3 юродивые и кликуши
Скачать 2.59 Mb.
|
| 37 ОТЕЦ ГАВРИИЛ АФОНСКИЙ Лет двадцать тому назад появился в Москве сей отец Гавриил и произвел великий фурор между московскими ханжами. Все с наслаждением упивались слушанием его рассказов об Афоне и раскупали по дорогой цене принесенные им откуда-то разные безделушки. Родом он из молдаван, хоть он сам говорит, что он из албанцев и перешел в православную веру вследствие бывшего с ним чуда, но это не больше, как сказка. Пожив в Москве с год и набрав не одну тысячу рублей, он, к великому огорчению почитательниц, возымел желание снова отправиться на Афон. Стали его уговаривать всеми силами, чтоб он остался в Москве; но он отказывался, говоря, что уставы московских монастырей слишком слабы для подвижников, что он дал обещание жить на Афоне и т. п., но, поломавшись довольно, он решился остаться и поселился в одном из приютов около Москвы, где ему выстроили келью за оградой, как он этого сам пожелал, ради уединения. Пожив немного в своей келье и, вероятно, соскучившись, он опять явился в Москве, к неописанной радости его почитателей. Он им рассказывал, что ему там не давали покоя разные демонские искушения. Демоны в разных видах не оставляли его ни днем, ни ночью. Днем он все видел около своей кельи молодых крестьянок, собирающих будто бы ягоды, и они то манили его к себе, то водили на его глазах хороводы, то пели песни. По ночам же к нему являлись разные чудовища: то слышался вой волков, то будто бы разбойники пришли его убить и топорами стучатся в его двери, то появлялись молодые нагие красавицы и обнимали его. Отец Гавриил видел будто бы в этих явлениях перст, указывающий ему возвратиться на Афон. Снова пожалели о нем его доброхоты, снова собрали ему на путь большую сумму денег, распрощались с ним и проводили; но не прошло и года, как он опять появился в Москве. Он рассказывал новую басню о том, как был застигнут болезнью в городе Одессе, проболел полгода и потом два раза собирался на Афон и два раза заболевал, и что в этом он также видит особый перст, указующий ему жить в Москве. Этот чудесный случай усугубил еще больше уважение к отцу Гавриилу, как будто видимо ознаменованному благодатью, и один из его поклонников, богатый купец из Замосковоречья, устроил ему в саду у себя келью. И отец Гавриил, поселившись на весях замоскворецких, к великой радости его почитателей, стал поживать; но не прошло и года, как маска с него спала и все его узнали. Дело в том, что он начал мешаться во все семейные де- ла. У купца, где он жил, была большая семья, и дошло до того, что, по милости нового жильца, им пришлось хоть разъехаться. Стали думать, отчего бы это доселе жили все мирно, а теперь явилась такая неурядица; думали-думали и догадались, что все это по милости отца Гавриила, и вот выгнали его из дому, и все пришло в старый порядок. После этой истории слава афонца немного упала, и он ушел в один скит близ Москвы: но, пожив в скиту год, он и там не мог ужиться и опять появился в Москве, опять стал собираться на Афон, стал опять сбирать на окончательное возвращение и, собрав опять значительную сумму, все-таки остался в Москве, объявляя, что собранных им денег мало, потому что на Афоне даром не принимают и требуют великих вкладов. И вот он остался и снова зажил в Москве, весело и жирно. Зная, где и когда он будет, его ждут, выходят встречать за ворота. Введя его в дом, сажают на первое место, угощают стерляжьей ухой, до которой он великий охотник, кланяются ему в ноги, целуют ему руки и приказывают прислуге делать то же самое. Лакей из дворовых людей, живший у купца, никак не решался целовать руки у ханжи и кланяться ему в ноги, и за это был разочтен, как безбожник, и изгнан. Хотели даже высечь его за это в части, но только полиция, при всем уважении к купцу, не нашла для этого достаточных оснований 12. Для выездов по монастырям отцу Гавриилу всегда был готов экипаж. Ему были открыты у всех и сердце, и душа, и кошелек, и жил он, как говорится, припеваючи. Но в последнее время слава сего отца значительно упала, и имя его из передовых ханжей отошло на задний план. Живет он и теперь еще в Москве у одного ханжи-купца, который раз уж заплатил за рубль тридцать копеек, но по-прежнему продолжает содержать у себя не один десяток пустосвятов для спасения своей души. Ходит он по Кремлю и по московским монастырям; по старой памяти заходит к своим старым знакомым с книжками и просвирками. Это — худощавый старик среднего роста, с небольшой седой бородой. Ему лет под шестьдесят, и он известен теперь уже не под именем отца Гавриила Афонского, а просто Гавриила Федоровича. МАША БУСИНСКАЯ Лет тридцать пять тому назад в одном из московских женских монастырей, у одной из матушек, пригащивала крестьянская девочка лет пятнадцати, сирота, по имени Мария; матушке она приходилась дальней родственницей. Это была хорошенькая девочка, с светлыми глазами, веселая, незастенчивая. Прошло несколько времени, и пронес- 38 39 ся слух, что в двенадцати верстах от Москвы, в селе Бусине, появилась какая-то неизвестная девица, которая роет там пещеру. Говорили, что роет она по ночам, и в это время все кругом нее освещается необыкновенным светом, а роет она по-особенному, бывшему ей гласу, что она должна тут вырыть икону. Москва, услышав про явление в селе Бусине, бросилась туда сломя голову. Дворянки, купчихи, мещанки, чиновницы, старухи и молодые, богатые и бедные, все шли и ехали в село Бусино увидеть молодую труженицу. Пещера, где она жила, была не что иное, как огромная, глубокая яма; на стене висела икона с горевшей перед ней лампадой; на полу лежала ветхая одежда труженицы, и она сама, с заступом в руках, босиком, в одной рубашке и с распущенными волосами, распевала звонким голосом духовные песни. Это была наша Маша, доведенная до этого состояния своими родственниками, видевшими в ней средство наживы. Приходившие к ней предлагали ей разные вопросы, но она на них почти не отвечала, опускали ей в яму сдобные пироги, калачи, сайки и деньги, а взамен этого брали из ямы песочек и щепочки, выкапываемые будто бы Машею. Для крестьян села Бусина это просто было счастьем, упавшим с неба, потому что от нахлынувшей массы богомольцев они получали большие выгоды. Многие приходили с вечера и останавливались у крестьян ночевать за очень высокую цену и, кроме того, платили деньги за молоко, за самовары. А впоследствии времени поставлена была кружка для сбора в пользу труженицы; доход был хороший, и промышленники-родственники делились им с кем нужно. Около ямы стали появляться больные, приходившие за получением исцеления, слепые, хромые и порченые, выкликавшие на разные голоса. Нищие и сборщики и сборщицы на разные вещи промышляли здесь вместе с другими. Слава о Маше Бусинской разносилась быстро, и село Бусино очень скоро прославилось и стало любимым праздничным гуляньем москвичей. Толпами валил туда народ посмотреть на хорошенькую копательницу. Молодые купчики и офицерство, на лихих извозчиках, с кулечками винца, отправлялись туда на целую ночь, и село, доселе свежее и чистое, заметно стало развращаться. Так как лето приходило к концу, а ожидаемая икона не выкапывалась, то и начали делать приготовления, чтобы пещера на зиму была теплая и чтоб устроить туда правильный ход, а над пещерой устроить часовню,— словом, все как следует. Но среди этих распоряжений, в одну ночь нагрянуло земское начальство, и все должно было прекратиться. Машу взяли и отвезли в Москву, где на допросе она показала, что была науче- 40 на, и сказала, кем именно, что никакого гласа она никогда не слыхивала, что ей очень наскучило сидеть в яме, и она хотела оттуда бежать, а обещанных денег ей никогда не давали и пользовались ими только те, которые ее научили. Кончилось тем, что Маша отдана была на покаяние в один из женских монастырей, а лица, учившие ее юродству, успели как-то отделаться от всякого суда и следствия. После покаяния Маша жила в селе Свиблове, на суконной фабрике Кожевникова, в суконщицах, и какая была дальнейшая судьба этой девочки, нам неизвестно. Осталась ли она честной крестьянкой, вышла ли замуж и была доброй матерью или, развившись среди ханжества и обмана, сама сделалась ханжой или странницей? Где она теперь? ОТЕЦ АНДРЕЙ Под именем отца Андрея известен в Москве некий петербургский уроженец. Учился он, по его собственным рассказам, в С.-Петербургской академии, но был оттуда уволен до окончания учения; потом жил по разным монастырям, в том числе и в московских, за разные проделки попался под следствие и содержался в остроге. Пройдя таким образом, как говорится, огонь и воду и медные трубы, он принялся юродствовать. Прежде он все ходил босиком и в белой шляпе; а разживясь немного, он завел себе разные костюмы для разных случаев. В дом богатой купчихи и на храмовые праздники он является в одежде послушника, подпоясан ремнем, на голове скуфейка; в дом богатой барыни он приходит в сюртуке и шляпе и даже с лорнеткой, а на гуляньях он бывает одет купцом или крестьянином. Отцу Андрею лет около сорока; он хорошо сложен, у него правильные черты лица, не очень длинные, но вьющиеся светло-русые волосы и красивая окладистая борода. Хотя обращение и все манеры его грубы и угловаты, но он умеет говорить по-французски, да еще таким мягким и вкрадчивым голосом, что так и влезет тебе в душу, а потом и в карман. Придя в общество ханжей, старух и старых девок, он начинает толковать о смерти и аде, о своих великих согрешениях и называет себя великим грешником. Идя же в дом еще более благочестивый, он надевает на себя вериги, зная, что его оставят там ночевать, и устроит так искусно, что непременно кто-нибудь увидит его вериги. Приготовят ему мягкую и чистую постель, но он никак не ляжет на нее, а ляжет на голом полу. «Поспишь здесь на жестком,— говорит он,— на том свете уснешь на мягком». На этом же основании он прикидывается великим постником и в доме ханжей съедает только два грибка, да соле- 41 ненький огурчик. Явившись в дом богатой барыни-ханжи, рассказывает, что он дворянин, знатной фамилии, что он до сих пор еще ведет переписку с знатными лицами, духовными и светскими,— рассказывает, что он оставил родительский дом и отказался от имения бога ради, с малолетства возымев желание спасти свою душу, что он не случайный какой-нибудь, а добровольный, ради Христа нищенствующий великий подвижник. Но когда ему случится попасть в круг молодых купчиков и приказчиков, то картина переменяется. Тут отец Андрей делается душою компании, рассказывает уж не об рае и аде, но о разных своих похождениях, и рассказы его, один другого скандальнее, текут непрерывно и неистощимо, возбуждая в слушателях смех, хохот и рукоплесканья. Подадут водочки, он выпьет и споет разухабистую песенку, а если есть гитара, то давай и гитару, и вся честная компания гуляет: шум, крик, песни, пляска. Один благочестивый купец, зайдя раз нечаянно к своим приказчикам, застал там столь почитаемого им отца Андрея среди полного разгула, да еще в пятницу, а приказчики еще нарочно поставили перед ним тарелку с колбасой. — Что ты это делаешь, отец Андрей? — вопрошает изумленный почитатель юродивого пройдохи. Отец Андрей, нисколько не сконфузясь, отвечает: — А разве ты не читал в Прологе, что угодники божий тоже ели колбасу? В другой раз одна барыня застала его с своей горничной в очень интимном положении. — Что ты, батюшка, озорничаешь? — сказала она, всплеснув руками. — Нет, матушка Матрена Ивановна,— отвечал пройдоха,— не озорничаю, а искушаю... Его часто можно было видеть на Тверском бульваре, в Александровском саду, и особенно под вечер. В числе посещаемых им домов известен один, принадлежащий некоторой девице ***, принимающей у себя всевозможных юродов, старцев и стариц, богомольцев и богомолок и пр. и пр. Но где истинно веруют в отца Андрея, где пред ним какой-то волшебной силой отворяются все двери, куда бы они ни вели, даже в спальню; где отец Андрей блаженствует, доставляя настоящее блаженство другим,— это в Замоскворечье. Он очень любит толковать про Палестину и старается всегда узнать, кто что думает, и, вот таким образом потолковав немного, он так хитро обернет дело, что, не прося ничего, получает щедрую подачу. Для него ничего не жалко: «Батюшка, отец Андрей, только бери!» 42 ИВАН СТЕПАНЫЧ Иван Степаныч, мужик лет пятидесяти, плешивый, с бородой, одет наподобие монастырского служки, говорит сладко и красноречиво. Он из крестьян, был прежде извозчиком-лихачом и стоял у Ермолая на Садовой, что возле Козихи,— на самом то есть распрекрасном месте. По случаю какого-то происшествия он оставил извозничество и отправился странствовать, потом явился опять в Москве, но уже юродивым, ходил босиком, пророчествовал и привлек к себе много почитателей. Тут поймала его полиция и, разыскав, признала его за бродягу, и он был посажен в острог. Выйдя из острога, он уже стал ходить в сапогах, юродство уже оставил и стал являться в разные дома как наставник в благочестии, успел в скором времени собрать много денег, а еще больше благодетелей и почитателей, и основал на реке Пахре какой-то приют. Особенным расположением пользуется он в Замоскворечье и на Самотеке, преимущественно у богатых купцов и купчих, которые считают его посещение за благодать. Придет Иван Степаныч невесел, и все знают уж, что быть беде. Захворай кто-нибудь после его посещения хоть через месяц: «Ну вот, говорят, Иван-то Степаныч был невесел, вот и захворала Акулина Михайловна». Умри кто-нибудь через полгода: «Вот, скажут, Иван Степаныч-то все хмурился,— вот оно к чему!» Он очень любит читать людям поучения и очень недоволен современною жизнию, что люди мало подают от своих богатств, на что, впрочем, ему жаловаться нельзя. У него на каждом шагу такие благодетели, которые валят в него тысячами, и сами не понимают цели своей необыкновенной щедрости. Тут нет даже и ложного понятия о благочестии, нет и обольстительной мысли о самоспасении посредством денег, тут одно крайнее тупоумие: Иван Степаныч блаженный — ну так и вали ему деньги! Купец бьет своего мальчика за лишний съеденный им кусок хлеба, мальчик этот в лавке мерзнет, не имея калош, а часто и шубы; мальчик этот с трудом выпросит у хозяина гривну, чтоб сходить в баню; мальчик этот и в воскресенье целый день на работе да на побегушках, и, сохрани боже, если он вздумает пойти в воскресную школу,— забьют! Между тем приди Иван Степаныч, и этот же несчастный мальчик бежит, по приказу хозяина, и за мягкими калачами, и за красным дорогим винцом, и за икрой. Большая часть тысяч, которые купцы наживают, обмеривая и обвешивая по эту сторону реки, на той стороне, в Замоскворечье, идет на Ивана Степаныча, на ханжей и на подобные дела благочестия. 43 Вот живут в Москве две богатейшие купчихи; мать-вдова тратит ежегодно по нескольку тысяч на старцев и стариц; не отстает от нее и дочка, которая, кроме того, платит ежегодно по пять тысяч рублей серебром французу-парикмахеру за уборку головы каждый день, а спросите у них, дали ли они что-нибудь для воскресных школ, были ли они хоть в одной такой школе,— ничего, никогда! Только и слышишь от них, что жалобы на полицию, отчего она не ловит воров, отчего везде страшное воровство и т. п. Да помилуйте, что может сделать самая лучшая полиция, когда вы. вы все, составляющие общество, только и делаете, что воспитываете воров! Вот ряды глухих бедных переулков, где толпы детей, оборванных и босоногих, воспитываются тем только, что дает им улица, где они бегают с утра до ночи. Вот Ножевая линия, где возле каждой лавки толчется два или три мальчика, все учение которых состоит в неистовом зазывании в лавку да в присматривании, как хозяин обмеривает, как запрашивает втридорога. Вот, наконец, в Москве вырастают толпы извозчиков, которые обыкновенно начинают свое ремесло мальчиками лет девяти и десяти. Ну скажите, что ж вы сделали для этих бедных? Ничего, ровно ничего! Ну, так и не жалуйтесь на воров, и молчите. Но возвратимся к Ивану Степанычу. Есть у него свой скотный двор, и из своего скотного двора он посылает своим благодетелям разные дары: кур, телят, яйца, творог, сметану, и такой благодетель, получив, например, горшок сметаны, сначала отдаривает за нее золотом, а потом с благоговением кушает эту сметану с жирными щами со свининкой и, поглаживая брюшко, строго-строго наказывает оборванной и грязной кухарке, чтоб она хорошенько покрывала эту сметану да как можно бы берегла ее: «она ведь от Ивана Степаныча!» ТАТЬЯНА СТЕПАНОВНА БОСОНОЖКА И ФИЛИППУШКА В сороковых годах на московских улицах появилась молодая девица, лет двадцати, недурная собой, стройная; распущенные ее волосы были покрыты черным платком, а ноги босы. В это же время бегал в Москве известный Фи-липпушка, с огромной палкой, на которой сидел литой медный голубь, самая же палка была весом около пуда; в другой руке у него был колокольчик, и он в него звонил. Одежда у него была полумонашеская. За Филиппушкой постоянно бегала толпа женщин и мальчишек; первым он говорил разные непонятные речи, а вторым кидал деньги и пряники и всех поздравлял с ангелом. Прибежит он, бывало, на площадь к Спасским воротам, раздастся звон коло- 44 кольчика, и выбегают толпы рядских торговцев, окружают Филиппушку и внимают его вещим речам. Прибежит он в трактир, и появление его приведет всех в ужас, и никто не знает, что сказать ему, что делать. Теперь уж он не бегает по Москве, хотя часто бывает в ней; живет он теперь в одной из московских пустынь, и палка у него тяжелая, как прежде, но уж без голубя. Единовременное появление этих двух юродивых нарушило безмятежную жизнь Москвы; Замоскворечье, Рогожская и другие богатые слободы встрепенулись, и пошли везде толки, что быть чему-то недоброму. Только и говорили везде, что о двух новоявленных юродивых. — Видели ли вы, матушка, Филиппушку? — спрашивает одна купчиха другую. — Нет, матушка, не видала еще. — Да не грех ли это вам! — Да где ж его увидать-то, матушка? — Как где? Захотите — так увидите. Я три дня за ним ездила, и только на третий день привел бог найти его в Новой слободе. Одни говорили, что быть голоду в Москве, другие — что придет холера, третьи ждали комету, от которой должна была провалиться земля. А дряхлые старушки, помнившие еще чуму, говорили, что будет непременно чума, потому что и перед первой чумой являлись разные предзнаменования. Толковали везде: на рынках, в трактирах и банях. Московские вестовщицы сбились с ног, бегая по своим благодетельницам и передавая собранные сведения о том, где и как живут новоявленные личности, наделавшие столько шума. Филиппушка не имел постоянного дома, живя нынче здесь, завтра там; он был из крестьянских детей и занимался прежде извозничеством. Юродивая девушка называлась сначала Татьяной, а потом Татьяной Степановной босоножкой. Она была из купеческого рода, сирота, жила в одном дворянском доме, получила там порядочное воспитание; было у ней какое-то неудачное любовное дельце, заставившее ее оставить дворянский дом; она ушла, познакомилась с ханжами и принялась юродствовать. Проживала она на Плющихе, в своем доме; с ней вместе жили ее сестры. Принимая к себе посетителей, она сначала не брала никаких предлагаемых ей даяний, но потом, понаторев в своем ремесле, сама стала изыскивать для поживы разные средства. Она сначала все отчитывала порченых и больных, потом распустила слух, что явилась у ней в доме чудотворная икона, и толпы народа осаждали ее с утра и до ночи. Она продавала свечки, которые усердствующие ставили перед иконой, раздавала за деньги пузырьки с маслом от иконы 45 и даже поставила кружку для сбора приношений. О себе она говорила всем, что будто ей в сновидениях бывают разные гласы и явления, и посещавшим ее предсказывала будущее. Старухи-ханжи, старые девки и несчастные молодые девушки, которые по советам босоножки отказывались выходить замуж, жили у ней с утра и до ночи, а иные даже оставались ночевать. Эти постоянные собрания у босоножки, недоказанные чудеса от иконы и разные неблаговидные сцены, бывавшие тайно по ночам,— все это обратило на себя внимание начальства, и икона была взята в один из московских монастырей, а босоножке приказано было прекратить всякие денные и ночные сборища. После этого Татьяна Степановна собиралась выйти замуж. Удалось ли это ей или нет, мы не знаем. Она давно уже утратила свою молодость и поустарела и теперь занимается сватовством и другими подходящими к этому делами. Постоянные посетительницы ее дома — старые девки с болонками и никогда не увядаемые вдовицы с моськами. Преобладающий запах в ее комнатах — запах белил, румян и тому подобных снадобий: только отворишь дверь, так тебя и обдаст. МАРЬЯ ИВАНОВНА СКАЧКОВА, лечившая водой В тридцатых годах, в одной из московских богаделен, проживала бедная девушка из купеческого рода Скачко-вых, кинутая своими родными на произвол судьбы и, кроме того, обиженная природой: она была хрома, кривобока и едва двигалась. Сорок лет жила в этой тьме Марья Ивановна и вдруг начала рассказывать другим богаделенкам, что она во сне слышала голос, говоривший ей: «Мария, благословляй воду на исцеление других!» Видение это повторялось несколько раз. И вот однажды приходит в богадельню какой-то мужик и спрашивает Марью Ивановну, объясняя, что ему был сон, в котором он видел, что шел в Москву в такую-то богадельню, спросил такую-то и попросил ее благословить воду для исцеления своей жены. Марья Ивановна исполнила просьбу мужика и благословила воду. Спустя несколько времени после этого приходила в богадельню какая-то барыня и тоже отыскивала Марью Ивановну по сонному видению для благословения воды. Слава о Марье Ивановне росла, к ней съезжались московские барыни и купчихи; наконец она исцелила одного богатого откупщика и этим приобрела еще большую славу. Откупщик взял ее из богадельни и поместил в Мещанской улице в отлично омеблированной квартире. Марья Ивановна вдруг произведена была в барыню, чудесную цели-тельницу; взяла она себе в компаньонки одну девушку, 46 бедную дворянку, для которой она впоследствии купила тот дом, где теперь жила; у нее был и повар, и карета, и пара лошадей, на которых она разъезжала по монастырям и по знакомству. А знакомство у ней образовалось большое, все это были люди знатные и богатые; все они глубоко веровали в Марью Ивановну, имевшую на них чрезвычайное влияние, и беспрекословно исполняли малейшую ее волю. Отовсюду ей везли и несли, что только захочется ее душеньке, и целый дом наполнен был различными безделушками,— и чего-чего ей не дарили! И табакерки с музыкой, и поющих птичек, и священные книги, и шитые ковры, и дорогие подушки, и всякие лакомства, и чего только у ней не было! Особенно богач-откупщик считал святым делом исполнить всякую ее прихоть. Раз, уезжая в Петербург, он просил у ней благословения и спрашивает, какого бы ей оттуда привезти гостинцу. «Привези мне,— говорит Марья Ивановна,— орган, который бы играл обедню». Как не трудно было отыскать такой орган, но откупщик его отыскал, и у ней был орган, который играл обедню. Боготворил ее также один генерал, занимавший очень видное место. Он, бывало, приедет, соберутся двое-трое важных стариков, ее усердных поклонников, запрягутся все они в колясочку на рессорах и катают Марью Ивановну по саду. Знатные московские барыни и всякие богатые люди считали за честь быть знакомыми с Марьей Ивановной, и каждый день около ее дома стояли десятки экипажей. Одни посещали ее из благоговения, другие — потому, что знакомство с ней считалось в то время такою же модой, как и посещение находившегося тогда на Тверской Изидина храма, где также предлагались вопросы о будущем и невидимый голос давал ответы. На основании того, что Марья Ивановна была необыкновенная женщина, не похожая на остальных смертных, она обращалась с своими знакомыми свысока, даже грубо, что еще выше поднимало ее в общем мнении. Всех, без различия звания и пола, она называла одними только именами: Иван, Степан, Ольга, Катерина, Анна и т. п., хотя эти Иваны и Степаны, послушные ей как овечки, считались в мире самыми сильными людьми. В ее гостиной решались разные общественные и домашние дела; тут восстановлялся мир между мужем и женой, отцом и сыном, и примиренные всегда считали долгом принести виновнице этого какую-нибудь жертву. Через нее получались выгодные места. Всякий, обратившийся к Марье Ивановне и успевший заслужить ее расположение, получал всегда отличное место, потому что стоило сказать ей: «Иван, дай место Петру», и место давалось беспрекословно. Или: «Григорий, определи такого-то», и такого-то сейчас определяли. Иногда же Марья Ивановна 47 не обращалась прямо к Ивану или Григорию, а действовала через посредство барынь. «Лизавета,— говорила она какой-нибудь графине,— помести Андрея».— «Слушаю-с»,— был ответ. И когда нужно было, Марья Ивановна умела настоять на своем. «Елена,— говорила она,— определи Михаилу».— «Да это, матушка, не от меня зависит».— «Знаю, что не от тебя, да ты попроси: ты ведь знаешь, кого попросить».— «Слушаю-с».— «Ну, так не огорчи же меня». В ее доме писались и подписывались духовные такими людьми, которым в другом месте и помянуть об этом не смели. Но если Марья Ивановна заговаривала об этом, то они уж молча покорялись, и всякий думал про себя: «Ну, верно, скоро умирать, коли Марья Ивановна велела писать духовную!» У ней заключались браки; все новости текущей жизни Москвы и Петербурга ей были известны, и слава ее не только не уменьшалась, но еще больше увеличивалась. Ходила она в черном, волосы стригла по-мужски и голову иногда покрывала шапочкой. Собой была худощава, мала ростом, имела проницательные глаза и резкий голос. При ее выездах огромные лакеи брали ее на руки и носили в карету и из кареты. Вся сила ее, по преимуществу, состояла в том, что она благословляла воду, получавшую от этого целительное свойство. Но в последние годы, как мы уже отчасти видели, к ней многие ездили не за водой уже, а за другими вещами. Слава о Марье Ивановне достигла Северной Пальмиры, и тамошние знакомые московской знати стали подзывать туда Марью Ивановну. Сначала она отказывалась ехать, как будто предчувствуя что-то недоброе, но самолюбие, что она взойдет еще ступенью выше, превозмогло, и она отправилась. В Петербурге была для нее приготовлена роскошная квартира. Выехала она благополучно, но на дороге почувствовала себя больной, в Торжке скончалась и там была погребена с необыкновенным великолепием. Все имение ее досталось бывшей ее компаньонке Катерине. Катерина впоследствии поступила в монастырь и умерла постриженною. АГАША Агаша — это пятидесятилетняя, низенькая старушка-юродивая, с бледным лицом, в заячьей шубке, в черном платье и с белым платком на голове. Она, без сомнения, из крестьянок, потому что из барынь никогда не выходили юродивые: барыни умеют только спасаться посредством юродивых! Ее приютили прежде в Алексеевском монастыре, но когда его упразднили для построения на месте его храма спасителю, она перебралась в Вознесенский монастырь. Сюда-то долгое время собирались к Агаше барыни и купчихи, узнать у ней о будущем, спросить о покраже,— словом, отвести себе душу в беседе с существом, которое они считали несравненно высшим себя. Винить ли за это барынь и купчих? Эти барыни и купчихи, во всяком случае, живые люди,— во всяком случае, их сердце и душа требуют более возвышенной и духовной пищи, чем забота о модных шляпах или жирной рыбице,— и что ж прикажете делать, когда вне беседы с юродивыми они не знают ничего, что могло бы нравственно возвысить человека! Для здорового крестьянина такая духовная пища — в песне, старинной отцовской песне, много говорящей неиспорченному сердцу; для ученого — в науке; для молодости — в романтизме надежд и стремлений; для гражданина и гражданки (если таковые обретаются) — в высоком служении отчизне, но для московской купчихи или барыни ничего подобного не существует. Весь их идеальный мир не идет дальше рыбицы, да здоровеннейшего кучера, да толстейшей лошади, и непременно какого-нибудь юродика. И юродивые, понимая очень хорошо свое высокое общественное значение, и держат себя как можно выше и величественнее. Сколько барынь, которые, изгоняемые покойным Юпитером, глаголемым «Иван Яковлевич», бежали от него смиренные, покорные его всемогущему приговору,— бежали, лобызая прах его логовища... Это понимала и Агаша. Бывая в церкви, она нисколько не церемонилась: была как дома, разговаривала громко и, когда нужно, смеялась. Ходя по церкви и ставя свечи перед иконами (все обыкновенно ей давали ставить свечки), она подходила к той или другой иконе и говорила: «Это тебе, Иванушка!», «Это тебе, Николаша,— одна от меня, а другая от рабы божьей Дарьи». А раба божья Дарья слышит и начинает усиленно кланяться и молиться. Агаша умерла. Прости, страдалица, что потревожили мы убогую могилку, где твое крестьянское Горе-Злосчастие успокоилось наконец от всевозможного юродства! МАРФА ГЕРАСИМОВНА Марфа Герасимовна — тоже из крестьянок, как будто специально созданных для юродства. Прозывалась она Хотьковской и была затворницей. В затворе пребывала она лет тридцать и чрезвычайно редко, в несколько лет раз, решалась выходить на божий свет. Каждый выход ее из затвора принимался за предзнаменование какого-нибудь великого несчастия, возбуждал говор, наводил на всех ужас, и начинали являться разные видения... «Гляди-ка, матушка,— говорили,— мать Марфа Герасимовна вчера из затвора выходила,— быть беде, быть беде!» Неслось повсюду слово «беда», и вот одна слышала звон на колокольне в Полночь, другая сказала, что идет антихрист, пышет пламя из него и все-то попаляет. В воздухе и на земле чудились 48 49 страшила. Дети, толпами живущие поблизости, плакали и по вечерам боялись выйти на двор. Даже кошки и коты, не знавшие никаких страшил, и те, встречаясь нечаянно с своими перепуганными хозяйками, сами пугались и бросались в сторону и тем наводили еще пущий страх. Но Марфа Герасимовна снова вошла в затвор, снова начала плесть кружева, высовываться из своего окошечка и изрекать оттуда кару или спасение, смотря по тому, как ей вздумается. Снова толпы купчих и барынь теснятся у ее окошечка, 1 ожидая ее по часу или по два. Пришли и приехали они к | ней попросить благословения на брак дочери и получить знамение, то есть кружевца. Подойдут к окошечку, благословятся, просунут туда калач или сайку и деньги, чтоб задобрить и склонить к себе идола, и скажут: «Пожалуйте, матушка, кружевца — дочку замуж отдаю!» Дала кружево — целуют и прячут; не дала или отказала — это великое | несчастие. «Нету,— скажет Марфа Герасимовна,— не наплела еще»,— и это уж наверно значит, что не выйдет судьба ее детищу: или муж пьяница, или сама умрет, пожалуй, и вот идет и плачется несчастная маменька. А кого она удостоит кружевцем, то все начинают расспрашивать, в чем Марфа Герасимовна подходила к окошечку, скоро | дала или нет, длинное дало кружево или короткое, широкое или узкое — и, смотря по ответу, делают приличные; гадания. Вот подошла к окошку старушка-мещанка и причитает умильным голосом: «Дай ты, матушка, Марфа Герасимовна, дай ты, матушка, детище-то моему, Насте, благо-словень цо-то». Сайка сунута, сунут и двугривенный, но Марфе Герасимовне больно надоели, она подошла к решетке, зарычала и ушла, а бедная мещанка столичного города Москвы начинает выть и голосить, что и великая-то она грешница, которой Марфа Герасимовна и кружевца-то не пожаловала, и как ей быть теперь, бедной, куда деваться и что состроить с детищем... Получаемые от затворницы кружева матери отдают дочерям вместе с приданым; дочки берегут, чтоб в свою очередь передать в наследство своим деточкам. Деньги же, которые давали Марфе Герасимовне, она все копила, копила, и после смерти нашли у нее целые кучи медных и серебряных монет и бумажек, успевших подвергнуться тлению. ИВАН СТЕПАНЫЧ, киновиарх и блюститель женской Пехорской киновии 13 Иван Степанович — родом с Пахры, из крестьян. Переехав из деревни в Москву, он редко пользуется случаем побывать на родине и ожить немного в отцовской семье от: угара городской цивилизации, а поэтому Москва наложила? 50 на него всю тяжелую руку свою. С малолетства он занимался извозничеством и, подобно большей части своих товарищей по ремеслу, очень рано сделался замечательным плутом. Он знал подробно все пути наживы, знал все бани и все заведения. Бойкий мальчик, он лихо катал гуляк, охотников в солдаты да жуликов; лихо умел подкатить к барышне, подхватить ее и прогулять с ней двадцать рублей где-нибудь на Волчьей долине, иль на Балконе, иль где-нибудь в захолустье. Сделался он лихачом и стоял близ Кози-хи, у гостиницы «Полтава», но судьба ему не повезла. На постоялом дворе, где он жил, случилась какая-то значительная пропажа, пало подозрение на Ивана Степаныча; он заперся и забожился. Дали ему присягу, он присягу принял, и хоть был оправдан судьями, но уж с тех пор ни один хозяин не брал его в работники. Иван Степаныч стал бродяжничать, года два где-то пропадал, потом вдруг явился в Москве босым, в виде юрода и блаженного, и тут случилась ему неудача. Попался он в полицию за то, что не имел паспорта, да еще был замечен в каких-то грешках. Его взяли и посадили в острог. Будь это другой кто-нибудь, ему не спастись бы от Владимирки, но Иван Степаныч, опираясь уже на свою юродственную знаменитость, вздумал обратиться к Ивану Яковлевичу. Иван Яковлевич пишет о нем оному влиятельному лицу, влиятельное лицо хлопочет об освобождении Ивана Степаныча, и его освобождают, обязав подпиской не бродить. Выпущенный на волю, он идет к Ивану Яковлевичу, благодарит его и просит у него благословения на основание молитвенного дома на Пахре. Иван Яковлевич благословляет его и приказывает всем московским ханжам, чтоб шли они на жительство с Иваном Степанычем. Начинают собираться к нему вдовы, купчихи, странницы и все, засидевшиеся в девках, и приносят с собою большие деньги. Купечество, лишь узнало об этом, жертвует Ивану Степанычу капиталы. Вдовые купцы ездят к нему на богомолье и проживают у него дня по два, по три. Никто не уезжает без вклада. Один жертвует деньгами по три тысячи в год, другой дарит сестриц миткалем и ситчиком. Иван Степаныч выстроил обширное здание для сестер, завел скотный двор и снабжает своих благодетелей творожком и молочком, и молочко от Ивана Степаныча пьют только натощак, как лекарство. Посещая Москву, он является в церквах и во время служб обличает людей, которые крест кладут не истинно (т. е. по-староверчески), не так, как православные, обличает и тех, которые нищим милостыни не подают, а сами курят и нюхают зе-лие скверное, из утробы блудницы происшедшее. Ходя по купечеству, он собирает пожертвования, строит на Пахре храм, и на освящение его съезжается чуть не вся Москва. 51 КИРЮША 14 Кирюша — из крестьян Тульской губернии. Первоначальная история его жизни неизвестна,— знаем, что долгое время проживал по разным монастырям и, отовсюду изгнанный, как он выражается, за благочестие, прибыл в столичный город Москву, в чине наставника и учителя, и, узрев воочию присно-пребывающую в сем граде простоту души и доверие, он явился прорицателем судеб и поселился на Зацепе. Это был мужик благообразный с виду, лет сорока, немного сухощавый, бледный, с небольшою светло-русою бородою, блестевшею проседью,— начитанный и красноречивый. На вопросы, отовсюду обращавшиеся к нему, что он и кто он, у него был один ответ, смиренный и кроткий: «Аз есмъ раб божий Кирюша». Носил он спереди сумку, и ее никогда не снимал. Действуя себе на уме, он сначала ни к кому не ходил, и его трудно было зазвать в гости. «Батюшка, Кирюшенька,— упрашивали его купчихи,— зайди чайку откушать».— «Не пойду, не пойду,— отвечал он; — рад бы, знаете, да святые не велят». Такие темные намеки еще более раздражали любопытство, и понятно, какова была радость, когда одной мушничихе, известной в Замоскворечье, удалось залучить его к себе. Войдя на двор, он начал креститься, но, дойдя до крыльца, закричал благим матом: «Полы не мыты, полы не мыты! Псы были, псы были!» — и ушел. Купчиха уразумела, что это означало, и рассказывала, что вчера был у дочери ее ( учитель, и вот батюшка-то угадал, что она пустила в дом бусурмана. Учителя прогнали, вымыли полы, окна и двери, весь дом окропили святой водой и послали за Кирюшей, пригласив предварительно всех родных и знакомых прийти; посмотреть, как Кирюша будет показывать свою святость. | Собрались и Марья Климовна, и Дарья Ефимовна, и Фе- • досья Ивановна, и Аграфена Тимофеевна. Разговаривая шепотом, они рассказывали о том, какой это великий про-> видец Кирюша, охали и ахали, но вот вбегают в комнату\ кучер и девка и кричат: «Идет!» Тихой поступью, склоняя! немного голову, как будто думая о чем-то, шел Кирюша.] Войдя в квартиру, поклонился на все стороны, потребовал ] стол и чистую скатерть, велел зажечь восковые свечи, снял сумочку и, обращаясь к собранным женам, спрашивал их: ^ «Мужатицы вы или вдовицы?» Когда последовал едино- \ гласный ответ, что все мужатицы, т. е. замужние, то он{ спросил еще: «Чисты вы или нет? Коль не чисты, то не! приступайте, иначе обличены будете». Последовал робкий < ответ, что все чисты, и тогда он приказал всем кланяться з до земли, а сам, став на колени перед столом, начал выни-1 мать из сумки разные вещи. «Вот,— говорит он,— покажу! вам прежде воду-тьму египетскую, что напущена на фараона»,— и показывает какую-то скляночку, к которой все прикладываются. «А вот,— говорит,— часть младенца, убитого Иродом; а это — камень, взятый Моисеем при переходе через Черное море, а это — кость из того кита, в котором пребывал пророк Иона, а это — копыто Валаамской ослицы»,— и пр., и пр. Из того, что было здесь показано, многое было продано, и за большие деньги; остальное по-раскупили все знакомые мушничихи. Кирюша вошел в славу. Он отчитывал больных, лечил детей от бессонницы, но, несмотря на все свое благочестие, не мог спастись от сетей лукавого, который хочет уловить всякого блаженного человека. Посещая одну набожную портниху, Кирюша влюбился в ее мастерицу. Денег у него было много, он взял ее от хозяйки и открыл ей магазин; но она, как только выманила у него весь капитал, тотчас выгнала его вон, а сама вышла замуж. Репутация Кирюши была потеряна; он стал загуливать, но потом снова поправился и теперь, говорят, он — один из известных в Москве старьевщиков-кулаков. НИКАНОР 15 Отпущенник помещика Викулина, по имени Никанор, ловкий малый, жил себе уединенно в Воронеже на Богоявленской горе. Присмотревшись к толпам отовсюду стекавшихся богомольцев для поклонения вновь открытым мощам св. Митрофания и крепко соблазнившись возможностью набрать трудовых чужих грошей, Никанор облекается в черную власяницу, отращивает себе бороду и волосы и превращается таким образом в отца Никанора. В этом новом чине он сначала терся около простосердечных пришельцев — мужичков и баб; потом, приискав себе ловких пидбрихачей, вдруг скрылся; затем разнесся слух, что Никанор затворился и жаждущим прорицает будущее. Для этой новой профессии он придумал следующую приличную обстановку: избрал себе тесную келью, в которой устроил уставленную сверху донизу иконами божницу с неугасимыми лампадами и свечами, а посреди комнаты поставил черный гроб, вмещавший в себе последние атрибуты жизни — покрывало, свечи и ладан. В этой-то светлице — конечно, только лишь в присутствии посторонних — падал он ниц и Молился. Усердные глашатаи зазывали богомольцев — удостоиться чести побывать у затворника Никанора. Толпами валил темный и невидущий люд в открытую западню с посильными приношениями. Никанор, ничем не стесняясь, благословлял посетителей и врал все, что мог. Удавшаяся спекуляция и жажда славы, соединенной с богатыми дара- 52 53 ми, довели его вот до чего: в келье, посредством провер-1 ченной в потолке дыры, стал слышаться глас свыше, отпу-| щающий грехи лежащим на полу в покаянном смирении! бабам. Но, к счастью, глас этот, при всей своей мягкости,! достиг до слуха полиции, и отец Никанор, изгнанный из| затвора, женился на дочери лесного сторожа в даче купца! А-на. Дальнейшая судьба этого проказника окончилась* ссылкою в Сибирь за какие-то новые деяния. АНТОНУШКА Небольшого роста, с редкой седенькой бородкой, в се-| рой свитке, пожилых лет, от природы не имевший рассуд-! ка, простой мужик одной из близлежащих к Задонску де-| ревень — Антонушка имел постоянное пребывание в этом! городе и славился там как юродивый, прорицатель и чудо-| творец. Многие приходили и приезжали к Антонушке в За-1 донск из других уездов с больными детьми просить исцеле-;] ния. Так, Успенского уезда, села Чамлыка мещанка, Еленг Васильевна Солодовникова, у малолетнего сына которой! поражены были неизлечимым недугом ноги, ходила с ним! в Задонск к Антонушке. Пришедши к нему в комнату,! мать больного поднесла ребенка и просила совета, чем ле-1 чить его. Антонушка поплевал на ноги больного, потер их| своими слюнями и сказал: «Теперь будет здоров». Разуме-1 ется, предсказание не исполнилось. Из всех городов Воро-| нежской губернии ни один не находится в таком близко» общении с губернским, как Задонск. Жители Воронежа всех сословий, полов и возрастов, часто посещая Задон-| ский монастырь, сведали и об Антонушке. По свойству л! человеческой натуры, жаждущей узнать о своей будущей судьбе, или просто вследствие особенного сочувствия в некоторых личностях к пустосвятству,— бессвязным и бес-| смысленным лаконическим фразам Антонушки общество,! преимущественно женщин, придало таинственный, духов-1 ный смысл пророчества. Антонушка до того пошел в ход,! что в Воронеже ощущалась потребность его на продолжи-] тельное время. Одна сметливая ханжа взялась доставлять по временам обществу это духовное наслаждение: она дала у себя в доме постоянный приют приезжавшему из Задон-1 ска Антонушке, развозила его повсюду, принимала посети^! телей и, собирая обильную дань во имя Антонушки, по-| делялась кое-чем с приезжавшими в Воронеж его родны-| ми. Худощавый и слабосильный от природы, Антонуил был совершенный ребенок; при полном отсутствии рассуд-; ка, он редко говорил; если же проговаривал иногда два-трв слова, то уж твердил их несколько раз безостановочно. Вс образчик пророчеств Антонушки, сообщенный одним из 54 членов семейства, в котором совершались следующие факты. В 183... году семейство богатого и уважаемого в городе купца Н. И. С-ва пожелало благодатного присутствия Антонушки, за которым послали экипаж. Молодые члены семейства и особенно сыновья г. С-ва, учившиеся в то время в гимназии, желали видеть Антонушку просто из любопытства; но старички и старушки ждали его с полным убеждением в его святости; и потому некоторые их них во все время ожидания, затворившись, усердно клали земные поклоны, прося господа о том, чтобы он сподобил достойно встретить пророка. После этого, когда раздался крик: «Едет, едет!», все вышли на крыльцо, ссадили желанного гостя с пролеток, как дитя, и с благоговением ввели его под руки в комнату. Антонушка был в старом армяке, в шапке и рукавицах. Посредине комнаты встретила его почтенная старушка, глава семейства; она с подобающею честью протянула к нему сложенные одна на другую руки, приклонила голову и сказала: «Благословите, Антонушка!» Между тем Антонушка, едва переступив порог, начал повторять: «Чи собаки брешуть? Чи собаки брешуть?» Просившую благословения старушку, не снимая рукавиц, он слегка ударил по щеке; сконфуженная неожиданной выходкой дурачка, она отвернулась в сторону, потерла щеку и в утешение себе сказала: «Хорошо, что еще не дерется». Затем посадили Антонушку на переднее место под образа. Члены семейства, желая каждый услышать предсказание о будущем, выходили поодиночке из другой комнаты и показывались Антонушке. При входе одного из сыновей г. С-ва он начал повторять: «Паромы плывуть... Паромы плывуть...» Вышла девушка, Антон заговорил: «Чи дивка без котов пришла? Чи дивка без котов пришла?» При появлении другой он сказал: «Вари кулешу, вари кулешу». Купцу Ш-ну, родственнику А-ва, Антон прорек: «Чи мене на поселенье сошлютъ? Чи мене на поселенье сошлють?» Антонушку поче-ствовали, чем бог послал, и отвезли восвояси. Вот полный акт его предсказания, приезда и отъезда, сопровождавшихся толпою народа, собравшегося у ворот С-ва. В другой раз, едва привезли Антонушку на двор, он расплакался как дитя и не хотел сойти с пролеток; его насильно втащили в комнату, но он вырвался и побежал к воротам, которые оказались затворенными; он бросился в подворотню, но один из сыновей г. С-ва схватил его за ноги и втащил обратно на двор. Начали ублажать Антонушку как ребенка: уговаривали, катали по двору на пролетке, но ничто не помогало: он рвался и плакал. Послали наконец за его опекуншей, которая, покатавшись с ним по двору, взошла в комнату и с таинственным благоговением объявила, что Антонушка не расположен сегодня говорить; с тем и увез- 55 ли его домой. Мы сами, в ранние годы нашей юности, видали его в Задонском монастыре. Как теперь, представляется нам фигура этого старичка с всклоченными волосами, в сером, низко подпоясанном кафтанишке, с каменьями и всякой дрянью за пазухой. Вот он сходит с церковной паперти, его окружает толпа женщин и детей всех сословий и с благоговением целует его грязные руки. Антонушка умер | в Задонске и погребен в тамошнем монастыре. Рассказывают, что в день погребения в руках его — неизвестно откуда — явился запечатанный пакет с надписью: «на погребение Антонушки»; в пакете найдено триста рублей. Ловкие люди обратили и этот простой случай в чудо, вероятно для того, чтобы пробавляться кое-чем в память Антонушки. КИРЮША [ВТОРОЙ] Крестьянин одного из торговых сел Борисоглебского уезда, в полном уме и здравой памяти, сбросил с головы шапку, разулся, остригся гладко под гребенку, обрил бороду, нарядился в демикотоновое черное полукафтанье, опоясался ремнем и в таком виде явился в стогнах города Воронежа. Это был пророк двух губернских городов — Воронежа и Тулы, знаменитый блаженный Кирюша. Остриженный и обритый, он во всякое время года ходил босой, без; шапки, в легком полукафтанье; в правой руке его постоянно имелся жезл с привязанным на конце букетом свежих цветов; палка эта была внутри пустая, наполненная свинцом, что придавало ей особенную тяжесть; букет цветов \ имел он постоянно свежий, даже и зимою, чем, конечно, обязан был своим почитателям прекрасного пола. Свежее, румяное лицо Кирюши цвело здоровьем; чтобы искуснее; обморочить почтенную публику, он притворился немым и при появлении в Воронеже более года не говорил ни слова. Но когда, по соображению его, настало время окончательно дурачить суеверов, то он заговорил. Конечно, эта выходка всех поразила: заговорил, так уж неспроста! Кирюша \ в свою очередь тоже смекнул, чего от него ожидают. Несколько удачно сказанных по известным обстоятельствам фраз доставили Кирюше громкую славу пророка и открыли ему двери богатых домов Воронежа, где он пользовался всевозможными даяниями и разъезжал в богатых экипажах. Преимущественно баловало Кирюшу купечество. Одно время жил он с год в доме почетных граждан А-х; в нижнем этаже ему была отведена особая комната. Зная, что все домашние, от прислуги до хозяев, жадно следят за I каждым его движением, Кирюша вел себя осторожно. Каждый вечер он затворялся в комнате и усердно клал; земные поклоны. Любопытные с самого начала вечера| 56 смотрели на его занятия в дверную скважину, и блаженный, чтобы отвязаться от докучливого любопытства, поражал иногда следующим нечаянным возгласом: «Знаю, знаю, что вы на меня смотрите!..» Публика, внутренне укоряя себя в грешном любопытстве, крестилась и со страхом расходилась по своим местам. Один только человек в доме А-х не стеснялся пророческими возгласами, прилежней и дольше всех наблюдал за Кирюшей по ночам и не остался от того в накладе. Это был кучер Николай. Вероятно, подсмотрев когда-нибудь попоздней, что Кирюша после богомолья имел привычку пересчитать свою выручку, он добрался как-то до нее и потянул весь капитал пророка. В одну полночь, когда кучер Николай не находил уже ничего любопытного в надзоре за Кирюшей, последний поднял страшный гвалт в доме; все проснулись и сбежались на крик. Кирюша бесновался и чуть не лез на стену, но о деньгах ни полслова. «Пустите меня вон отсюда! — кричал он неистово.— Не хочу больше здесь оставаться...» После уже узнали от него же о проделке кучера Николая. Нередко, соскучившись о Воронеже, Кирюша отправлялся в Тулу, где и имел постоянное пребывание в доме богатого купца Д-на; там отводилась ему особая комната, которая и носила название Кирюшиной. В Туле он пользовался не меньшею популярностью, как и в Воронеже. В тот год, когда в Туле был большой пожар, Кирюша, перед отходом своим в Воронеж, был в доме известного купца М-ва: посмотревши в окна, он указал на город и проговорил: «Скоро, скоро будет большая суета... все будет чисто...» Спустя немного времени по уходе Кирюши из Тулы город сгорел; слава пророка утвердилась еще прочнее. Но не одна Тула платила дань суеверного поклонения воронежскому пророку: Москва также почтила его в лице богатой княгини N. Приезжая в Воронеж на богомолье, г-жа N познакомилась с пророком и уже не могла с ним расстаться, она увезла его с собою в Москву, отвела ему в своем доме особую комнату, которая постоянно вся была убрана цветами. По воле Кирюши всякая отцветшая плошка тотчас же выносилась садовником вон и заменялась новою, цветущею. Так блаженствовал Кирюша целый год. Наконец совесть заговорила в нем; постыдное ремесло пророка надоело ему; и вот он, превратившись опять в крестьянина, обулся, отпустил волосы и бороду, надел серый армяк и шапку и отправился на родину. Теперь живет он в одном из торговых сел Борисоглебского уезда, где сделал на свой счет иконостас для сельской церкви; имеет свой дом с хорошим садом и занимается хозяйством. 29 октября 1860 года Кирилл, проездом через Воронеж в Тулу, по старой памяти, был в гостях у почетного гражданина А-ва, где когда-то он 57 постоянно жил. За чаем, на вопрос хозяина — приходит ли ему когда-нибудь охота блажить по-прежнему — он простодушно отвечал: «Нет. Подурачился, да и будет...» Замечательно, что, по словам А-ва, из бывшего пророка вышел хороший цветовод. ФЕДОР В пригородной слободе при даче проживал фабричный крестьянин Федор, имевший двух малолетних сыновей. Из желания сколотить себе и детям легкими средствами капиталец, он начал юродствовать, чем и промышлял до самой смерти. Дети его выросли, начали торговать, имели уже достаточные средства к жизни и, видя всю нелепость шарлатанства отца своего, употребляли все зависящие от них меры — усадить его дома или заставить взяться за дело; но блаженное состояние так глубоко пустило свои корни, вошло в плоть и кровь Федора, что даже влияние полиции оказалось над ним безуспешным, и она махнула на него рукой. Юродствовавший отнюдь не притворялся дурачком, но корчил из себя облагодатствованного человека. Он ходил в черном засаленном полукафтанье, с длинными волосами, без шапки и босой во всякое время года. На голове у него был какой-то обруч, обернутый черною сальною тряпицею, с нашитым на ней позументным крестиком; носил он длинную палку с железным на нижнем конце острием, на верхнем же сделан был крест, обшитый шелковыми тряпочками, на которых развешаны были металлические и стеклянные образки. В таком виде ходил он свободно по улицам, площадям, церквам и монастырям города, громко распевая духовные псалмы. Нередко случалось, что пением своим нарушал он порядок церковной службы и с желавшими воздержать его вступал в громогласный спор. Обыкновенным местом пребывания его была монастырская галерея, в известные времена года битком набитая богомольцами из сел и деревень. Иногда он громко пел, а иногда молча молился богу, делая размашистые кресты с сильными ударами по голове, груди и плечам; земные поклоны его сопровождались сильным стуканьем лбом об пол. Около него группировались толпы любопытных богомольцев и наделяли его милостынею, приговаривая: «Помяни за упокой или за здравие такого-то»; Федор молча брал деньги и громко творил поминовение. По окончании церковной службы, когда весь народ скоплялся около монастыря, он становился среди монастырской площади, отставлял одну. руку с жезлом для целования креста в тряпицах, где, по ; словам его, зашиты были частицы мощей, а другую протя- 58 гивал для сбора денег. Каждый богомолец подходил, прикладывался к образам на палке и давал грош. Беспрерывный перечень душ, которых он обязывался помнить, надоедал ему; и вот, едва крестьянин или крестьянка откроет рот и успеет вымолвить: «Помяни...», святоша прерывает начатую фразу лаконическими возгласами, с киваньем головой: «Знаю!., знаю кого!.. Знаю!..» Удивленные богомольцы благоговейно крестятся и шепчутся между собой: «Вот уж подлинно-то святая душенька! Ты только рот разинешь, а уже он и знает, кого нужно помянуть...» Этот потаскушка слыл за предсказателя только у одних приезжих господ, которые нередко посылывали за ним экипажи; в глазах же кошенных жителей Воронежа он не имел ровно никакого значения. ОТЕЦ СЕРАФИМ Последнее нашествие блаженного фокусника на Воронеж было в 1859 году. Государственный крестьянин Ниж-недевицкого уезда, села Везноватки, Ермил Сидоров, бросив жену и семейство, преобразовался в какого-то отца Серафима и пошел таскаться сначала по деревням и уездным городам, а потом пожаловал на вакантное место в Воронеж. Хорошо обутый, одетый в суконное полукафтанье, с монашеской скуфейкой на голове, скоро втерся он в несколько купеческих домов, где и пророчествовал, как только доставало уменья. Одна почтенная старушка, купеческая вдова В-ва, имея собственный каменный дом, приютила у себя отца Серафима. При доме ее был сад, в котором находился флигелек в одну комнату; в нем-то и поселился Серафим. С В-вою жил ее сын, холостой человек, да приказчик, племянничек ее Григорий К-п. Каждую ночь сын В-вой, после ужина, прощаясь на сон грядущий с матерью, обращался к ней с вопросом: «Маменька, позвольте мне пойти к отцу Серафиму помолиться богу?» «Ну что ж, ступай, Христос с тобой!» — было обычным ответом. В один вечер сын ранее обыкновенного обратился к матери с подобною просьбою. Мать, хотя и благословила его, но подушка, которую он держал в своих руках и которую никогда не брал с собою прежде, поселила в ней какое-то безотчетное подозрение. Спустя часа два, мучимая разными предположениями и сомнениями (сын любил немного покутить), старушка позвала к себе приказчика. «Гриша, а Гриша! поди, батюшка, посмотри — что мой Ваня делает у отца Серафима». Гриша, мужчина лет сорока семи, тотчас же отправился по поручению в сад, где, подойдя к дверям кельи, по обычаю монастырскому пренаив-но проговорил нараспев входную фразу: «Господи Иисусе 59 Христе, сыне божий, помилуй нас...». «Аминь»,— отвечал голос за дверью. Гриша взошел и остолбенел от удивления: на столе был штоф водки и осетрина, а за столом сидела мертвецки пьяная женщина; Ваня был не в лучшем положении; Серафим, однако ж, не был пьян. Все виденное Гришей было передано старушке В-вой, и Серафима прогнали вон. Из дома одного чиновника, где было нашел пристанище отец Серафим, выгнали его за то, что он, несмотря на тяжесть носимых им вериг, слишком уже наглядно начал ухаживать за хозяйкою в отсутствие ее мужа. Молоденькая купеческая жена О. Е. Ф-ва, кончившая курс в одном из частных пансионов, но сильно зараженная пустосвятст-вом, очень ласково принимала Серафима и благоговейно выслушивала всю чушь, которую он говорил ей. Вот что рассказывала о пророчестве Серафима молодая дама А-ва, хорошая знакомая Ф-вой. У мужа А-вой пропали из комнаты деньги; пока производился розыск их полицией, А-ва с своей сестрою-девушкою, зная, что у Ф-вой будет Серафим, отправилась туда из любопытства испытать его пророчество. При входе А-вой с сестрою, Серафима поили чаем, и он, обращаясь к хозяйке, говорил: «Ты мне послаже, послаже налей; положи побольше сахару, да варенья; не жалей! не жалей...» Потом, не обращая внимания на вошедших, он сказал: «Вот пришли. Они думают, что я цыган, буду им ворожить о деньгах. Деньги украла рыжая девка!» Но эта меткая фраза не одурачила г-жи А-вей: она сейчас же догадалась, что плут Серафим уже слышал о пропаже денег из разговоров сестры ее, часто бывающей у Ф-вой, и потому не обратила особенного внимания ни на пророка, ни на пророчество. Серафим показывал приехавшим свою скуфейку и говорил, что она не обыкновенная, а железная; показывал также вериги; называл сестру А-вой своею невестою, становился с нею перед образами и, снявши с ее пальца золотой перстень, надел его себе и сказал, что теперь уже они обручены друг другу. Перстень он унес с собою и не отдал назад. Удивительно, откуда мог достать полную одежду схимника. Особенность покроя и все малейшие подробности ее не могли быть известны обыкновенному портному, тем более, что, сколько мы знаем Воронеж и его монастыри, никто из монашествующих не принимал на себя схимнического сана. Схимну надевал на себя Серафим только лишь в келье, во время богомолья. Недолго, однако ж, пошатался по Воронежу этот обманщик; вероятно, он увидел, что проделки его с каждым годом будут все более и более терять свою цену, а потому покинул Воронеж и, как говорят, отправился в Москву. 60 БОРОДАТЫЙ МУЖИК Одно время в Воронеже мрак суеверия до такой степени распространился, что даже сама полиция прибегала к его помощи. В 18.. году у полковника Л-го была украдена шкатулка с драгоценными вещами. Л-й на другой день обратился с просьбою о розыске вещей прямо к губернатору, который тотчас же приказал полиции принять все меры к отысканию. Должность полицмейстера временно исправлял в то время состоявший при губернаторе для особых поручений подполковник В. А. П-в. Ревностное желание угодить начальнику, блеснуть перед обществом своими юридическими знаниями и полицейским соображением подвинули П-ва принять живейшее участие в розыске. Он сбил с ног всю полицию, измучился и сам, но вещи как в воду канули, даже следа не открыли. П-в стал в тупик. Думал, думал он и наконец попал на счастливую мысль: пригородные слободы Воронежа богаты знаменитыми ворожеями и знахарями, которые многим угадывают о пропажах; будем и мы гадать. «Идет!» — воскликнул П-в, и лицо его просияло надеждою. Выписан был известнейший по этой части знахарь, бородатый мужик в смуром армяке. Привезли его прямо в одну из городских частей и поместили в канцелярии; мужик объявил, что гаданье должно быть на тощее сердце. Наутро подполковник П-в, ратман полиции, купец А., частный пристав, квартальные и канцелярские служители собрались в канцелярии части и с покорностью ожидали вещих слов мага. Бородатый плут потребовал миску чистой воды, поставил ее на стол под образами и начал что-то нашептывать. Окончив свои заклинания, он отступил шага на три от стола с мискою, обратился к присутствующим и с суровою таинственностью сказал: «Молитесь все до единого в землю!» Чудная была картина: здоровый мужичище делал размашистые кресты и стукал лбом об пол; за ним, с благоговейным смирением, усердно клали земные поклоны подполковник П-в, частный пристав, ратман и все предстоящие. Когда окончилась молитва, знахарь взял миску и стал смотреть в воду. П-в, наострив уши, весь превратился во внимание. Знахарь описал приметы вора, объявил признаки места его жительства и, сказав о том, где спрятаны вещи, распустил честную компанию. П-в, раскинувшись умом-разумом и посоветовавшись с кем нужно, приискал вора по приметам и сейчас же нагрянул на какой-то домишко. Всполошивши всех соседей, перепугали хозяев дома, перевернули все вверх дном, но не только вещей, даже и следов подозрения не отыскали. Поехал П-в, понуривши голову и чуть не плача, но знахаря, говорят, маленько посекли да и отпустили восвояси. 61 |
Похожие:
 | Священная болезнь Достоевского Священную болезнь иногда связывают также с особыми духовными качествами человека, со святостью. Есть, в частности, мнение, что некоторые... |
