Muttersprache und geistesbildung
Скачать 2.7 Mb.
|
Но это взаимное отграничение можно представить себе лишь в редчайших случаях в виде первого измерения, которое Ф. де Соссюр избрал для наглядности. В основном приходится прибегать к сравнению с двух- и трехмерными образованиями, я даже там есть сложности. Вспомним о явлениях цвета, запаха, вкуса, которые привлекала для изложения понятийных категорий психология восприятия. Но и это еще ие все. Членение сферы жизни в словаре языка не обязательно проходит под одним превалирующим умом зрения; этот угол зрения может сменяться я неоднократно. Так, всякое восприятие контрастности распределено у вас между тремя абстрактными категориями weiЯ (белый) - grau (серый) -schwarz (черный). Эти понятия исчерпывают все виды контрастности и используются в отношении всевозможных предметов. Не то в латинском языке: там мы тоже обнаруживаем слова albus -niger, соответствующие нашим weiß и schwarz, но промежуточное звено, наше grau, не присутствует в латинском языке как равноправная абстрактная категория. Мы находим здесь множество слов, canus, rauus, caesius и пр., занимающих в сфере серого определенное, предметно обусловленное место: canus служит почти исключительно для обозначения седых волос, а в остальном - лишь в поэтическом использовании метафорически для цвета моря, снега и т.д.; caesius - для серого цвета глаз, сходно с rauus. Но универсальное понятие grau отсутствует. Таким образом, в латинском языке ряд контрастных оттенков не расчленяется на основании одного сплошного принципа, а наряду с обоими абстрактными понятиями albus и niger существуют предметно связанные обозначения серого. - Еще более красноречив этот пример в литовском языке, где в сфере нашего grau мы обнаруживаем пять конкретных слов: особое слово для серого цвета лошади, другое - для крупного рогатого скота, третье - для шерсти и гусей, четвертое - для седого цвета волос и пр. Так что и здесь нет единого простого принципа членения. Далее, следует учитывать наслаивание слов друг на друга (Übereinandergreifen). Прежде всего бросается в глаза то, что в любой сфере жизни встречаются понятия совершенно разного порядка, И здесь сказывается не только сложная проблема частей речи (ср.новую работу Е.Herrmann [52 ]), но и внутри отдельных частей речи обнаруживаются разнообразнейшие градации понятийных возможностей, все из которых ныне еще не возможно описать как следует. Обычное деление на индивидуальное, универсальное, коллективное понятие и пр. далеко не достаточно, и в этом вопросе логика также бросает нас на произвол судьбы; (ср., скажем, рассуждения у Th.Ziehen [133,с.473 и далее ], где на "генетической шкале понятий" различаются первичные и вторичные индивидуальные, комплексные и компаративные понятия и пр., но все важное с языковой точки зрения объединяется под "всеобщими понятиями", т.е. "лампа", "непогода", "коричневый", "цвет", "равенство" и пр.). Здесь следовало бы прежде всего создать основы для более точного деления, чтобы затем исходя из соположения или предпочтения отдельных видов понятий установить точное устройство этой сферы. Исключительно важным является, затем, то, что в словаре некая сфера жизни может быть переработана с различных точек зрения. Вспомним простой пример: Я вижу лошадь. Не обязательно квалифицировать это просто как' лошадь, но в зависимости от ситуации она может представать передо мной как лошадь или конь или жеребец или белый конь или кляча и пр. Так что словарь языка позволяет здесь прийти к видению объекта с различных точек зрения (мы уже почти склонны даже говорить об аспектах и в отношении грамматических имен). Возникает вопрос, как отграничивается эта группа слов в содержательном отношении? Взаимное отграничение здесь не возможно, но сразу же понятно, что первая точка зрения пересекается тут со второй: лошадь (Pferd), рассматриваемая с точки зрения важного цветового признака, превращается в белого коня (Schimmel), вороного (Rappe), рыжей масти (Fuchs) и т.д.; с точки зрения пола - в жеребца (Hengst), кобылу (Stute) и т.д.; с точки зрения ценности - в коня (Лоß) или клячу (Mähre); еще более запутанна ситуация с Gaul (конь, лошадь), Klepper (старая кляча) т.п., поскольку здесь сказываются проблемы географического распределения языкового материала и литературного языка либо просторечия, на которых мы остановимся ниже. Таким образом всякая система слов оказывается выстроенной со своих особых точек зрения, вычленить которые было бм благодарным делом для языковедения; как только они будут исследованы, станет сразу же ясно, почему понятия языка не могут ве быть отграниченными. Иным путем может быть установлено понятийное содержание производных с л о в . Из понятийного содержания основного слова и скобой функции способа словопроизводства проистекает четко очерченный смысл данного производного слова: backen (печь) - Backer (пекарь), reuen (скакать верхом) - Reiter (верховой), dichten (сочинять) - Dichter (сочинитель) и т.д. Впрочем это только в той степени справедливо, в какой данное производное слово не включено в какую-либо систему слов, которая связана с другим принципом отграничения; если мы, таким образом, находим среди обозначений приборов слова данного типа (Sender - передатчик, Empfanger • приемник и т.п.), то содержательное отграничение возникает благодаря системе тех или иных предметных сфер.То же самое справедливо и в отношении сложносоставных слов. Наконец, в языке существуют такие слова, для которых лишь с трудом можно указать внутреннее отграничение. Чаше всего речь идет о словах, которые приходят в язык как чужаки или реанимируются искусственно либо влачат свое существование лишь в отдельных устойчивых оборотах; к примеру, слова aromatisch (пряный, благовонный), Hain (роща, дубрава), Lenden (чресла) и т.д. Надо, правда, подчеркнуть, что такие слова представляют собой исключения; мы всегда можем назвать причину, по которой у них отсутствует четкое понятийное отграничение, и поэтому подобные примеры нельзя использовать как опору для утверждений о том, что за языковыми понятиями вообще нельзя признать никакого четкого отграничения. Если мы можем таким образом доказать, что и такие понятия закреплены и отграничены в словарной системе языка, то тем самым мы устраним последнюю трудность, которая, вероятно, могла бы нам помешать рассматривать словесные содержания как общее владение всего языкового сообщества, как действенности в словаре данного языка, то есть данного объективного социального образования. Тем самым мы определили собственно их местонахождение: ведь в языковом организме конкретного человека они наличествуют лишь как осуществление этого надличностного достояния, вне языка они тем более не существуют, а прыжку к объективному (в том смысле, что понятия суть, якобы, отражения (Abbilder) отношений внешнего мира) мешает факт многообразия языков, о котором пойдет речь здесь же. Между собой языковые понятия достаточно различаются по объему и способу их отграничения. Общей для них является только возможность понятийного охвата (Begreifen), то есть выхода за пределы отдельного явления и перехода к обзору, упорядочению и овладению опытом. Хотя эта возможность и является в первую очередь интеллектуальной, то она все же пронизана эмоциональными составляющими, которые столь же важны для отграничения понятий, сколь и чисто рациональные/ Итак: мне столь же ясно, когда следует применять такое понятие, как Kopf (голова) (т.е. таким образом мне ясен радиус действия этого понятия), как и то, когда мне следует использовать такое понятие, как Haupt (глава); то же самое касается fliehen (бежать) -auskratzen (смыться), alt (старый) - greis (седовласый) и т.д.; и здесь довольно-таки безразлично, определяется ли отграничение рациональным или эмоциональным компонентом. Результаты наших размышлений о языковых понятиях, их существовании и отграничении в языке как культурном достоянии также чрезвычайно важны для того, чтобы осветить оценку языка в логике, а также логическое учение о языковых понятиях вообще. Логика все более отдалялась от языка и от языкознания как в отдельных своих разделах, так и в учении о понятиях, и ввела в обыкновение считать языковые понятия и понятия в логико-научном смысле принципиально противоположными; языковые понятия, будучи общими представлениями или чем-то в этом роде, рассматриваются при этом лишь как своего рода предварительная ступень к собственно понятиям, понятиям логическим. Эта точка зрения, как мне кажется, срочно нуждается вкорректировке, которую мы можем осуществить большей частью на основе наших рассуждений, рассеивая предубеждения логики против языковых понятий и, наоборот, заменяя логические теории понятия чем-то более убедительным. Обычные возражения против оценки словесных содержаний как понятий таковы (они довольно полно представлены у A.Drews [22, с. 124 и далее] в разделе "Несовершенство языка и его устранение с помощью мышления"): прежде всего в качестве аргумента приводится так называемая многозначность слов. Мы уже рассматривали в другой связи те доводы, которые опровергают это возражение (см. с.55): если приводятся примеры типа FuB (ступня и фут), Wurzel (корень растения и корень в математике) и т.п., чтобы доказать, что лишь "относительно мало выражений полностью определяют одно и обладают неизменно устойчивым смыслом" (Drews [22, с. 127 ]), то нам следует в порядке возражения обратить внимание на строение слова (W=BxN) и подчеркнуть, что мы имеем здесь дело с двумя совершенно отдельными словами, которые обретают свою содержательную определенность в двух различных системах слов и которые ни у одного человека, обладающего ими, а тем более в языке как объективном образовании, не смешиваются. Нет многозначных слов, есть в лучшем случае многозначные имена. - Второе возражение состоит в том, что далеко не всегда мнение людей совпадает в том, что они подразумевают под словами, и из этого делается вывод, что у слова зачастую нет точно определенного значения и ему недостает общепринятости и необходимости (так у Drews [22, с. 125]). По этому поводу заметим, что нельзя из индивидуальных различий между словесными понятиями у отдельных людей (то есть фактами языкового организма) непосредственно делать выводы относительно языка как культурного достояния; напротив, мы видели, что из неосознанности отграничения понятий у конкретного человека и из различий между отдельными людьми, несмотря на большие совпадения, как раз - таки можно сделать вывод о том, что точное отграничение должно быть заложено в источнике, то есть в языке как культурном достоянии. Кстати, с тем же правом можно было бы на основе факта различного использования логико-научных терминов и понятий у различных исследователей отказать и этим терминам и понятиям во всеобщем характере. - Столь же малоубедительны в качестве аргумента против существования строго очерченных понятий так называемые языковые синонимы (Pferd и Roß, See и Meer я т.д.) (Drews [22, с. 127)); легко доказать, что ни в одном языке нет настоящих синонимов, за крайне редким исключением; то, что Welle и Woge (волна) означают то же самое, может утверждать лишь (псевдо-)логик, который видит, что один и тот же предмет можно обозначить как Welle или Woge; мы же долны повторить, что обозначение касается не предмета как такового, а свидетельствует о нашем понятийном видении этого предмета, и когда я понимаю нечто, увиденное на море, как Welle или как Woge, то это в понятийном отношении нечто существенно различное. - Хочется также поставить под сомнение то, что существуют слова, "у которых не хватает разумного смысла" вообще [22, с. 128], невзирая вовсе на то, что Древе черпает свои примеры именно из процесса сформирования научных понятий (Magnetismus - магнетизм, das Unbewußte -неосознанное). Столь же малоубедительны сомнения, к примеру, Й.Гайзера [40, с. 308 J. Тот довод, что слова лишь обозначают понятия, но не являются таковыми, но что понятия эти следует искать в значениях слов, улетучивается сам по себе, как только мы сопоставим термины слово, имя, понятие, значение друг с другом (см, с. 49). Дефиниция Гуссерля, который считает понятия значениями имен, вполне описывает это обстоятельство, хотя она недостаточна для определения возможностей понятия и прежде всего как основа для "семасиологии". Все эти аргументы оказываются таким образом несостоятельными и испаряются, как только мы познаем строение слова и определенность словесных содержаний в языке как объективном образовании. Именно потому, что изложенные нами взгляды -являются общепринятыми, следует постоянно указывать на эти решающие моменты. Рассмотрим же те преимущества, которыми обладает, якобы, логическое понятие, по сравнению с языковым. В качестве основного считается его ясное и точное отграничение с помощью определенных признаков, заложенных в дефиниции. По этому поводу отметим два момента: I, Попытайтесь отыскать такие логико-научные понятия, которые отвечали бы этому требованию. Результаты поисков были бы плачевны: общепринятые дефиниции весьма редки; всякий приводит свою собственную дефиницию, которую другой опровергает. Возьмем основные понятия языкознания: язык, предложение, слово я т.д. Приведенные нами выше краткие размышления уже показали, насколько разные вещи понимают под ними конкретные языковеды. Иди в логике: что такое суждение, понятие я т.д., для этого существует почти столько же определений, сколько и самих логиков. Действительно, трудно здесь найти какое-либо преимущество. А вот якобы "слишком неопределенные" слова языка, типа хлеб, стол, синий, невозможно использовать как угодно, потому что эти понятия как раз - таки являются слишком определенными. Науки же могут себе позволить ужасающий разнобой, пользуясь логико-научными понятиями, которым каждый дает свое определение в соответствии со своими целями. При этом нет необходимости преувеличивать. Научные понятия суть во многом феномены, которые можно прояснить различными путями. Но именно способ, которыми это совершается, показывает, насколько пагубен подход к языковым явлениям с объективно-логической точки зрения, а это ведь касается всякого формирования и определения понятий. Логическая дефиниция, как мы ее знаем, во многом является попыткой воспользоваться негодными средствами, предпринимаемой дилетантом в отношении неверно избранного объекта: конкретный человек берет имеющееся имя, пытается определить связанный с ним объективный феномен и соответственно определяет слово. При этом имеет место троякое заблуждение: 1. Слово существует не для того и не способно к тому, чтобы охватить данный абсолютно феномен, но для того, чтобы закрепить принятый способ видения его, поэтому нужно спрашивать не о том, что такое предложение в "собственном смысле", то есть объективно, а о том, какие феномены охватывает на самом деле слово предложение. 2. А определить это - задача не одного человека, а сообщества, то есть таким образом отдельный человек не должен приводить своей дефиниции, он должен выявить ее в языке как объективном образовании, ведь иначе его субъективное мнение может вызвать путаницу. 3. Это выявление чаще всего невозможно осуществить с помощью одной лишь дефиниции, и тем самым мы подходим к II. вопросу , где вообще уместна дефиниция и какими возможностями она обладает. Весьма опасным предприятием является попытка выхватить и определить одно слово, поскольку здесь слишком вероятен произвол. Слово обретает в языке свою определенность из системы, в которую оно входит, и поэтому данная дефиниция вынуждена учитывать всю систему. Позволим себе напомнить о нашей попытке определить таким путем все термины, связанные со словом [130]. Слово существует, как мы видели, не как простое название в языке, а как NxB. Если далее следовать этим путем, то полученная дефиниция будет ничем иным, как постижением ограничений, которые (будучи для нас неосознанными) определяю!' понятие в языке как объективном образовании. Чтобы, таким образом, дать научное определение понятия rot (красный), необходимо, чтобы оно заведомо присутствовало в языке, иначе подобная научная постановка проблемы вообще была бы невозможна. А если затем такая дефиниция составлена, к примеру: красный - это спектральный цвет средней длины волн около 700 мм, или красный - это вызванный в нормальном глазе эфирными волнами длиной 762-855 мм эффект (обе (.') дефиниции см. у Lmdworsky [69, с.24 и 186]), то тем самым подхвачена и повторяется языковая определенность этого понятия, проистекающая из взаимного отграничения цветовых слов. То есть это понятие не обязано своей дефиниции ни своим возникновением, ни своим отграничением. Сравним верное мнение А.Древса (22, с. 172]: "Именно знание значения слова составляет понятие; следовательно, понятие с логической точки зрения есть ничто иное как его дефиниция, только последняя представляет в развернутом виде то, что представляет собой понятие в свернутом виде". И далее: чтобы стало возможно, скажем, логико-научное понятие круга, некое понятие круга должно уже существовать в языке; очень сомнительно, что это языковое понятие становится лучше и яснее путем дефиниции типа "Под кругом я понимаю плоскую фигуру, все точки которой находятся на одинаковом расстоянии от данной точки" (так у Drews (22, с. 75 и 175]). Итак, мы видим, что дефиниция и в научной работе редко может оказывать решающее воздействие, а чаще используются понятия, которые известны говорящему и без дефиниции из его родного языка. Насколько вообще возможно ясное отграничение понятия путем дефиниции, вопрос сложный; ведь дефиницию можно дать только средствами языка, так что используемые при этом языковые средства также следовало бы определить, чтобы не допустить вновь языковой "размывчатости"; и с этой стороны возникают большие сомнения в возможности ясного понятийного отграничения путем дефиниции, которые признает и сама логика. Во всяком случае логическая дефиниция является зачастую более сомнительным способом отграничения понятия, чем взаимное отграничение понятий. Наконец, нет ни одного логического понятия, которое могло бы существовать без языкового оформления, я поэтому оно является составной частью языка. Можно было бы в лучшем случае спросить, обладают ли логико-научные понятия одним свойством, которое отличает их от других языковых понятий. И здесь следует сказать: в качестве логико-научных понятий следует рассматривать только такие, границы которых основаны на чисто интеллектуальных критериях, в то время как все остальные, особенно эмоциональные, моменты должны быть исключены. Так что пришлось бы считать, к примеру, Frühling (весна) научно приемлемым понятием, и напротив, не считать таковым Lenz (поэт, весна). Это, конечно же, правильно, но не стоит опять же принципиально отделять эти "интеллектуальные" понятия от других. Ведь, с одной стороны, мы видели, что эмоциональный момент столь же успешно может отграничивать понятие, как и интеллектуальный момент. И потом надо было бы иметь пригодные масштабы, чтобы решить, что такое чисто интеллектуальные критерии и где начинается эмоциональное, ср., например, schauen (смотреть) - gaffen (глазеть), betrugen (обманывать) - bemogeln (объегорить). Кроме того, Циен, к примеру, стремится признать общеупотребительное эмоциональное ударение или эмоциональный тон, в той степени, в какой он является частью понятия, также частью понятия в логическом смысле (133, с.469]. Иными словами: так как язык является культурным достоянием, в котором проявляются все стороны человеческого существа, то и при формировании понятий действуют интеллект и чувство; но это не дает нам права разделять эти понятия на два разных по сути класса - интеллектуальные (логиконаучные) и эмоциональные и интерпретировать это деление так, будто бы один вид понятий является объективно-общеупотребительным, а другой - субъективно-произвольным. Логические понятия доводят лишь одну сторону языковых возможностей до достижимого совершенства. К этому добавляются факты, на которые указывает Э. Кассирер [14 ] и которые венчает вывод о том, что теории формирования логиконаучных понятий должна предшествовать теория формирования понятий языка. Таи же Кассирер говорит о "наивном реализме" формальной логики, которая основывается на данности признаков и при этом упускает из виду, что они являются как раз - таки результатом формирования языковых понятий; ср. также [13, с.244 и далее]. После всего сказанного мы будем вправе и даже вынуждены расматривать все с л о в е с н ы е содержания как понятия, причем затем станет несложно различать между научным понятием и пр. Далее, нам необходимо придерживаться того, что все логико-научные понятия также являются составными частями языка и должны оцениваться соответственно. Наша точка зрения, заключающаяся в том, что и логические понятия действенны в языке как культурном достоянии и что они обретают отграничение и определенность в системе слов языка, создает также выход из раздвоенности логики, которая по отношению к проблеме понятия вынуждена либо стать на индивидуально-психологическую позицию, либо как правило излишне поспешно прибегнуть к "объективному". Ведь как представляет себе логика существование и строение (логических) понятий? Мы видели уже, что прежняя точка зрения логики (понятия возникли путем абстракции и рефлексии) несостоятельна; для того чтобы, к примеру, образовать понятие красный, задействуются ни рефлексия, ни сознательная абстракция, и вообще ничто логическое; процесс протекает, как мы видели, неосознанно вместе с изучением языка. Рефлексия проявляется лишь тогда, когда я желаю довести до сознания условия этого понятия. С чисто индивидуально-психологической точки зрения, естественно, невозможно обосновать ту всеобщность, которую приписывают логическим понятиям; следует либо привлечь духовные и физические особенности человека, либо признать за самими понятиями всеобщий характер, причем остается открытым вопрос, как человек становится их обладателем. В одном случае следовало бы ожидать, что все люди должны обретать эти понятия единообразно; это, как известно, не так, и даже в рамках нашей европейской культуры возникает известная однородность логико-научных понятий только от того, что их один народ заимствует у другого. На физические и духовные особенности людей ссылаться, таким образом, нельзя. - Обратимся, с другой стороны, к позиции идеализма: по мнению Б. Бауха, к примеру, понятие треугольника абсолютно не зависит от того, мыслит ли кто-нибудь им или нет. Точно также для бытия понятий не существует времени и пространства. Они вообще не существуют. Они значимы (gelten), а именно сами в себе и безотносительно ко времени [6, с. 212]. Сходное имеет в виду Гуссерль, считая основой идеи предметов, которую создает дух, видение сущности (Wesensschau): "Мы познаем специфическую единицу Rote (краснота) непосредственно, "сами" на основе единичного созерцания чего-то красного. Мы взираем на момент красного, но совершаем своеобразный акт, интенция которого направлена на "идею", на "всеобщее" [60, II, 1, с.223 ]. Не будем останавливаться на философских доводах против такой точки зрения; основное по этому поводу уже сказано, к примеру, у Гайзера, который, впрочем, не предлагает никакого собственного решения [41, с. 55 и далее], ср. также Drews [22, с. 83]; Древе приводит мнение Гайзера по поводу возникновения понятия rot, соглашаясь с ним, хотя это мнение можно объяснить, только опираясь на неосознанное извлечение логических элементов из наглядных содержаний сознания. С нашей же точки зрения, ссылка на объективную значимость (Geltung), на познание путем видения сущности и пр. предпринимаются от отчаяния, поскольку иначе невозможно объяснить надличностную значимость понятий. Однако предпочтительнее любое решение, остающееся в сфере постижимого для нас,и такое решение появляется, как только мы обратим внимание на язык. Так как в философии со времен Канта язык практически игнорируется, так как отрицается надличностная действенность языка, так как не обращали внимание на то, как языковые понятия закреплены и отграничены в языке как объективном социальном образовании, то и всякие рассуждения о происхождении, значимости, действенности понятий повисают в воздухе. Напротив, наша точка зрения на действенность и определенность понятий в языке как культурном достоянии устраняет все трудности; исходя из нее, мы можем столь же успешно оценить всеобщий характер логико-научных понятий, равно как и понять те условия, в которых проходит формирование понятий у каждого и в которых они обретают свою значимость. Здесь можно задать себе вопрос о возникновении и объективном характере понятий конкретного языка, вопрос, который можно приблизить к разрешению в первую очередь не с помощью философских спекуляций, а, как будет показано ниже, путем исследований в области истории языка и сравнения языков. Наконец, нам осталось еще доказать, насколько и в каком смысле следует рассматривать синтаксические средства в качестве действенных составных частей языка как культурного достояния. После вышесказанного можно быть кратким: за системами падежей и предлогов (у имен), времен, наклонений, лица, вида (у глаголов) .вообще за всеми категориями синтаксиса можно с тем же правом признать надличностную значимость, как и за элементами словарной системы. Практически то же самое можно сказать и о схемах предложений: все носители немецкого языка образуют предложения однородным, определенным способом (а это формирование предложений связано, как мы видели, теснейшим образом с формированием мыслей), это становится понятно лишь в том случае, если эти схемы предложений обладают как элементы языка как культурного достояния надличностной значимостью; в противном случае пришлось бы встать на ту несостоятельную точку зрения, что они являются врожденными или естественными. Итак, средства синтаксического формирования конкретного языка со всей совокупностью встречающихся в нем видов отношений, порядком слов, разновидностями в зависимости от ударения и интонации и т.д. являются столь же действенными и столь же не являются абстракциями, как и другие составные части языка. Если суммировать в заключение эти мысли, то мы увидим, что эта третья ипостась языка - общее владение одной группы – ставит перед нами специфические проблемы. Эти проблемы невозможно решить индивидуалистски - материалистскими рассуждениями; их следует рассматривать социологически и тем самым признать, что наряду с предметно-реальным бытием существует также надличностно-действенное бытие, не менее важное и ни в коем случае не являющееся простой абстракцией. Из этого мы выводим право рассматривать объективное социальное образование - язык как надличностную действенность, в которой заложены не только звуковые формы языка, но и языковые содержания в качестве общего достояния одной группы людей. Благодаря общему языку члены одного языкового сообщества могут мыслить однородными содержаниями и в однородных формах, поэтому они могут общаться и т.д. Здесь, в языке как культурном достоянии, мы обнаруживаем, таким образом, собственно уровень бытия всего языкового; по сравнению с ним языковое владение конкретного человека и говорение суть лишь преходящие разновидности языка, которые становятся понятны, если рассматривать их как выражение, реализацию языка как культурного достояния. Из этого проистекает право языкознания начинать свои исследования с языка как культурного достояния, и поэтому мы не приемлем также то мнение, что язык какого-либо народа, родной язык человека есть, якобы, абстракция, и противопоставляем этому ту точку зрения, что этот язык является в высшей степени действенной и действительной силой для народа и для конкретного человека. ЯЗЫК КАК ФОРМА ОБЩЕСТВЕННОГО ПОЗНАНИЯ Из сказанного выше становится ясно, что возможности языка для конкретного народа заключаются в том, что в языке заложены все средства мышления и выражения (звуковые формы, понятия, синтаксические категории и формы их выражения) и что из общего владения языком члены одного языкового сообщества черпают значительную однородность основ мышления и форм выражения, которая затем делает возможным и общение между различными людьми. Теперь следует сделать еще один шаг, для того чтобы осознать эти возможности языка в отношении народа, и вовлечь в наши размышления еще и тот факт, что на земле существует многообразие языков. При этом устраняются сами собою некоторые возможные возражения против наших рассуждений. Несмотря на то, что язык с древних времен исследовался в грамматическом и философском отношениях, начало языковедения относят собственно лишь к 1800 г. И для этого есть основания. Ведь лишь тогда стали исследоваться с научной точки зрения факты родства и различия языков, которые до того воспринимались скорее интуитивно. И лишь тем самым получили правильное освещение явления различия языков и был проложен путь к плодотворному сравнению языков; а без сравнения языков Невозможно постичь во всей их глубине многообразные факты, связанные с языком. Следует поэтому привести здесь важнейшие выводы из толкования различия между языками. Различие между языками - что означает это обстоятельство в жизни человечества? Первое впечатление, которое учитывает только различное звучание, отличающееся обозначение, инородную интонацию и т.д., излишне поверхностно, и понять это несложно. А если бы на самом деле различие языков было преодолено, если бы все люди приняли одну систему звуков, один и тот же способ обозначения, одинаково использовали бы письмо и звук? Если бы это случилось, то и нам пришлось бы включиться в общий хор голосов, требующих всемирного языка, и лишь качать головой в ответ на неуместное честолюбие тех народов, которые стремятся подчеркнуть их особость с помощью собственного языка и готовы ради этого мириться с массой неудобств. Но всякий, кто уже усвоил начальные основы школьной программы по языку, знает, что различия между языками не ограничиваются этими моментами. От каждого, кто действительно владеет иностранным языком, требуют, чтобы он мыслил сообразно с этим языком. И перевод с одного языка на другой превращает в трудное ремесло опять же не различие в звуках, а содержательная сторона, которую невозможно либо очень сложно перелить из образа мысли одного языка в образ мысли другого, не подменяя перевод подделкой. Было бы несложно назвать представительное количество свидетелей этих трудностей, и именно те переводчики, которые наиболее серьезно относятся к своей задаче, скорее всего склонны считать исчерпывающее решение этой проблемы невозможным. "Расхожие выражения, считающиеся обычно переводами иноязычных слов и накопленные в словарях, передают как правило даже не понятийно близкие, а лишь родственные по смыслу слова; тем меньше следует ожидать, чтобы они обладали также подразумеваемым смыслом и эмоциональным содержанием оригиналов'' (Erdmann [24, с. 133 и далее]). - То же подтверждают и владеющие на самом деле несколькими языками, которым часто бросается в глаза то, насколько по-разному они мыслят в зависимости от используемого языка. И наконец, стоит обратить внимание на те почти непреодолимые барьеры, которые существуют между носителями различных языков и которые нельзя объяснить чисто внешними обстоятельствами, поскольку они имеют гораздо более глубокие корни. Итак: помимо внешней, звуковой формы, языки различаются также по своему содержанию. А доказав, что эти содержания не находятся вне и до ту сторону языка, а представляют собой его сущностный компонент, которому служат внешние формы, следует прежде всего обращать внимание именно на эти глубокие содержательные расхождения. Между тем существует сильная диспропорция между чрезвычайной важностью этих фактов я их научным исследованием . Поскольку чаще всего считалось, что задачи языковедения исчерпываются освещением звуковых и формальных соотношений между языками, то наши сведения о содержательной стороне весьма отрывочны. Во всяком случае связанные с ней наблюдения столь часто встречались и до эпохи планомерного исследования, что мы располагаем достаточными данными для доказательства содержа-тельного расхождения между языками. В особенности если выйти за рамки европейских языков, почти все из которых относятся к одной и той же, индоевропейской, семье языков, то на каждом шагу сталкиваешься с такими различиями. И обусловлены они не только тем, что в конкретном языке находит свое выражение разный кругозор народов, разные условия жизни (например, в различных зоонимах и фитони-, мах). Но и категории, кажущиеся нам само собой разумеющимися, мы обнаруживаем далеко не везде. Наиболее известен, вероятно, пример с числами; многие языки обходятся тремя-пятью первыми словами-числительными; в других мы находим странное явление сосуществования нескольких различных систем числительных, применяемых в зависимости от вида считаемых предметов. "Так, к примеру, в языках индейцев используются различные группы числительных в зависимости от того, что считается: люди или предметы, одушевленные или неодушевленные феномены. Кроме того, может использоваться в каждом случае особая группа выражений числа, если речь идет о счете рыб или шкурок животных, или же если процесс счета применяется к стоящим, лежащим или сидящим объектом. Жители острова Мо-ану пользуются различными числами от единицы до девяти в зависимости от того, считают ли они кокосовые орехи или людей, духов и животных или деревья, каноэ и деревни или дома или жерди и растения. В одном из языков Британской Колумбии существуют особые ряды числительных для счета плоских предметов и животных, круглых объектов я единиц времени, людей, лодок, длинных предметов и размеров, а в других соседних языках дифференциация разных рядов числительных может идти еше дальше в быть практически почти безграничной" (см. Cassirer [13, с. 189], также W. Schmidt [97, с. 357 и далее], Levy-Bruhl [167, с.22] и далее. Таким образом, существует масса языков, носители которых, ориентируются в сфере чисел во многом, мягко говоря, иначе, чем мы. - Или вспомним о своеобразном выделении классов, которое встречается в столь многих языках. Каждый предмет следует включать в такой класс, прячем мы обнаруживаем разнообразнейшие принципы, на которых основаны эти классы. Во многом тон задает внешняя форма, так что все четырехугольные, все короткие, все узкие, все круглые предметы вместе образуют в каждом случае свой класс. Или в языке американских аборигенов решающую роль играет тот факт, считается ли предмет стоящим, сидящим или лежащим. Деление на классы является затем основой для всевозможных других явлений, будь то.когда для каждого класса используются особые группы местоимений или особые ряды числительных и т. д.- Далее, в скольких языках для предметов, которые мы считаем понятийно однородными и называем одним словом, существует много, часто сотни слов! Так, в некоторых североамериканских языках процесс Waschen (стирка, мытье) обозначается тринадцатью различными глаголами в зависимости от того, идет ли речь о мытье рук или лица, о мытье посуды, стирке одежды, мытье мяса для приготовления пищи. Или о народе бахаири сообщается, что каждый вид пальмы различается имя самым тщательным образом и получает свое название. Даже отдельные стадии развития одного и того же вида пальмы различаются чрезвычайно тонко и обозначаются особо, но одного слова, которое соответствовало бы нашим общим понятиям "мыть", "пальма", не существует. Итак: то, что мы объединяем понятийно, там существует раздельно и не обобщается, в то время как многие из предпринятых там понятийных членений кажутся нам непонятными или излишними. - Или: для большинства неиндоевропейских языков наши грамматические понятия непригодны; для многих языков, по всей видимости, не имеет значения деление на существительные, прилагательные и глаголы в нашем смысле. - В синтаксисе эти различия не менее велики. - Так, любая попытка выйти за узкий круг родственных нам языков показывает, насколько другие языки отличаются от них содержательно, а это, естественно, приводят к тому, что носителя языков различных языковых семей, думают соответственно по-разному - факт, с которым согласится всякий непредвзятые исследователь. Именно в этом отношения следует с точки зрения компаративиста самым решительным образом возразить против часто высказываемого, в особенности логиками (Marty, Drews и пр.), мнения, что в сущности люди мыслят однородно , что различия между языками остаются довольно незначительными в том, что касается содержательной стороны. Из-за подобной позиции Марти (как и Функе) терпит фиаско, пытаясь исследовать проблемы внутренней формы языка (innere Sprachform). Совершенно непонятно утверждение Древса 122, с.68 ]: "В конце концов существуют различные языки и различные грамматики, но только одна логика. Один и тот же разум проявляется в различных народах и индивидуумах, в соответствии с их физической организацией, их окружающим миром, состоянием их культуры самым различным образом, но так, что возможно передать один язык, даже имеющий очень и очень отличающийся от других строй, средствами другого языка". При этом даже переводчики близких друг другу языков жалуются на то, что перевод без искажения самой передаваемой мысли невозможен. Как перевести одно единственное предложение, скажем, немецкое, на язык, бытующий вне рамок европейской культуры, не будучи вынужденным полностью его переосмыслять? Ведь нельзя заводить логическое толкование так далеко, чтобы считалось одним и тем же думать по поводу одного и того же обстоятельства и иметь одну и ту же мысль, а различия отодвигать на второй план как нечто маловажное. Насколько совершенно иначе выглядит логика, которая выросла из другого языка, можно оценить лишь в том случае , если рассмотреть логику, созданную средствами неиндоевропейского языка. То, что при этом имела бы место все та же логика, представляется невероятным. Таким образом можно было бы привести бесконечное количество примеров из еще более отдаленных от нашего языков, которые свидетельствуют о содержательном различии между этими языками и индоевропейскими и о содержательном отличии их друг от друга. (Ср., приведенные примеры у Cassirer [13], Levy-Bruhl [67] и т.д.). Но мне не хотелось бы приводить здесь своего рода собрание раритетов, о толковании каждого из коих здесь не может быть и речи. Но то, что со всей ясностью обнаруживают языки, отстоящие далеко от наших, должно быть, можно наблюдать неродственных немецко-м у языках, пусть и не с такой очевидностью. Эти содержательные различия следует искать там, где мы выявили главные возможности языка, то есть в словаре и в синтаксических формах. Относительно словаря можно было бы указать на то, что наиболее близко стоящие к немецкому языки обнаруживают чисто в количественном отношении большие расхождения. Даже если на основе использованных нами средств можно зафиксировать различия во владении именами (звуковыми знаками), то это будет означать, что и понятийная переработка прошла неоднородно. А это конкретно проявляется, если просмотреть различные сферы жизни и посмотреть, в каком объеме и на каких принципах они простроены в языковом отношении. Возьмем такую область, как родственные отношения. У нас есть множество родственных отношений, которые могут связывать людей между собой. В языке эта область, естественно, переработана в понятийном отношении, а немецкий язык обладает системой слов родства: Vater (отец), Mutter (мать), Bruder (брат), Großvater (дед), Onkel (дядя), Neffe (племянник) , Enkel (внук) и т.д. Никто не станет спорить с тем, что эти слова родства (будучи единством имени и понятия) являются общим владением носителей немецкого языка и что все члены немецкого языкового сообщества усваивают эти слова (имена и понятия) и соответственно судят о родственных отношениях. Понятийное членение системы родства предпринято в немецком языке вполне ясно, и тем самым для каждого носителя этого языка сфера значимости такого слова четко очерчена, даже если он не способен дать себе в этом отчет в виде дефиниции. И поскольку мы научились с детства использовать эти слова родства, и поскольку также и другие члены немецкого языкового сообщества обладают теми же словами благодаря общему родному языку, то мы убеждены в том, что данное тем самым понятийное членение родственных отношений является естественным, правильным. И все же по некотором размышлении возникают сомнения в том, естественно ли это членение системы родственных отношений. Изо всех понятий, родства лишь два касаются лив, определенных совершенно однозначно, а именно Vater и Mutter. А прочие (Bruder (брат), Schwester (сестра), Sohn (сын), Tochter (дочь)) могут распространяться на целый ряд лиц, но присутствующие родственные отношения остаются в каждом случае теми же самыми. Однако и здесь дело становится более запутанным в случае с понятиями Großvater, Enkel, отец отца и отец матери все же не связаны с человеком совершенно однородными родственными связями. Сложности возникают с простым определением родственных отношений, лежащих в основе понятий Onkel (дядя) и Tante (тетя). То, что отношения с братом отца и братом матери рассматриваются как однородные, можно, в конце концов, понять; но то, что сюда вовлекается муж сестры отца или матери, а еще и соответствующие родственники жены, это уже бросается в глаза. Возьмем, наконец, еще одно понятие - Schwager (шурин, деверь, зять, свояк). Если брата жены и мужа сестры объединяют под одним понятием - Schwager -, это вряд ли можно обосновать идентичностью или подобием отношений. Так обнаруживается, что членение родственных отношений с помощью понятий родства, имеющихся в нашем родном языке, не является столь естественным, как оно поначалу кажется. Несмотря на это, можно было бы предположить, что здесь это членение является верным, то есть наиболее целесообразным. Против этого свидетельствуют, однако, факты, полученные путем сравнения языков. Если взять новогерманские и романские письменные языки, то по причинам, на которых нам придется остановиться ниже, различия оказываются не очень значительными, хотя, к примеру, во французском языке отсутствуют соответствия нашим понятиям Geschwister (« братья и сестры), GroЯeltern (родители родителей). Более значительные отклонения обнаруживаются, по сравнению с нвн. разговорным языком, в немецких диалектах. Я приведу лишь некоторые примеры (см. в общем работу W.SehaoJ [99 ]), скажем, померанско-рюгенское Oemin - жена брата отца или матери, которую отличают там от связанной кровным родством тети. Почти во всех диалектах отсутствуют понятия Neffe (племянник), Nichte (племянница), вместо них говорят о Bruderkind (дитябрата), Schwesterkind (дитя сестры).Иливще-чаются понятия типа восточно-фризского omsegger (=Oheimsager) и mosegger (»Muhmesager), которые сами по себе охватывают сферу племянника и племянницы и являются более общими, чем "ребенок брата/сестры", но содержат своеобразное различение по половому признаку (дяди или тети). Далее, родственники со стороны отца понятийно во многом более четко отделены от родственников по линии матери, а кровные родственники зачастую не объединяются под одним словом ("понятием) с родственниками супруга. Такая более тонкая дифференциация обнаруживается почти во всех языках вне новогерманских и романских. Возьмем из славянских языков, к примеру, сербохорватский (ср. Delbrьck {17, с. 403 и далее]). Там мы находим, пожалуй, соответствия нашим словам Vater, Mutter, Sohn, Tochter, Bruder, Schwester, GroЯvater и Enkel, но все прочие родственные отношения понятийно схвачены по-другому, а именно в смысле большей однозначности. Нет, скажем, понятия Onkel в нашем смысле, зато есть конкретные обозначения брата отца (strie), брата матери (ujak) и мужа сестры отца или матери (tetak); эти обозначения, которые у нас понятийно объединены, там строго различаются. Сходно с этим, вместо нашего понятия Tante, мы обнаруживаем соответствующие конкретные слова. Или: дети брата и дети сестры точно различаются, причем отсутствуют более общие понятия типа наших Neffe или Nichte. Что же касается родственников супруга, то и здесь мы видим четкое разделение: муж зовет своего Schwiegervater (тестя) tast, иначе, чем жена своего Schwiegervater (свекра) - svekar. Братья мужа являются для жены djever (русск. деверь), а братья жены для мужа - sura (русск. шурин). Соответственно, вместо нашего Schwagerin, мы находим различные выражения, в зависимости от того, имеется ли ввиду сестра жены (русск.свояченица) или сестра мужа (золовка). К этому можно было бы многое добавить, чтобы показать, что в этом языке не предпринимались те понятийные обобщения, которые имеются в нашем языке, т.е. таким образом, показать, как в различных языках по-разному понятийно перерабатывалась сфера родственных отношений. - Сходно с этим можно было бы отметить понятийные расхождения в этой области, если взять один из балтийских языков, скажем, литовский. Или вспомним о латинском языке, который также не знал понятия типа немецкого Onkel, зато строго различал patruus (брата отца) и avunculus (брата матери). А картина прочих индогерманских языков значительно отличается от картины немецкого языка в том, что касается понятийного устройства системы родства; действительные родственные отношения те же самые, но то, на что обращается внимание в этих отношениях, что обобщается и вычленяется, - это меняется от языка к языку. А вместе с этим меняется и картина, которую усваивают носителя этих языков по мере изучения языка с детства в качестве естественного членения родственных отношений. Вели выйти за пределы индоевропейских языков, то эта картина станет еще более разнообразной. "Во многих языках нет слова для брата, по есть слова для старшего и младшего брата; в иных существуют различные слова для отца в зависимости от того, чей это отец (лицо и число)" (Jespersen [61, с. 420]; см. также Levy-Bruhl [67, с.189 и далее]). Как можно понятийно обобщить "старшего" и ''младшего'' брата, если они имеют разные обозначения, а общее понятие отсутствует? С той же точки зрения хотелось бы вернуться к примеру, уже дававшему нам хорошую пищу для размышлений, к цветовым словам. Прежние размышления показали нам, что мы не можем рассматривать наше понятийно обусловленное поведение в сфере цветов безо всякого как "естественное"; то есть, таким образом, что цветовые слова (обозначения и понятия) нашего родного языка, на которых основано у всех вас это поведение, предоставляют нам невероятное естественное многообразие в виде огромного понятийного упрощения. Но то, что такое членение сферы цветов на несколько понятий типа rot, grün и т.д. пригодно в этой форме далеко не для всех языков, обнаруживается при сравнении языков. Касаясь новых германских и романских языков, можно говорить об относительном однообразии, если, к примеру, найти к немецким абстрактным цветовым словам соответствия, которые совпадают с ними в целом по объему и употребительности их понятий; при этом мы опускаем здесь отдельные вопросы, типа blau в итальянском и пр. Однако не может не броситься в глаза то, что это единообразие большей частью связано с тем, что романские языки заимствовали германские цветовые слова, вспомним о франц. bleu, прованс. blau, др.итал. biavo от франкского* blaо ; франц. и прованс. brun, итал., исп. и порт. gris, итал. grigio от германского* gris. Долго терялись в догадках по поводу того, как следует истолковывать эти заимствования. Хотел бы высказать здесь предположение, что речь идет не только о заимствовании названий цветов, но и о заимствовании соответствующих понятий, так что современное единообразие цветовых понятий в германских и романских языках большей частью является результатом заимствования. Ведь если задать вопрос, какие романские либо латинские слова были вытеснены германскими * blaо, *bruns, *gris (не говоря о других, типа blank во франц. blanc, итал. blanco и т.д.), то мы сталкиваемся с тем фактом, что в латинском языке нет понятийных соответствий для blau, braun u grau. О проблемах, связанных с grau, мы уже говорили. С blau дело обстояит сходным образом: в латинском языке существовало много выражений (caeruleus и родственные ему, aerius, lividus, aesius, venetus и пр.), которые нельзя непосредственно отождествлять с нашим blau, но которые отчасти подразумевали совершенно определенные тона синего цвета, а отчасти не могут быть определены нами точнее, так что даже высказывалось предположение о том, что римляне были физически невосприимчивы к синему цвету (см. подробное опровержение у K. E. Goefz [43]); во всяком случае, верно то, что римляне не имели единого абстрактного цветового слова, которое соответствовало бы нашему blau. То же самое касается и braun (коричневый) : fuscus, pullus, adustiore colore, badius и т.д. не совпадают по объему и по общей употребительности с нашим braun . Так что предостаточно свидетельств того, что система цветов в латинском языке не во всем соответствовала тому, что нам известно по нововерхненемецкому, и этот вывод подтверждается, по моему мнению, многочисленными заимствованиями германских цветовых слов в романских языках. Довольно сложна система цветовых слов в греческом языке. Тот, кто попытается обобщить случаи употребления |
Похожие:
 | Тема урока: Wo und wie wohnen hier die Menschen? Где и как живут люди? У.: Guten Tag, liebe Freunde und Gäste. Ich freue mich euch zu begrüßen. Motiviert euch zur erfolgreichen Arbeit. Unser heutiges... |  | Неrr Dorn kommt und grüßt: "Guten Tag!" Der Unterricht beginnt. Wer fehlt heute? Неrr Dorn kommt und grüßt: "Guten Tag!" Der Unterricht beginnt. Wer fehlt heute? Heute sind аllе da, wie immer. Wir kommen sehr gern... |
| Тема урока: „Die bekannten deutschen und österreichischen Dichter und Schriftsteller“ Цели урока Тема урока: „Die bekannten deutschen und österreichischen Dichter und Schriftsteller“ | | Указатели новые опыты о человеческом разумении автора системы предустановленной гармонии О доскональности изучения свидетельствует, например, реферат Лейбница в издававшемся им журнале «Monatlicher Auszug aus allerhand... |
| Конспект к уроку. Тема урока: Die deutsche Sprache. Bedeutung und... У.: Guten Tag, liebe Freunde und Gäste. Ich freue mich euch zu begrüßen. Motiviert euch zur erfolgreichen Arbeit. Unser heutiges... | | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... С 26 Informations- und Geoinformationssysteme und ihre Verwendung [Текст]: метод разработки по немецкому языку для студентов специальностей... |
| Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... П.: Guten Tag! Ich freue mich: niemand hat sich zur Stunde verspätet. Auf wie viel Uhr hast du den Wecker gestellt? Und du? Wann... | | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Конкурс проходит под девизом : „Wer keine Fremdsprache spricht, kennt seine Muttersprache nicht“ (J. W. Goethe) |
| Und verein „ehemaligen russisсhen mauthausen-häftlinge“ Fonds „erinnerung... Ф «поб» 17 ноября2002 г в письмах №№162 и163. Решение руководства ф «поб» о выделении средств для поддержки проекта с предложением... | | Конкурс: «Мой открытый урок в 5 классе» Тема : «Was wissen Sie über... ... |
| Тема урока : „Wohnen und Wohlfühlen“ Воспитание и развитие качеств личности, отвечающих требованиям информационного общества | | Презентация лингвострановедческого проекта. Задачи урока Тема: "Die Umweltprobleme im Vergleich in Deutschland und in Russland. Проблемы окружающей среды" |
| Развитие и критика учения о волеизъявлении Отрывок из книги: Manigk Alfred. Willenserklarung und Willensgeschaft. Berlin, 1907. S. 27 ff. Примеч перев | | Урок по теме: «Massenmedien Pro und Contra» Расширить кругозор и дать представление учащимся о видах и задачах сми в Германии, об их положительных и отрицательных сторонах |
| Урок развития умений диалогической речи по теме «Im Geschäft» Тема учебного занятия: «Obst und Gemüse. Im Geschäft» («Фрукты и овощи. В магазине») | | Конспект урока Тема: "Was wir schon wissen und können " Совершенствование ранее приобретённых обучающимися коммуникативных умений и навыков в лексике и грамматике по теме «Что нового в... |
