В. Н. Сагатовский пояснения к заглавию
Скачать 1.92 Mb.
|
Зигзаг в политику (1988 – 1992) До перестройки к общественной работе я относился неформально только в двух случаях: когда отвечал за работу методологических семинаров в Томском мединституте и при чтении лекций для населения. Много выступал с лекциями по нравственности, читал и по известной теме «Два мира – два образа жизни». Я прекрасно понимал несовершенство «развитого социализма». Но никогда не принимал и капитализма с его ориентацией на максимальную прибыль, потребительство и крысиные гонки конкуренции. Буржуазность я ненавидел всегда. И коммунизм воспринимал прежде всего как отказ от нечеловеческих игр предыстории, как создание возможностей гармонического развития человека в гармонии с природой (по ефремовски, а не по хрущевски или брежневски). Потому и в лекциях я противопоставлял наши принципы и их реальность. Однажды молодой человек на моей лекции бросил: «Сказки не рассказывайте». Да, для тех, кто завидовал уровню потребления за рубежом, разговор об идеалах воспринимался как сказка. Но кто же виноват, что вы сами смотрите не выше корыта и развлекаловки, а все остальное для вас «сказки» и «философия»?! В Симферополе я лет восемь был зам. секретаря парткома университета по идеологии. Вот к этой деятельности отношение у меня было чисто формальное. Я не видел в ней смысла, но приходилось… Секретарем парткома был в меру честолюбивый доцент, который все внимание сосредоточил на наведении формального «порядка». Мне он сразу же дал понять, что мое активное вмешательство во властные дела нежелательно. А я и не возражал. Потом был избран молодой профессор-филолог, откровенный карьерист. С ним было сложнее. Он всячески показывал свою власть, однажды не пустил меня в Москву на конференцию в Институте философии, ссылаясь на необходимость моего присутствия на заседании парткома. Позднее он попытался прорваться в ректора, и мое выступление на общем собрании сыграло свою роль в крушении этого замысла. А затем ушел в правительственные круги Крыма. Сейчас он выглядит хуже меня, хотя лет на 20 моложе. Когда, наконец, вняли моим мольбам и не переизбрали на новый срок, я вздохнул с большим облегчением. Отношение к КПСС в целом и к партийному руководству в частности было у меня противоречивым. Понятно, что реальное положение дел, фактическая роль Партии в жизни страны не вдохновляли. Но сама идея однопартийности, ведущая роль Партии как «ордена» (так её в свое время охарактеризовал Сталин), состоящего из лучших людей и берущего на себя бремя ответственности, никогда не вызывала у меня принципиального неприятия. Ведь очевидно же, что многопартийность в «демократических» странах выполняет следующие функции: обслуживание противоборствующих кланов, обеспечение личной карьеры и большое шоу для «биомассы». Все это давно стало бизнесом. Я полагал, что в процессе перестройки достаточно было бы устранить дублирующую роль Партии по отношению в советской власти, как следует почистить её ряды и обеспечить выполнение ей действительно стратегической роли, соответствующей идеалам коммунизма. В то же время я не мог не видеть утопичности своих пожеланий. Ни партийные массы, ни тем более номенклатура к этому не были готовы, не очень представляли, что это такое, да и вообще «верные марксисты–ленинцы» просто были довольны своим привилегированным положением. Пока некоторые из них не сообразили, что можно жить гораздо вольготнее и не скрывать своего богатства без всяких игр в коммунизм, просто «прихватизировав» собственность, которая и так была «народной» лишь по названию. Помню, как однажды в Киеве я попал к окончанию обеденного перерыва на улицу, где располагалось ЦК Компартии Украины. Улицу буквально запрудил сплошной поток плотных мужских фигур с откормленными загривками. Эх, на поля бы их… Интересно было бы проследить, как сложились их судьбы теперь: кто банкир, кто стал антикоммунистом, но «на поля», я думаю, никто не пошел. Обкомовское начальство знало, что меня можно использовать для публичных выступлений, встреч, конференций – в грязь лицом не ударю. Как высказалась одна учительница: «Гладко говорит, хотя и непонятно». Но я оставался чужим среди них. Конечно, имело место и общее отношение к интеллигенции: кто они, а кто мы… В 1983 году, когда я был в ИПК в Минске, захотелось мне переехать в этот город. Жена обратилась к Багрову. «Отберем квартиру и накажем» - отрезал он. Но и там, где внешне отношение было вполне уважительным, не чувствовал я себя «своим». Однажды пришлось мне участвовать во встрече секретаря Обкома по идеологии с вновь прибывшим митрополитом. Наверное, на случай умного разговора пригласили. Я и попытался обсудить что-то об отношениях христианства и ислама (тогда татары как раз стали возвращаться в Крым), но энтузиазма эта тема не вызвала. Зато представители обеих идеологий живо обменялись анекдотами и заговорили о футболе. А вот это уже мне было неинтересно. Багров даже как-то поинтересовался моим мнением, как лучше расселять возвращающихся татар – по всему полуострову или где-то локально. «Отдайте им Бахчисарайский район, - высказал я свое мнение. – Пусть там будет для них национально-культурная автономия, иначе претензий на создание татарского государства в Крыму не оберешься». Совет мой услышан не был. И не в отношении ко мне тут дело, а в том, что интересы-то у начальства были совсем другими: не столько как рационально решить проблему, сколько как уловить настроения свыше, усидеть в этом кресле и, возможно, подняться выше. Багров действительно оказался непотопляемым. Стал он первым секретарем Обкома, потом вовремя ушел с партийной работы и оказался председателем Верховного Совета Крыма, затем представлял Крым в Киеве, и, наконец, вернулся в университет, откуда его в бытность доцентом взяли в Обком, но теперь уже в должности ректора. Неглупый он человек, хороший организатор, но я всегда нутром чуял, что тот же Л. ему куда ближе. Внепартийная общественная деятельность, которой я уже занялся добровольно, началась с участия в движении неформалов-экологов. Мы боролись против строительства АЭС в Крыму. Активно выступали в печати, писали письма по инстанциям, настаивали на проведении экспертизы, разъясняли ситуацию в многочисленных выступлениях, устраивали митинги. И победили! До сих пор испытываю гордость по этому поводу. Но я не был бы самим собой, если бы ограничился участием в пропагандистской и организационной работе. Захотелось подо все это заложить мировоззренческий фундамент, сформулировать принципы отношения человека к природе, четко осознать ценности такого мировоззрения, без которого, на одних только технических мероприятиях не решить глобальную экологическую проблему. Решили раз в месяц проводить соответствующий теоретический семинар. Состоялось одно заседание, на котором я выступил с докладом. Несколько вопросов, а затем взял слово один активист и стал говорить о наболевшем, о критическом состоянии крымских рек и т.д. «Все это очень важно, - прервал я его, - но сегодня мы не об этом». Не понял и обиделся. Меня всегда поражало и продолжает поражать людское неумение и нежелание держать тему. Каждый выступает с ассоциативным монологом, мозгового штурма не получается, поставленная проблема не решается. Поговорили и разошлись. Пар выпустили… Системно двигаться от общего к частному, видимо, скучно. Куда веселее воздвигать очередную Вавилонскую башню. По мере разворачивания перестроечных событий я втягивался и в другие стороны общественно-политической жизни. Каюсь, как и многие интеллигенты, я на какое-то время поддался демократическим иллюзиям, захотелось поверить в возможность отхода от бездарной бюрократизации и ещё более бездарной идеологизации нашей жизни. На этом фоне и Горбачева было послушать приятно, и Ельцину можно было поверить, и от местных диссидентов чего-то ожидать. Ни в коем случае не хочу оправдываться. Да, не хватало трезвости, аналитичности и во многом – конкретного знания жизни. И этот дефицит нельзя было заменить общим критическим отношением и общими благими намерениями. Я начал активно проповедовать перестроечные идеи и резко критиковать бюрократию в устных выступлениях, в местной и центральной печати. И на какое-то время сблизился с «демократами». В июне 1990 года я поехал в Москву на конференцию демократической платформы КПСС. Помню, как сидел в парикмахерской и переживал, слушая информацию по радио о выборах председателя Верховного Совета. Облегченно вздохнул, узнав о победе Ельцина. Но тут же началось и отрезвление. И выступления многих участников конференции показались мне напористо-легковесными, и кумир демократов Яковлев, все его поведение вызвало отрицательные эмоции. Пока – эмоции, осмысление началось чуть позже. Да и к Ельцину отношение было противоречивым. Его пьяное выступление по телевидению в США сильно подорвало мое доверие, но западная пресса называла его «главным русским националистом», и я захотел принять это за чистую монету. Ну, очень хотелось. О национализме и моем к нему отношении надо поговорить особо. Пожалуй, не ошибусь, если скажу, что эта интеллигентская иллюзия оказалась сильней и продлилась дольше, чем кратковременное «демократическое» помрачение. Отчасти тут сказался присущий мне чуть ли не с детства эстетский романтизм. Лет с восьми под влиянием наших дорогих классиков я романтизировал и идеализировал все, связанное с Кавказом. Советский интернационализм казался мне пресным, лишенным почвы и корней. А официальный антикосмополитизм и патриотизм был так грубо сработан («Россия – родина слонов»), что как раз русский национализм меня и не затронул. Романтичным воспринималось не то, что рядом, не в этих буднях, а некая «борьба за свободу» на окраинах, в которой я видел протест против этой самой будничной серости. Так что, что такое интеллигентские иллюзии по себе хорошо знаю. Ситуация изменилась под влиянием двух факторов: я дорвался до русской философии и реально столкнулся с местным национализмом. Непосредственно – сначала с татарским, потом украинским, а опосредованно - через прессу и очевидцев - с прибалтийским, грузинским и т.п. Что это такое, расскажу чуть дальше. А пока зафиксирую результат: я заболел русским национализмом и с этих позиций взглянул на перестройку и тех, кто назвал себя демократами. Уточняю: в советское время мы привыкли к тому, что патриотизм это хорошо, а национализм – плохо. И я долгое время придерживался этого словоупотребления (даже в своей книге «Русская идея: продолжим ли прерванный путь?», СПб, 1994). Но есть национализм и национализм. Национализм нормальный и положительный – это любовь к своей национальной общности, к её неповторимой почве и культуре, укорененность в ней. В России, как стране многонациональной, исторически «имперской», патриотизм – это любовь к Родине в целом, что не исключает русского или, скажем, татарского национализма в указанном выше положительном смысле. Но когда националист заявляет о превосходстве своего народа и пропагандирует пренебрежение, ненависть и право на агрессию по отношению к другим народам, национализм становится явлением отрицательным, в перспективе чреватым фашизмом. Мой русский национализм никогда не был таким. Категорически не приемлю сыпавшиеся на меня обвинения в «великодержавном шовинизме». Я всегда уважал, а в случае с Украиной и сердечно любил, принимал другую культуру. Впрочем, эта черта русской культуры отмечалась ещё Достоевским. Так вот, идея возрождения России («Вам нужны великие потрясения, а мне великая Россия» - эти слова Столыпина стали для меня очень близкими и понятными) во всем неповторимом своеобразии её великой культуры и мессианского предназначения в этом мире заслонила и начала заменять в моем сознании «общечеловеческую» идею «социализма с человеческим лицом». И задумался я, кто же они и чьи интересы представляют эти «демократы»… Сначала эти мысли подпитывались отдельными впечатлениями. Расскажу о двух, вроде бы незначительных, эпизодах периода 1990 года. В Киеве на семинаре по научной фантастике я познакомился с одним литератором. Не помню его специализации, но мы говорили о будущем и, естественно, критиковали настоящее. Второй раз встретились в апреле 1990 года на семинаре по творчеству Ивана Ефремова в доме творчества в Комарово. Впечатление от молодежи было удручающим: мельтешение модных фраз и, по сути, полное непонимание Ефремова, не до него им было. Я и ещё один пожилой писатель чувствовали себя чужими. Мой киевский знакомый уже откровенно смеялся над надеждами на совершенствование социализма и ставил ставку на распад СССР, в частности на отделение Украины. «И, разумеется, с вольным городом Одессой» - съехидничал я. «Конечно» - вполне серьезно ответил он. Вечером мы зашли на чашку кофе к его знакомой писательнице. Там уже напрямую шла речь о возвращении заблудшей страны в лоно Запада, о достойной жизни для «элиты» и освобождении угнетенных нацменьшинств. «А как же русские?» - брякнул я явно невпопад. Надо было видеть уничижающий и уничтожительный взгляд, которым одарила меня дама. «Полный Альбац» и Новодворская показались бы добрыми… Второй случай имел место в Москве. Бакштановский, пытавшийся в то время обеспечить себе какую-то роль в политике, организовал семинар по проблемам перестройки. Был приглашен ряд его знакомых профессоров и молодые реформаторы, в том числе Чубайс. Профессора говорили обтекаемо и политкорректно, молодые – напористо и резко. И никакого социализма, только капитализация экономики. Чубайс был ещё худой, голодный и жадный, одетый в какое-то нелепое долгополое пальтецо. « И зачем ты наприглашал этих профессоров?» - пренебрежительно бросил он Бакштановскому. Они уже не нуждались в диалоге! Они знали, чего хотели, а мы все наивничали… А вот ещё более раннее впечатление. Тот же Бакштановский в июне 1989 года организовал конференцию в Ханты-Мансийске. Приехала делегация из Москвы во главе с социологом, однофамильцем одного из основателей синергетики. Помимо философов в аудитории присутствовало несколько местных выпускниц Новосибирских вузов, совсем молоденьких девушек. Естественно, обсуждался и национальный вопрос. Я и некоторые другие участники пытались найти консенсус (очень модное в то время словечко). Конечно, надо уважать неповторимость национальных культур, но нелепо в нашей стране делить нации на угнетаемые и угнетающие, не надо разрушать вековое единство наших народов. В общем, совершенствовать, а не выбрасывать ребенка из ванны вместе с мыльной пеной. Слушали, вроде, сочувственно. Но, опять-таки, мы не учли, да просто и не знали реальный настрой молодых националисток, мечтавших о «Великой Югре», и истинные намерения москвичей. «Свободу не просят, свободу берут!» – простирая руку, вдохновенно воскликнул наш социолог. И загорелись девичьи газа, и никто уже нас не слушал. Спрашивается, кто же и почему так страстно захотел разрушить Советский Союз и осуществить, как выяснилось потом, настоящую буржуазную контрреволюцию под флагом «перестройки»? Я вернусь к ответу на этот вопрос, а пока-что зрели некоторые догадки и недоумение, протест по поводу «переборов» сопровождался предчувствием возможности действительного обновления, но не в духе разрушении, а через возврат к великим ценностям великой русской культуры. На той же конференции по И.Ефремову я делал частые пробежки по местам, знакомым с юности: на Щучье озеро, до Зеленогорска. И вот однажды увидел, как на куполе зеленогорской церкви, долго используемой под склад, возвышается золотой крест, а заботливые старушки благоустраивают территорию. «Золотые кресты России вновь сияют на куполах» - записал я тогда строчку, ставшую завершающей в стихотворении о России, написанном уже после ХХУ111 съезда КПСС. Передать охватившее меня настроение прозой не берусь. Со многими, кто казался мне умными и вполне симпатичными людьми, разошелся я на этом крутом повороте. В июле 1990 года я приехал в Москву на ХХУ111 съезд КПСС (последний) в составе делегации от Крыма. И только я в этой делегации прослыл сторонником демократической платформы. В одном купе со мной ехал другой делегат – писатель Олег Евгеньевич Кириллов. Человек очень активный, глубоко убежденный в необходимости сохранить Партию, обладающую опытом руководства страной, и часто возлагавший наивные надежды на тех или иных государственных деятелей, тут же начинающих себя вести самым неподобающим образом. «Я ставлю себе целью переубедить вас, избавить от демократических иллюзий» - сказал он мне. Его упования на «здоровые силы» в Партии я не разделял, но по одному вопросу – для меня тогда самому важному – мы оказались единомышленниками: по «русскому вопросу». Политическая сердцевина этого вопроса заключалась в понимании того, что западная война (холодная и информационная) против Советского Союза не столько рекламируемая борьба с коммунизмом, сколько продолжение вековой конкуренции с Россией. И в свете этого: кому же помогают «демократы», зачем они распространяют иллюзии о сугубом миролюбии Запада? Уже после съезда у меня состоялся разговор на эту тему с одним профессором в Симферополе, придерживающимся «современных» взглядов. «Вы рассуждаете как во времена Екатерины» - упрекнул он меня. «А что изменилось с тех пор в отношениях Запада к России?» - парировал я. На съезде мои смутные и разрозненные впечатления сложились в определенную картину. Прежде всего, я воочию увидел и Горбачева и Ельцина. Горбачев – растерянный, многословный, явно теряющий управление и собой и ситуацией. Ельцин – напористый самовлюбленный позер. Никогда не забуду, как он шел к президиуму, чтобы демонстративно положить партийный билет. В этот миг в моем сознании все озарилось инсайтом понимания: не то! Не увидел я и фигур, за которыми можно было бы пойти; перебили, наверное, в России всех харизматиков… А вокруг, среди рядовых участников съезда – непонимание того, что происходит, метания, судорожные попытки что-то сколотить, к чему-то прибиться. И явно дежурная фразеология, выступления мало что раскрывающие и уж явно не программные. Особенно нудными были выступления тогдашнего главного идеолога Медведева. Мой сосед даже послал записку в Президиум: «Перестаньте медведизировать зал!». Пришлось поработать в составе комиссии, готовившей документ по национальному вопросу. Кроме меня там был сотрудник одного из отделов ЦК, профессор - демократ из Тарту и академик, горе-специалист по этнической проблематике, процветающий и ныне. Обстановка в этой комиссии была весьма характерной: предательство и откровенная наглость. Академик в ответ на какое-то мое упоминание о Ленине высокомерно начал поучать профессоров-провинциалов: «Забудьте о Ленине!». А ведь, когда лез в академики, наверное, хорошо помнил. Гнусно! Назначили обсуждение проектов документа на определенное время, но пришли только я и мой эстонский коллега; столичные господа просто не явились и протащили свой проект без обсуждения: управляемая «демократия». Уже после съезда, когда я осенью 1990 года приехал в Томск для чтения лекций, я увидел среди идеологов ту же картину растерянности у одних и откровенную смену вех у других. Захожу на кафедру истории КПСС в свой родной Мединститут и вижу плакат: огромный Ельцин и маленький Гаврила Попов вопрошают, тыча пальцем: «А ты вышел из КПСС?». «Прозрели» наши дорогие историки… Я ведь был гораздо более критичен в годы советской власти, но элементарное чувство чести иметь-то надо. Куда там… Света в конце туннеля я не увидел. Построить какие-то прогнозы тоже не сумел. Но стало ясным: перестройка идет не туда, предательство налицо, «развитой социализм» приказал долго жить, «социализм с человеческим лицом» остается благим пожеланием – надо, стало быть, искать новый путь. На съезде я выступил на одной из секций, пытаясь раскрыть понятие «социализма с человеческим лицом». Если заменить это выражение терминами, которые я употребляю сейчас, - «ноосферный социализм» или «соборность», то суть сказанного мной тогда полностью остается в силе. Надо пройти по лезвию бритвы между крайностями тоталитаризма (все во имя государства, человек – винтик) и либерализма (отдельная личность превыше всего) и утверждать не приоритет одной из сторон, но паритет между целым общества и самоценностью индивидуальности. И строить этот паритет, исходя не из утилитарного расчета, а из добровольного внутреннего побуждения. Понятно, что этого никто не услышал тогда, как не слышит и теперь: абстракции, мол, и утопия. Сейчас-то я понимаю правоту Б.Ф. Поршнева, утверждавшего, что многие люди употребляют язык не столько для сообщения истинной информации, сколько для оказания суггестивного воздействия на других людей. Во всяком случае, в отношении тех, кто лезет во власть, это абсолютно справедливо. А в то время ещё надеялся быть услышанным, если изменить некоторые исходные установки и способ их изложения. Эта наивная вера + реакция на то, что непосредственно происходило тогда в Крыму, и толкнули меня в политику. А в Крыму татары требовали восстановления татарской государственности. «Это наша земля, а вы тут пришельцы и оккупанты» - заявляли их идеологи. Предлагали даже немедленно ликвидировать садоводческие товарищества и землю отдать возвращающимся татарам. Затем перешли к самозахватам земли, татарские поселения буквально окружили Симферополь. Выступали они крайне агрессивно. «Ну, зачем вы так, – спросил я однажды, - откуда такая грубость и нетерпимость?» «А мы учились у классиков марксизма-ленинизма» - таков был ответ. Действительно, что татарские, что украинские националисты как бы воспроизвели и стиль, и манеру уничижительного обращения с оппонентами, присущие коммунистической пропаганде, изменив содержание с точностью до наоборот. Я тогда ещё не понимал, что политика превращалась в откровенный бизнес. Прагматики рвались к власти. Если хорошим плацдармом для этого оказывался национализм, они делали ставку на него. Не люблю Горбачева, но одно из его словообразований оказалось на редкость метким: национал-карьеристы. Объяснить им что-либо просто было невозможно. Есть исторически сложившаяся реальность, которую нелепо переформатировать в угоду идеологическим мифам. Ну не вернуть грекам Малую Азию и Константинополь – столицу Византии; не изгнать индейцам белолицых захватчиков… Смирилась же Германия с территориальными потерями в пользу России и Польши, а Финляндия – с утратой Карельского перешейка. Крымские татары получили свою автономную республику в результате ошибочной национальной политики того времени. Веками они терроризировали славянские земли, грабили и угоняли рабов, и Екатерина, укротив их, сделала великое дело. А во время ВОВ их руководство открыто встало на сторону Гитлера. Теперь же, возвращаясь на земли, заселенные русскоязычными жителями, они стали качать права. С другой стороны столь же агрессивно начали выступать и украинские националисты: Крым наш, и точка; в общем «укрКрым». Здесь дело обстоит несколько сложнее, чем с татарами. У меня нет и не было никаких возражений на право украинского народа на собственную державу (другой вопрос, что его «элита» оказалась пока в этом отношении недееспособной, и это трагично). В 1991 году я голосовал за независимость Украины, подразумевая независимость от московской бюрократии, а не культивирование ненависти к России ради интересов бюрократии украинской. Но ведь Украина в тех границах, в которых она получила свою независимость, была, по сути, подарена советской властью. Одним из таких подарков оказался и Крым. В советские времена к разделению республик относились достаточно формально. Но теперь жители Крыма, русские в большинстве, почувствовали явное давление с двух сторон по превращению их в неполноценное «нацменьшинство». И вакханалия продолжается по сей день. В этих условиях я стал выступать в печати, на конференциях, на митингах с идеей превращения Крыма в территориальную (не национальную) автономию – в республику Тавриду. Эта идея получила широкую поддержку среди большинства крымчан, о чем время от времени до сих пор вспоминают в крымской и украинской печати. И тут я заслужил откровенную ненависть татарских идеологов и, что меня очень огорчило, от меня отвернулись многие украинские коллеги. 20 января 1991 года крымчане проголосовали именно за территориальную автономию, которая, к великому возмущению националистов существует и до сих пор (название Таврида, правда, не прошло). Мне кажется, что я довольно ясно обосновывал свой подход. Каждая нация имеет право на самоопределение, но при этом нельзя забывать о трех, по крайней мере, существенных ограничениях. Во-первых, этого нельзя делать на территории, где нация, претендующая быть «титульной» составляет явное меньшинство. Во-вторых, не каждая нация созрела до уровня, позволяющего говорить о реальной государственности, а не о диктатуре криминально-националистической мафии. В-третьих, и там, где «титульная» нация находится в относительном большинстве, необходимо гарантировать права национальных меньшинств или обеспечить – юридически и экономически – возможность несогласным с новым статусом данной территории достойно покинуть её. Если два последних условия не выполняются, новое государство, так или иначе, ждет крах. Я всегда был за предоставление независимости нациям, если это желание подтверждено референдумом. Но на той территории, где нация составляет большинство и при гарантии соблюдения двух других условий. К примеру, с моей точки зрения Чечня имела право на независимость; но несоблюдение указанных условий с неизбежностью привело ко 2-ой чеченской войне. В Крыму же создание татарского государства не имело никаких оснований. Не случайно я предлагал локализовать расселение возвращающихся крымских татар. В крымской ситуации идеальным вариантом для национального меньшинства была бы национально-культурная автономия. Я думаю, что простых людей это вполне бы удовлетворило. Но, разумеется, не национал-карьеристов, метящих в «вожди нации» и не забывающих о той экономической выгоде, которую может обеспечить бизнес политический. Теперь взглянем с этой точки зрения на русское «нацменьшинство» в Крыму, входящем в состав Украины. Почему бы ему и не продолжать оставаться в этом составе, если бы его права были реально гарантированы и соблюдены? Но великодержавно-шовинистическая позиция галичанских националистов, с самого начала провозглашения независимости Украины не скрывавших своих взглядов и рвавшихся к власти (чего они и добились в результате «оранжевого» переворота), не могла не настораживать русское большинство населения Крыма. При таком раскладе провозглашение независимости Тавриды с перспективой возможного вхождения в состав России являлось и является вполне оправданным (сравните с положением дел в Южной Осетии). Надо сказать, что в Украине вообще не сложилось единой нации. Опять-таки придется уточнить понятия. Термин «нация» употребляется в трех смыслах. Во-первых, для обозначения всех граждан данной страны, независимо от их этнической принадлежности (американская нация). Во-вторых, как синоним этноса (в этом смысле в советских паспортах употреблялся термин «национальность»). И, в-третьих, для обозначения культурной общности, объединенной общими традициями (например, религией), языком, общими базовыми ценностями, синтезирующимися в национальной идее. Этническая основа в последнем случае играет определенную роль, но не определяющую (к примеру, сербы и хорваты этнически тождественны, но это разные нации). Это различение «вождь крымско-татарской нации» (не помню его фамилии, но он и сейчас в этом статусе) обозвал «профессорской схоластикой». Ну, о чем можно договариваться с людьми такого интеллектуального уровня? Но вернемся к Украине. Жители Западной и Восточной Украины (-юки и –енки) исторически сложились как разные нации, причем первые считают себя «настоящими» украинцами и агрессивно навязывают свое мировосприятие всем жителям Украины. Оптимальным вариантом государственного устройства Украины в такой ситуации явилась бы федерация достаточно самостоятельных земель, разделенных по признаку преобладания сложившихся национальных культур. Очевидно, что нации, явно не относящиеся к украинцам (русины в Закарпатье и русские в Крыму) образовали бы самостоятельные автономии. Но и тогда и теперь украинские власти не допускали и мысли об этом. Лично я в настоящее время охотно бы остался жить в таким образом устроенной Украине. Но, должен признаться, тогда я рассуждал несколько иначе. Позиция украинских националистов казалась мне просто нелепой. Все мы – Россия, Украина и Белоруссия – единая Русь, - полагал я, - должны жить в единой Восточно-Славянской Федерации или даже в Соединенных Штатах Евразии (только столицу надо перенести из Москвы в новый город, построенный на границе трех славянских республик). Осенью 1991 года я выступал перед киевскими философами о русской идее. И излагал её так, что одна из присутствующих, профессор сказала: «Я украинская националистка, но согласна с тем, что говорил Сагатовский». В самом деле, я говорил о том, что обще всей восточнославянской культуре, но не учитывал того, что просто плохо знал: реальную историю российско-украинских отношений. И потому идеализировал, скажем «армии Екатерины Великой, освободившие Крым» (это из одной моей статьи того времени), совершенно не учитывая, как это могли воспринимать те, кто идеализировал, скажем, «рыцарские времена казачества», и того, что, что роль Екатерины относительно Крыма и относительно ликвидации остатков украинской автономии – вещи разные? Что мечта об украинской государственности веками не могла реализоваться на пересечении сложнейших и противоречивых отношений с Россией, Польшей, Турцией, Крымом, Австро-Венгрией? Отмахивался я от этого… Так что обвинения в мой адрес с украинской стороны можно понять. Хотя и жаль, что в Киеве рассыпали набор моей книги «Мгновенно-вечный мир души» в наказание «крымскому сепаратисту»… . Но – снова уточнение понятий – тут в самый раз снова вспомнить о разных формах национализма. Я никогда не выступал против независимости Украины. Но в ответ ждал и признания права Крыма на независимость. Истинные националисты уважают не только свою нацию. А вот национал-карьеристы культивируют для укрепления своей безраздельной власти ненависть к другим народам и готовы «прихватизировать» все, что плохо лежит. Именно такие националисты сейчас у власти в Украине. Я уважаю национал-демократа Тараса Черновила, вышедшего из всех партий, поняв, что это бизнес, а не политика. Но национал-карьеристов уважать не могу. Итак, где-то к 1990 году я стал русским (точнее, восточно-славянским) националистом. Но национал-карьеристом не был никогда. И это, наверное, сильно помешало моей политической деятельности. «Зачем Валерий Николаевич пошел в политику, - спрашивал у моей жены её коллега по кафедре, - ведь ему же не нужна власть?». Осень 1990 года я провел в Томске, читая лекции на философском факультете. А когда вернулся домой, Симферополь уже бурлил. Стали проявлять активность новые бизнесмены, некоторые из них заранее прикармливали подающих надежды будущих политических деятелей. Проснулись массы. Однажды мне надо было зайти по какому-то делу в домик одного диссидента-демократа (тогда они со мной ещё не рассорились). У него уже сидело человек десять, а в течение последующих получаса каждые полминуты кто-то заходил и выходил. Что они так горячо обсуждали, я не прислушивался, но жизнь политическая била ключом. Потом все это так же незаметно стихло, как неожиданно возникло. Люди в основном занялись чем-то другим. А пока стали образовываться партии. Я уж и не помню всех названий, но в общем можно было выделить два главных направления: тех, кто был настроен антикоммунистически и «демократически», и тех, кого прежде всего волновала судьба Крыма; условно – «демократов» и «патриотов». Ни там, ни там не видел я серьезных деятелей, зато курьезов было много. Среди сторонников независимости Крыма с пророссийской ориентацией выделялись фигуры бизнесмена Лося и адвоката Мешкова. Первый выступал с явно русофильских позиций, а потом, отойдя от политики, благополучно продолжил предпринимательскую деятельность. Второй уже после моего отъезда в 1994 году на некоторое время стал президентом Крыма, а после упразднения этой должности уехал в Россию. Однажды на митинге раздался барабанный бой и появилась колонна демонстрантов во главе с Мешковым. Так возвестила о себе Республиканская партия Крыма, ориентированная на создание самостоятельной республики. Как-то мы втроем выступили по телевидению, обозначив общность своих позиций в защиту русского населения Крыма и его прав на самостоятельность. С тех пор татарские националисты иначе как «политиканами» нас не называли. Но до поры до времени я ни в какие организации не вступал. Летом 1991 года попытался собрать тех, кто, как теперь говорят, позиционировал себя «русскими националистами», но серьезных фигур там не было. Два хилых честолюбивых мальчика (один из них быстро перешел к сторонникам Жириновского), ещё более честолюбивый журналист, да постоянно находящийся под хмельком уже совсем квасной «патриот», угрожающе гудевший на митингах о том, что «русский сапог бьет больно» и утверждавший, что за ним стоит сотни три, как позднее бы сказали, боевиков… С демократами и бизнесменами мне явно было не по пути. Лось однажды пригласил меня вместе с приехавшими московскими деятелями (помню, что среди них был известный тогда политик Травкин) в ночной бизнес-клуб. Мужики пили и куражились. Между ними ходила голая официантка с подносом, на который нувориши широкими жестами кидали ассигнации. Я быстро ушел, москвичи остались. Многое изменилось после 18 августа. Гуляя с внучкой по парку, я услышал о ГКЧП. Сначала мне их обращение понравилось, особенно предложение всем раздать по 15 соток, но, когда увидел трясущиеся руки вице-президента Янаева, грустно опустил голову. Нет, не способны оказались коммунисты консолидироваться и адекватно перестроиться. После победы Ельцина в Москве наши демократы ворвались в Обком и с упоением жгли там бумаги. КПСС сникла, как будто её и не было. Прикрыли и Дом политпросвещения, при этом заодно там пропали афиши о моих лекциях по русской философии. С сентября 1991 года я уже вплотную занялся проблемами Крыма. Меня избрали руководителем общественного движения «20 января». Это движение взяло курс на создание пророссийски ориентированной республики Таврида. Мы хотели чувствовать себя частью возрождающейся великой России. При этом гарантировалось равноправие всех этносов, проживающих в Крыму и их национально-культурная автономия. Но нас тут же обвинили в «антиукраинской деятельности», «крымском сепаратизме» и «великодержавном шовинизме».. Я продолжал теоретически обосновывать и пропагандировать эту позицию в крымских СМИ, часто выступал на митингах. В организационном плане пытался установить связи с единомышленниками в Украине и России. Неоднократно ездил в Москву, тщетно доказывая пришедшим к власти демократам необходимость помочь Крыму. Московские делегации тоже приезжали к нам. Зимой 1992 года вместе с крымской делегацией участвовал в съезде патриотических сил России, проходившем в Москве, где с основным докладом выступил вице-президент Руцкой. Доклад был беспомощным, не чувствовалось самостоятельного видения ситуации, отсутствовала позитивная программа. Слова и намерения не переходили в дела. Таково было общее впечатление и от Москвы, и от Киева, и от Крыма. Во многом это было «кипенье в действии пустом». В доме культуры профсоюзов в Симферополе получили свои помещения основные политические объединения. Приехав со съезда, я выступил перед всеми, кому это было интересно. Но интерес был своеобразный: люди входили и выходили, горячо обсуждали свои дела, чувствовалось, что им важнее сам процесс и свое в нем участие, чем выявление логики событий, чем обоснование системной программы действий. Печать была в распоряжении Республиканской партии, Мешков вроде бы сочувственно воспринимал мои предложения по системному ведению пропаганды, но практически ничего в этом направлении не делалось. Казалось, что кому-то требовалось просто поговорить, показать свои эмоции, «поучаствовать», другим – соприкоснуться с «конспирологией», третьим - куда-то избраться (например, в депутаты), войти во власть. Не видел я в «патриотах» ни реальной силы, ни выстраданной и выстроенной основы для целеустремленной и успешной деятельности. А «демократы» и националисты просто стали мелко пакостить. Некий деятель, вдруг обнаруживший, что он потомственный казак, полностью исказил в печати одно мое выступление. При встрече я прямо спросил его, зачем он это сделал. И в ответ услышал: «Я объясню это в печати». Один молодой человек обозвал меня «лжепрофессором» (а кем ещё может быть «преподаватель марксизма»?!) и очень удивился, узнав о том, что я автор достаточно известных монографий. На Ученом совете Симферопольского университета мне бросили клеветническое обвинение в том, что на митинге я будто-бы сказал: «В университете плюнуть нельзя, чтобы не попасть в татарина или украинца». Я воззвал к коллегам: «Вы же знаете меня, неужели вы не видите, что это не мой стиль?!». А в ответ: «Вы не на митинге». Позднее националисты прямо стали угрожать мне и моей семье. Чувствовать себя в роли «оккупанта-москаля» (до сих пор действующий национал-карьеристский миф) было очень неприятно. Ну а что же я сам? Критикуя других, полезно и на себя взглянуть честно и объективно. Я, наверное, неплохой теоретик и пропагандист, но никуда негодный организатор. Более того, я жалел время на то, чтобы полностью отдаться политической деятельности. В частности, отказался избираться в депутаты Верховного совета Крыма. Уставал я от бессмысленной суеты, все хотел урвать минуты для продолжения своей философской работы, и не было у меня сил работать на два фронта. А для серьезного занятия политикой надо день и ночь находиться в гуще событий, постоянно с кем-то встречаться, созваниваться, разруливать проблемные и конфликтные ситуации, создавать и разбивать тактические коалиции и т.д. В общем, жить всем этим. И не прятать голову в песок, полагая, что достаточно разработать общую программу и ярко выступить. Я не смог протянуть реальную руку помощи тем, кто хотел и мог бы активно работать в нужном направлении. Нет, лидером я не был. Возможно, моя теоретическая и пропагандистская деятельность сыграли бы гораздо более значительную роль, будь я при настоящем харизматическом лидере. Но ни Мешков, ни кто-либо другой такими лидерами не были. Непоследовательность собственной практической позиции усугублялась объективной оценкой складывающейся ситуации. Разочарование в тех, кто пошел в политику, нарастало. Становилось ясно, что в Москве заняты своими делами, и ждать оттуда реальной помощи в крымских делах не приходится. И, опять-таки, у меня не хватило энергии и внутренней нацеленности на установление и закрепление нужных контактов и связей. И все более хотелось уйти от отвлекающих дел и отдаться своему единственному настоящему призванию – развивать дальше так хорошо наметившуюся новую философскую концепцию. Повторилась в какой-то мере ситуация с моим участием в комплексной группе по созданию ТАСУ Томской области. Теорию я дал, но людей, способных системно развернуть передаточные звенья от общей теории к многогранной практике, не было, у каждого из разработчиков доминировали свои частичные интересы. Короче говоря, сбежал я из политики. Этому способствовало то, что в осеннем семестре 1992 года мне предстояло пройти очередное повышение квалификации, чем я и не преминул воспользоваться. Уже договорился, что буду проходить стажировку в Харькове. Но все изменила майская поездка на конференцию в Санкт-Петербург. В 1993 году я вернулся не только в философию, но и в город, в котором родился, вырос и окончил университет. |
Похожие:
 | Пояснения к презентации: «Основные точки и линии небесной сферы» «Общая астрономия» в виде 6 компьютерных презентаций. Данный материал характерен доступностью и наглядностью, рассчитанный на школьников... | | Оглавление Во избежание неверного результата поиска следует предпочесть поиск по ключевым словам из заглавия поиску по заглавию |
 | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Развитие умений предполагать, предвосхищать содержание текста по заглавию, иллюстрации | | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Воспроизводить алфавит. Восстанавливать алфавитный порядок слов. Совершенствовать навыки чтения, умения работать с текстом (прогнозировать... |
| Методические пояснения к занятиям по программе «Разговор о правильном... | | Рабочая программа Календарно-тематическое планирование Пояснения к реализации образовательных программ, адаптированных к особенностям детей с ограниченными возможностями здоровья |
| Методологические пояснения Показатели внутриглазного давления новорождённого ребёнка, обусловленные морфологическими особенностями дренажной системы глаза в... | | Парадигма философско-культурологический альманах В. Голик; д-р филос наук П. М. Колычев; д-р филос наук Б. В. Марков; д-р филос наук В. Н. Сагатовский; д-р филос наук Е. Г. Соколов;... |
| Парадигма философско-культурологический альманах В. Голик; д-р филос наук П. М. Колычев; д-р филос наук Б. В. Марков; д-р филос наук В. Н. Сагатовский; д-р филос наук Е. Г. Соколов;... | | Только один раз. В задании есть одно лишнее утверждение Общие пояснения к предлагаемым вариантам экзаменационной работы и инструкция по их выполнению изложены в предыдущей статье |
| Методологические пояснения Транспорт Транспорт как вид хозяйственной деятельности подразделяется на транспорт общего и необщего пользования | | Урок физики 7 класс Обобщение и систематизация знаний по теме «Механическая работа и мощность» Во время пояснения учащимися хода решения задач продолжать формировать устную монологическую речь |
| Объяснение В виду труднопостижимости рассматриваемых предметов, настоящая статья начнется с пояснения некоторых пунктов, которые остались неясными... | | Реферат Отчет 175 стр., 4 приложений, 6 табл., 65 источников правила... Правил, пояснения к ответам гу «гги» на замечания и предложения гу «вниигми-мцд» |
| Инструкция по выполнению работы На выполнение экзаменационной работы... Демонстрационный вариант Пояснения к демонстрационному варианту экзаменационной работы | | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... На уроке присутствовал священнослужитель, закрепленный за общеобразовательным учреждением. Протоиерей Игорь дал некоторые пояснения... |
