Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах и улицах «Добрая дорога детства» 2
Скачать 5.04 Mb.
|
Лекция 7. Историческая наука в России во второй половине XVIII в. План:
Источники и литература:
Эпоха просвещения и историческая наука в России Просвещение XVIII века стало развитием исторических идей гуманистов XVI в. и рационалистов XVII в. Если в области естествознания передовое место занял в XVIII в. материализм, то в области общественных наук оно остается за рационализмом. Важнейшую роль в историографии XVIII в. сыграла идея примата разума. Идея божественного промысла дискредитируется в глазах передовых людей. Французские просветители подвергли самой беспощадной критике религию, религиозное понимание природы, общества, государственного строя. В основе просветительской философии – вера во всемогущество человеческого разума, в наступление царства разума. В эпоху Просвещения на историю начинают смотреть как на взаимосвязанный процесс всемирного масштаба. Уже мыслители XVII в. обращаются к историческим концепциям мировой истории. В XVIII в. это становится традицией. Прочно устанавливается новая периодизация всемирно-исторического масштаба (первобытная, древняя, средневековая, новая история). Начинается разработка специфических особенностей главных этапов всемирной истории. Благодаря Вольтеру и Кондорсе в науку вошло понятие исторического прогресса. Его движущей силой признавался разум, идущий по пути накопления знаний. С просветителями в науку вошло понятие истории народа, хотя народ представлялся инертной массой . Всё, что может дать народу исторический прогресс, народ может получить только сверху от «просвещенного монарха». Просвещение захватило и Россию. Первоначально оно было воспринято в немецкой интерпретации. Особенно значительным было влияние в петровское время С. Пуфендорфа. Теория естественного права использовалась Ф. Прокоповичем, В. Татищевым. При Екатерине II просвещение стало модой российского дворянства уже во французском обличье. Во второй половине XVIII в. в России было переведено колоссальное количество зарубежной литературы, в том числе, исторической литературы. Появились переводы классических исторических источников, без которых невозможно было изучение древнейшего периода отечественной истории (например, Геродот). Одним из ярких атрибутов этой эпохи во всех странах было издание энциклопедий, в том числе и в России. Уже в первой четвертиXVIII в. стало очевидным, что для успешного развития исторической науки требуется источниковая база (мероприятия Петра I 1720, 1722 гг.). Однако до середины XVIII в. эта работа шла очень медленно и продвигалась только отдельными историками, которые собирали источники для своих конкретных трудов (В.Н. Татищев). Огромная заслуга в деле выявления, сбора, подгтовки к печати и издания источников принадлежит Г.Ф. Миллеру. Во второй половине XVIII в. большую работу по отысканию новых источников осуществил М.М. Щербатов. Определенный вклад в дело становления источниковой базы внесли так называемые «любители русской истории» И.Н. Болтин, И.П. Елагин, Н.Н. Бантыш-Каменский и др. К ним относится и Алексей Иванович Мусин-Пушкин (1741-1817). Итак, с 1860-х -1870-х гг. началось издание основных источников по русской истории. 1767 – Радзивиловская, Никоновская летописи, «Русская Правда». 1768 – Судебник Ивана Грозного, Царственная Книга и т.д. Наиболее крупным изданием источников в XVIII в. стало издание 10 книг «Древней Российской Вивлиофики», предпринятое Н.И. Новиковым. Позднее Новиков расширил это издание до 20 частей. Оно состояло из архивных публикаций и памятников русской письменности. Успех издания был велик, поэтому АН стала выпускать аналогичное издание «Продолжение Российской Вивлиофики» (1786-1801, 11 частей). Российская историческая наука развивалась во второй половине XVIII в. трудом и профессиональных историков, и самоучек-любителей, превращавщихся порой в настоящих специалистов. История не включалась по уставу АН 1747 г. Ни в один из начных циклов. Но уже в 1748 г. были созданы Исторический департамент и Историческое собрание. Наиболее активность деятельность последнего проявилась при обсуждении диссертации Миллера С середины 60-х гг. деятельность АН сосредоточилась на издании источников и некоторых исторических трудов. Среди периодических изданий АН следует выделить «Ежемесячные сочинения» (1755-1764, 20 т.). Это было издание пользовавшееся популярностью. Здесь не столько издавались документы, сколько помещались оригинальные исторические сочинения. За 10 лет было издано около 30 работ по истории, в том числе Татищева, Миллера, Рычкова, Фишера, Сумарокова. Этот журнал способствовал распространению исторических знаний в стране, пропагандировал их роль в общественной жизни. С 1768 по 1796 гг. выходил в свет другой научно-популярный журнал АН «Новые ежемесячные сочинения», Он также был энциклопедическим изданием, но его роль меньшая. С середины 80-х гг. Н.Я. Озерецковский издал 10 томов»Собра7ния сочинений, выбранных из «Месяцеслова на разные годы». Другим научно-историческим центром этого времени было Вольное российское собрание при Московском Университете, организованное в 1771 г. В нем участвовали Десницкий, Чеботарев, Миллер, Рычков. В 1770-е годы оно издавало «Опыты трудов», в которых деятельное участие принимал Миллер. Историческая тематика находила отражение на страницах других журналов, в том числе частных. В 60-70-е гг. началось издание исторических трудов, ставших основой русской историографии, сыгравших значительную роль в развитии исторической науки. 1755. «Описание земли Камчатки» Крашенинникова; 1766. «Древняя Российская история» Ломоносова; 1768-1784. «История Российская» Татищева; 1768. «История Российская» Эммина 1768. «Ядро Российской истории» Манкиева; 1770. «Журнал или поденная записка Петра Великого»; 1770. «История Россиская от древнейших времен» Щербатова. Консервативное направление в исторической науке: М.М. Щербатов и И.Н. Болтин И М.М. Щербатов, и И.Н. Болтин, в отличие от ученых, трудившихся в стенах Российской акаде мии наук, не были тесно с нею связаны, не были профессионалами (если это слово возможно употреблять по отношению к исследова телям XVIII века). Сходными оказались и жизненные пути указан ных авторов. Князь Михаил Михайлович Щербатой родился 11 июля 1733 г. Так же, как и его будущий оппонент, он "обучался в доме родитель ском французскому и италианскому языкам и разным наукам". Он подростком был записан в лейб-гвардии Семеновский полк в 1746 г. и к на чалу 1762 г. значился капитан-поручиком. Однако Щербатов воспользовался Манифестом о вольности дворянства и вышел в отставку капитаном. В 1767 г. он был из бран депутатом в Уложенную комиссию от ярославского дворянства, а осенью того же года произведен в камер-юнкеры. Последующая его деятельность определяла его в герольдмейстеры (1771), ка мергеры (1773) и, наконец, в тайные советники и президентом камер-коллегии и членом Сената (1778-1779). Умер Щербатов 1 декаб ря 1790 г., 57-ми лет от роду. Иван Никитич Болтин происходил из дворян средней руки Арзамасского уезда. Родился он 1 января 1735 г., воспитывался до ма, а затем был отдан на службу в конногвардейский полк, где при обрел товарища, впоследствии значительно помогшего ему в карь ере: это всесильный фаворит Екатерины II князь Г.А.Потемкин. Болтин вышел в отставку в чине премьер-майора в 1768 г. После десяти лет заведования Васильковской таможней с переездом Бол тина в Петербург в 1779 г. началось быстрое продвижение его по службе. Весной 1781 г. он был назначен прокурором военной колле гии, а с 1788 г. стал ее членом. Скончался Болтин 6 октября 1792 г. в чине генерал-майора. При общей ревности к изучению российских древностей в 60-х гг. историки были поставлены в несколько неравное положе ние. Щербатов, о склонности которого к изучению истории в 1768 г. узнала Екатерина II, был высочайше уполномочен не только разо брать архив Кабинета Петра I, но и облечен правом пользования всеми материалами государственных архивов и библиотек. Болтин же, отправленный в провинциальный Васильков, вынужден был до вольствоваться весьма узким кругом литературы по истории, вы ходившим в то время. Первые же годы работы Щербатова с порученными ему для раз борки архивами стали очень продуктивными с точки зрения архео графии. Уже в 1769 г. была издана "Царственная книга". К1770 г. он уже смог вы пустить в свет том "Истории Российской от древнейших времен", доведя ее до 1054 г. (времени смерти Ярослава Мудрого). С 1770 по 1772 г. перед читателем XVIII века предстал еще один интересней ший источник по отечественной истории: "Журнал, или поденная записка Петра Великого". В том же 1772 г. был издан так называе мый "Царственный летописец", а еще до этого, взяв за основу Ска зание Авраамия Палицына, Щербатов издал ее под названием "Ле тописи о многих мятежах" (1771). Своеобразным образом Щербатов откликнулся на события Крестьянской войны 1773-1775 гг.: в 1774 г. он издал "Краткую повесть о бывших в России самозванцах. Параллельно с изданием этих источников Щербатов очень быстро работал над своей "Историей России", и вне всякого сомне ния, первые ее тома стали известны Болтину, доселе не выступав шему с печатными историческими трудами. Путь к исторической полемике между Щербатовым и Болти ным пролегал через следующие события. В 1769 г. в Россию прибыл французский ученый, сотрудник Д.Дидро, Н.Г.Леклерк. Леклерк восторженно отзывался о политике Екатерины II, давал высокую оценку деятелям русской культуры. В частности, Леклерку принадлежит одна из первых в литературе научно обоснованная оценка трудов М.В.Ломоносова и его вклада в мировую науку4. Воз можно, все это и повлияло на решение Екатерины II поручить французскому историку написание труда по российской истории (он действительно появился в Париже в 6-ти томах - последний том вышел в 1794 г. - под заглавием "Физическая, нравственная, мо ральная и политическая история древней и новой России"). Содей ствие французскому автору оказывали видные деятели из окруже ния императрицы, в том числе и М.М.Щербатов, снабдивший Леклерка материалами по истории дворянства и искусств. Впрочем, материалы, полученные от русских деятелей, Лек лерк интерпретировал в совершенно ином, радикальном духе. Шес титомная "История России" французского автора была пронизана мыслью о том, что вся реальная история России — не что иное, как постоянное нарушение самодержавной властью общественного до говора и естественных прав народа5. Закономерна была и реакция в России на книгу Леклерка. "Злобными толками" пыталась пред ставить ее Екатерина II в предисловии к "Запискам касательно рус ской истории", начавшими выходить в 1783 г. Однако отповедь "клеветникам России" оказалась явно неубе дительной и блеклой. Видимо, в это-то время составлением достой ной отповеди Леклерку занялся Болтин, закончив два объемистых тома "Примечаний на Историю древния и нынешния России г.Леклерка", которые были закончены к 1786 г. и опубликованы, види мо, не без содействия Екатерины II и Г.А.Потемкина в 1788 г. Критикуя книгу Леклерка, Болтин сделал вывод, который и вовлек его в длительную полемику с М.М.Щербатовым. Речь шла о близкой зависимости некоторых мест в сочинении французского ученого от "Истории Российской..." М.М.Щербатова. Следует сразу заметить, что последний счел необходимым отмежеваться от ком прометировавшего его труда и выразить полную поддержку отри цательной оценке труда Леклерка с точки зрения общественно-по литических взглядов. Появилась специальная работа Щербатова - "Письмо князя Щербатова, сочинителя Российской Истории, к одному приятелю, в оправдание на некоторый сокрытия и явныя охуления, учиненныя его Истории от господина генерала майора Болтина, творца при мечаний на Историю древния и нынешния России господина Леклерка", вышедшей в Москве в 1789 г. Со своей стороны, Болтин в том же 1789 г. успел издать не большое сочинение - "Ответ генерал майора Болтина на Письмо князя Щербатова". Это был уже новый виток полемики: одновремен но с разбором тех доводов, которые автор "Истории Российской" приводил в оправдание высказанных мнений, он задумал другой капитальный труд в стиле "Примечаний" на Историю Леклерка. На этот раз за основу критики была положена "История Российская..." Щербатова, а результатом этой работы историка явились "Крити ческие примечания" на щербатовский труд, изданные уже после смерти ученого в 1793-1794 гг. Такова внешняя сторона полемики двух исследователей. Го раздо больший интерес представляет вопрос о том, что же лежало в основе ее. Для этого необходимо обращение непосредственно к "Ис тории Российской..." Щербатова и "Критическим примечаниям..." Болтина. Конкретные расхождения в толковании того или иного события при изучении полемики Болтина и Щербатова рассматривался в советской историографии как, главным образом, противоречие общественных позиций оппонентов: Щербатова - "идеолога родо витой знати" и Болтина - представителя менее родовитых и зна чительных дворянских. Сейчас, видимо, есть все основания признать подобное заключение результатом издержек "классового подхода" "История Российская от древнейших времен..." М.М.Щерба това, показавшаяся столь утомительной для чтения Екатерине II, и в дальнейшем, думается, не получила должного признания со сто роны специалистов по русской историографии. Между тем в ней содержалось много нового как в подходе к источникам, так и в компоновке материалов, да и в самой концеп ции русской истории, как ее видел М.М.Щербатов. В "Истории Рос сийской..." были использованы многочисленные ранее не введенные в научный оборот летописи: Типографская, Ростовский лето писец и многие другие. Щербатов дал весьма лапидарное опи сание использованных источников, однако не отступал от правила упоминать о таких деталях, которые могли дать прямое или косвен ное указание о древности использованной летописи. Щербатов с большим пиететом отнесся к историческим трудам своих предшественников - В.Н.Татищеву, М.В.Ломоносову и Г.Ф.Миллеру. И все же Щербатов сразу же отметил, что нового он хотел бы внести в свой труд по сравнению с истори ками первой половины - середины XVIII в. Для Щербатова не яв лялось секретом то, что Миллеру не удалось реализовать свой грандиозный план по написанию российской истории на практике, что в трудах В.Н.Татищева и М.В. Ломоносова все же превалирует летописная канва, а не построенные на ней рассуждения того или иного историка (забегая вперед, можно сказать, что сделать этот решительный шаг не удалось и М.М.Щербатову). Наконец, Щерба тов видел в будущем труде возможность осуществить принцип, ко торый бы реализовывал на практике объяснение исторических со бытий, а не только их описание и комментирование. Именно по этому он писал: "Но обыкновеннейшая связь в пове ствованиях есть та, которая происходит от притчин и действей. С сею помощию историк изображает последствие деяней в их естест венном порядке, восходит до тайных пружин и до притчин сокро венных, и выводит наиотдаленнейшия следствия. Взяв себе в притчину часть сей великой цепи, которая сочиняет историю рода че ловеческого; главное его попечение должно состоять, коснуться до каждаго звена оныя... Его труд тем совершеннея, чем полнейшую цепь читателю представляет. Наука притчин... еще обильнейшая есть в полезных наставлениях, понеже она единая чинит нас вла стелинами приключеней, и дает нам некоторую власть над буду щими временами". Будучи одушевлен идеей о том, что "наука причин и след ствий" выведет его на то, чтобы вычленить главное, показать "разныя состоянии, в которых было мое отечество, разныя его премены, и знатныя случившиеся в нем дела показать", Щербатов весь ма скептически отозвался о том, на что тратили огромные силы и Г.Ф.Миллер, и В.Н.Татищев, и М.В.Ломоносов, то есть изыскания о "начале Руси". И хотя сам Щербатов в силу историографической инерции не смог избежать описания "старобытных деяний" на территории Восточной Европы, он четко провозгласил принцип, гласивший о том, что он приступает "к описанию о делах великих князей Российских со времян пришествия Рюрика: то есть с того времени, когда чрез преложенные нам летописи и преподобного I Нестора и других, История Российская ясна стала становиться". Об интерпретации Щербатовым "лакмусового" эпизода лето писной русской истории - призвании варягов - в исторической литературе практически не писалось, хотя она явно выделяется несколькими моментами среди историков и XVIII, и XIX вв. Щер батов не ставил под сомнение возможность взимания дани варяга ми с прибалтийских народов и даже с Новгорода. Но "наука при чин и следствий" требовала объяснения того, каким образом зна чительный по своим размерам и мощи город подпал под варяж ское иго. Щербатов объяснял это тем, что "правление сего сильного града было народное", а вследствие этого и было ослаблено "по обыкновенных безпорядках, бывающих в республиках". В то же время, трезво оценивая силу варяжских военных дружин, Щерба тов считал, что "толь слабой язык, каковы были варяги, не могли долго у себя толь сильной народ в подданстве содержать". Это и послужило, по его мнению, свержению варяжского ига и изгнанию их за море. Не ставя под сомнение факт призвания варягов - Рюрика, Синеуса и Трувора - Щербатов вместе с тем упомянул и о том, что если верить Никоновской летописи, согласие на эту просьбу было получено с трудом, ибо варяги опасались крутого ("зверскаго") обы чая и нрава новгородцев. Оригинальным было и следующее заклю чение Щербатова: "...Новгородцы, избрав себе в государи сих трех князей, не дали им неограниченной власти, а единственно токмо препоручили им, дабы они границы от вражеских нападеней за щищали...". Историк в данном случае совершенно верно интер претировал летописный рассказ в свете фактов об обычаях новго родцев призывать князей с дружиной для защиты города, хорошо известных по более поздним и достоверным летописным извести ям. В сущности, Щербатов во многом разделил выдвинутый не мецкими академическими историками тезис о завоевании Руси ва рягами, по крайней мере — о за хвате ими власти в ряде древнерусских городов. К последним он, в частности, относил и Киев, считая, что до прибытия туда Олега власть в городе была захвачена двумя варягами с дружиной - Оскольдом и Диром, которых киевляне приветствовали как избави телей от хазарского ига, "яко избавителей своих приняли, и само вольно на престол возвели". Историк отличался добросовестностью и стремлением не видеть в источнике того, чего там нет, за что Щербатов был высоко оценен не которыми зарубежными исследователями русской истории. Будучи консервативно настроенным историком, Щербатов не рассматривал только деятельность просвещенных князей, но и говорил о состоянии просве щения русского народа в этот период истории. Интересен следующий комментарий Щербатова, связанный с упоминанием о том, что во все время русского язычества в русских летописях известны только два варяга-мученика, убитых за приверженность к христи анской вере. "Из чего можно заключить, - писал Щербатов, - что Российские народы, в сии времена их грубости, никогда не имели склонности к мучениям и к насилованию". Ин тересно его "Разсмотрение, о том, колико раз Россия была просвеще на святым крещением", ценное тем, что принятие Русью христиан ства представало перед читателем именно как длительный процесс, несмотря на то, что в "Истории Российской..." сохранялись руди менты легендарного видения проблемы (упоминание об Апостоле Андрее и пр.). Как и многие писатели-историки XVIII в., Щербатов интересо вался прежде всего влиянием христианства на "нравы" народа, на ходя при этом после 988 г. уже "смягченныя жестокия сердца бла гим нравоучением", сочетающиеся, правда, с "древней суровостью" и "остатками некими идолослужения". Эту суровость он находил и в Русской Правде, признавая, однако, что "не один Россиане пе нями за смертноубивство наказывали, но и все почти северные на роды то чинили, которых может быть сии Российские законы под ражанием были"29. При всем "радикализме" этого мнения, в нем, как подтвердилось впоследствии исследователями Русской Прав ды в XX в., имелось рациональное зерно: часть постановлений Древ нейшей Правды действительно находит аналогии в скандинавских законах той эпохи. Связь "притчин" и "действий" не всегда выступала в щербатовском труде в виде привычной для нас причинно-следственной связи: зачастую автор заботился скорее о ее формальной оболочке, что приводило нередко к простому редактированию летописей и сведению различных традиций в описание, по сути дела не столь уж далекое от летописной формы. Степень "оценочности" повест вования применительно ко второй половине XI - ХIII веку в щербатовской истории была все-таки низка. В интерпретации Щербатовым причин исторических событий все же значительную роль играл психологический прагматизм, в то время как другие факторы ото двигались на второй план. Труды историков XVIII столетия, будь то Щербатов или Болтин, Екатерина П или Ф.Эмин, отличались замечательной особенно стью: все они практически представляли собой попытку написать "полную" историю России, "с древнейших времен" и до эпохи повествователя. Многотомные, представляющие зачастую лишь результат первичной обработки материала (как это хорошо видно на примере "Истории Российской" В.Н.Татищева), они не содержали того, что можно считать четкой периодизацией: ибо концептуаль ные обобщения, касающиеся того или иного периода, в них прак тически отсутствовали. Если это же можно сказать и о некоторых трудах, появившихся в XIX в., то в отношении щербатовского тру да это тем более неоспоримо. Оценка Щербатовым времени прав ления Ивана Грозного практически всеми видными представителями отечественной историографии выделялось как безоговорочное осуждение политики царя, посягнувшего на привилегии круп ной аристократии. В действительности дело не совсем так, потому что при этом из виду упускался весьма значительный нюанс в от ношениях между царем и боярами, о чем писал Щербатов. При оценке казней, произведенных Иваном IV в 1553 г., когда речь шла об отказе ряда бояр целовать крест сыну Ива на как наследнику русского престола, "...Сие преступление, - без апелляционно заключал Щербатов, - было оскорбление величест ва, и такое, за которое каждый государь как ради пользы потомства своего, безопасности своей, так и ради отвращения могущих про изойти браней бунтов, смятений и междоусобных браней, должен был наказать". Как видно из приводимых мнений, Щербатов отнюдь не все гда экстраполировал на область исторического знания своей "оп позиционности" по отношению к монархической власти со стороны "родовитой аристократии". Единовластие, монархическая власть в государстве для него столь же священны, как для В.Н.Татищева, М.В.Ломоносова или И.Н. Болтина. Во всех случаях, если монарх действует в рамках установленных законов, либо в соответствии со здравым смыслом. Исключение составляют те правители, которые достигли престола неправедным путем. При оценке событий современной ему эпохи Щербатов оказыва лся одним из сторонников екатерининской поли тики "просвещенного абсолютизма". Парадоксальность такой оцен ки может вызвать внутреннее, подсознательное сопротивление, но факт остается фактом: в полемике между Щербатовым и Болтиным не было споров по поводу "политических материй", а сам Щербатов пользовался доверенностью со стороны императрицы. В чем же тогда можно видеть причины историографической полемики 80-х гг.? Думается, можно наметить несколько подходов, в которых историки XVIII в. разошлись между собой. Во-первых, И.Н.Болтин не имел под рукой тех источников и такой группы летописей, ко торой мог свободно пользоваться Щербатов: первый в основном опирался на опубликованные к его времени источники - "Лето пись Несторову" (издание Радзивилловской летописи 1767 г.), Ни коновскую летопись, а также на некоторые рукописные списки, которыми он обладал. Второй предпосылкой можно считать представление о том, что является подлинным событием, то есть историческим фактом. В принципе оба историка разделяли методы установления истин ности факта, выработанные прежними поколениями историков и, прежде всего, В.Н.Татищевым. Щербатов считал, что "Изпровержение великаго числа повествующих одинаким образом впрочем дос товерных писателей, должно быть подлинно не инако быть учине но, как на невозможностях физическим". Болтин давал в сущно сти близкую характеристику: "... Здравый смысл и внимательное сообращение с тогдашних времен обстоятельствами и сказанием уцелевших доныне летописей может быть руководством Истори ку". Однако, несмотря на сходство воспроизводимых формулиро вок, они отличны друг от друга: у Болтина "здравый рассудок" имеет явное преимущество перед "казанием" источников. И если Щер батов не отрицал критику здравого смысла, то принцип этот прово дился им гораздо менее последовательно, нежели его оппонентом. Историк, в частности, считал, что "утверждение благоразумных писателей должно многим и чрезвычайным приключениям веру придавать... ". В сущности, принципы отбора исторического материала, ука зывавшиеся Болтиным, были продолжением этого же самого под хода. В противоположность Щербатову, считавшему, что лучший путь написания исторического труда - "преложение" наиболее под робных и достойных доверия летописей, он открыто встал на точку зрения, согласно которой "разбор есть должность историка, чтоб не обременять внимание читателя вещами ненужными и бесплодны ми". Подчеркивая, что "не все то пристойно для Истории, что при лично для Летописи", Болтин более четко, чем его оппонент, про водил тенденцию, ориентированную на создание связной светской истории. Однако не следует преувеличивать новаторства историка в данном случае, поскольку и он ратовал за то, чтобы в истории действовали "особы именитые и известные по историиЧто же касается формы исторического труда, то в своей критике Щербатова он довольно мало уделил этому внимания: во многом она его устраивала. Итак, рассмотрение "Критических примечаний" Болтина на труд Щербатова, в сущности, приводит нас к безаль тернативному выводу: свод этих примечаний — не что иное, как раз вернутое представление Болтина о том, каким должен быть "идеа льный" исторический труд, при том, что историк специально под черкивал: "... Я не писал Истории". Будущий автор "идеальной" истории ("полной истории", то есть опять-таки Истории России с древнейших времен) должен был, помимо указанных выше пожеланий, быть еще и "искусным худож ником", умеющим не только "расположить и образовать" истори ческий материал, но и "украсить" его. На наш взгляд, все те тре бования, которые проскальзывали в болтинских "Примечаниях" и "Критических примечаниях...", были реализованы практически в "Истории Государства Российского" Н.М.Карамзина. Обилие ссы лок на болтинские труды в указанном сочинении и даже некоторые нюансы стиля бесспорно подтверждают высказанное положение. Не менее интересна все же концепция истории самого Болти на, легко реконструируемая на основании совокупности отдельных высказываний историка. Болтин признавал, что история страны есть история общественных нравов. Носитель этих общественных нравов (у Карамзина они будут названы народным духом) - рус ский народ, имеющий "особенный нрав, от обстоятельств и вещей его окружавших породившийся". Однако считая, что русский на род - этническая общность, сложившаяся под влиянием объектив ных обстоятельств, Болтин считал едва ли первопричиной, обусло вившей его генезис, действия верховной власти: "Рурик с руссами пришед, подал случай к смешению одних с другими (славян с руссами), и по времени к совершенному смешению во един народ; следственно Руриково пришествие есть эпоха зачатия русско го народа". Эти рассуждения в болтинских трудах несут немало противо речий: сам Болтин указывал на существование на территории Вос точной Европы племенных княжений еще до прихода варяго-русских князей. Будучи противником тезиса о том, что именно норман ны сыграли главную роль в становлении русской государствен ности, историк верно отмечал, что народы Восточной Европы, быв шие этнической базой для складывания русского народа, находи лись на высоком уровне культурного развития: жили в городах, имели письменность и письменные законы, вели торговлю с други ми странами и т.д. Одним из первых Болтин обратил внимание на сложность формирования территории Древнерусского государства, рассмат ривая его как процесс длительного завоевания или "присовокупле ния" различных областей вокруг "Киевския округи" и помещения в городах присоединенных местностей "княжих мужей", бояр или князей "тамошнего народа". В Х-ХIII вв. "общественные нравы" народа претерпели значи тельные перемены вследствие влияния таких факторов, как приня тие христианства, разделение государства на уделы, а также "тес ное сообщение, а частию и смешение" населения пограничных уде лов "с разными иноплеменными народами". Соответственно из менялись и законодательные нормы, т.к. законы должны были со ответствовать нравам. Однако затем Русь стала ареной "порочных стремлений" враж довавших между собой русских князей. Их "своенравие", то есть попытка игнорировать "общественные нравы", ввергло страну в пе риод господства "феодального права", то есть права "иметь друг с другом войну и с Великим князем", а суд вершить "не уважая или не зная Государственных законов". Таков русский "феодализм" в изображении Болтина. Он совершенно не таков, как западноевропей ский, происходящий из завоевания франками Галлии, где это фео дальное правление "переродилося в рабство самое несносное", ох ватив все сословия и сделав их зависимыми, в то время как на Ру си, за исключением рабов-пленных, все прочие "чиностояния госу дарственные были вольные". Итак, понятие "феодализм" у Болти на означало совсем не то, что целая вереница исследователей стре милась в нем усмотреть. Болтин, таким образом, выдвинул тезис о специфическом пути Древней Руси, умело подбирая для нелест ной характеристики западноевропейского феодализма обличитель ные формулировки, почерпнутые из французской просветительской литературы. На фоне "тотального" феодального рабства в Западной Европе русская история становилась значительно лучше, тем более, что для истребления верхушечного "феодализма-своенравия" хва тило 40-х - 50-х гг., когда реформами Ивана IV были окончательно уничтожены "превратность древних обычаев", "растление нравов" и самосудная власть князей и вельмож". При этом Болтин ни в коей мере не был склонен к идеализа ции Грозного, подчеркивая, что все успехи его преобразований по коились на том, что "время для сего было благоприятно". Безус ловно не симпатизируя опричным мероприятиям Ивана IV и счи тая их проявлениями "деспотического правления", Болтин вместе с тем навязчиво проводил мысль о том, что законодательная власть второй половины XVI - первой половины XVII вв. ни в коей мере не была причастна к закрепощению крестьянства. Оно, по мнению историка, появилось на русской почве в качестве "обычая", повреждения нравов русского дворянства в XVII-XVIII вв. Особенно па губно в этом отношении сказались реформы Петра I, когда верхов ные власти "... захотели зделать то в несколько лет, на что потреб ны веки; начали строить здание нашего просвещения на песке...". Новый этап в истории России, согласно Болтину, наступил только с восшествием на престол Екатерины II, когда ею было офи циально признано, что законы устанавливаются сообразно нравам того или иного народа в определенный период. В трудах Болтина было немало мест, свидетельствовавших о консервативности его общественных взглядов, защите самодержа вия и крепостного права, консервативности, которую не могла скрыть вуаль рассуждений, искусно подобранных из произведений "поборников вольности", как историк именовал западноевропей ских просветителей. Но не это выдвинуло Болтина в число инте реснейших ученых XVIII в. Кроме своей неординарной концепции русской истории он осветил и некоторые моменты всеобщей исто рии. |
