Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах и улицах «Добрая дорога детства» 2
Скачать 4.55 Mb.
|
Петрык Я. Ю. СОВРЕМЕННАЯ РОССИЯ: РОЖДЕНИЕ ОБРАЗА «НОВОЙ» МОРАЛИ. Категория становления вполне применима к фундаментальным категориям этики. Если рассматривать добро и зло, как ставшее, мы получим вечный моральный абсолют, добро и зло как таковое, «мораль, засохшую в нормы и предписания», где «моральные догматы отцеживаются, уплотняются, обезличиваются в веках, сливаются в нечто абсолютно себе тождественное» (В. С. Библер) [1, c. 13]. Если мы будем воспринимать эти категории как нечто становящееся, то увидим огромное влияние социокультурных факторов и неизбежность изменений в моральной ситуации времени, «не утрачивающееся историческое напряжение» морали. Таким образом, каждая эпоха, в силу становления категорий добра и зла, предлагает собственную мораль, значимость и ценность которой следует осознать и осмыслить. Подобной оценке, переоценки и осознанию, несомненно, должен быть подвергнут период 90-х годов XX столетия, воистину переломных в российской истории. Данный этап отмечен феноменом «вестернизации» и тотальной коммерциализации, а также бытовавшим в тот отрезок времени представлением о том, что советская и «перестроечная» мораль без труда может аккомодировать западноевропейские утилитарно-прагматические установки потребительской культуры «берущей руки». Подобное представление все больше «размывало» прежние этико-нормативные программы, стараясь расчищать «пространство» для новых веяний, но вместе с тем способствовало ситуации моральной расплывчатости и неопределенности, создавало условия, где отсутствует некая единая нравственно - ценностная платформа, на которую мог бы опереться человек. Данному феномену немало также способствовала утвердившаяся в культуре постмодерна ориентация на модифицирующиеся ситуативные установки, фрагментарное и плюральное видение мира, где мир «ризоматичен», моральный факт амбивалентен, а абсолютные моральные обязательства недееспособны. В эпоху перестройки, перелома, кризиса, где индивид оказывается «выбитым» из прежних готовых, «социально бытовых матриц» [1, c. 29], общество всегда лишается унифицированного мировоззрения, четкой и понятной системы ценностей. Именно в подобной ситуации «моральной неопределенности» в России выросло целое поколение, рожденное в последнее десятилетие прошлого века. Современная моральная ситуация в России также откровенно не радужна. Можно с полной уверенностью утверждать то, что сегодня все еще не устоялась, да и не была создана общая моральная программа развития России. На данный момент все еще происходит выработка, идет очень медленное созидание некого нового «морального манифеста» (А. А. Гусейнов), который имел бы ценностную перспективу. Подобный «моральный манифест» необходим не только российскому обществу, но и мировому сообществу, так как именно он в состоянии был бы выполнить значимую воспитательную функцию, ориентирующую современную молодежь. «Моральный манифест», который явил бы миру образ общей унифицированной «новой морали» (и пусть не пугает слово «общая», так как оно вовсе не нивелирует индивидуальной морали). В определенном смысле любая мораль индивидуальна как возможность самостоятельного выбора, самореализации и самосовершенствования. «Общее» мыслится как существование общечеловеческих ценностей, которые не может отрицать индивид в своем развитии. Таким образом, подобная «новая» мораль должна была бы ««маркировать» тот выбор, который при наличных условиях и в обозримой перспективе является более достойным» [1, c. 9]. Пожалуй, в подобном «манифесте» должны быть воплощены черты хорошо воспитанного человека, и чем «менее они будут нуждаться в особом моральном обосновании», «чем меньше в них будет риторики и восклицательных знаков» [1, c. 40], тем значимее эти положения будут проявляться в современном «атомарном», отъединенном человеческом общежитии. Какими еще ценностями должен оперировать данный манифест? Очевидным является тот факт, что подлинная культура не может существовать только в рамках удовлетворения материальных, телесных потребностей субъекта, необходим пласт духовной культуры, духовно - ценностная иерархия, в которую мог быть интегрирован каждый человек. В. С. Библер пишет: «Разум - в конвульсиях быта – выпадает из нравственной идеи» [1, c. 12] (1, 12) И действительно, автоматизм повседневной жизни и монотонность «зарабатывания денег» уничтожает духовное усилие нравственной рефлексии, человек становится не чувствителен к «трагедии современной нравственности» [1, c. 11]. Подобная ситуация порождает рост отчуждения между индивидами, создается эффект «обезображивающий все человеческое…. культом денег» (В. С. Библер). Таким образом, «новую» мораль, которую только еще предстоит создать, с необходимостью должна отличать не только ориентация на духовное, как таковое (не все измеряется в денежном эквиваленте), но и повышенная нравственная рефлексивность индивида. Еще один аспект: сегодня очень «модным» становится понятие «эффективность». Следует помнить, что «экономическая эффективность» еще не венец человеческого существования: к подобному термину требуется не только критическое, но «критически настороженное нравственное отношение» (В. С. Библер). В современном мире действительно человек зачастую обнаруживает свою нравственную позицию через «эффективность», воплощенную в его профессионализме. Однако можно ли между «эффективным профессионализмом» и нравственностью поставить знак равенства? Всегда ли эффективный профессионал натура нравственная? И последнее: в современной России много говорят о том, что подлинная духовность возможна только в рамках религиозного сознания. Несомненно, этика в России имеет глубокие религиозные корни, однако это вовсе не означает, что духовное можно полностью редуцировать из религиозного. Духовность и светская этика вовсе не являются антиподами. Рационально–практические принципы поведения, усвоенные в рамках светских нерелигиозных нормативных программ столь же жизнеспособны в современном мире, как и религиозные, и несут столь же значимые общечеловеческие ценности, которые содержат большинство религий. Таким образом, Россия с начала 90-х годов XX века все еще пребывает в ситуации моральной неопределенности, все еще конструирует, ищет, формирует образ «новой» морали, пытаясь осознать ту «новую» свободу, которая позволит поступать нравственно. Список литературы: 1. Этическая мысль: Науч.- публицист. чтения/ Ред. кол.: А. А. Гусейнов и др. — М..: Политиздат, 1990. — 480 с. 2. Апресян Г. Г. Идея морали и базовые нормативно-этические программы. М. – 1995. 340 с. Перунова Н.В. ПРОТИВОБОРСТВО СОЦИОКУЛЬТУРНЫХ МОДЕЛЕЙ ЧЕРЕЗ ПРИЗМУ ЦЕННОСТНОГО ВЫБОРА РОССИИ Начиная с 17 в. и до наших дней, Россия является полем борьбы амбивалентных социокультурных моделей, одна из которых связана с традиционными для России духовными ценностями, другая строится на отчуждении от них как попытке построить новый народ и новое государство. Это модель единого общества, источником которого выступает православная Церковь и общее дело, и модель нецелостного общества, соединяемого искусственно созданным сословием, служащим интересам меньшинства. Сегодня мы вновь оказались перед судьбоносным выбором. История доказала, что модель нецелостного общества в корне своем гибельна для России, тем не менее, значительная часть чиновничества, власти, интеллигенции следуют именно ей. Необходима не столько критика ее представителей, сколько эффективная борьба с самой моделью, посредством выявления ее истоков, алгоритма воспроизводства, причин ее предпочтения, во многом проистекающих из ценностного выбора человека и общества. Для решения задачи статья выполнена в методологических рамках концепции ценностно-архетипического комплекса как стержневых содержаний этнической культуры. Концепция позволяет раскрыть ценностный выбор народа и его опредмечивание в моделях социокультурного поведения, а также эксплицировать источник моделей в диалектичности самой природы русского ценностно-архетипического комплекса [1]. Русский ценностно-архетипический комплекс, решая диалектику природы человека духовным преображением телесного начала и доисторического прошлого, стремится к свободе в Духе, как христианской ценности. Это в свободной воле приятие Бога как абсолютного добра, потому как насилие в вере никогда не приведет человека к Богу. Социокультурное пространство как совокупность множества самоуправляющихся союзов, объединенных едиными духовными ценностями, сообщающийся на всех уровнях сосуд, проникнутый сакрализованной властной вертикалью, проводящей от верхов общества до его основания волю Божию, составляет русский суперэтнос и русскую государственность и отражает модель единого общества. Но наделенный свободой ценностного выбора русский человек способен отречься от Духа и впасть в нравственную распущенность, бездуховный произвол, до той поры, пока не покается, и его душа не оживет в обновленной христовой вере, поскольку единственными скрепами общества являются для нас внутренние духовные, а внешних скреп русский человек не приемлет. Таковую сложную структуру души русского человека, представляющую собой постоянный духовный труд, преодоление и становление, не всякий способен принять и понять. Таким обществом сложно управлять, благодаря его пульсирующей и клокочущей внешней активности и внутренней духовной жизни. Невозможность вместить в свое сознание саму мысль о собственной свободе в Духе порождает у части населения ненависть к самой русской культуре, что онтологически породило модель нецелостного общества. Она основана на стремлении изменить самую сущность русской души, сделать ее примитивно понятной и управляемой теми, кто отказался от духовного труда и кто хочет жить хорошо сейчас, в земной жизни, а не в далеком потом, после смерти. Модель единого общества традиционна для Руси, она восходит к территориальной общине славян, построенной на принципах продвижения народной воли от базовых слоев общины до ее верховной власти, над которой надстроилась дружина русов, не нарушающая ее логику, соединяющая горизонтально разделенные общины между собой. Модель единого общества предполагает автономию самоуправляющихся хозяйственных союзов, иерархически связанных между собой, следующих общим духовно-религиозным ценностям, подчиняющихся государственной верховной власти, но при наличии обоюдных связей и интересов. Основанием любых хозяйственных союзов выступает общая собственность на средства производства. До 17 в. таковой выступала земля – пашенная, луговая, промысловые угодья, и др. Союз как община или товарищество на русском севере является временным владельцем средств производства, распределяя их между своими членами. Временным владельцем потому, что земля считалась общей, божьей, государевой (в значении общей, божьей), а собственностью союза являлась до тех пор, пока он совершал хозяйственную деятельность: если она прекращалась, то земля переходила в статус общей [2, с. 58]. Средства производства могли перераспределяться внутри союза на основании договора и общего решения, но выходить за рамки союза не могли, так как данный капитал принадлежал только союзу как экономико-правовой единице. Вся деятельность союзов была проникнута договорными отношениями: решения по использованию капитала и получению прибыли, перераспределению средств производства внутри союза, поиск и добыча новых средств производства, связь с другими одноуровневыми союзами, а также с более крупными союзами и государством принимались сообща и скреплялись договором в устной и письменной форме и крестоцелованием. В последнем мы видим сосуществование двух форм договора: юридической и нравственной, последняя имела зачастую большее значение, так как за предательство духовно-религиозных норм человек изгонялся из союза вообще. Союзы имели активные внешние отношения, для которых избирался из членов союза представитель. Он наделялся наказом, сопровождался договором и отправлялся в вышестоящий союз для урегулирования внешних отношений. Если представитель нарушал договор и не исполнял наказа, ему предъявлялось от союза взыскание, от материального до физической расправы, тем самым вынуждая его отстаивать интересы союза. Объединением низовых союзов выступал уездный «мир», на котором принимались не только хозяйственные, но и политические, правовые, религиозные, культурные решения, в целях самоуправления, обеспечения общественной безопасности, взаимопомощи, правосудия. Местом мирского схода был церковный погост. Там проводились ярмарки, хранилась общая казна, составлялись документы, проводились выборы. Этим самым подтверждая, что «мир» совпадал с религиозной общиной своего уровня, тем самым усиливая свою нравственную роль: «мир» «был как бы высшей совестью, с которою каждый его член должен был сообразовывать свое поведение» [2, с. 177]. Внутренняя и внешняя жизнь человека не мыслилась вне церкви. Церковь была не только местом молитв, но и местом общественного призрения (куда уходили старые люди, сделавшие в свое время вклад на пострижение, где доживали свой век нищие и обездоленные), больницей. Церкви и монастыри являлись кредитными учреждениями, вели коммерческие дела, в лице выборных представителей, имевших строгую отчетность перед общиной [2, с. 85]. Низовые «миры», средние волостные «миры», высший «мир» (земской собор) образовывали иерархию самоуправления, по которой поднимались просьбы и предложения от низовых союзов – общественных единиц – до государя как верховного гаранта общественного самоуправления, постепенно пройдя через споры, дискуссии, аккумулировав в себе мнения множеств низовых союзов со всех волостей и уездов, приобретя на этом пути наиболее чистую форму коллективного народного предложения. По этой же иерархии, как по каналу, спускались и решения государя, которые, с одной стороны, безоговорочно принимались «мирами» и союзами, никогда не мыслившими себя выше государя, а только как его верные подданные, во благо государства готовые питать его и материально, и оказывать военную помощь, и участвовать во всех его общественных институциях (путевое и почтовое сообщение, и др.). С другой стороны, если наказы государя были тяжелы союзам, то они посылали по этому каналу просьбы смягчить или изменить их, и, по материалам М.М. Богословского, государь, лично читавший значительную часть челобитных, либо удовлетворял их, либо передавал в приказы для более широкого рассмотрения. Таким образом, общинная собственность, совместное принятие решений, касающихся всех сфер жизни человека и общества, их отстаивание и доведение до верховной власти, посредством иерархии «миров» как избираемых органов самоуправления, общее согласие служить государю и России, посильно нести решение общих государственных задач составляли модель единого общества, проистекающую из совместного ценностного выбора единения и служения общему делу. Эта модель пронизывала многие институции страны: и низовые союзы, и более крупные объединения, и государство, в целом являя собой единство микро- и макрокосма. Государство договаривалось с народом, вело политику согласно его предложениям, а народ в свою очередь служил государству, имея свободу самоуправления и хозяйствования в рамках единой для всех православной ценностной системы. Это было возможно посредством существования хозяйственных союзов и органов самоуправления на всех уровнях государства. Тем не менее, к началу 17 в. историческая форма модели единого общества накопила достаточно большое количество противоречий, игнорировать которые стало уже невозможно, а именно: обозначился конфликт интересов трех крупных субъектов экономики – крестьянства, государства и крупных землевладельцев. Государство решило его посредством постепенной аннигиляции социальной, политической и экономической активности общества и создания сословий-посредников, спускающих волю государства в одностороннем порядке до всех слоев общества. Тем самым, открыв дорогу окончательному оформлению и воцарению в обществе модели нецелостного общества, по которой Россия живет до сих пор. Поиск причин отказа от модели единого общества имеет для нас принципиальное значение, поскольку позволяет ответить на главный вопрос: возможно ли возвращение модели единого общества в современной России. Важнейшей причиной отказа, на наш взгляд, выступило нарушение властной элитой единой православной ценностной системы, а именно: отказ от духовного служения и общего дела в угоду личным интересам. Сначала – это абсолютизация верховной власти, создавшей себе опору в лице дворянско-бюрократического сословия, и прекращение сообщения с институциями народного самоуправления. Затем это замыкание правящей элиты в самой себе. Верховная власть, будучи макро «миром», соединяющая в себе духовно-нравственный выбор страны и вытекающую из него модель устроения общества, выступавшая гарантом сообщения всех членов общества, носительница воли Божией, изменила самое себя. В силу чего сам общественный строй стал разрушаться, и духовно-нравственные ориентиры стали подвергаться сомнению. В элите это привело к постепенному отчуждению от ценностного выбора страны, но и народ, долее всего сохранявший православную веру, также постепенно впал в бездну духовного нигилизма. Модель социокультурного устроения всегда выступает выражением и материализацией базовой духовной идеи, принятой во времена формирования этнической общности. Отрицание же этой модели ведет за собой отчуждение народа от идеи, потере этнической идентичности. Экономической основой отказа от модели единого общества стала поддержка государственной властью частных интересов, частной собственности, льготное ее налогообложение. То есть, поддержка элит, создающих опору государства в его стремлении к абсолютизации власти над обществом. Таковая государственная политика, по мнению М.М. Богословского, усилила сословные противоречия внутри «миров» и привела к их значительному ослаблению. По причине того, что налогообложение 16 в. осуществлялось по писцовым книгам, составлявшимся раз в 10-15 лет, крупные землевладельцы – промышленники, купцы, монастыри – успевали перекупить земли у крестьян и «обелить» их (сделать частной собственностью, что дозволялось им государством), при этом «мир» вынужден был нести тягло и по этим землям, которые формально числились за ним, что вело к его обнищанию. Государственные налоги росли, крупные землевладельцы перекладывали тягло на «миры», пользуясь расположением власти, отнимали у «мира» лучшие земли, – все это способствовало переходу крестьян на земли крупных землевладельцев. «Миры» теряли крестьян, экономическую независимость, погрязали в судебных тяжбах с крупными землевладельцами. Все это, помноженное на усиление налогообложения со стороны государства, превращало «мир» из самоуправляющегося целого в фискальную функцию государства, отворачивающуюся от народа, интересы которого он представлял. Таким образом, «миры» как местная, региональная институция государственного управления, которая ранее сдерживала частный интерес и не допускала его доминирования над общим, которая доводила до государя глас народа, к началу 17 в. была обескровлена, внутренне разделена, что следовало из государственной политики поддержки частного интереса, перестала приносить государству должные налоги и в 17 в. была упразднена и заменена на новую, опирающуюся на дворянско-бюрократическое сословие, систему. Но вслед за «мирами» самостоятельности лишились и монастыри, и промышленники, поскольку могли конкурировать с государственной властью. Тот экономический и управленческий потенциал, который был сосредоточен в руках крупных землевладельцев и который они нарастили благодаря собственным усилиям, мог бы быть перенаправлен государственной властью на интересы общества. Но сначала крупные землевладельцы реализовали свои собственные частные интересы, пытаясь превратиться в отдельные самостийные государства, а затем они были подчинены новой сословной верхушке, призванной поддержать монополию высшей власти. Поэтому политической основой отказа от модели единого общества стало искусственное создание дворянско-бюрократического сословия как антагониста и конкурента «миров», обозначившее отход верховной власти от народа, ломку сообщения между ними. Это было сословие бенефициариев, наделенное привилегиями и частной собственностью, призванное быть опорой и ближайшим окружением верховной власти, будучи не связанным с интересами народа, предназначенное для его эксплуатации и ведения односторонней политики. Бюрократия предназначается для проведения политики государственной власти и контроля за выполнением постановлений высшей власти на всех уровнях общества, заменив выборные мирские органы самоуправления. В этих целях она организуется как иерархическая система должностных лиц, основанная на подчинении низших высшим и недоверии высших к подчиненным, [3, с. 262]. Следствие недоверия – контроль каждого шага подчиненного посредством бумажной отчетности, и увеличение числа бюрократов. По причине формализованности как точного исполнения приказа свыше, исключающего личностность поступка, бюрократия большое значение придавала однообразию и правильности бюрократической процедуры, полагая последнюю как идеальный принцип организации общества и его управления. Дворянство принимает непосредственное участие в управлении страной и ее реформировании, являясь ближайшей опорой государя. Первоначально заслужившее статус бенефициария личной доблестью, но закрепивши и себя, и свое потомство в этом статусе пожизненно, дворянство рассматривало свои привилегии и свое влияние на государя как присущее ей по праву сословного происхождения. Если дворянство создавалось с целью поддержки монополии высшей власти, то с течением времени оно стало отождествлять самое себя с высшей властью, управляя государством таким образом, чтобы поддерживать свои привилегии, поскольку само оно не вырабатывало никаких ресурсов. С течением времени произошло слияние бюрократии и дворянства в одно сословие, полностью присвоившее управление страной. Если земства в качестве должностных лиц выбирали из «мирского» общества наиболее способных в делах управления, то в новом дворянско-бюрократическом сословии определяющую роль в наделении государственными полномочиями играли знатность происхождения и богатство, что привело к множеству ошибок и во внутренней, и во внешней политике России, хотя и здесь лучшие представители сословия могли пробиться наверх благодаря своим личностным качествам. Вследствие выбора должностных лиц, наделенных государственными полномочиями, преимущественно из дворянско-бюрократического сословия, по признакам знатности происхождения, связей в высшем свете, по сути игнорирующего личные качества человека, у данного сословия развились крайняя самоуверенность и высокомерие. «Общество… кажется ему темною массой, которую он призван руководить со своего высокого верха, куда голос общества до него не долетает», [3, с. 263]. Что усугубилось введением обязательного для него западного иезуитского образования Петром I, [4, с. 9]. Выезжая за границу, дворянин был в тревоге и печали, а возвращался в презрении к России, польстившись на внешние атрибуты сытой и полной удовольствий и роскоши жизни западных аристократов, [4, с. 23]. Результатом иезуитского образования стало не критичное следование западным образцам, попытки насадить их на русскую почву. М.М. Богословский отмечает, что в основном это осуществлялось внешне, формально. За европейскими просвещенными манерами стоял крепостник, волей государства призванный грабить народ и препятствовать его развитию, тем самым разрушая духовное единство общества. Отсутствие «мира», как защитника крестьянина, давало возможности дворянину и чиновнику беспрепятственного унижения и порабощения народа, в то же время развив у дворянина раболепие перед высшими, по воле которых он и существует [4, с. 47 – 48]. В силу чего ему была свойственна безответственность, глубоко противоречащая христианской морали, согласно которой человек свободен в своем ценностном выборе, но несет ответ за каждый свой поступок перед Богом. Произвольность поступка относительно духовных ценностей, когда всегда можно сослаться на волю вышестоящего и когда подневольные тебе люди, лишенные «мирской» защиты, безответны перед тобой, ведет к аннигиляции духовно-нравственных императивов, размыванию категорий добра и зла. В противоположность элите народ сохранял приверженность христианским ценностям, митр. Вениамин (Федченков) писал: «посты соблюдались строго, жизнь была в общем молельная, в грехах каялись, послушание - и крепостное, а потом и на воле - несли: трудились до поту, жили бедно, терпели лишения, не роптали, смирялись... Разве это не скит?» [5]. Но крепостничество, разделенность верхов общества и народа опустошали веру у них обоих: элита развращалась в экстазе собственного величия, а народ вследствие веков несправедливости и паразитарности элит перестал верить и в Бога, и в царя. Кульминацией становления дворянско-бюрократического сословия стало его обращение против своего создателя – верховной власти: бенефициарии решили, что они и есть правители России, а не царь – помазанник Божий, тем самым окончательно разрушив еще теплящуюся модель единого общества, осуществив предательство царской семьи. Тем не менее, модель единого общества существовала и в самом народе, на уровне низовых союзов, а также религиозных общинах, субкультурах (казачество, старообрядчество) и др. Так, старообрядчество, по причине следования данной модели сохранило предприимчивость самоорганизацию и стало одной из экономических основ страны, создавая промышленность, выступая меценатом наук и искусств. Начиная со славянофилов, в обществе идет глубокая внутренняя работа по возвращению первенства модели единого общества, поиску ее адекватных исторических форм. Создание СССР стало попыткой воплощения модели единого общества в жизнь, особенно в период правления И.В. Сталина. Но, не смотря на эти попытки, модель нецелостного общества постепенно вновь рекрутировала и советский партийный аппарат. Более того, развал СССР, приведений к кардинальной смене идеологической платформы, только укрепил ее позиции в управлении страной. Модель нецелостного общества продолжает господствовать до сих пор, сохраняя свои базовые черты. И дворянство 17-19 вв., и партократия СССР, и родственный союз бюрократии и финансового дворянства 21 в. занимались отчуждением прибавочной стоимости от народа в интересах как самого государства, так и своих собственных, получая монополию в распоряжении ею, имея как международный, так и глобальный статус. Поэтому старым и новым представителям дворянско-бюрократического сословия с обслуживающей их творческой и интеллектуальной элитой свойственно замыкание в границах своего сословия, далекого от реальных процессов, происходящих в обществе. Презрительное отношение к народу как «быдлу» и, напротив, постулирование своей избранности по праву происхождения, и, как следствие, невозможность притока свежих народных сил и сокращение «возможности перехода из одних слоев в слои более высокого уровня» [6]. Постулирование себя как сословия, знающего, что нужно России, и единственного могущего ей управлять, логично увязывается с необходимостью сословных привилегий, гарантий, свободы действий, без всякой отчетности и ответственности перед обществом. «Они имели блага без риска потери, без особых усилий и забот» [6]. Отсутствие духовно-религиозного центра как способность легко менять идеологическую «шкуру» в соответствие с выгодой и последовательное настойчивое разрушение традиционных духовных ценностей русского народа: во времена развала СССР – это осмеяние и «оплевывание» святынь советского государства, «очернение советской реальности» [6]. В царской России и сегодня, это навязывание идеологии постмодерна и толерантности как антиценностей, как отсутствия объективного добра, единых духовно-нравственных норм, призванной заменить христианские заповеди человеческого общежития. Опора на систему негативного отбора, рекрутирующую в свои ряды людей, не способных самостоятельно мыслить, принимать управленческие решения в соответствии с реальным положением в обществе, подавивших в себе голос совести и разума, людей без лица, но умеющих мимикрировать под что угодно [7]. Как следствие всего этого – неадекватное и вредительское реформирование и управление страной, когда следуют не ее интересам, а интересам своим собственным. Так, А.А. Зиновьев настаивал на том, что разрушение СССР было осуществлено искусственно, руками его «загнившей» элиты, по причинам карьерных соображений «как условие своего личного успеха, наплевав на всякую гражданскую ответственность за это» или «как исполнение своих рутинных функций, внося в свою работу коррективы в духе новых установок» [6]. Таким образом, модель нецелостного общества много раз доказала свою губительность для России: развал царской России и угроза западной интервенции, развал СССР и угроза западной интервенции, угрозы превращения России в сырьевую колонию Запада сегодня. Поэтому важнейшим средством ее преодоления должно выступать понимание ее как модели, а не как действий отдельных недобросовестных лиц. Никакие кадровые перестановки, громкие судебные дела не могут изменить положение в стране до тех пор, пока общество не придет к пониманию смены социокультурной модели монополии бенефициариев, незаконно присвоивших себе привилегии правительственного сословия, не допускающих реальной конкуренции и притока свежих народных сил. Мы, в целях нашего самосохранения, должны понять, что существующее ныне сословие бенефициариев не основывается на реальных знаниях и умениях управления и реформирования страны, более создавая иллюзию своей избранности и чиня всяческие препятствия реальным управленческим кадрам. Нам необходимо возродить сообщающийся на всех уровнях общественный сосуд, учитывающий интересы всех членов общества, выборный народом и отчетный в своих делах перед ним. Но выбор модели единого общества требует от нас внутреннего духовного труда, без чего сама эта модель стремительно рассыпается на атомарные несвязанные друг с другом части. Список литературы:
|
