Сергей Михайлович Соловьев
Благодарное воспоминание об Иване Ивановиче Шувалове.
Речь, произнесенная ординарным профессором Сергеем Соловьевым в торжественном Собрании Императорскаго Московскаго университета, пред раздачею Студентам дипломов и наград, 12-го января 1855 года
<…> Из царствования Елисаветы … лучшие люди Екатерининского времени вынесли убеждение в необходимости просвещенного воспитания, сознание о высшей, нравственной цели науки; в это царствование1 у престола Императрицы явился человек, при образовании котораго «наука и искусство подали руки, чтоб сделать его отечеству полезным, между людьми любезным и всегда желательным;» – и по мысли этого-то человека в царствование же Елисаветы возникло учреждение, долженствовавшее удовлетворить потребности времени, а именно, дать науке возможность достигать своей высшей, нравственной цели, дать ей значение мудрости гражданской. Этот человек был И.И. Шувалов2; это учреждение был Московский университет.
Обыкновенно с именем Шувалова соединяется у нас знаменитое по классическим преданиям название Мецената; это понятие о Шувалове, как Меценате, запечатлено в нас стихами Державина 3:
Бессмертны музами Периклы
И Меценаты в век живут:
Подобно память, слава, титлы
Твои, Шувалов, не умрут.
Великий Петр к нам ввел науки,
А дщерь его ввела к нам вкус;
Ты, к знаньям простирая руки,
У ней предстателем был Муз.
Досель гремит нам в Илиаде
О Несторах, Улиссах гром:
Равно бессмертен в Петриаде
Ты Ломоносовым пером.
Здесь Державин разумеет известный отзыв Ломоносова4 о Шувалове, что он
Для счастия наук в отечестве рожден.
Но мы, питомцы Московскаго Университета, не можем быть удовлетворены этим сравнением нашего Шувалова с Меценатом. Покровительство науке, искусству, произведения которых служат часто только украшением, забавою праздной, роскошной жизни, такое покровительство не дает еще права на то высокое значение, с каким является для нас Шувалов. Если мы хотим с кем-нибудь сравнивать его, то должны сравнивать не с Меценатом, а с лицами более отдаленной древности, с теми благодетелями людей, которым предание приписывает вывод колоний, изобретение или принесение благодетельных искусств и знаний, основание учреждений, распространявших людскость, поддерживавших основы общества. Шувалов не отличался одним только легким, ничего не стоющим при его положении покровительством науке и искусству: но, познав на самом себе благое действие науки и искусства, приобретши благо, он старался распространить его между соотечественниками своими, старался, чтоб сколько можно большее число их пользовались этим благом и становились чрез это пользование такими же, каким был он сам.
Каков же был Шувалов? Как на нем отразились благия действия науки? Рано приблизился он к престолу Монархини, рано получил могущественное влияние; его провозгласили счастливцем и мудрецом за умение пользоваться этим влиянием, за уменье пользоваться всем, не употребляя ничего во зло. Но такое определение деятельности Шувалова односторонне: Шувалов не довольствовался тем, что не употреблял только во зло своего влияния, он постоянно употреблял его на добро. У престола благодетельствовавшей ему Монархини он стоял с высоким характером посредника, миротворца, верно служа и будущему России как в лице непосредственнаго наследника престола, так и в лице малолетнего внука Императрицы; с тем же характером миротворца являлся он и для семейств частных и для семьи, к нему близкой, для семьи ученых, литераторов. Следовательно имеем полное право не ограничиваться для Шувалова названием счастливца: в наших глазах Шувалов является человеком, искавшим не счастия только, но блаженства, обещанного миротворцам. – Провозглашали, что даже самые соперники Шувалова не могли ничего сказать о нем, кроме добра: это происходило от того, что у Шувалова, собственно говоря, не было соперников, ибо он не искал почестей, выгодных мест, не заслонял никому дороги при их достижении, старался о приобретении только нравственнаго значения, нравственнаго превосходства; высокий титул, к которому он стремился и котораго достиг, был титул просвещеннейшаго вельможи в государстве. Просвещение есть самое лучшее средство против корыстолюбия, против неуменья приносить частныя выгоды в жертву общему благу, благу отечества: Шувалов понимал, что титул просвещеннейшаго вельможи налагает на него обязанность быть бескорыстнейшим, и он ограничился своим небольшим состоянием, когда мог так легко и даже безукоризненно приобрести обширное имение. Мы не остановимся долго на известии биографов Шувалова, что просители имели к нему свободный доступ; важнее для нас уменье, приобретенное просвещеннейшим вельможею, уменье предупреждать просьбы людей, медленных на просьбы. В каких отношениях находился Шувалов как господин к своим подвластным, показывает следующий случай: однажды он решился продать деревню для уплаты долгов; крестьяне этой деревни немедленно сделали складчину и явились к нему с просьбою принять деньги и оставить деревню за собою, потому что им не нажить такого добраго помещика.
Когда Шувалов явился за границею, то первыя знаменитости времени нашли в нем одного из самых образованных и самых любезных людей. Этот отзыв иностранцев важен для нас потому, что Шувалов производил такое же точно господствующее впечатление на своих соотечественников: на нем более чем на ком-либо виднелось это сияние просвещения, которое, по словам Кантемира5, делает человека между людьми любезным и всегда желательным; к Шувалову подходили с какою-то радостию, говорят его современники6. Это качество в Шувалове засвидетельствовано и знаменитым духовным оратором, которому выпал жребий сказать надгробное слово просвещеннейшему вельможе XVIII века. «Время его жизни показывает, - говорит оратор, - что Бог хранил его для счастия многих. Течение его жизни растворено было желанием, чтоб благодетельствовать. Он счастливым себя почитал в тот день, когда имел случай удалить несчастие и поспешествовать (поспособствовать – ред.) счастию других… О! Если образуемое юношество можно нарещи обновляющеюся юношестию (юностью – ред.) человечества, как орла, то в обоих престольных градах питомцы свободных и художественных наук соблюдут нестареющуюся память той его ревности, с какою он тщился не меньше о украшении науками умов, как и поступков благородным учтивством. Остается желать, дабы они совершили, согласно Евангелию и закону, доброе намерение его.»
Конечно, духовный оратор, и при таком случае, под благородным учтивством разумел не одну внешнюю учтивость, требуемую светскими приличиями; конечно, не одной этою внешнею учтивостию хотел он определить характер человека, котораго жизнь растворена была желанием благодетельствовать, который счастливым себя почитал в тот день, когда имел случай удалить несчастие и поспешествовать счастию других. В благородном учтивстве Шувалова отражалась внутренняя людскость, сознание человеческаго значения в себе самом и в других. И здесь, в слове нашего оратора, как в сочинениях других лучших писателей времени, выставлено двойное требование от просвещеннаго человека, требование, чтобы в нем украшенному наукою уму соответствовали поступки, удовлетворяющие нравственным требованиям, нравственному достоинству человека. Шувалов удовлетворил этому требованию самим собою, своим нравственным существом, и потом старался, чтоб и другие одинаково удовлетворяли ему, тщился, как говорит оратор, не меньше о украшении науками умов, как и поступков благородным учтивством. Плодом этого тщания был наш Университет, учрежденный вследствие ходатайства Шувалова у престола Елисаветы, причем в первый же год основания Университета, одним из первых его преподавателей7 было провозглашено, что цель наук есть возможное нравственное совершенствование человека. Таково предание старцев наших, предание, живущее в нравственном образе Шувалова.
«Нестареющуюся память высокой ревности Шувалова соблюдут питомцы наук.» К вам, питомцы Московского Университета, обращался пятьдесят семь лет тому назад духовный оратор, говоривший свое слово над гробом Шувалова, от вас требовал вечной памяти тому, кто современных ему предшественников ваших называл своими детьми. И какое законное требование! Но как же вы его выполните? Ваша обязанность состоит не в одном воспоминании о Шувалове; она состоит в напоминании о нем; вашими поступками вы должны напоминать человека, нравственный характер котораго составляет живое, образное предание Университета, давшаго вам воспитание. Дети Шувалова должны сохранить в своем нравственном образе родственные черты. Вы лучшие, вы избранные, вы, более других знающие! примите награды, примите права, даруемые вам покровительствующею властию, и удержите воспоминание о важных обязанностях, налагаемых на вас этими правами; не оставьте вашего знания безплодным, а плод знания есть мудрость гражданская, законность всех поступков; вы, более других знающие! вам незнанием законности отговориться уже нельзя. Да вечно слышится вам этот голос, исходивший от гроба Шувалова; да вечно слышатся вам эти слова пастыря церкви, который давал нелестное определение нравственному образу почившаго, и обращался к вам с упованием, что вы сохраните этот прекрасный образ, что вы совершите, согласно Евангелию и закону, доброе намерение Шувалова.
Печатается по: Историческая записка, речи, стихи и отчет Императорского Московского университета, читанные в торжественном собрании, 12-го января 1855 года, по случаю его столетнего юбилея. Университетская типография. 1855.
Примечания:
1. Имеется в виду императрица Елизавета Петровна, подписавшая Указ об основании Императорского Московского университета.
Денис Иванович Фонвизин
|
