Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах и улицах «Добрая дорога детства» 2
Скачать 4.8 Mb.
|
Т.М.Метласова Саратовский государственный университет им. Н.Г. Чернышевского РОЛЬ ИНТЕРТЕКСТУАЛЬНЫХ ЭЛЕМЕНТОВ В ИНТЕРПРЕТАЦИИ ХУДОЖЕСТВЕННОГО ТЕКСТА (НА ПРИМЕРЕ ПРОИЗВЕДЕНИЙ АНГЛОЯЗЫЧНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ) «Мы назовем интертекстуальностью эту текстуальную интеракцию, которая происходит внутри отдельного текста. Для познающего субъекта интертекстуальность - это понятие, которое будет признаком того способа, каким текст прочитывает историю и вписывается в нее» И.П.Ильин [Ильин 1996] С развитием теории интертекстуальности в литературоведении пристальный интерес исследователей к включениям «чужого слова» (термин М.М. Бахтина) в текст литературного произведения2 обусловил возникновение особого подхода к его интерпретации, основанного на выявлении межтекстовых параллелей в культурно-историческом и литературном контекстах. В связи с этим, изучение интертекстуальных связей художественного текста в значительной мере способствует его интерпретации, позволяя прослеживать его взаимодействие с современными или предшествовавшими ему произведениями искусства, литературы и, в ряде случаев, киноискусства, а также определить литературные влияния, отразившиеся в основной теме или идее, сюжетных ходах произведения. Интертекстуальные связи могут проявляться в различных компонентах художественного текста, в частности, таких, как заглавие, эпиграф, сюжет, композиция, сходство в образе персонажа, в описании пейзажей, привлечении в качестве цитаты, аллюзии или реминисценции прецедентного текста. Понятие «прецедентный текст» тесно связано с методом интертекстуального анализа литературного текста. В современном литературоведении и лингвистике текста общепринятым считается определение Ю.Н.Караулова, в соответствии с которым, прецедентные тексты суть «тексты, значимые для той или иной личности в познавательном и эмоциональном отношении; имеющие сверхличностный характер, т. е. хорошо известные и окружению данной личности, включая и предшественников и современников; а также те, обращение к которым возобновляется неоднократно в дискурсе данной языковой личности». Ю.Н.Караулов характеризует прецедентный текст как «законченный и самодостаточный продукт речемыслительной деятельности». [Караулов 1987: 216] В качестве примеров прецедентных текстов можно назвать мифы, легенды, сказки, произведения художественной литературы, а также рекламные тексты. С позиции интертекстуального анализа, прецедентные тексты выступают источником интертекстуальных связей в литературном произведении. На данный момент в отечественном литературоведении понятие и наиболее подробная типология интертекстуальных элементов, со ссылкой на классификацию Ж.Женнета в его книге «Палимпсесты: литература во второй степени», описаны Н.А.Фатеевой. В соответствии с данной классификацией выделяются следующие элементы интертекстуальности: 1. собственно интертекстуальность, конструкция «текст в тексте», включающая цитаты и аллюзии; 2. паратекстуальность, характеризующаяся соотношениями «заглавие-текст», «эпиграф - текст»; 3. метатекстуальность, характеризующаяся созданием конструкций «текст о тексте»; 4. гипертекстуальность, характеризующаяся созданием пародий на прецедентные тексты; 5. архитекстуальность, характеризующаяся жанровой связью текстов; 6. интертекстуальные явления: интертекст как троп, интермедиальные тропы, заимствование приема, влияния в области стиля. Обобщая данную типологию, Н.А.Фатеева вносит в нее ряд уточнений и предлагает различать в первой категории интертекстуальных элементов, составляющих собственно интертекстуальность, цитаты без аттрибуции и цитаты с атрибуцией; определяет паратекстуальность как отношение текста к своему заглавию, эпиграфу, послесловию; характеризует метатекстуальность как пересказ и комментирующую ссылку на предтекст; описывает гипертекстуальность как осмеяние или пародирование одним текстом другого; определяет архитекстуальность как жанровую связь текстов, а также выделяет интертекст как троп или стилистическую фигуру [Фатеева 1998]. Рассмотрим некоторые примеры функционирования различных элементов интертекстуальности в художественном тексте. Прежде всего, к приемам собственно интертекстуальности относятся различные приемы цитирования – реминисценции, аллюзии, заимствования, пародии и центоны, раскрытие значений которых в тексте носит индивидуальный характер, но всегда подразумевает дополнительный подтекст, важный для конкретной детали текста, с которой связан данный прием. Особое значение интертекст приобретает в сильной позиции литературного произведения – в его заглавии и эпиграфе. В этом случае, обращение к прецедентному тексту позволяет автору выразить основную мысль или выстроить концепцию произведения посредством общеизвестной цитаты. Выступая в качестве паратекста, заглавие заключает в себе ядро основного смысла текста и выполняет текстообразующую функцию: выявляя отношение заглавия к самому произведению, читатель восстанавливает его художественную целостность. Необходимым условием здесь становится обладание интертекстуальной компетентностью, позволяющей осуществить декодирование интертекста в контексте произведения. В качестве примеров заглавия, содержащего интертекст со скрытым метафорическим значением, способствующим раскрытию авторского замысла, можно привести заглавия следующих произведений английской и американской литературы: «Разрисованный занавес» (The Painted Veil) У.С.Моэма, «Пригоршня праха» (A Handful of Dust) Ив. Во, «О мышах и людях» (Of Mice and Men) Джона Стейнбека, «Над пропастью во ржи» (The Catcher in the Rye) Дж.Д.Сэлинджера, «Короли и капуста» (Cabbages and Kings) О.Генри. Во всех обозначенных случаях заглавие содержит цитату из прецедентного поэтического текста. Так, название повести «О мышах и людях» (Of Mice and Men) Джона Стейнбека взято из стихотворения Роберта Бёрнса «К полевой мыши, разорённой моим плугом» (To A Mouse, on Turning Her Up in Her Nest, with the Plough):
Значение цитаты по отношению к произведению Дж. Стейнбека становится понятным, учитывая основную тему повести – в тяжелые времена американской Великой Депрессии надеждам и мечтам неимущего крестьянина и работяги о счастливой независимой жизни не суждено было сбыться. Как плуг человека в стихотворении Бёрнса разоряет гнездо мыши, так под влиянием тяжелых условий дешевого крестьянского труда, подчинения жестокому и неуравновешенному сыну хозяина фермы и главного обстоятельства – неспособности одного из героев, слабоумного, но обладающего недюжинной силой Ленни чувствовать опасность и рассчитать свои физические возможности, трагически рушатся мечты главных героев романа о собственном небольшом хозяйстве и благополучии. Одним из важнейших факторов, способствующих успешной интерпретации литературного произведения, является наличие «вспомогательных» метатекстовых элементов, к которым относят авторские примечания, черновики, предисловия, а также заглавие и эпиграф. В соответствии с определением в электронной энциклопедии, «Метатекст - это набор связанных с каким-то произведением текстов, помогающих понять текст или его роль в культуре — черновиков, прототипов, пародий, продолжений, критических статей и т. д.» [Wikipedia]. Другими словами, метатекстовый комментарий расширяет внутритекстовое пространство, обеспечивая читателя дополнительными фактами, нередко дающими ключ к пониманию идеи произведения. Метатекстовые элементы, к которым относят и заглавие, могут содержать интертекст и, в этом случае, имеют особое значение с точки зрения выражения авторской позиции. Так, сборник рассказов О.Генри «Короли и капуста» («Of Cabbages and Kings») получил свое название благодаря цитате из стихотворения Льюиса Кэрролла «О Морже и Плотнике» в сказке "Алиса в Зазеркалье":
Имплицитное значение данной цитаты раскрывается при помощи выступающей в роле авторского предисловия (т.е. еще одного метатекстового элемента) «Присказки плотника». Англоязычному читателю, с детства знакомому с повестью Л.Кэрролла, хорошо понятна эта аллюзия, отсылающая к персонажам стихотворения о Морже и Плотнике, которые обещаниями рассказать обо всем на свете выманивают устриц из моря для того, чтобы их съесть. В предисловии к «Королям и капусте» автор от лица Плотника, завлекая читателя, сообщает ему, что в своем сборнике тоже собирается рассказать о многих вещах: «Пожалуй, неразборчивому уху Моржа эта повесть полюбится больше всего, потому что в ней и вправду есть и корабли, и башмаки, и сургуч, и капустные пальмы, и (взамен королей) президенты» [О.Генри 1986: 9]. В данном случае, заглавие и предисловие как метатекст служат организующим принципом для рассказов сборника, объединенных общей тематикой и героями, а также обещанными автором сюжетами, «заимствованными» у Моржа из сказки Л.Кэрролла. В качестве наиболее яркого примера гипертекстуальных связей приведем роман Хелен Филдинг «Дневник Бриджит Джонс». Как роман-пародия, написанный в духе юмористического произведения, и как любой пародийный текст, основанный на исходном тексте, он имеет отчетливо выраженные интертекстуальные связи, в более узком смысле трактуемые как гипертекст. В данном случае автор эксплуатирует сюжетную линию и образ главного героя популярного романа Дж. Остен «Гордость и предубеждение». Сюжет книги не только напрямую перекликается с сюжетом «Гордости и предубеждения», но по ходу его развития в тексте встречаются многочисленные отсылки к знаменитому роману (например, Бриджит и ее подруги любят смотреть телесериал Би-Би-Си «Гордость и предубеждение»: «…8:55 a.m. Just nipped out for fags prior to getting changed ready for BBC Pride and Prejudice…» [Fielding 2001:246]). В романе Х.Филдинг заимствованными являются линии главных героев: развитие взаимоотношений Бриджит Джонс и Мистера Дарси построено на сюжетной линии Элизабет Беннет и Фицуильяма Дарси; прототипом второстепенного персонажа Дэниэла Кливера, вмешавшегося в отношения главных героев стал Мистер Уикхэм, а линия матери Бриджит совмещает линию эксцентричной Миссис Беннет и легкомысленной младшей сестры Элизабет, сбежавшей с Уикхэмом: авантюристку по натуре, мать Бриджит, вовлекает в аферу проходимец Джулиан, а выручает ее, в традициях романа Д. Остен, благородный Дарси. В данном случае, интертекстуальность выходит за рамки литературного текста и отталкивается не только от романа Джейн Остен, но и от его популярной экранизации 1995 года, так как в основу образа главного героя был положен персонаж Фицуильяма Дарси, исполненный в фильме актером Колином Фертом, по мнению зрительской аудитории, наиболее близко воплотившим образ любимого героя. Хелен Филдинг описала в своем романе именно этот образ в лице известного актера. В свою очередь, популярность книги «Дневник Бриджит Джонс» сделала возможной ее экранизацию с Колином Фертом в роли Марка Дарси. Таким образом, интертекстуальный прием заимствования персонажа был сохранен и в экранизации романа. Мгновенный успех романа Хелен Филдинг обусловлен прагматическим расчетом автора - создать развлекательный роман на волне неугасающей популярности книги Джейн Остен, претерпевшей множество современных переработок. При этом, понять суть авторского замысла и в полной мере оценить полноту юмористического изложения сюжета Х.Филдинг невозможно, не будучи знакомым с прецедентным текстом, текстом-источником гипертекстуальных связей. Архитекстуальность, характеризующая жанровые связи текстов, определяет принадлежность текста или художественного произведения к тому или иному литературному жанру. Так, принадлежность произведения, например, к готическому или детективному жанру формирует читательскую пресуппозицию, выстраивая ожидания читателя в соответствии с «законами жанра», или даже является детерминирующим фактором при выборе произведения. Обобщая вышеизложенное, заключаем, что любой из рассмотренных элементов интертекстуальности является дополнительным источником информации о тексте и несет дополнительную смысловую нагрузку, расширяя внутритекстовое пространство и обнаруживая межтекстовые связи. В целом, интертекстуальный подход к интерпретации и анализу художественного текста, основанный на изучении различных элементов интертекстуальности, позволяет выявить и расшифровать важные детали художественного замысла, дающие ключ к пониманию глубинного содержания текста, осмыслить его значение в культурно-историческом и литературном контексте эпохи. Список использованной литературы
Р.З. Назарова, Д.К. Шер, Ш. Бройтман Саратовский государственный университет им. Н.Г. Чернышевского ДИСКУРС. ВЗГЛЯД С ВОСТОКА. В современном обществе влияние объективных и субъективных явлений на его развитие неоспоримо. Субъективные и объективные явления не находятся в изоляции, взаимодействуют между собой и влияют друг на друга. Дискурс – субъективно-объективное явление, поэтому его изучение необходимо для прогнозирования и корректировки направления развития общества. Наши отечественные ученые, в основном, характеризуют дискурс с формально-функциональных позиций и вычленяют в дискурсе когнитивную и коммуникативную составляющие (Данилова Н.К. и др.). Также считается, что дискурс – языковое выражение социальной практики (Чернявская В.Е. и др.), причем у дискурса нечеткая структура в отличие от текста (Сиротинина О.Б. и др.) и линейная/нелинейная организация в отличие от языка, у которого полярная организация (Борботько В.Г. и др.). Отечественные ученые отмечают, что у дискурса имеется реальное и потенциальное измерение (Шейгал Е.И. и др.). Зарубежные ученые (кроме израильских), изучающие дискурс, разделились во мнении, насколько широко нужно понимать дискурс. Некоторые из них придерживаются собственно лингвистического подхода, рассматривая дискурс как письменную и/или устную речь, находящуюся в связи с каким-либо другим явлением (Downes W., Labov W. and Franchel D., Potter J., Wetherell M., Fowler R., Antaki C., Woodicomb S. et al.). Другая группа ученых считает, что дискурс и экстралингвистические факторы находятся в отношениях непосредственного взаимодействия и взаимовлияния (Pecheux M., Fairclough N., Jorgensen M. and Phillips L.J., van Dijk T.A., Wodak R., Kress G., van Leeuwen T. et al.). К третьей группе можно отнести исследователей, наиболее широко понимающих дискурс и включающих в него многочисленные явления вплоть до утверждения Деррида, что «все есть дискурс», преимущественно это философы (Derrida J., Barthes R., Kristeva J., Lacan J., Wittgenstein L., Rorty R., Luhman N., Gramsci A., Althusser L. at al.). Взгляды восточных исследователей всегда особенны ввиду необычного социокультурного контекста, в котором находятся эти ученые. Данный контекст сильно отличается от социокультурных контекстов в России, Европе и США. В израильской литературе, посвященной дискурсу, нами выделяется четыре основных подхода: функциональный, гегемонистский, социокультурный и психоаналитический и три оригинальных подхода, которые сложно отнести к тому или иному общепринятому подходу в дискурсологии: пространственный (на основе расположения информации в дискурсе), количественный (на основе количества участников коммуникации) и методологический (здесь методология изучения дискурса определяет его сущность). Остановимся подробнее на выделенных подходах. Дискурс – расширенное вербальное выражение в форме письменной и устной речи, зависящее от экстралингвистического контекста, считает Э. Бороховски Бар-Аба. Данное вербальное выражение выполняет определенную дискурсивную функцию: утверждения, предложения, просьбы, привлечения внимания, вопроса, ответа, эмоциональной реакции, завершения предыдущего высказывания, исправления предыдущего высказывания, металингвистическую функцию и функцию вежливого речевого поведения. Выполнение дискурсивной функции происходит в лингвистическом и экстралингвистическом контекстах, причем для сжатых высказываний оба вида контекста могут быть смыслоразличительными и смыслообразующими [Borochovsky Bar-Aba 2007: 291-316]. Э. Бороховски Бар-Аба считает, что указанные дискурсивные функции не являются единственными, по нашему мнению, в силу того, что они выделены на базе разных принципов и невозможно создать их целостную классификацию. Данную точку зрения можно отнести к функциональному подходу, так как ведущую роль в понимании дискурса здесь занимает его функция в общении. К функциональному подходу также относим точку зрения Э. Фридмана, рассматривающего дискурс как общественную сферу критического и рационального диалога между участниками коммуникативного конфликта и как платформу для их примирения, при этом участники принимают частичную ответственность за страдания другого и относятся к себе самокритично [Friedman 2011: 24-25]. Следует сказать, что область дискурса не ограничивается конфликтными ситуациями, даже если часто встречающиеся скрытые конфликты интересов и интенций считать конфликтными ситуациями, однако субъекты социальной практики действительно несут ответственность в разном виде за использование дискурса и последствия этого. При этом самокритичное отношение влияет на успешность коммуникации. Одна из самых исследуемых функций дискурса - персуазивная. С. Азуэлос-Атиас выдвигает «парадокс убеждения», отражающий взаимоотношения между уровнем честности («режим правды» по Б. Лирону) и персуазивностью. Парадокс заключается в том, что, так как участники коммуникативного события ждут от убеждающего особых усилий, чтобы их убедить, убеждающий, наоборот, стремится занять нейтральную позицию в дискурсе и использовать беспристрастные высказывания. Убеждающий использует две основные стратегии: связи, т.е. находит объективную связь между двумя явлениями, и предположение [9 אזואלוס-אטיאס 2007:], т.е. делает прогноз исходя из объективного опыта. Учитывая практическую ориентированность данного подхода, представляется целесообразным отметить, что С. Азуэлос-Атиас не приводит экспериментальные исследования в подтверждение выдвинутого парадокса. Функциональный подход, предложенный израильскими учеными, изучает дискурс в стезе У. Лабова и Д. Франчела, Э. Щеглова, Г. Закса и дискурсивных психологов и отличается от взглядов ряда современных зарубежных исследователей (van Dijk T.A., Fairclough N., Goffman E. et al.) и отечественных (Шмелева Т.В. и др.) тем, что уделяет особое внимание устному дискурсу и сжатым высказываниям, а также дискурсу как средству избегания и устранения конфликтов. Кроме этого, выделены две основные дискурсивные стратегии, что значительно отличается от взглядов О.С. Иссерса , М. Хоффмана, В.А. Мальцевой, Е.Ф. Тарасовой и др. Одной из дифференциальных особенностей дискурса является постоянное стремление к доминированию, гегемонии. Представляется целесообразным рассматривать подход А. Кама как гегемонистский. Перед тем, как анализировать дискурс, исследователь предлагает выделить три реальности: объективную, реальность символической репрезентации (основанная на СМИ) и субъективную. Процесс конструирования реальности выглядит в виде цепочки: объективная реальность→реальность символической репрезентации→субъективная реальность [קמה 2003]. Дискурс представлен реальностью символической репрезентации и субъективной реальностью и образует доминирующий и второстепенные дискурсы .[קמה 2007: 28-31] В таком случае субъективная реальность полностью опирается на то, как СМИ репрезентируют объективную реальность. Можно сделать вывод, что субъективная реальность опирается на объективную в той мере, в какой используются СМИ. Получается, что дискурс формируется во взаимодействии всех трех реальностей. Логично, что доминирование в значениях отражает доминирование в обществе, поэтому невозможно представить израильскую науку о дискурсе без социокультурного компонента. Одним из таких подходов является точка зрения Бен-Рафаэля Э., изучающего взаимоотношения дискурса и различных социокультурных групп, которые его используют. Дискурс подстраивается и видоизменяется в зависимости от социокультурного контекста и противостоит доминирующей культуре. При этом межкультурные и межъязыковые явления носят отпечаток как доминирующей культуры, так и второстепенной [Ben-Rafael 2003: 39-60]. Невозможно не согласиться с Э. Бен-Рафаэлем в том, что в обществе идет борьба культур и дискурсов за власть. С этим согласны все сторонники диалектического подхода (Laclau E. and Moffe C. et al.) и многие «гегемонисты» (Бахтин М.М., Hall S., Gramsci A. et al.). Однако никто из них не говорит о том, что недоминирующие и малочисленные культуры могут влиять на доминирующую. К социокультурному подходу относим и точку зрения В.А. Гамсона и А. Модилиани, рассматривающих дискурс как совокупность «блоков» в человеческом инструментарии. Под блоком в их работах понимается комплекс культурного опыта, сформированного медиа-дискурсом, являющимся ведущим видом дискурса в образовании значений. Для создания блока необходимы культурный резонанс (при этом происходит образование новых означаемых и означающих), активность участников и коммуникативные практики (внедрение новых означаемых и означающих) גאמסון, מודליאני 2001: 175-218]]. В отличие от культурологического подхода концептологов (Lakoff G., Степанов Ю.С., Лихачев Д.С. и др.), уделяющих внимание когнитивной составляющей дискурса, и других лингвокульторологов (Карасик В.И., Клюканов И.Э., Снитко Т.Н., Wodak R., Hall S. et al.), где в центр внимания помещают ценности, контекстную зависимость культуры, процессы познания и понимания, интерпретацию и социальный эффект, кодирование/декодирование и др., подход В.А. Гамсона и А. Модилиани демонстрирует формирование идентичности путем накопления культурного опыта и впервые обращает внимание на роль культурного резонанса в формировании дискурса. Кроме указанных факторов, влияющих на дискурс, немаловажными являются чувства человека. Израильская дискурсология выдвигает свое психоаналитическое направление в изучении дискурса. Дискурс – организация знакового и социального порядка, считает Я. Довер, опираясь на классический психоанализ. Принимая основные тезисы Ж. Лакана об отношениях между объективной реальностью, языком и бессознательным, Довер Я. говорит, что знаковый порядок частично совпадает с социальным и зависит от внутреннего чувства человека, которое управляет им в данный момент. Человек организует знаковый порядок в соответствии с процессами вытеснения из сознания, сублимации (психического процесса переключения энергии аффективных влечений на цели социальной деятельности или творчества), идеализации и замещения (бессмысленных или неуместных, нелогичных действий, производимых человеком или животными при конфликте стимулов). Соглашаясь с З. Фрейдом в том, что культура – попытка людей защитить самих себя, исследователь подчеркивает, что социальный порядок характеризуется противоречием между «ликвидацией субъекта» из этого порядка, т.е. глобализацией социального порядка, и потребностью к самовыражению. Однако степень и сущность последнего настолько различаются в зависимости от социальной группы и конкретного общества, что попытки достигнуть «человеческого благоденствия» заканчиваются принудительной социальной дифференциацией (нью-йоркские кварталы, американские резервации) [דובר 1997], приводящей к национализму и расизму - непереносимому чувству восхищения другим, по Ж. Лакану [Lacan J. 1977: 66]. Необходимо сказать, что психологическая/психоаналитическая традиция, на наш взгляд, слабо представлена в отечественной литературе. В отличие от зарубежной дискурсивной психологии (Potter J., Wetherell M., Billig M., Woofitt R. et al.) Я. Довер не говорит о том, что дискурс формирует психологическую реальность и идентичность; она исследует психические процессы, сопровождающие процессы в дискурсе. Кроме того, главным предметом исследования зарубежной дискурсивной психологии являются аттитюды (установки, намерения), а у Я. Довер – внутренние чувства. Стоит уточнить, что хотя аттитюды и чувства взаимозависимы, отождествлять их нельзя, так как аттитюды формируются в течение продолжительного времени, а чувства могут возникать мгновенно. Как бы то ни было, у зарубежной дискурсивной психологии и израильской психоаналитики один и тот же объект исследования: групповые конфликты. Следующие три подхода невозможно поместить в рамки общепринятых течений в дискурсологии, поэтому аналогов в зарубежных (кроме израильской) и отечественных работах найдено не было. В работах израильских ученых, посвященных теории дискурса, нами выделяется пространственный подход, одним из ярких представителей которого является Пелед-Эльханан Н., понимающая дискурс как совокупность устных и письменных тестов. Исследователь выделяет в дискурсе две основные составляющие: вербальную и визуальную, причем визуальная информация может линейно или нелинейно продолжать вербальную и расширять ее значение или являться просто иллюстрацией; также, визуальная информация может быть основой сообщения, тогда вербальная информация дополняет или объясняет ее. Исследователь отмечает, что социокультурный контекст имеет значение особенно при интерпретации точки зрения того или иного ученого. Дискурс диахроничен, т.е. в каждом элементе дискурса сосуществуют предыдущий опыт и настоящая ситуация, динамичен, т.е. изменяется в зависимости от контекста, избирателен и манипулятивен, т.е. текстовые реализации дискурса фильтруются согласно поставленным задачам того, кто использует дискурс, для провоцирования ожидаемых суждений и, как следствие, действий. Организация текстовых реализаций непосредственно влияет на их интерпретацию [פלד-אלחנן 2000]. Правомерно, на наш взгляд, сказать, что, хотя вербальная и визуальная составляющие дискурса очевидны, другие составляющие (когнитивная, психическая, социальная) могут менять значения и смыслы в процессах дискурса, поэтому при анализе вербальной и визуальной составляющих необходимо минимизировать или исключить влияние других составляющих. Нельзя не упомянуть, что тезис о диахроничности дискурса не нов, и Н. Фэркло, Р. Водак (Fairclough N., Wodak R. 1996) исследовали диахроничность дискурса, его интертекстуальность/интердискурсивность при разработке исторического метода в дискурсологии. Тезисы о динамичности, избирательности и манипулятивности дискурса изучены многими учеными (Русакова О.Ф., Гаспаров В.М., Foucault M., van Dijk T.A. et al.). По нашему мнению, один из наиболее оригинальных подходов к дискурсу – количественный. Хехт Я. понимает дискурс как коммуникацию социальных групп, отличающихся числом участников. При этом число участников может в значительной степени определять жанр дискурса, и между структурой группы и индивидуальной свободой существует прямая зависимость. Исследователь выделяет три вида групп: межперсональный вид (2 участника), малую группу (очевидно, от нескольких человек до нескольких тысяч человек) и гражданский вид (более нескольких тысяч человек). При этом он вводит понятие «арены дискурса» - социальное и материальное пространство, где происходит взаимодействие между участниками указанных групп. Здесь выделяется особый вид дискурса: «виртуальный», где с помощью новых способов выражения дружбы, толерантности и юмора, с одной стороны, и ненависти, насилия и чувства вины, с другой, устанавливаются новые нормы и законы, зачастую противоречащие нормам невиртуального дискурса и общества .[הכט 2002] Появление новых норм и законов в виртуальном дискурсе объясняется ограниченным самовыражением [Turkle S. 2002], социальной изоляцией и одиночеством [Kraut R. et al. 1998, pp. 1017-1031], тем, что участие в виртуальном дискурсе полностью добровольно и анонимно [ .[הכט 2002Виртуальный дискурс, подчиняясь общим социальным закономерностям, создает «цифровую аристократию» и обучает «цифровой грамотности» .[הכט 2002] Однако, деление на три группы не всегда может соответствовать различным жанрам дискурса в обществе, например: жанр дискурса в группе из нескольких человек и жанр дискурса в группе из нескольких тысяч человек не всегда могут быть тождественными. Здесь стоит учитывать, виртуален ли дискурс. Также ставить во главу угла количественные характеристики представляется не совсем целесообразным, так как формирование дискурса происходит в довольно фиксированных временных, пространственных и количественных границах. Поэтому в плане определения, что такое дискурс, количественные характеристики могут иметь небольшое значение, а в плане практического изучения дискурса – решающее. Разделяя дискурс и его практику в связи с разной методологией их изучения, Б. Лирон представляет дискурс как социальное значение в системе символов, а его практику – как демонстрацию гегемонистского дискурса, проявляющегося в поведении, образовании значений, их принятии и, как следствие, использовании. Изучение дискурса предлагается с точки зрения его соотношения с «режимом правды», доминирования одного дискурса над другим и образования якобы очевидных понятий и значений. Практику дискурса же следует изучать структурным методом (текстуальным анализом), методом оппозиций, альтернативным методом (выявлением гегемонистского дискурса и поиском его альтернативных вариантов) и историческим (диахроническим исследованием). Особое значение исследователь придает формированию альтернативного дискурса на основе объективности и критического мышления [לירון 2005]. Примечательно, что определение дискурса через то, как он изучается, может дать оценку истинности уже установленной природе дискурса. Таким образом, можно выделить следующие положения теории и практики дискурса, характерные для большинства израильских исследователей в данной области и отличные от других зарубежных и отечественных ученых:
Список использованной литературы
אזואלוס-אטיאס, סול פרדוקס הכנות של השכנוע וביטוייו בהיסק המשפטי// כנס אורנים השיש, 2007 .3 קמה, ע. רב תרבותיות ואילוצי השיח ההגמוני. בתוך: ת. ליבס מ.טלמון ע. קמה. תקשורת כתרבות, כרך ב'.4 . תל-אביב: האוניברסיטה הפתוחה, 2003 קמה, ע. עבודה פיליפיניות בכתב עת בן כלאיים. ללא חדר משלהן: מעורבותן של מהגרות, 2007 .5 http://www.rashut2.org.il/editor/uploadfiles/3.pdf .6Ben-Rafael E. Multiculturalism and multilingualism in Israel//Benjamin H. Hary (ed.) Corpus Linguistics and Modern Hebrew , Tel-Aviv: Tel-Aviv University/ The Chaim Rosenberg School of Jewish Studies, 2003 גאמסון ו.א., מודליאני, א. שיח תקשורתי ודעת קהל בנושא כח גרעיני: גישה קונסטרוקציוניסטית. .7 בתוך: ד. כספי (ע'), תמונות בראש: דעת קהל ודמוקרטיה. תל אביב: האוניברסיטה הפתוחה,2001 דובר, יעל השיח הארגוני נוכח המצב, 1997 http://www.mmh.co.il/OrgExpAgPolSit.aspx 8. 9. Lacan J. The Seminar XI, The Four Fundamental Concepts of Psychoanalysis, ed. by Jacques-Alain Miller, transl. by Alan Sheridan, W.W. Norton & Co., New York, 1977 פלד-אלחנן, נורית השיח המדעי בספרי לימוד, הוגש למכון ולמשרד החינוך האגף לתוכניות לימודים10. 2000,http://www.mofetnet.macam.ac.i הכט, יעקב על גבולותיו של השיח הווירטואלי, 200211. www.isoc.org.il/magazine/magazine3_6.html 12. Turkle S. Whither Psychoanalysis in the Computer Culture. Bulletin of the Freud Museum, 2002 http://www.mit.edu/~sturkle/encounterswithkismet.pdf 13. Kraut, R., Lundmark, V., Patterson, M., Kiesler, S. and Mukapadhyay, T. Internet Paradox: A Social Technology that Reduces Social Involvement and Psychological http://www.e-mago.co.il/e-magazine.htmWell-being? American Psychologist, 53, לירון, ברדוגו חקר השיח בפוליטיקה בינלאומית, 2005 14 |
