работы на английский язык, мне удалось убедить руководство экономической редакции издательства "Прогресс" выпустить книгу с соответствующей главой. В ней фигурировала и двухсекторная модель Г. А. Фельдмана. Это был прорыв, но, увы, не для русского читателя! И только спустя много лет о Фельдмане стали писать у нас, в том числе и в учебной литературе, в частности в "Истории экономических учений" (М.: ИНФРА-М, 2000) - учебном пособии, подготовленном в рамках Государственного университета - Высшей школы экономики.  В. ЧАЯНОВ — ЗАЩИТНИК ТРУДОВОГО КРЕСТЬЯНСТВА И КООПЕРАЦИИЧаянов Александр Васильевич (1888, Москва - 1937) - экономист-аграрник. Родился в обеспеченной и культурной семье предпринимателя. Получил хорошую первоначальную домашнюю подготовку, рано обнаружив интерес к естественным наукам. В 1906, после окончания реального училища, Чаянов стал студентом Московского сельскохозяйственного института. С увлечением занимался в студенческом научном агрономическом кружке, в 1908 опубликовал свою первую научную работу о кооперации сельского хозяйства в Италии. Под воздействием первой российской революции Чаянов стал убежденным социалистом, но не принадлежал ни к каким партиям. Изучив опыт кооперативного движения в Западной Европе, он стал одним из авторитетнейших ученых в области сельскохозяйственной кооперации и организации сельского хозяйства, разрабатывал идеологию, методы определения доходности крестьянского хозяйства, его отдельных отраслей. Человек энциклопедических познаний и широких интересов, Чаянов получил известность как литератор, автор стихов ("Лялина книжка", 1912), повестей (см.: Чаянов А.В. Венецианское зеркало: Повести. М., 1989), коллекционер икон и гравюр, сам гравировавший по дереву и написавший ряд интересных работ по истории искусства ("Старая западная гравюра", 1926), знаток истории Москвы ("История Миусской площади", 1918; "Петровско-Разумовское в его прошлом и настоящем", 1925), читавший лекции в Народном ун-те им. А.Л. Шанявского и в Моск. ун-те, страстный библиофил, собравший уникальную библиотеку. Но прежде всего это был крупный ученый-аграрник, видевший в кооперации конкретную форму реализации общечеловеческой идеи взаимопомощи, необходимой при любом общественном строе. Он принял Февральскую и после колебаний Октябрьскую рев., став в 1918 доктором наук, профессором Петровской с.-х. академии. В 1919 возглавил НИИ с.-х. экономики, вошел в число членов коллегии Наркомзема. Организаторский талант и научный авторитет обеспечивали Чаянов лидерство, к-рое он стремился использовать для противопоставления невежественным коммунистическим администраторам научно обоснованных рекомендаций. Чаянов предлагал разумно сочетать стихийное развитие народнохозяйственной жизни с гос. и общественными мероприятиями, полагая, что основой аграрного строительства должно стать кооперативное крестьянское хоз-во. Не сомневаясь в преимуществах крупного хоз-ва перед мелким в промышленности, Чаянов считал, что высокая степень концентрации с.-х. производства не рентабельна, и делал вывод о желательности мелкого и среднего крестьянского хоз-ва. Взгляды Чаянова и его школы были объявлены антимарксистскими; в вину ученому вменялись желание сохранения индивидуального крестьянского хоз-ва, недооценка роли пролетариата, защита интересов кулачества. В 1929 И.В. Сталин произнес: "Непонятно только, почему антинаучные теории "советских" экономистов типа Чаяновых должны иметь свободное хождение в нашей печати". В июле 1930 Чаянов был арестован. Осужден по сфабрикованному делу "Трудовой крестьянской партии". 3 окт. 1937 вновь судим Особым совещанием при НКВД СССР и в этот же день расстрелян. Его жена, просидевшая в лагерях с небольшими перерывами 18 лет, умерла в 1983, так и не добившись реабилитации мужа, объявленной Верховным судом СССР 16 июля 1987. Биографы называют А. В. Чаянова одним из последних энциклопедистов. Действительно, наряду со специальными экономическими работами, библиографический список которых насчитывает более 200 наименований, его перу принадлежат несколько книг по истории Москвы и ее окрестностей, искусствоведческие исследования, пять повестей в стиле социальной утопии и фантастики, сборник стихов и, наконец, детективный сценарий, по которому в 1928 г. был поставлен фильм «Альбидум». А. В. Чаянов родился 17 (29) января 1888 г. в Москве. Его отец-крестьянин по происхождению — мальчиком пошел работать на ткацкую фабрику, со временем став компаньоном хозяина, открыл собственное дело. Мать А. В. Чаянова происходила из культурной образованной семьи, была в числе первых выпускниц Петровской земледельческой и лесной академии. Видимо, под влиянием матери А. В. Чаянов поступил (1906) в Московский сельскохозяйственный институт (так называлась тогда Петровская академия). Среди учителей Чаянова выделялись крупнейшие специалисты-аграрники, профессора Н. Н. Худяков, А. Ф. Фортунатов, Д. Н. Прянишников. С Петровской академией связана вся жизнь А. В. Чаянова. Здесь он прошел долгий, многотрудный путь от студента до ведущего профессора, ученого с мировым именем. Уже в дореволюционный период А. В. Чаянов совершил ряд ознакомительных поездок в страны Западной Европы, что значительно расширило его кругозор. В 1910 г. он был оставлен для подготовки к преподавательской работе при кафедре сельскохозяйственной экономии. С этого времени регулярно выходят его научные труды по теории крестьянского хозяйства и кооперации. С кооперативным движением связана и общественно-политическая деятельность Чаянова, с 1915 г. он непременный участник высших органов российской кооперации, именно кооперативное движение выдвигает его осенью 1917 г. на пост товарища (заместителя) министра земледелия в последнем составе Временного правительства. А. В. Чаянов никогда не состоял в какой-либо политической партии. В революционный период он и его единомышленники пытались превратить кооперативные организации в самостоятельную силу (не только экономическую, но и социально- политическую). Первые годы после Октябрьской революции сотрудничество с правительством большевиков давалось Чаянову не без проблем — он не мог принять проводившегося тогда курса на огосударствление кооперации. Тем не менее уже с 1919 г. Чаянов весьма активно работает в Народном комиссариате земледелия, готовит план восстановления сельского хозяйства, возглавляет научный семинарий по сельскохозяйственной экономии и политике. В 1922 г. на базе семинария организуется крупный научно-исследовательский институт, руководство которым поручается А. В. Чаянову. В 1922—1923 гг. Чаянов совершает полуторагодичную зарубежную командировку, посещает США, Германию, лично знакомится с ведущими зарубежными учеными-аграрниками. По возвращении из командировки продолжает работу в Наркомземе, много сил отдает преподавательской работе, руководит институтом сельскохозяйственной экономии. Период 1923—1927 гг. — наиболее плодотворный в жизни ученого, именно тогда вышли его основные обобщающие труды «Организация крестьянского хозяйства» (1925), «Краткий курс кооперации» (1925), «Основные идеи и формы организации сельскохозяйственной кооперации» (1927). После дискуссии о дифференциации крестьянства (1927) и в связи с начавшейся политикой свертывания нэпа на Чаянова обрушиваются первые несправедливые гонения. Он обвиняется в стремлении увековечить неэффективное мелкое крестьянское хозяйство, позднее его назовут «неонародником» и идеологом кулачества. В 1928 г. ученый был вынужден покинуть пост директора института сельскохозяйственной экономии. 1 июля 1930 г. А. В. Чаянов арестовывается по делу о вымышленной «Трудовой крестьянской партии». В тюрьме он продолжает работать, создает рукопись «Внутрихозяйственный транспорт. Материалы к пятилетке 1933—1937 гг.», пишет монографию по истории западноевропейской гравюры. После четырех лет тюремного заключения Чаянова отправляют в ссылку в Алма-Ату, где он несколько лет работал в республиканском комиссариате земледелия, преподавал в сельскохозяйственном институте. В марте 1937 г. А. В. Чаянов был вновь арестован. 3 октября приговорен к расстрелу и в тот же день расстрелян. Имеются свидетельства, что и в ссылке он продолжал работать над рукописью исторического романа «Юрий Суздальский», судьба которой до сих пор неизвестна. В методологическом отношении концепция А. В. Чаянова вобрала как отечественные, так и зарубежные источники. Сам Чаянов числил среди своих предшественников автора «Домостроя» Сильвестра, первых российских агрономов-экономистов А Болотова, Д. Шелехова некоторые идеи о мелком крестьянском хозяйстве позаимствованы им у аграрников России начала XX в. В. Косинского, А. Фортунатова наконец, кооперативные теории Чаянова близки концепциям А. Чупро-ва, М. Туган-Барановского, С. Прокоповича. Зарубежными предшественниками Чаянова принято считать немецких экономистов Т. Гольца, Ф. Эребо, швейцарского аграрника Э Лаура. Их теории, в которых сформулированы принципы эффективного хозяйствования на крупных капиталистических фермах, Чаянов творчески переработал для условий семейно-трудовых хозяйств в России. Большое влияние на взгляды Чаянова оказали также работы немецких экономистов И. Тюнена, А. Вебера по рациональному размещению производительных сил в масштабе региона, народного хозяйства в целом. Всю совокупность теоретических воззрений А В. Чаянова можно условно разделить на три основные части: концепцию трудового хозяйства отдельной крестьянской семьи, теорию крестьянской кооперации, теорию организации аграрного сектора в целом. Концепция семейно-трудового крестьянского хозяйства Главным предметом теоретических исследований А. В. Чаянова является семейно-трудовое крестьянское хозяйство в его взаимоотношениях" с окружающей экономической средой. Такое хозяйство нацелено в первую очередь на удовлетворение потребностей самих членов семьи. Чаянов рассматривает его как главным образом натуральное хозяйство, втягивающееся в процесс рыночного обмена с целью продажи излишков и лучшего удовлетворения собственных нужд. В отличие, скажем, от работ русских марксистов, Чаянов в своих дореволюционных исследованиях интересовался не процессом образования российского рынка и капитализма в их влиянии на хозяйство крестьянина, а самим этим хозяйством во взаимодействии его натурально-потребительских и (в меньшей степени) товарно-рыночных черт. Методология Чаянова отличалась в этом пункте известной статичностью, так как его внимание привлекало не столько развитие социальных отношений русской деревни (социальная дифференциация крестьянства, выделение в нем различных слоев, влияние капиталистических банков и промышленности на положение крестьян), сколько состояние семейного хозяйства на данный момент времени. Подобная методология изначально исходила из того, что факторы социальной и хозяйственной устойчивости семейного трудового хозяйства логически и практически преобладают над факторами его дифференциации А. В. Чаянов признавал, что подобный подход применим лишь при слабом проникновении капитализма в сельское хозяйство Он не скрывал ограниченности предложенного им метода в условиях Западной Европы, однако полагал, что этот метод имеет не только российское, но и определенное интернациональное значение, так как может оказагься полезным при изучении аграрного строя в странах Востока (Китай, Индия) и вообще в странах со слабым развитием рыночных отношений. Определяя предмет своего исследования, А В Чаянов в главном труде «Организация крестьянского хозяйства» (1925) писал: «Мы... стремимся понять, что собою представляет крестьянское хозяйство с организационной точки зрения, какова морфология того производственного аппарата, который называется трудовым крестьянским хозяйством... Нас интересует не система крестьянского хозяйства и формы организации в их историческом развитии, а сама механика организации оного процесса» [1]. Такой анализ, безусловно, имел право на существование, ибо статика есть необходимый, хотя и частный момент динамики. Более того, в специфических условиях Советской России 1920-х гг. анализ Чаянова приобретал повышенную актуальность: после Октябрьской революции происходил процесс «осереднячивания» деревни — при заметном сокращении крайних социальных прослоек соответственно увеличивалась доля середняцких хозяйств. Хозяйство же середняка (среднего крестьянина) в общем и целом попадало под предложенное Чаяновым определение трудового крестьянского хозяйства. Итак, первая стадия анализа А. В. Чаянова касается организации хозяйства отдельной крестьянской семьи. В качестве основополагающих выступают здесь понятия организационного плана и трудопо-требительского баланса крестьянского хозяйства, сформулированные еще в дореволюционных работах Чаянова. Организационный план, или субъективное отображение крестьянином системы целей и средств хозяйственной деятельности, включал в себя выбор направления хозяйства, сочетания его различных отраслей, увязку трудовых ресурсов и основных объемов работ, разделение продукции, потребляемой в собственном хозяйстве, и продукции, направляемой на рынок, баланс денежных поступлений и расходов. В свою очередь концепция трудопотреби-тельского баланса исходила из того, что крестьянин, используя в своем хозяйстве собственный труд и труд членов своей семьи, стремится не к максимуму чистой прибыли, а к росту общего, валового дохода, равновесию производственных и природных факторов, соответствию производства и потребления, равномерному распределению труда и дохода в течение всего года. Поскольку конечной целью трудового крестьянского хозяйства остается потребление, а не накопление денежных средств, рыночные критерии здесь не всегда применимы. Так, категория заработной платы в некапиталистическом хозяйстве крестьянина превращается в его чистый доход, пополняющий личный бюджет семьи. Точно так же модифицируется земельная рента — в семейном крестьянском хозяйстве она теряет нетрудовой характер, принимает вид избыточного дохода, получаемого крестьянской семьей из-за выгод местоположения по отношению к рынку сбыта, повышенного плодородия земли, других факторов. Концепция организационного плана и трудопотребительского баланса Чаянова позволила ему объяснить ряд парадоксов в развитии крестьянского хозяйства дореволюционной России. Так, эмпирические материалы, собранные при анализе крестьянского льноводства и картофелеводства, показывали, что эти трудоемкие культуры давали очень малую чистую прибыль, а потому почти никогда не получали большого распространения в хозяйствах предпринимательского типа. Напротив, малоземельные крестьяне разводили их весьма широко, так как, теряя в размере чистой прибыли, получали возможность расширить объем применяемого в собственном хозяйстве труда и сократить сезонную безработицу. Неприменимостью предпринимательских, рыночных критериев А. В. Чаянов объяснил и низкий уровень распространения в крестьянских хозяйствах высокопроизводительных молотилок. В данном случае труд крестьян, вытесняемый машиной, в условиях зимнего времени не мог найти себе никакого применения. Введение усовершенствованной машины не только не увеличивало общей суммы доходов крестьян, но уменьшало ее на величину ежегодной амортизации машины. Оценка событий 1917 года западными историками. В Советском Союзе либеральное направление не могло получить развитие, так что эстафета досталась Западу. В истории западной историографии можно выделить три периода. Первый период начался в 20-е гг. и продлился до 60-х гг. Труды западных историков представляли собой реакцию на книги и статьи советских исследователей. Иного и быть не могло, так как основная масса источников находилась вне пределов их досягаемости, а вот оспорить выводы своих советских оппонентов они могли. Второй причиной, определивший выводы западных историков, была политическая конъюнктура - отношения между нашими системами тогда были максимально сложными, и доминировавшие на Западе антибольшевистские, антисоветские настроения не могли не сказаться на выводах историков и направленности их исследований. Поэтому, если советские историки доказывали, что в центре всех исторических процессов России начала ХХ в., а уж в 1917 г. нем более, находилась большевистская партия, то западные исследователи сконцентрировались на доказательстве ее бланкистской сущности. В 60-е гг. начался второй период. Выяснив для себя роль большевиков в революции, они потеряли к ним интерес и сосредоточились на изучении объективных социально-экономических предпосылках. Результаты получились новыми: оказалось, что итоги Февральской и Октябрьской революций глубоко закономерны. Примером работ этого периода является книга А. Рабиновича “Большевики приходят к власти. Революция 1917 г. в Петрограде”. Третий период в западной историографии проблем русских революций зависел от направлений развития западной историографии вообще (безотносительно изучения истории России). Методология и методы исторической науки все время усложнялись, появлялись новые направления и темы, с социально-экономических тем анализ переместился на изучение психологии масс и отдельных групп, развитие идей. Одной из работ этого периода является двухтомник Р. Пайпса "Русская революция". Идеологическая доктрина событий Октября 1917 в СССР. В СССР историческая доктрина ВКП(б) начала формироваться в конце 20-х гг. В ней не было чего-то принципиально нового, в сравнении с концепциями, разрабатывавшимися в науке в 20-е гг., когда, например, появились работы Е.Н. Кривошеиной, М.Г. Гейсинского, С.А. Пионтковского. Все перечисленные авторы являлись историками марксистами. Они исследовали вопросы, на которых сконцентрировалась советская историческая наука: связь российского капитализма с западноевропейским и самодержавием, значение концентрации пролетариата, обострение классовых противоречий в ходе первой мировой войны, основные противоречия Февраля, рост социальной напряженности на протяжении 1917 г. Но одно дело - марксистская гипотеза, и совсем другое - превращение ее в орудие политической борьбы и устранение возможностей появление иных версий исторического развития. Историческая доктрина ВКП (б) была, безусловно, марксистской; в ее основе "лежали" идеи В.И. Ленина, но, при этом, у самого большевистского вождя не было той стройности, какой обладала эта доктрина. В.И. Ленин считал, что основной причиной революции явилась критическая масса социальных противоречий, созданная, с одной стороны, "благородными и чумазыми лендлордами", а с другой - монополистической буржуазией. Развитие этой буржуазии, усиление ее экономической мощи, степени влияния на политические процессы он считал главным показателем готовности страны к социалистической революции. "...Никакое восстание не создаст социализма, - писал В.И. Ленин, - если он не созрел экономически...". Важнейшую субъективную предпосылку возможности победы социалистической революции В.И. Ленин видел в наличии "закаленного в классовых боях" российского пролетариата, политическое значение которого состояло в господстве "над центром и нервом всей хозяйственной системы капитализма, а также"... в том, что пролетариат "экономически и политически выражает действительные интересы громадного большинства трудящихся при капитализме". Историческая доктрина ВКП (б) представляла собой псевдоучение, слепленное из цитат К. Маркса, Ф. Энгельса и В.И. Ленина. Ее сутью являлись следующее положения. На рубеже Х1Х-ХХ вв. мировой капитализм вступил в последнюю, империалистическую стадию, что создало экономические предпосылки для российских революций. Дав в свое время мощный толчок развитию производительных сил, капитализм превратился в преграду на пути общественного прогресса. Максимальной остроты достигло основное противоречие - между общественным характером производства и частной формой присвоения. Обострились также все остальные противоречия. В результате в мире разразилась первая мировой война, а в России было свергнуто самодержавие, и победила Великая Октябрьская социалистическая революция. Россия значительно отставала от передовых капиталистических стран по экономическим показателям, однако в целом она являлась страной среднего уровня развития капитализма, что и стало основой для победоносных революций 1917 г. и дальнейшего успешного социалистического строительства. Субъективным условием победы Октября явились действия рабочего класса, возглавляемого большевистской партией. Российский рабочий класс был малочисленен, но, во-первых, его сила в историческом движении была неизмеримо больше, чем его доля в общей массе населения. Во-вторых, он отличался самой высокой в мире организованностью и революционностью, в-третьих, имел очень важную для победы поддержку со стороны трудового крестьянства и особенно - бедноты, в-четвертых, выступал под руководством закаленной в сражениях против самодержавия и капитализма, владеющей передовой теорией большевистской партией во главе с В.И. Лениным. Т.о., Февральская буржуазно-демократическая и Великая Октябрьская социалистическая революции были подготовлены всем ходом мирового исторического развития, они выразили его главные тенденции и открыли трудящимся всего мира реальный дуть борьбы за светлое будущее. Современная Россия. Подавляющее число историков даже в 80-е гг. показывали, прежде всего, самого роста социальной напряженности в 1910-1916 гг. не было. Задача определения масштабов социального неповиновения и недовольства, возможные исторические результаты прихода к власти рабочих и крестьян, обладающих антибуржуазным (а по сути - добуржуазным) мышлением, не ставилась. В результате исторические реалии искажались. Впрочем и тогда отдельные историки высказали идеи, развитие которых могло привести к отказу от официальной версией субъективных предпосылок революции 1917 г. Так, А.П. Толочко в 1974 г. в одной из статей показал, что "движение железнодорожных служащих не выходило за рамки борьбы против административного произвола и низких заработков". Правда, причину этого он видел, во-первых, в "военно-полицейском режиме на железных дорогах", во-вторых, "в слабости социал-демократических организаций Сибири". А.А. Храмков в 1975 г. сделал вывод, что источником роста социального напряжения в крестьянской среде Сибири в 1915-1916 гг. оказались мобилизации и реквизиции. Средние городские слои традиционно в советской историографии рассматривались как мелкобуржуазные, т.е. в их аполитичности и контрреволюционности не было чем-либо неожиданного. Поэтому тот же А.П. Толочко мог спокойно констатировать: большинство приказчиков стояло в стороне от активной борьбы даже за свои права, хотя их уровень жизни был довольно низким. К концу 70-х гг. он сделал еще один шаг вперед: по его мнению, накануне первой мировой войны в Сибири в забастовочном движении участвовала лишь незначительная часть рабочих. До 1987 г. академическая наука анализировала те или иные аспекты истории России, не ставя под сомнение истинность устоявшейся исторической схемы. Возможность и необходимость выдвижения новых гипотез появилась, в основном, в ходе общеполитического и мировоззренческого кризиса, начавшегося в 1987 г. Состояние науки находится в тесной связи с состоянием общества и государства. В течение десятилетий прежняя государственная система вытравливала из гуманитарных наук сам дух Науки - возможность существования многообразных гипотез, подходов и представлений. Поэтому совсем не случайно, что новые политические идеи, всколыхнувшие страну во второй половине 80-х гг., не смогли сразу преобразоваться в готовые научные концепции, стоящие к истине ближе, чем прежние. Скорее даже был сделан шаг назад: под влиянием антикоммунистических настроений и в условиях изменившейся политической ситуации, появилось большое число работ, где утверждалось, будто первопричиной всех бед народов России явились большевики: их организационные принципы, разработанные В.И. Лениным, и марксистская доктрина. Этот вывод был предопределен несколькими обстоятельствами. Во-первых, - влиянием прежней методологии: догматического, выхолощенного марксизма, ориентирующего исследователя на рассмотрение всех процессов через призму решений РКП (б) - КПСС. Являясь правящей, КПСС долгие десятилетия настойчиво внушала массам мысль, что именно она стоит во главе всех социально-политических и экономических свершений. Во второй половине 80-х гг. новая методология еще не сформировалась, поэтому вполне естественно, что внимание исследователей оказалось приковано к доказательству ошибочности и упрощенности старой. Во-вторых, о многих сторонах и результатах деятельности КПСС общество и исследователи просто не знали, т.к. важнейшие документы были упрятаны в архивы. Когда же архивы и спецхраны начали раскрываться, обнаруженное оказалось неожиданностью. В результате, многие историки отреагировали как простые граждане: назвали следствие причиной. В конце 80-х гг. началось переосмысление событий 1917 г. и, существовавшей историографии. Было признано, что в предыдущие десятилетия было много сделано для изучения роли большевиков и пролетариата, экономических и социальных предпосылок революций, при этом некоторые выводы оказались ошибочны, например: революции подавалась как планомерно подготовленный процесс, без стихийных взрывов, без участия в нем всех слоев общества. Е.Н. Городецкий писал: "Нам необходимо избавиться от односторонности в изучении Октябрьской революции, когда исторический процесс рассматривался как действия и события в одном лагере - революционном, а противостоящая ему сила в той или иной мере игнорировалась. Задача заключается в исследовании всех классов общества, всех политических партий, как в их конфронтации, так и в создании различных блоков и соглашений". В те годы казалось, что искажение великих социалистических идеалов было вызвано глубокими внутрипартийными деформациями 20-30-х гг. Подавляющая часть историков полагала, что достаточно освободиться от этих наслоений, и все встанет на свои места. "Для восстановления исторической правды, - считал В.П. Наумов, - лучше всего обратиться в Ленину, его теоретическому наследию". Так же думал и Н.Н. Маслов: "Мы все время утверждали, что социализм был построен на основе ленинского плана и ему соответствует. А сейчас мы вынуждены признать, что при Сталине произошла грубая деформация социализма, что нам надо очиститься от вызванных сталинизмом наслоений и прийти к ленинскому пониманию социализма". По существу, спор шел о том, насколько хороший социализм построили бы Н.И. Бухарин, Ф.Ф. Раскольников, А.И.. Рыков н другие репрессированные, в сравнении с тем "плохим социализмом", который создали И.В. Сталин, В. М. Молотов, Л.М. Каганович и другие, оказавшиеся у власти в 30-е гг. Такой подход частично сохранялся и в 1990-1993 гг. Продолжали появляться публикации, наполненные новым историческим материалом, но воспроизводящие большевистскую концепцию революции. Такова статья Г.П. Аннина "Пропагандистская работа большевиков Центральной России после свержения царизма". В 1990 г. опубликовал свою брошюру Ф.А. Рашитов "Альтернатива Октября: мирный или насильственный переворот". Автор - явный антисталинист, но ленинец. Характерны названия разделов его брошюры: "Диалектика общего и особенного при переходе к социализму", "Путь России к социализму" и другие. Еще пример - исследование В.Н. Дариенко "Революция и контрреволюция на юго-востоке страны. 1917-1920 гг.". Заложенный в название понятийный аппарат заранее предопределял выводы. Но одновременно стало высказываться сомнение в правильности марксизма. Прежде всего, начался отказ от классового подхода, который заставлял считать, будто главные роли в событиях того года играли буржуазия в союзе с самодержавием, с одной стороны, и пролетариат с крестьянством - с другой. Одним из первых это сделал В.П. Наумов: "Мне думается, наступило время критически оценить весь наш подход к социальной стратификации русского общества 1917 г., который целиком и полностью базировался на марксистской теории классовой борьбы, строго определившей еще задолго до начала революционного процесса, какие классы и социальные группы являются революционными, а какие контрреволюционными. Соответственно так же категорично разделялись и все политические партии, и политические организации". К этой же мысли пришел В.С. Дякин. Выступая с заключительным словом на международной конференции в Ленинграде 7 июля 1990 г., он сказал: "Мы действительно злоупотребляли общими положениями "буржуазия", "дворянство, "интеллигенция", "рабочий класс", не давая более четких определений и не исследуя как те люди, о которых мы пишем, сами себя воспринимали, как понимали свою роль в обществе и задачи, стоящие перед ними". Этой же проблеме посвятил свою статью В.И. Миллер, где, в частности, отметил: "Классовая принадлежность не является единственным фактором, определившим то или иное отношение к революции". Все это постепенно привело к возникновению в российской историографии немарксистского направления. Взгляд историков на предпосылки революции 1917 г. принципиально отличается от взглядов прежних десятилетий. Авторский коллектив учебного пособия "История России. ХХ век." (выпущенного институтом истории РАН) констатировал, что попытка советских историков в период с 20-х и вплоть до 80-х гг. включительно выявить предпосылки буржуазной и социалистической революций можно считать безуспешными. Несомненно, завышение степени зрелости России для социализма определялось политической конъюнктурой, но бросать тень на историков в целом, вряд ли обосновано, поскольку жизнь не давала тогда оснований усомниться в правильности социалистического пути, определить истинный характер преобразований в стране за годы советской власти. Большинство историков 90-х гг. стало критически оценивать положение о наличии в России к началу 1917 г. предпосылок для буржуазной или социалистической революции. Каждый приходил к этому через изучение своей темы. Основной импульс был задан в связи с изучением политической истории. Так, крупнейший современный исследователь российского либерализма и политических партий В.В. Шелохаев считает: социальная база у всех политических движений оказалась очень узкой, поэтому "любые модели социального переустройства не имели реальных материальных предпосылок для их реализации". Вместе с тем, отрицая существования предпосылок для буржуазной и социалистической революций, многие историки подтверждают вывод о закономерности политического и социального взрыва, происшедшего в 1917 г. Так, А.А. Искандеров в 1992 г. выделил следующие долговременные исторические факторы, предопределившие события 1917 г.: промедление с отменой крепостного права, падение авторитета церкви, разрыв связей монархии с народом, деструктивность враждебных партийно-политических отношений. Б.И. Колоницкий, В.И. Коротаев, А.Н. Зориков видят предпосылки в слишком быстрой модернизация экономики, которая не сопровождалась соответствующими изменениями ментальности основных социальных слоeв. В.И. Голдин указывает на целый комплекс предпосылок: "традиция бунтарства как ответ унижение и несправедливость, специфика российской революционности, своеобразное переплетение социалистических и марксистских идей на российской почве, особенности и трудности модернизации, столкновение модернистских и традиционных, почвенных тенденций и др.". По мнению Ю.И. Кирьянова, такая модернизация привела к распространению антипредпринимательских, антибуржуазных настроений. При всей важности сделанных авторами замечаний, нельзя не признать, что основательной проработки проблема пока не получила. В связи с этим возникает другой принципиально важный вопрос: если в России не было предпосылок для буржуазной или социалистической революции, то как квалифицировать суть событий 1917г.? И здесь появились некоторые новации принципиального характера. Б.В. Ананьич, Е.Б. Заболотный, В.И. Коротаев, В.Т. Логинов и другие объединяют два крупнейших политических события 1917 г. в одну революцию. Появились новые определения ее характера. М. Рейман называет ее "плебейской". В.М. Бухараев и Д.И. Люкшин определяют весь цикл социальных потрясений как "общинную революцию" (подразумевая под этим стремление крестьян, переложить на "чужих" - помещиков, город и государство, - накопившиеся социально-экономические проблемы). Возникает вопрос: какую роль при этом сыграли факторы социальной психологии? В советской историографии анализ поведения в революции отдельных социальных слоев и групп присутствовал практически в каждом исследовании. Однако массы представляли там скорее объект деятельности революционных партий, чем самостоятельный субъект истории. Принципиально новые подходы пока только формируются. Работающих в этом направлении ученых пока немного, тем не менее, их усилиями в ноябре 1994 г. и ноябре 1995 г. были проведены две конференции: "Революция и человек: социально-психологический аспект", "Революция и человек: быт, нравы, поведение, мораль". В.Л. Харитонов обратил внимание на то, что при растущем неприятии личности Николая II, монархическая традиция в России оставалась сильной. А.К. Сорокин отметил другую черту: у всех социальных слоев отсутствовал политических опыт, гигантское большинство страны было отстранено от политики, в результате сформировался конфронтационный тип политической культуры. Принципиальной новизной публикаций этого направления явилось использование гораздо более широкого круга источников, определявших мотивацию действий масс, слоев и групп. Показано также, что реальными факторами социальной истории являются эмоции, иллюзии, слухи, предубеждения, традиции. Отмечается также, что на их появление, а, следовательно, на ход революции могли оказывать влияние обеспеченность данного района продовольствием, близость к железным дорогам, плотность населения, его половозрастные характеристики и др. Все историки, занимающиеся изучением политических представлений крестьян, - И.К. Кирьянов, П.С. Кабытов, Л.Г. Сенчакова, О.Г. Буховец - считают, что революция 1905-1907 гг., столыпинская реформа и, особенно, первая мировая война привели к разрушению монархических иллюзий. Но даже если иллюзии развеялись, остается открытым вопрос: как это повлияло на ход революции, могло ли этого хватить на то, что бы общество создало более эффективную политическую систему? В прошлом историки старались изыскать наиболее "передовые" черты политического поведения у пролетариата. Из современных отечественных исследователей наиболее основательно пересматривает этот вопрос Ю.И. Кирьянов. По его мнению, в существующей историографии степень организованности рабочих и политической направленности их выступлений была преувеличена, "рабочее движение, в действительности, было более многообразным по своим формам, более многоликим, чем оно представлено в советской историографии". По подсчетам Н.А. Ивановой в борьбе с хозяевами предприятий и самодержавным строем участвовала очень незначительная часть рабочего класса: в 1910 г. - 1,4%, в 1913 г. - 13, 4%. Что касается политических стачек, то в ходе изучения этого вопроса В.П. Желтова пришла к выводу, что политические стачки были не только немногочисленны, но и не имели революционной направленности. "Выступления, в большинстве случаев, оставались разрозненными, локальными и частичными". По-новому стала оцениваться общественно-политическая позиция интеллигенции. Если в советской историографии в отношении интеллигенции присутствовала тенденциозность в виде деления этого социального слоя на группы в зависимости, в основном, от степени политического сотрудничества с большевиками и пролетариатом, то Т.А. Абросимова, Д.Б. Гришин, Смирнов полагают, что поведение интеллигенции, падение ее социальной активности в 1907-1914 гг. было вызвано крахом революционных иллюзий. Важной социальной силой революции в прошлом считались средние городские слои. К сожалению, в 90-е гг. внимание историков к этим слоям (в сравнении с историографией предшествующего периода) сократилось. В 1993 г. П.П. Щербинин опубликовал монографию, в которой средние слои предстают куда менее политизированными, отмечается инертность сознания основной из массы. Но по-прежнему остается открытым вопрос: оставались ли эти слои носителями патриархальных традиций или превращались в модернизирующий фактор? Частично на него отвечает Н.В. Бабилунга, полагающий, что средние городские слои оставались приверженцами старины. Итак, познавательно важной стороной исследований 90-х гг. является, во-первых, признание отсутствия в России к 1917 г. предпосылок для буржуазной и социалистической революций, во-вторых, отказ от упрощенного, политизированного подхода, характерного для работ предшествующего периода. Однако признание отсутствия предпосылок для буржуазной и социалистической революций не отменяет задачу изучения предпосылок произошедшей революции. В связи с этим по-прежнему остается открытой проблема характеристики сути событий 1917г. |
