В. Н. Сагатовский пояснения к заглавию
Скачать 1.92 Mb.
|
| Что же дальше: движение вширь (1969 – 1977) За десять лет системного занятия философией я работал не только над теорией познания и онтологией. Мировоззренческие поиски прорывались не только в редких обращениях к поэзии. Нет, я ждал того часа, когда появится возможность систематизировать непрестанные размышления над самым широким спектром философских проблем: о соотношении философии и мировоззрения, структуре философского знания, социальной философии (историческом материализме, как тогда говорили), философии человеческого поведения (этике), эстетике. Поиски по всем этим направлениям происходили и в учебном процессе, поскольку я читал лекции по диалектическому и историческому материализму, а по линии Общества по распространению знаний и по этике. Эстетические же проблемы меня как поэта волновали всегда. Следующими шагами, которые я предпринял сразу же после защиты докторской, явились работа над тем, что тогда именовалось системой категорий исторического материализма, и над попыткой как-то выразить представления о специфике и задачах философии в целом. Исторический материализм мне хотелось излагать так же системно, как этого удалось достигнуть на лекциях по материализму диалектическому. Решение этой задачи стимулировала и обстановка на нашей кафедре. Я там оказался самым старшим (в 36 лет!), только Евгений Михайлович Дун был того же года (на полгода моложе). Большинство других преподавателей на 7-8 лет моложе. Из того состава, что был в первые годы моей работы в Мединституте, остались Дун и Галина Михайловна Кафтонова. За время, предшествующее моей защите, и сразу после неё пришли Александр Николаевич Косарев, выпускник филологического факультета (ныне покойный), Феликс Петрович Саранцев (историк); выпускник физического факультета Илья Павлович Элентух, слушавший мои лекции ещё студентом и оставивший работу в Подмосковье по специальности, чтобы стать ассистентом нашей кафедры (ныне доктор философских наук, профессор, продолжающий работать в Томске); Валентина Васильевна Сусленко и Людмила Александровна Гаврилова (филологи); Наталья Борисовна Ткаченко (выпускница философского факультета Свердловского университета). Все они, кроме Дуна, в 70-е годы защитили под моим руководством кандидатские диссертации. Е.М. Дун – талантливый человек, прекрасный музыкант и отличный преподаватель так почему-то и не защитился, хотя по своему уровню давно уже выше иных докторов наук; о причинах такой парадоксальной ситуации судить не берусь. Дружная это была кафедра! Все они ходили ко мне на лекции, где «Сагатовский правит бал: торжество структур и функций» (Н.Б. Ткаченко), собирались в домашней обстановке на семинары для обсуждения различных философских проблем, писали дружеские эпиграммы. Наша кафедральная команда имела явный успех на соревнованиях по волейболу, да и праздничные застолья были веселыми (в мединституте каждой кафедре для рабочих целей полагался спирт; мы его выписывали «для промывки эпидеоскопа»). Так что те мои идеи, которые имели непосредственное отношение к совершенствованию преподавания философии (я не разделял научной и педагогической работы, полагая, что все ставшее ясным тебе, можно и нужно ясно и отчетливо передать другим), «варились» и находили применение в очень благоприятной обстановке. Больше ничего подобного в моей жизни уже не было. В такой атмосфере неизбежно усиливались методологические аспекты разрабатываемых идей. Так в процессе преподавания непосредственно использовался принцип конкретности существования, как онтологическая основа принципа конкретности истины, что подкреплялось решением философских упражнений. А стремление все излагать системно потребовало рефлексии интуиции системности, т.е. разработки системного подхода. И все это реально применялось в преподавании философии! Каково мне после этого слышать нахальных горлопанов-ниспровергателей, утверждающих, что «преподаватели марксизма» только «обманывали народ». Нет, мы по настоящему учили людей мыслить, и не раз мне приходилось слышать слова благодарности от наших выпускников. Что касается «решений пленумов» и «развитого социализма», то умные студенты, я полагаю, понимали смысл нашей вынужденной скороговорки по вопросам такого рода… «Обманщиков народа» среди рыночных демократов побольше будет, чем среди политтехнологически неискушенных компартийных идеологов. Оформлению метафилософской проблематики способствовал приезд в Томск редактора из издательства «Молодая Гвардия». Он искал авторов для знаменитой серии «Эврика». И нашел их в лице А.К.Сухотина и автора этих строк. Со мной был заключен договор о написании книги «Вселенная философа» - одной из первых в стране, где предстояло дать изложение философской проблематики в целом и, в то же время, в популярной форме. Обе эти задачи в своем неразрывном единстве - это как раз для меня. Ещё и ещё раз: ясное тебе сделай ясным другим. Туманные идеи оставь для внутрилабораторного созревания и проработки. Не гипнотизируй соблазном сопричастности к ним незрелые умы, всяческих пижонов и конформистов сектантского профиля. Работа над книгой увлекла меня чрезвычайно. Летом 1970 года я летал в Красноярск, куда меня приглашали на заведование кафедрой философии в университете. Посмотрел я на грохочущий город и, подлетая обратно к милому Томску, кружа над знакомыми по походам извилистыми речками и лесами, я испытал настоящую тоску. И все же решающим аргументом против переезда была мысль о том, что новая работа отвлечет меня от написания «Вселенной философа» (это название, кстати, мне пришлось отстаивать). Я остался в Томске. В этой книге ещё не было четкого различения философии и мировоззрения. Подчеркивалось общее в них: предметом философско-мировоззренческого интереса является не мир как таковой, и не человек как таковой, но отношение человека к миру; человек и мир рассматриваются уже через призму этого отношения, задающего смысл человеческой жизни. Гораздо позднее я осознал, что философия – не часть и не вид мировоззрения, но его рефлексия, т.е. сравнительный анализ различных мировоззрений и обоснование того мировоззрения, идеалы которого близки мыслителю. И эта рефлексия совершается посредством категорий, отражающих атрибуты мира, человека и сущностных отношений между ними (таких отношений, которые делают человека человеком: познания, преобразования, нравственного и эстетического отношения и т.д.). Фактически, однако, именно такая работа и проводилась в этой книге. Философия призвана служить целостному преобразованию мира, человека и отношений между ними в направлении возрастания целостности этой триады. Впервые я употребил там выражение «развивающаяся гармония». Для достижения данной цели философия выявляет категориальный каркас мира, человека и человекомирных отношений, что и отразилось в структуре книги: мир, человек, познание, переживание, поведение. Все это излагалось публицистично и, в то же время, достаточно строго. Так идеи принципа конкретности существования и соответствующее понимание природы и роли абстракции в этой «популяризаторской» работе, на мой взгляд, изложены лучше, чем в ряде моих специальных «академических» публикаций. Увы, коллеги этого не усекли. Тираж в 100000 тысяч экземпляров разошелся в считанные дни. С людьми, читавшими мою Вселенную, я сталкивался много лет подряд в самых разных слоях общества. Многие говорили мне, что именно под влиянием этой книги они пришли в философию. Читатели долго писали письма. Шла речь даже о выдвижении её на премию и переиздании. Но что-то случилось, и редактор сказал мне при личной встрече, что о переиздании не может быть и речи. Уже в период «перестройки», мы с женой, будучи в Москве, снова заглянули к нему, но он и на этот раз ушел от откровенного ответа. Поэтому я могу только строить некоторые предположения. Вот они. Во-первых, возможно, что она показалась слишком нестандартной партийным деятелям, надзирающим за философией. Ведь ясно, что коммунизм я там понимал не по Хрущеву-Брежневу, но, скорее, по Ивану Антоновичу Ефремову. Кстати я давно собирался написать ему, но думал, что пока выходить не с чем. А когда издал «Вселенную», пришла весть о смерти этого замечательного мыслителя. Во-вторых, самим «маститым» и «продвинутым» философам книга не понравилась. Первым, опять же в силу нестандартности, а вторым – вследствие «упрощенности»: уж все слишком ясно и попижонить не на чем. Уже в 90-е годы один из ниспровергателей сказал мне, что тогдашняя «продвинутая» молодежь предпочла Мамардашвили (до сих пор не понимаю, что находят в его туманных и эклектичных писаниях). В-третьих, такой – «слишком» определенный – стиль мышления и изложения был, видимо, не по душе иным гуманитариям. Одни рассуждения, мол, а где же цветистая игра ассоциаций, коннотаций и эрудиции? Так моему редактору, который стал также редактором книг А.К. Сухотина, стиль последнего был гораздо ближе. Там ведь «факты науки», богатый исторический материал, а не «абстрактные схемы». Я же, как тогда, так и ныне полагаю, что эрудиция сама по себе дает философу лишь «информацию к размышлению», руду, из которой ещё предстоит выплавить категориальные конструкции (да, схемы, но не высосанные из пальца, а вскрывающие суть дела). Что же касается публицистических одеяний, то они должны увеличивать силу воздействия ясных мыслей, а не маскировать отсутствие строгого (и, разумеется, предельно абстрактного) философского анализа на уровне категорий. На том стою. В 1973 году в издательстве Томского университета вышла моя книга «Основы систематизации всеобщих категорий» - текст докторской диссертации. Я пытался издать её в Москве, но безуспешно. Не помню уже, в каком издательстве, то ли в «Политиздате», то ли в «Мысли» редакторша охарактеризовала мою работу как «фантастическую попытку вывести 135 категорий из 5 исходных». Но ведь это было сделано (о небезупречности вывода в строго логическом смысле этого слова я уже говорил)! Однако «этого не может быть, ибо не может быть никогда». К сожалению, философы, подчеркивая неуместность моей «гегельянской» попытки, не обратили внимания на главное – на анализ природы категорий и методов работы с ними. Чтение же «по диагонали» делало «непонятными» и уточнения отдельных понятий. Более того, поскольку исследователи узких тем обычно обращают внимание лишь на работы, прямо озаглавленные в соответствии с определенной темой, мои идеи по различной проблематике, помещенные в общий контекст системы, остались просто незамеченными. Ну, кто же верит в возможность создания систем в наше время! Однажды молодой философ, которому я оппонировал кандидатскую диссертацию, прислал мне на отзыв статью по проблеме сущности. Перечисляя разные подходы, он не счел нужным обратить внимание на мою позицию. Я спросил его о причинах такого игнорирования. Ответ был честным: «А я не понял». С таким поведением я сталкивался не раз и всегда удивлялся: если позиция заявлена, ты можешь не соглашаться с ней и приводить контраргументы; но зачем же объявлять её не существующей и одновременно просить отзыв?! Мне всегда казалось, что после утверждения «Этого нигде нет» этичнее добавлять «Насколько мне известно». Уже в 80-е годы я столкнулся с критикой «Основ систематизации», так сказать, в целом. Она была либо бездоказательной (как у упомянутой выше редакторши, но с большим апломбом), либо основанной на недоразумении и непонимании. Так московский специалист по категориям Л. сказал мне при встрече на какой-то конференции «Не понравилась мне ваша книга», но расшифровывать сие замечание не стал. Думаю, что она ему показалась недостаточно эрудированной в историкофилософском плане и, наверное, «слишком категоричной». А я так ждал критики по существу! Ленинградский философ О. в своей монографии, изданной в 1985 году, охарактеризовал мой труд как «типичный пример построения системы категорий диалектического материализма» и попытался не оставить от него камня на камне. Я дал достойный ответ в журнале «Философские науки», правда, сильно смягченный редакцией. Не понял мой критик абсолютно ничего! Просто шельмовать нестоличного автора ему, видимо, казалось безопаснее. Один томский философ упрекнул меня в том, что в моей системе нет человека – субъекта. А почему человек в своей специфике должен появиться в онтологии, а не в антропологии?! Ну и так далее… В 70-е годы я много внимания уделял разработке проблематики системного и деятельностного подходов. Понятие системы присутствовало уже в моей системе всеобщих категорий. Но теперь я пытался обоснованно защитить категориальный статус этого понятия (в частности в полемике с В.Н.Садовским, отводившим ему только роль понятия общенаучного) и разработать четкий алгоритм системного подхода. Образно говоря, система понималась мной как целое, выделяемое из окружающей среды под определенную цель. Цель понималась не как человеческий образ (для онтолога это частный случай), но как целевая причина Аристотеля. Суть системности – принцип необходимости и достаточности. Любое, что существует, (сущее) является системой в том отношении, в котором при определенных внешних условиях, данных на входе, его внутренняя структура (элементы состава и отношения между ними) с необходимостью и достаточностью обусловливает наличие определенного свойства на выходе. Это свойство (качество, функция) и выступает как целеполагающее основание формирования или изучения системы (по поводу такого понимания цели имела место полемика с А.И.Уемовым). Системное проектирование – от новых химических веществ до социальной среды и образования в соответствии с моделью молодого специалиста – характернейшее явление нашего времени. Разработанный мной алгоритм системного подхода получил признание специалистов и до сих пор активно применяется на практике. Но не среди философов. К деятельностному подходу я обратился в связи с разработкой системной модели существования, функционирования и развития общества. В 70-е годы ортодоксальная марксистская трактовка общества, видимо, уже не удовлетворяла многих философов. Теоретически марксизм понимал свободу как осознанную необходимость и провозглашал неизбежность («в конечном счете») реализации объективных законов общественной жизни, основой которой считалось производство материальных благ. Фактически же деятельность правящей верхушки была достаточно волюнтаристской. Да и объяснить современные реалии действием одних лишь объективных законов, по отношению к которым человеческая деятельность выполняла лишь роль катализатора, было затруднительно. К примеру, исламскую революцию в Иране или возникновение государства Израиль. В этой ситуации соблазнительно было заняться интерпретацией положений Маркса типа того, что вся история есть деятельность человека. Однако ни один из разработчиков деятельностного подхода, пытавшихся более полно представить роль субъективного фактора в жизни общества, не поднялся до осознания категориального статуса понятия деятельности и равноправности этой категории, её взаимодополнительности по отношению к центральному понятию исторического материализма – естественноисторическому подходу. Мне удалось предложить решение обеих этих проблем, что, впрочем, прошло незамеченным. Деятельность понимали либо грубо физикалистски (ударить молотком – деятельность, мыслить – не деятельность), либо чисто психологически, как противоположность созерцанию. Но при таком подходе утверждать значимость деятельностного подхода в марксизме совершенно бессмысленно. Для начала надо было придать понятию деятельности категориальный статус, т.е. понять её как атрибут человеческого бытия, как его всеобщую и сущностную характеристику. В самом марксизме этого не содержалось даже имплицитно, ибо его пафос как раз и заключался в том, что, история, конечно, есть деятельность человека, но выступающая как средство реализации объективных законов. Собственной субстанции у деятельности, как и субъективной реальности в целом, не признавалось: бытие определяет сознание и точка. Я же представил дело иначе. Человеческая жизнедеятельность есть взаимодействие объективного и субъективного начал, взаимно определяющих друг друга. Человек действует в соответствии с объективными законами природы и общества и в этом смысле он есть элемент объективной реальности. Но, в то же время, субъективная реальность человека, его идеальное бытие проектирует доопределение объективной реальности и управляет реализацией идеальных проектов. В этом смысле, человек, вспоминая Канта, живет уже не в «мире природы», но в «мире свободы». В том отношении, в котором мы есть функция объективных законов, наша жизнь есть естественноисторический процесс, и открытие этого – заслуга марксизма. Но в том отношении, в котором определяющим началом оказывается субъект, человеческое бытие есть деятельность. И эта категориальная пара – естественноисторический процесс и деятельность – является основой для построения новой модели социального бытия. В 90-е годы это было реализовано мной в понимании общества как социально-антропологической целостности (САЦ), но начало было положено в статьях 70-х – 80-х годов. Системообразующим началом жизни общества в аспекте естественноисторического процесса является закон. А что же лежит в основе деятельности? Согласно марксистской позиции эту роль выполняют потребности и интересы, которые трактуются опять-таки с точки зрения объективной необходимости (отнюдь не как проявление того «своеволия», о котором писал Достоевский). Но чем определяется выбор потребностей, подлежащих удовлетворению, и средств, приемлемых для удовлетворения потребностей? Размышляя над этой проблемой, я пришел к выводу, что фундаментальной основой выбора и системообразующим началом деятельности являются ценности. И мной было предложено функциональное определение ценностей как «аксиологических аксиом», определяющих качество данного субъекта (личности и культуры общности) и являющихся для него основой выбора целей и средств деятельности. И это тоже прошло мимо внимания философов. Я же применил системный и деятельностный подходы в их единстве к анализу «модной» тогда проблемы образа жизни. Характерно название одной из тогдашних моих статей: «Образ жизни: от понятия до системы показателей». Образ жизни для меня это путь, выбираемый субъектом на основе его базовых ценностей, в данных естественно - исторических условиях. Это понятие оказывается более широким, чем понятие общественно-экономической формации, в котором подытожена только одна сторона жизни общества – естественноисторический процесс. Увы, мода прошла и про образ жизни забыли. А я продолжал размышлять над тем, в какой же форме подытоживается деятельность как реализация ценностей. Ответ, полученный мной уже в 80-е годы звучал так: культура. Ни ценностей, ни культуры, ни образа жизни не предполагалось в марксовой модели общества. Эта модель, пожалуй, самая четкая и строгая из предложенных до сих пор. Но её ограниченность не случайна: ведь она построена только на одной стороне социального бытия – той, что сполна определяется объективными законами. Защита докторской, публикация монографий и статей, активное участие в конференциях не изменило того отношения ко мне в университете, которое уже сложилось. Меня никогда не удовлетворяла практика подбора тем кандидатских диссертаций для аспирантов: чисто случайная. Я предложил системный список возможных тем. И, хотя кафедрой философии уже заведовал Сухотин, ответом было молчание. Первого аспиранта мне дали только в 1970 году. В университете систематически выпускались различные сборники статей. В один из таких сборников – «Философские вопросы естествознания» - я подал статью «Понятие философской проблемы частных наук». По идее она должна была быть вводной, и, действительно, сначала она была на первом месте. Но когда сборник вышел, статья оказалась где-то в середине. И много других мелких пакостей такого рода: «выскочка» становился конкурентом. Хотя сам я думал только о творческом сотрудничестве. Наивность долго ещё сопровождала меня. Ситуация неожиданно изменилась в конце 1972 года. Однажды осенним вечером в моей квартире раздался звонок и меня пригласили проехать в Обком КПСС. В кабинете секретаря по идеологии были ещё неизвестные мне люди. Оказалось, что созданная только что группа томских ученых по проектированию первой в стране ТАСУ (территориальной автоматизированной системы управления) областью нуждалась в методологе – специалисте по системному подходу. И меня рекомендовали в качестве возможной кандидатуры. В результате обмена мнениями между мной и представителями этой группы я, видимо, показался подходящей кандидатурой, а меня заинтересовала открывающаяся перспектива. Ведь я всегда мечтал о реальном применении философских достижений. Так с 1972 по 1977 годы, вплоть до моего отъезда из Томска, я стал активным участником этой группы. Костяк группы составляли доктора технических и физико-математических наук, работавших в томских вузах – институте радиоэлектроники, политехническом институте, университете: братья Тарасенко, Ямпольский, Гладких и др. Сам Перегудов – руководитель группы - работал над докторской. Мы собирались каждую неделю и обсуждали теоретические и организационные проблемы. Практическая задача состояла в том, чтобы представить себе область как сложную систему. А для этого нужна была теоретическая модель системы и системного подхода. Мне понравилась и сама атмосфера нашей совместной работы и некоторая исходная интуитивная общность взглядов на системную проблематику. Не было философской болтовни и показной эрудиции, вопросы ставились и обсуждались по-деловому, с ориентацией на решение, а не на переживание сопричастности к сложности и тайне. С «технарями» в этом отношении мне всегда было легче, чем с гуманитариями. Если отбросить некоторые философские тонкости, которые я сам не стремился акцентировать, меня понимали и идеи мои принимали. А это был для меня как глоток воды для умиравшего от жажды. Результатом наших обсуждений проблем системного подхода стали брошюра и монография, выпущенные в Томске, а затем и монография об основах системного проектирования АСУ области, опубликованная в Москве (1977). Все эти работы выходили под редакцией Перегудова, а затем перечислялся коллектив авторов, в числе которых был и я. Но практически философско-методологическая основа была создана на основе моих идей и соответствующие разделы были написаны мной. Системное описание области потребовало соответствующих социологических исследований. Но для их проведения, по моему мнению, которое разделяли и другие члены нашей группы, нужно было теперь конкретизировать понятие системы, опрокинуть его на общество, применить системный подход к описанию области, т.е. построить системную модель области как социальной системы. Понятно, что я к этому, как, впрочем, и никто из известных мне исследователей, готов не был. И все же я принял авантюрное решение организовать не только методологическое, но и социологическое обеспечение работы нашей группы. Для себя лично, как для теоретика, я получил неплохие результаты по обоим направлениям. Но если процедуры системного похода оказались продуктом, готовым к практическому использованию, то со второй задачей в этом плане я не справился. Однако, как известно, отрицательный результат, тоже результат. В данном случае я пережил много неприятностей и разочарований, но и многое понял – и в теории, и в методологии, и в реальных возможностях практического применения философии, и в людях. Важнейший вывод, который я сделал, заключается в том, что целостный охват какого-либо явления на практике невозможен без его теоретического охвата. Все обещания сделать что-либо подобное оканчиваются очковтирательством. Нельзя построить социализм или воспитать нового человека, если теория не полна и недоработки заменяются декларациями о намерениях. Но ведь развитие общества идет, хоть философы к этому и не готовы? Да, идет, но как строительство вавилонской башни. Так получилось и с нашей ТАСУ областью. АСУ управления движением транспорта, к примеру, сделали, как и ряд других частных вкраплений. От меня же требовалось дать общую схему области как системы, но так, чтобы эта схема конкретизировалась в системе показателей. Но для этого надо пройти все ступени дерева целей – от общей схемы социальной системы до области с её спецификой и до каждого из звеньев жизни области. Такая работа могла бы быть выполнена только коллективом, включающим в себя специалистов всех уровней, к тому же настроенных на понимание друг друга. А я к тому времени ни имел даже схемы самого верхнего уровня (социальной системы), да и сейчас эта схема не достигла такой степени проработки, чтобы смело спускаться на более конкретный уровень. Интересно, понимали ли это другие участники нашей группы? Думаю, что нет. Не знаю, в какой мере они надеялись на чудо, но в плане карьеры обещание сделать ТАСУ сработало очень неплохо. Как пошутил (?) один из участников, все мы работали на докторскую Перегудова. Действительно, именно по этой теме он стал доктором наук. Потом ректором, а с начала перестройки – зам министра образования. Кстати, наша группа читала лекции для работников этого министерства (когда наш руководитель ещё не стал замом) и разработала дерево целей, которому должна была соответствовать система всех подразделений министерства. Все это, конечно, ушло в песок. По тем же причинам, о которых только что шла речь. Я на этой волне тоже мог бы сделать карьеру, но не получилось – не создан я для таких вещей. Для социологического обеспечения ТАСУ меня решили перевести в Университет. Там я возглавил социологическую лабораторию (осенью 1973 года), а через год организовал первую в стране кафедру методологии управления социальными процессами. Но все это внушительно выглядело лишь на бумаге, о чем я расскажу чуть ниже. Не раз я задумывался, правильное ли решение было принято мной тогда. Останься я в мединституте, где меня знали и уважали, мне была бы обеспечена спокойная жизнь, никто не покушался бы на мое достоинство, и работал бы я там – почтенный и укорененный - и по сей день. Покинув кафедру, я предал её. Тем более что на мое место пришел доцент П., человек, столь же беспокойно-амбициозный, сколь и посредственный. Но в мединституте мне было тесно. Там не было своего издательства, очень ограниченные возможности аспирантуры, и признаюсь честно – обидно мне было, почему это я не в университете. И я очень благодарен сотрудникам кафедры, что они поняли и простили меня. А ведь по большому счету я был неправ. Пришел я в университет с боем, как бы посаженный сверху. И отсюда соответствующие последствия, подготовленные к тому же долгой деятельностью проф. Я. Да и Сухотин был не в восторге, он воспринимал мою активность, увы, в карьеристском ключе. Когда меня избирали, на ученом совете проголосовали против 11 человек. А когда выдвинули на премию мою книгу «Основы систематизации всеобщих категорий», против было уже 13. Уколы и пакости, откровенное неприятие были на каждом шагу. Приведу один пример. Обязали тогда вузы разработать модель молодого специалиста. А у меня уже были заготовки, как одно из применений методологии системного подхода. И вот созывают совещание заведующих кафедрами на мой доклад. «Желательно покороче» - сказал молодой проректор, предоставляя мне слово. А при обсуждении встал один профессор и сказал буквально следующее: «Почему бы об этом не рассказать просто, как это делает Леонид Ильич Брежнев?». Тут, конечно, сказалось общее отношение к философии: не имеет она право на свой язык, как, допустим, математика. Я сам против «птичьего языка», скрывающего убогость мыслей; но уж в чем в чем, а в этом я не грешен. Всегда стараюсь говорить ясно, но ведь предполагается, что и слушатель должен задействовать свои умственные способности. Но самое главное, не нашел я понимания в социологической лаборатории. Это был ещё тот паноптикум. Собрались идеологически-диссидентски настроенные молодые люди, понятно, не имеющие специального философского или социологического образования, при этом крайне амбициозные. Опишу три наиболее «ярких» типа. Экземпляр № 1, в моих юморесках получивший прозвание Джек Хреногенов. Высшее образование получить не смог, исправлений своего «оригинального» стиля в отчетах не терпел, какому-либо переубеждению не поддавался. Считал себя гением и обладал долей суггестивности, позволяющей пускать пыль в глаза иным женщинам и чиновникам. Толку от него не было никакого, однако ещё в начале 2000-х годов мне рассказывали, что он до сих пор ошивается кем-то вроде «консультанта» в административных кругах. Экземпляр № 2 – самовлюбленный красавчик с кудряшками на лбу и с маникюром на мизинце. Считал, что он может рассуждать о философии. Понять того, что от него требовалось, не мог и не хотел. К примеру, поручил я ему сделать доклад о природе ценности, постараться четко отличить этот феномен от потребностей и интересов. Он перечислил ряд определений, а к концу доклада приберег наиболее, как он выразился, «вкусное». И все! Никаких попыток анализа, связи с нашими задачами. К сожалению, и многие профессиональные философы не поймут моего возмущения: мальчик эрудированный, что вы ещё хотите. Он же после прослушивания моего спецкурса по системному подходу с пренебрежением заметил: «Ну что вы, какие же могут быть цели у группы?». Не удалось переломить обыденное представление о категориях, только сознательное, мол, существо может иметь цель, хотя я и растолковывал понятие целевой причины и т.д. Позднее я избавился от него, рекомендовав в аспирантуру. Диссертацию он так и не написал, но, попав каким-то образом в Москву, в 90-е годы разбогател там на торговле яблоками. Правда, уже в двухтысячные годы мне попалась довольно пустенькая статейка, написанная им в соавторстве с одним достаточно известным московским философом. Полная профнепригодность к философски фундированному мышлению наблюдалась и у экземпляра № 3. Позднее он также очутился в Москве и представлялся как «журналист, биохимик и социолог». Работал в одном журнале и даже занимал крупную должность в качестве правительственного эксперта. Откровенно заявлял мне, что он не понимает ни моих идей, ни того, что я хочу от сотрудников. Особенное возмущение вызывало у него то, что государство финансирует исследования вроде систематизации всеобщих категорий. Логика у этих деятелей была такая: чего, мол, стоит ваше определение системы (как и все прочие определения категорий), если любая домохозяйка успешно пользуется системным подходом, применяя рецепт изготовления пирога. Удивительно! Ведь ни один мыслящий человек не станет сомневаться в важности рефлексии понятия «проза», которым занимаются филолог или искусствовед, хотя в быту все мы говорим прозой и в стандартных ситуациях отличаем прозаический текст от поэтического. Но когда речь заходит о философии, это забывается. Мы можем проявлять системность при изготовлении пирога, но, если требуется разобраться в сложной системе, то отрефлектировать, что же мы понимаем под системой, необходимо. И этот анализ в контексте других всеобщих категорий нельзя заменить изобретением искусственных схем («допустим», «условимся»). Как-то в 90-е годы я прочитал статью этого бывшего сотрудника социологической лаборатории об интеллигенции: совершенно произвольная схематизация. Значит, высасывать из пальца что попало, можно, а серьезно изучать общую структуру реальности – фи, несовременно! И вот такие господа дорвались до власти в 90-е годы! Да и сейчас не успокоились… Вопрос об отношении к схемам вообще для меня больной вопрос. С моей точки зрения схемы произвольные и условные только затемняют излагаемое содержание. Но настоящая схема призвана схватить суть явления! Помню, как в те же 70-е годы на организованной мной конференции по системному подходу один молодой нахаленок из Новосибирска в ответ на мои слова, что данное утверждение следует из моей схемы системного подхода, заявил: «Да мало ли какие схемы можно придумать». Это и сейчас распространено: вместо анализа и опровержения по существу пренебрежительное: ну, это только ваше мнение. В конце концов я стал отвечать так: почему вы считаете, что право на существование имеет только мнение, являющееся вашим? Да, эмоциональное изложение всех этих перипетий свидетельствует, что тогда мне пришлось нелегко. В самом деле, впервые я попытался предложить коллективу совместно и системно разрабатывать определенную концепцию. Мы могли бы, конечно, проводить случайные эпизодические социологические исследования, но я решил сосредоточиться на главном, т.е. сначала разработать системную модель области и систему показателей, а затем начать сбор информации. Причем сделать это в сжатые сроки. Предложение решать творческие задачи по графику вызвало снисходительные усмешки «свободных творческих личностей» Однако, у меня-то это почему-то получалось. Я прочел курс по основам системного подхода. Реакция: «Непонятно». Видит Бог, я сформулировал достаточно ясные алгоритмы, которыми практики пользуются до сих пор. Но у любителей «философствования» инженерное мышление не в чести. Им бы тумана позамысловатее. Я предложил детальный план коллективной разработки интерпретации системного подхода на модель области, указав исполнителей и сроки исполнения. Реакция: откровенный саботаж; это, мол, нереально. Так откуда же такое самомнение, господа, коль вы бежите от предложенной творческой работы?! Для тренировки дал задание всем сотрудникам попробовать применить системный подход для своей тематики. Полный ноль в результате, изложение различных точек зрения, не более того (эрудиция превыше всего!). В общем, провал. Пришлось все делать самому. На том этапе получилась некая систематизация истмата, хотя уже прослеживалась доминирующая роль ценностей как системообразующего фактора различных сфер деятельности. До системы показателей дело дошло позднее, в упомянутой выше статье об образе жизни. Но тогда меня уже не было в Томске. Но и этот вариант был далек от совершенства. Думаю, что если бы разработка модели осуществлялась в режиме мозгового штурма, как это было с системным подходом, удалось бы сделать что-нибудь получше. Но желающих и способных штурмовать не было. Организатор из меня был никакой. А мог бы я вести себя иначе? Думаю, что да. Не заниматься энтузиастическим самообманом и невольным обманом группы разработчиков ТАСУ и не обнадеживать там, где реальной надежды не было (и пока нет). Поставить реальные задачи по сбору информации в частных областях. В лаборатории были люди, имеющие практику проведения социологических исследований (в том числе, буду объективен, и тот, кого я обозначил как «экземпляр № 3»). У меня была хорошая помощница – Ирина Иосифовна Травина – единственный человек из лаборатории, о котором я вспоминаю с благодарностью (хотя и не разделял её демократически-этнические предпочтения). Вместе мы могли бы наладить вполне приличную работу. Но меня обуял фантастический максимализм. Мне неинтересны были будничные детали, подавай сразу, в экстазе штурма философскую систему, переходящую в систему конкретных показателей. Я и сейчас убежден в том, что именно такой и должна быть общая устремленность. Но получил жестокий урок: и сам я не готов и реальные кадры этого не понимают и не принимают. Естественно, по мере обнаружения социологической неудачи мои отношения с группой ТАСУ стали охлаждаться. И я переоценил себя, и их теперь уже в основном организационная деятельность утратила для меня интерес. А отношение ко мне в университете в лучшую сторону не менялось. В конечном счете у меня созрело желание сменить место работы и жительства. Но, прежде чем рассказать об этом, вспомню, что вопреки некоторым слухам я в этот период не ушел из философии. Кафедра методологии управления социальными процессами, как учебная единица, оказалась мертворожденной. Кроме моих спецкурсов, её учебная нагрузка складывалась из преподавания философии на ряде факультетов. Но научная работа все же осуществлялась. Были проведены конференции по системному и деятельностному подходам, вышел ряд сборников, в том числе о системном и деятельностном подходе в преподавании. Отмечу, что педагогика – одна из областей, где некоторые мои идеи оказались востребованными. Был установлен творческий контакт с рядом известных философов. В частности с ленинградскими философами Михаилом Ивановичем Сетровым и Моисеем Самойловичем Каганом. многогранно Об отношениях с философами за пределами Томска стоит остановиться поподробнее. На вопрос о том, кого я считаю самыми сильными философами Советского Союза, я в те годы отвечал: «Авенира Ивановича Уемова и Моисея Самойловича Кагана». С Уемовым я был знаком с 1966 года. Мне нравился его подход к единству онтологии и логики, его книга о вещи, свойствах и отношениях, его подход к причинности, вызывала интерес его трактовка системного подхода. Все было точно, просто, без болтовни. А у Кагана, помимо таких же достоинств, еще и красиво, и многогранно. Торжественная встреча с Моисеем Самойловичем произошла на одной из конференций в Москве в 1975 году. Мы как-то сразу подружились. Для меня он был не столько специалист по эстетике, сколько один из зачинателей системного и деятельностного подходов. Здесь мы были методологическими единомышленниками. Только в 90-е годы я обнаружил, что методологическая общность не обязательно предполагает общность мировоззренческую. Мои тогдашние кумиры предстали передо мной совершенно в ином свете. Мы разошлись не только идеологически и политически, что явилось следствием, как оказалось, разного мировоззрения. Более того: я обнаружил, что у блестящих методологов и не было подлинно философского мировоззрения. Сказанное нуждается в разъяснении. Все мы тогда числились марксистами. И Ильенков, и Зиновьев, и Мамардашвили, и Батищев, и Каган, и Уемов и т.д. А ведь на самом деле из этого списка настоящими марксистами оказались только Ильенков и, к моему удивлению, что я понял только в 90-е годы, Каган. Афишировать мировоззренческие поиски было небезопасно, каждый держал их про себя, или делился в очень узком кругу. Вот почему была возможность близости в применении методов для решения тех или иных отдельных проблем, взятых вне общего философско-мировоззренческого подхода, который оставался в тени. А когда он из тени вышел, то оказалось, что философско-мировоззренческое кредо разных мыслителей обнаружило принципиальные различия или явно недостаточную проработанность. Можно, к примеру, быть отличным системщиком, и поставить эту технологию на службу, как демократии, так и тоталитаризму, совместить это умение, как с идеалами западников, так и почвенников. А было ли у меня самого тогда достаточно проработанное мировоззрение и целостная философская основа этого мировоззрения? Философская основа – лишь по намеченной структуре (во «Вселенной философа»); подлинной целостной философской концепции, как она оформилась в 90-е годы, я ещё не создал, не вызрела ещё её исходная интуиция. Само мировоззрение тоже имело определенную общую пафосную направленность, идея «развивающейся гармонии» уже бродила в моей душе, но до системного её осознания и изложения было далеко. Многие мои ровесники в те годы уже сказали то основное, что они могли сказать. А я ещё только разминался перед стартом. Работа над проблемой образа жизни привела меня к участию в конференциях, проводимых в Москве социологом И.В. Бестужевым-Ладой. Осталось очень хорошее впечатление от того, как он организовывал и вел эти конференции, как пытался обобщить все многообразие подходов и результатов. Но, опять-таки, эта систематизация носила достаточно абстрактный характер по отношению к возможным различиям в мировоззренческих трактовках. Были у меня тесные контакты со Свердловском, где я выступал в качестве оппонента, читал лекции для слушателей ИПК. Постоянно участвовал в сборниках, организуемых И.Я. Лойфманом. Могу сказать, что на методологическом уровне у нас было хорошее взаимопонимание, и я ему благодарен за возможность публикации своих статей. В Новосибирске контакты постепенно остывали. Стоит только остановиться на моих дискуссиях с Владимиром Петровичем Тыщенко - моим однокурсником, который и сейчас трудится в Новосибирском пединституте. Он стал одним из сторонников Щедровицкого, позднее активным участником организационно-деятельностных игр. Споры у нас шли по поводу категории деятельности (вроде бы одной из центральных в инструментарии Щедровицкого). Тыщенко различал деятельность как субъектно-объектное отношение и общение, как отношение субъектно-субъектное. Я же, как и М.С. Каган, считал общение видом деятельности. И удивлялся, как можно не понимать такой простой вещи, что не может в серьезной философии быть основополагающим такое понятие деятельности, которое фактически сводит её к физическому преобразованию объективной реальности. Но власть обыденных представлений велика! Очень эрудированный и творчески активный человек Тыщенко, но это ещё не гарантирует способности к философской рефлексии на уровне всеобщего. Время от времени бывал я в Ленинграде. В 1974 году пригласили меня выступить в актовом зале Ленинградского университета с докладом о системе категорий. Народу было много, слушали внимательно. Но в памяти сохранились две неприятные вещи. Во-первых, реплика, поданная В.В.Орловым, когда я сказал, что познание начинается с констатации существования чего-либо. «А я думал, что с ощущения» - возразил Орлов. Ну, как можно настолько пренебрежительно относиться к чужой мысли? Ну, разве непонятно, что Орлов имел в виду первую форму, с которой начинается познание, а я – первую категориальную ступеньку, в какой бы форме она не реализовалась? О другом моменте я узнал позже, когда вернулся в Ленинград и начал работать в университете. Дело в том, что вторым докладчиком был Мамардашвили. Он доказывал, что Кант был… материалистом. Доклад явно слабый. Но докладчик! Высокий, стройный, в джинсах, свитере и с трубкой. Ах! Так вот моя коллега по кафедре, с которой у нас были очень хорошие отношения, с восторгом вспоминала о том, какой был потом банкет, а на мой вопрос, кто был другим докладчиком ответила: «Нет, не помню». Я напоминать не стал. Пусть меня трижды проштемпелюют диагнозом закомплексованности, но как можно надеяться на торжество истины в таком мире?! «А вы и не надейтесь» - съехидничает какой-нибудь постмодернист. В 1966 году томский философский десант во главе с Ф.А.Селивановым высадился в Тюмени (в Томске он никак не мог получить квартиру). Вместе с В.И. Бакштановским они развернули работу по организации этических исследований. Я был там частым гостем. Бакштановский окончил исторический факультет Томского университета. Селиванов руководил его дипломом, я – кандидатской диссертацией, а позднее стал консультантом по докторской. Мне нравилась в нем активность и целеустремленность, о мотивации которой я поначалу не задумывался. Он стремился придать этике прикладной характер и это было мне близко. Общие рассуждения в духе «абстрактного гуманизма» (я человек, личность и потому уважать меня извольте) мне претили. А ты способен уважать других личностей и общество? А у тебя есть ответственность, с тобой можно пойти в разведку? Мне хотелось включить проблематику нравственности в контекст социального и личностного развития в целом. Как сформировать нравственность в себе и в других? Есть ли в этом процессе моменты, поддающиеся рациональному пониманию и управлению? Сейчас я хорошо понимаю, что тогда соотношение суждений совести и рациональных суждений в принятии моральных решений я представлял довольно туманно. Поэтому акцент на рациональной стороне можно было легко принять за рационализм и чуть ли не за утилитаризм. В «Комсомольской правде» (тогда это была серьезная газета) появилась моя статья в соавторстве с Бакштановским, название которой целиком лежит на совести редакции: «Этика с арифметикой». Формирование нравственной культуры, конечно же, требует, в том числе, и развитого аналитического мышления. Но, естественно, к этому не сводится. Не знаю, насколько понимал это Бакштановский, но я, хотя, в общем, и понимал, но внерациональную сторону морали оставлял в тени. Соотношение же морали и нравственности вообще тогда не рассматривал. С позиций «абстрактного гуманизма» вступил со мной в полемику на страницах журнала «Молодой коммунист» Генрих Степанович Батищев. Он был очень противоречивой натурой и как философ и как человек. Меня восхищали его попытки вырваться за пределы марксистского сциентизма к экзистенциальным глубинам человеческого и мирового бытия. И в то же время раздражали явные проявления демонстративности и гиперболизма: что не люблю, то не люблю. Кажется, он тоже относился ко мне с определенным интересом, но в данной полемике мы общего языка не нашли. Безусловно уважать как «личность», безответственную девчонку, «лижущую мороженое» я не соглашался. Думаю, что будь он жив, мы и сейчас бы разошлись, например, по вопросу о смертной казни. Если исходить из абстрактного положения, что каждый человек по определению самоценен и создан по образу и подобию Бога, то её надо отменить. Если же конкретно ставить вопрос, что делать с теми, кто признает только свою самоценность, то отмена смертной казни в современном больном обществе является проявлением тупости теоретиков и идеологов и преступлением на практике. В 70-е годы у меня, наконец, появилась постоянная, аспирантура. У некоторых аспирантов я стал затем и консультантом по докторским диссертациям: у Элентуха, Бакштановского, Видгофа. Владимир Михайлович Видгоф пришел ко мне из симфонического оркестра, где он играл на скрипке. И нашел себя в философии, в осмыслении природы искусства с позиций целостности. Овладение культурой философского мышления давалось ему нелегко, но наличие оригинальных идей и большой энтузиазм позволили ему сделать достаточно много. Связь эмоций и мышления в художественном образе, целостная картина взаимосвязи эстетических категорий, исследование путей реального формирования эстетического отношений к действительности вот основные направления его философской деятельности. Некоторые мои идеи он также пытался усвоить и применять в своих исканиях, что продолжалось, и когда он давно уже стал профессором. В декабре 2008 года его не стало, умер от сердечной недостаточности. Илья Павлович Элентух - человек исключительного энтузиазма. Он хорошо усвоил одну из основных моих идей – единство принципов конкретности существования и конкретности истины. И успешно применял её как в преподавании, так и в научной работе, в области методологии науки, защитил докторскую. Но, к сожалению, он не мог жить без абсолютной веры в какие-то догматические основы. Был убежденным сторонником коммунистических идей, потом столь же искренне поверил в демократию, а затем стал воцерковленным православным. И все это – до упора. О демократии я ещё пытался с ним спорить, но когда он стал «спасаться», часами простаивая на церковных службах и совершая все обряды, я сдался. «От чего ты спасаешься, когда жизнь прекрасна сама по себе, если бы её не портили злые хищники и глупые конформисты, да и мы сами, ибо и у нас дури хватает?» - с грустью думал я. Так совершенствовать эту жизнь надо, а не бежать от неё в догматические мифы. В начале 70-х ко мне приехал из Барнаула молодой врач Александр Дмитриевич Сараев. Его увлекла моя идея о различных категориальных «маршрутах» в разных областях познания. И он очень удачно проследил в своей кандидатской диссертации некоторые «маршруты» медицинской мысли. В 1978 году он переехал вслед за мной в Симферополь, где живет и работает и сейчас. Так что некоторые ростки проклюнулись, но создать то, что не формально, а по существу можно назвать «школой» мне не удалось. И аспиранты большей частью были не готовы работать в контексте становящейся целостной концепции своего научного руководителя, да и я – неважный педагог и организатор, терпения у меня мало. Неудачи с социологической авантюрой, общая недоброжелательная атмосфера не способствовали подъему моего духа. Из-за интриг моей жене пришлось уйти с заведования кафедрой педагогики и психологии и вообще из университета. В 1972 году у нас родился второй сын, в котором мы души не чаяли. Много времени стало уходить на домашние заботы. Как-то холодно – в прямом и переносном смысле – стало нам в Томске, захотелось чего-то, может быть, и более простого, но спокойного и устойчивого. Решение уехать далось мне непросто. Несмотря ни на что, Томск вошел в мое сердце, и я всегда охотно туда приезжал. В конечном счете сгладились все былые конфликты и неурядицы, и меня в этом городе, с которым связано мое становление, встречали и помнили в целом хорошо. Но тогда все было иначе. Принятию решения об отъезде способствовал ряд обстоятельств. Ещё в 1973 году, когда участвовал в Международном философском конгрессе в Варне, я почувствовал зов своей южной наследственности. Море, горы и тепло вдруг властно поманили меня. А в возможности быть понятым я ещё более усомнился. Только один какой-то француз призывал поставить философию на служение реальным проблемам совершенствования этого мира. Остальные исполняли сольные номера, не особенно слушая друг друга. Неформальному общению явно больше уделяли внимания, чем совместным поискам истины. Много, конечно, пили. Там у меня возникли вроде бы неплохие отношения с Д.И.Дубровским, мы оба оказались поклонниками Блока. К тому же он преподнес комплимент, очень приятный для моей закомплексованной натуры: «Да Сагатовский на пляже и в костюме – это разные люди». Я был неплохо накачан, но тонкий костяк не позволял воспринимать это в обычной одежде. Однако позднее, когда мы с И.П. Элентухом прислали в «Философские науки» статью о природе идеального, где между идеальным и материальным проводилось именно категориальное отличие – зависимость и независимость от субъекта, она была опубликована в очень урезанном виде, как заметка и без всяких ссылок на другие мои работы. Дубровский был членом редколлегии и, видимо, ему более чем достаточно было иметь оппонента в лице Ильенкова. Пытался я на конгрессе подарить свою книгу о систематизации категорий какому-то немцу из ГДР, с собой её у меня не было, я предлагал встретиться там-то и там-то, но он в ответ только выпятил губы. Нет, не умел я «устанавливать связи». Под новый 1977 год в нашей группе по АСУ возникли какие-то надежды создать социологическую лабораторию в Томске в рамках Академии наук. И сразу же после Нового года развеялись. Новосибирские социологи, возглавляемые академиком Заславской, почему-то скептически отнеслись к моей кандидатуре. Это было последней каплей. Я решил начать поиски нового места жизни и работы. Перебирали мы с женой (она хотела уехать больше чем я) разные варианты, а одновременно я начал хлопоты по получению разрешения на отъезд в партийных инстанциях. В те времена это было непросто, пришлось дойти до Лигачева – первого секретаря Обкома. Окончательному выбору способствовали впечатления от моей поездки в Симферополь в конце апреля 1976 года для чтения лекций. Организатором поездки был философ Л., окончивший аспирантуру в Москве, в Институте философии и недавно переехавший в Крым из Калуги. Нас сблизила общность взглядов на природу абстракции (то, что он называл интервальным подходом). Мы даже написали на эту тему общую статью, которая была опубликована в «Философских науках». Об этом персонаже мне придется ещё рассказывать. Сейчас замечу только одно: это был тот случай, когда первое впечатление о человеке оказалось верным. Долгое время он производил на меня впечатление добродушного, несколько флегматичного и бескорыстно преданного науке. Я даже, помню, приводил его в качестве примера ещё не окончательно вымерших интеллигентов. Он не курил и не был любителем выпить. Но познакомились мы с ним на одной конференции в Новосибирске (если не ошибаюсь, в 1974 г.), после которой был банкет в Доме ученых. И вот сидит наш Л. на скамейке перед зданием Дома ученых, в сильном подпитии и вовсю пускает дым. Очки усиливают хищный блеск его глаз, а лицо - сплошная честолюбивая устремленность и надежда. В подсознание это впечатление запало, но тогда я не придал ему серьезного значения. Мы стали контактировать, и он организовал для меня приглашение в Симферопольский университет (недавно преобразованный из пединститута) почитать лекции. Кафедра произвела на меня неплохое впечатление (наверное, мне этого сильно хотелось). В Томске ещё лежал снег, и можно было ходить на лыжах. А здесь… Зеленая трава, теплое солнышко, загорелые люди. Особое впечатление произвели на меня море в Алуште и водохранилище на выезде из Симферополя по ялтинскому шоссе. «Вот где бы я хотел жить» - подумалось мне. Скорее, не подумалось, а остро почувствовалось. Л. представил меня зав. отделом науки Обкома Н.В.Багрову, о котором я сходу сказал: «Быть ему секретарем Обкома» (что и сбылось). Он обещал предоставить мне квартиру, если я соглашусь два года поработать заведующим кафедрой философии в филиале Севастопольского приборостроительного института (фактически строительного факультета), а затем перевести в университет. Я сказал, что должен подумать. Перебирая другие варианты весной следующего года, мы вдруг вспомнили об этом предложении, и оно показалось нам тем выходом, который мы искали. Забыться в теплом Крыму, отдохнуть от всех перегрузок и треволнений. А внутренняя жизнь никуда не уйдет. Буду скромным чиновником, как мой дед по матери; не создан я, чтобы вести за собой и переворачивать мир, поживу тихо и скромно, устрою благодатную жизнь для своей семьи. В конце мая 1977 года я приступил к работе в Симферополе. |
Похожие:
 | Пояснения к презентации: «Основные точки и линии небесной сферы» «Общая астрономия» в виде 6 компьютерных презентаций. Данный материал характерен доступностью и наглядностью, рассчитанный на школьников... | | Оглавление Во избежание неверного результата поиска следует предпочесть поиск по ключевым словам из заглавия поиску по заглавию |
 | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Развитие умений предполагать, предвосхищать содержание текста по заглавию, иллюстрации | | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Воспроизводить алфавит. Восстанавливать алфавитный порядок слов. Совершенствовать навыки чтения, умения работать с текстом (прогнозировать... |
| Методические пояснения к занятиям по программе «Разговор о правильном... | | Рабочая программа Календарно-тематическое планирование Пояснения к реализации образовательных программ, адаптированных к особенностям детей с ограниченными возможностями здоровья |
| Методологические пояснения Показатели внутриглазного давления новорождённого ребёнка, обусловленные морфологическими особенностями дренажной системы глаза в... | | Парадигма философско-культурологический альманах В. Голик; д-р филос наук П. М. Колычев; д-р филос наук Б. В. Марков; д-р филос наук В. Н. Сагатовский; д-р филос наук Е. Г. Соколов;... |
| Парадигма философско-культурологический альманах В. Голик; д-р филос наук П. М. Колычев; д-р филос наук Б. В. Марков; д-р филос наук В. Н. Сагатовский; д-р филос наук Е. Г. Соколов;... | | Только один раз. В задании есть одно лишнее утверждение Общие пояснения к предлагаемым вариантам экзаменационной работы и инструкция по их выполнению изложены в предыдущей статье |
| Методологические пояснения Транспорт Транспорт как вид хозяйственной деятельности подразделяется на транспорт общего и необщего пользования | | Урок физики 7 класс Обобщение и систематизация знаний по теме «Механическая работа и мощность» Во время пояснения учащимися хода решения задач продолжать формировать устную монологическую речь |
| Объяснение В виду труднопостижимости рассматриваемых предметов, настоящая статья начнется с пояснения некоторых пунктов, которые остались неясными... | | Реферат Отчет 175 стр., 4 приложений, 6 табл., 65 источников правила... Правил, пояснения к ответам гу «гги» на замечания и предложения гу «вниигми-мцд» |
| Инструкция по выполнению работы На выполнение экзаменационной работы... Демонстрационный вариант Пояснения к демонстрационному варианту экзаменационной работы | | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... На уроке присутствовал священнослужитель, закрепленный за общеобразовательным учреждением. Протоиерей Игорь дал некоторые пояснения... |
