«Все, что вы написали, пишете или когда-нибудь напишете, уже напечатала Ольга Шапир в киевской синодальной типографии»,- заметил Илья Ильф в своих записных
Скачать 2.32 Mb.
|
Шарль де Голль и другие С президентом Франции Шарлем де Голлем мне довелось встретиться поздней осенью 1965 года в его частном имении Коломбей-ле-дё-Эглиз недалеко от Парижа. Встреча эта была необычной и заслуживает того, чтобы рассказать о ней особо. Привез меня к де Голлю тогдашний советский посол во Франции Сергей Александрович Виноградов — личность незаурядная. Кадровый дипломат, бывший в конце сороковых годов послом в Турции, он по прихоти судьбы и кадровиков из ЦК КПСС оказался в 1950 году на посту председателя радиокомитета. Широко образованный и доброжелательный, он пришелся ко двору журналистской братии, а меня, только что покинувшего студенческую скамью, взял под особую опеку. После возвращения Сергея Александровича на дипломатическую стезю мы с ним сохранили добрые отношения, он внимательно и придирчиво следил за первыми шагами своего крестника. Став послом в Париже, С.А. Виноградов заслужил сначала доверие, а впоследствии и дружбу французского президента. Официальные отношения эти переросли вскоре протокольные рамки, и они стали даже партнерами по охоте. Разменявший восьмой десяток Шарль де Голль особо отличал советского посла, а когда закончился его посольский срок, де Голль наградил С.А. Виноградова Командорским крестом ордена Почетного легиона — наградой, не предназначающейся, как правило, иностранным гражданам. На долю Сергея Александровича в Париже пришелся несладкий хлеб. Советско-французские отношения в начале его посольской миссии находились на крайне низком уровне, что было следствием одной из крупных ошибок Сталина в области дипломатии, ошибки, которая, на мой взгляд, не нашла должной оценки в нашей исторической литературе. Известно, что в деятельности «Великого кормчего» личный фактор играл непомерно большую роль. Его отношение к тому или иному деятелю, будь то в стране или за рубежом, подчас определяло ход его государственного мышления. В годы Второй мировой войны он недооценил роль и масштаб личности Шарля де Голля. В его глазах это был деятель некрупный, не игравший сколько-нибудь заметной роли в политическом раскладе того времени. Не особенно изменил Сталин свое отношение к де Голлю и уже после того, как он возглавил французское Сопротивление, а затем встал во главе послевоенной Франции. Ошибка Хрущева, вовремя не сумевшего оценить Джона Кеннеди, — случай для кремлевских лидеров не уникальный. Впрочем, недооценка партнеров не только московская привилегия. Применительно к де Голлю такую же неосмотрительность проявили английский премьер-министр Уинстон Черчилль и американский президент Франклин Рузвельт. В 2000 году, когда истек срок хранения английских архивов времен войны, была предана гласности их переписка. Она свидетельствует не только об антипатии обоих лидеров к не в меру самостоятельному и, по их мнению, «слишком амбициозному» генералу, но и о планах отстранить его от руководства силами французского Сопротивления, назначив губернатором Мадагаскара. Де Голль тогда не поддался, но на конференции в Тегеране, Ялте и Потсдаме, определивших будущее послевоенного мира, его не пригласили. То, что ошибку Сталина в недооценке вождя Сопротивления и послевоенной Франции разделяли с ним его английские и американские партнеры, его ответственности за нее не умаляет, поскольку она находилась в вопиющем противоречии с многовековой историей русско-французских отношений. Корни этих отношений уходят во времена самые древние. Еще киевский князь Ярослав Мудрый в самом начале второго тысячелетия не только установил тесные связи с Парижем, но и выдал свою любимую дочь Анну замуж за французского короля Генриха Первого — факт, который был известен в России даже гимназистам. В последующие века развивались и укреплялись эти связи. Франция во все времена играла в политике России роль первостепенную, будь то при Петре Первом, Екатерине Второй и всех последующих Романовых, а российская знать со второй половины XVIII века даже думала и говорила преимущественно по-французски. Была Франция и одной из главных держав Антанты, привилегированной союзницей России в Первой мировой войне. Остается загадкой, каким образом для Москвы, впрочем, как и для Лондона и Вашингтона, Франция после временного поражения от гитлеровских полчищ выпала из политической игры. И в последующие годы не была по достоинству оценена государственная мудрость де Голля, сумевшего вытащить в 1962 году Францию после восьмилетней войны из болота алжирской военной кампании, вернув ей былое величие и подобающую роль на политической арене. Не сюда ли уходят корни фатальных ошибок, которые сделал Вашингтон, не проявив деголлевской дальновидности и увязнув в трясине «грязной войны» во Вьетнаме? Не здесь ли берет начало политическая недальновидность и неумение учиться государственной мудрости тех советских политиков, которые принимали решения о введении танков на улицы Праги в 1968 году и «ограниченного контингента» советских войск в Афганистан? Но, так или иначе, послу Виноградову в начале пятидесятых годов выпала нелегкая задача непросто исправления сталинских ошибок, но и закладывания основ новых советско-французских отношений в послевоенном мире. А теперь вернемся к встрече, о которой хочу рассказать. Оказавшись в Париже, я без особой надежды на успех сказал Сергею Александровичу о своем желании повстречаться с де Голлем. И вдруг в ближайшую субботу он взял меня с собой, отправляясь навестить президента в его загородной резиденции. Я знал тогда де Голля лишь по фотографиям, портретам и многочисленным карикатурам. Непомерно длинный нос его был излюбленным объектом шаржистов всего мира. Нас встретил высокий, статный, казалось бы, стеснявшийся своего роста и потому немного сутулившийся, но сохранивший величественную осанку хозяин, которому никак нельзя было дать его семьдесят пять лет. Говорят, что в лице каждого человека можно найти черты сходства с каким-нибудь животным; если это так, то в физиономии генерала было что-то от породистой лошади. Суровое выражение этого лица оживлялось серыми, с затаенной усмешкой глазами, которые, казалось, видели собеседника насквозь. Между президентом и послом завязался оживленный разговор, носивший подчеркнуто неофициальный характер. Говорили о последней охоте, о результатах недавних скачек, но никак не о политике. Я скромненько сидел в стороне, стремясь уловить момент, когда будет уместно вступить в беседу. Разумеется, никакие дежурные вопросы о политической ситуации или о советско-французских отношениях в такой обстановке были неуместны. Да я и не собирался их задавать. Меня интересовало совсем иное. Наконец, как мне показалось, удобный момент представился, и я обратился к генералу с мучившим меня вопросом. — Господин президент, хотелось бы услышать, как вы объясните то, что в политической литературе именуется «феноменом голлизма» - президентская власть почти авторитарная, но при этом без каких-либо признаков полицейщины? Вопрос этот моему высокому собеседнику явно понравился, и он после минутной паузы сказал: — Видите ли, месье, если бы у императора Наполеона при его огромном авторитете среди французов была возможность регулярно, раз в неделю самолично являться в дом каждого из своих подданных и через головы чиновников и газетчиков рассказывать, что, как и почему он делает, ему бы не понадобился министр полиции Фуше. У меня в отличие от императора такая возможность есть. Как вы, наверное, знаете, каждую неделю в пятницу вечером я выступаю по французскому телевидению и разговариваю с французами обо всем, что считаю необходимым. Поскольку, надеюсь, они относятся ко мне с доверием, мне не требуется ни мой собственный Фуше, ни его полицейский аппарат. Во всяком случае до тех пор, пока я буду сохранять доверие соотечественников. Действительно, все годы своего президентства де Голль еженедельно представал перед телезрителями всей страны. Он придавал этому первостепенное значение. И, как утверждали люди знающие, готовился к выступлению с необыкновенной тщательностью: сам от руки писал весь текст выступления, выучивал его наизусть и даже многократно репетировал перед зеркалом. Думается, что это необычное и, боюсь, нигде не опубликованное определение генералом основы своего режима не только выходит далеко за рамки «феномена голлизма», но и являет собой пищу для размышлений многих современных мировых лидеров. Во всяком случае, о своем разговоре с Шарлем де Голлем два с лишним десятка лет спустя у меня была возможность рассказать, разумеется, не без тайного умысла, Михаилу Сергеевичу Горбачеву. К тому времени у меня сложились с Михаилом Сергеевичем добрые и выходившие за рамки моей официальной деятельности отношения. Надо сказать, что среди сильных сторон Горбачева было стремление выйти за пределы узкого круга партийной бюрократии и государственного чиновничества. Он старался общаться с широким кругом людей, особенно из среды научной и творческой интеллигенции. Да и сам тогдашний аппарат ЦК КПСС вовсе не состоял, как это впоследствии стали трактовать, лишь из чинодралов из комсомольско-партийной иерархии, хотя таких в здании на московской Старой площади было более чем достаточно. В разное время в аппарате на разных постах работали и интеллектуалы самой высокой пробы — академик Александр Николаевич Яковлев, один из инициаторов и идеологов того, что войдет в историю как политика перестройки и «нового мышления» — личность яркая и незаурядная, его единомышленники — академик Георгий Аркадиевич Арбатов, профессора Вадим Загладин, Георгий Шахназаров, Карен Брутенц, Альберт Власов, Игорь Черноуцан, Альберт Беляев, блестящие публицисты и умницы Николай Шишлин, Андрей Грачев, Лев Оников, Александр Бовин, Федор Бурлацкий, Юрий Жилин и многие другие. Правда, чувствовали они себя в аппарате не вполне уютно, этакими белыми воронами, но, тем не менее, свой отпечаток на тяжеловесный партийный механизм накладывали. Боюсь, ныне такого ядра интеллектуалов в московских «верхах» нет и в помине, и, прямо скажем, ощущается это более чем явственно. Сам по себе тот факт, что Михаил Сергеевич стремился втягивать эту публику в свою орбиту, говорит о многом. Для него голос людей такого сорта в высшем партийном органе имел определенное значение. Хотя утверждать, что влияние этих людей на практическую деятельность руководства было уж очень значительным, не решусь. Тяжкий пресс партийного аппарата, десятилетиями сложившиеся традиции, принятый порядок принятия решений явно преобладали, и поломать этот крепко сколоченный механизм Горбачеву так и не удалось, что во многом и предопределило впоследствии его неудачи. И тем не менее тяга Михаила Сергеевича к личностям ярким, не вписывающимся в аппаратные каноны, — факт несомненный. Особенно внимателен был Горбачев к формированию групп, которые брал с собой на встречи с зарубежными лидерами. Вспоминаю картину совещания в дни знаменитой советско-американской встречи в Рейкьявике. За неимением подходящего и соответственно защищенного помещения в исландской столице советская делегация расположилась на борту корабля, специально пришвартованного в рейкьявикской гавани. Мне довелось присутствовать на этом совещании не в журналистской ипостаси, а в качестве эксперта. За столом кают-компании рядом с министром иностранных дели начальником Генерального штаба сидели и принимали активное участие в разговоре академики Евгений Велихов, Роальд Сагдеев, Георгий Арбатов, Станислав Шаталин, Евгений Примаков, известный дипломат и будущий министр иностранных дел Александр Бессмертных, публицисты Андрей Грачев, Валентин Фалин. Маленькое отступление о необычной фигуре и судьбе Валентина Михайловича Фалина. Сделав блистательную карьеру в МИД, он завершил ее на посту чрезвычайного и полномочного посла СССР в ФРГ. Заключительным аккордом этой карьеры был визит Л. Брежнева в Германию. Вечером по окончании официальной части визита на вилле советского посла состоялся товарищеский ужин. Размякший и довольный удачно прошедшим визитом Леонид Ильич спросил Фалина, которому предстояло возвращение в Москву: — Валентин, какой пост ты хотел бы получить по возвращении? — Я готов работать там, где прикажут. — Приказать-то мы прикажем, а чего бы ты хотел? Фалин несколько замялся и сказал, что его желание вряд ли выполнимо. — Обещаю, что выполним. И тогда осмелевший Фалин, к неописуемому удивлению присутствовавших, сказал: — Я хотел бы работать директором Эрмитажа. (Фалин ко всем его талантам — незаурядный и тонкий знаток живописи и истории искусств.) В комнате возникла томительная пауза, Леонид Ильич хмыкнул и ничего не сказал. В соответствии со своим менталитетом он-то, видимо, рассчитывал, что Фалин попросится на какую-нибудь высокую должность в МИД или партийном аппарате. В результате Валентин Михайлович стал политическим обозревателем «Известий» и именно в этом качестве и присутствовал на корабельном совещании в Рейкьявике. Дальнейший путь В.М. Фалина извилист: заведующий Международным отделом ЦК КПСС, секретарь ЦК КПСС, а после 1991 года — профессор одного из германских университетов и садовод-любитель на своей подмосковной даче одновременно... Но, так или иначе, я оказался тогда среди людей, у которых с Михаилом Сергеевичем установились неформальные отношения. Естественно, что, будучи обозревателем телевидения, я с огорчением наблюдал за тем, как это могучее средство общения с многомиллионной аудиторией бездарно используется руководством, которое, взявшись круто поворачивать политический курс страны, не считало необходимым объяснять народу свои действия, ограничиваясь околокремлевскими интригами и борьбой амбиций. Именно поэтому, воспользовавшись как-то представившимся случаем, я рассказал Горбачеву о своей встрече и разговоре с президентом де Голлем. Рассказ этот произвел на него большое впечатление. Он буквально загорелся и попросил меня изложить все рассказанное и предлагаемые мной меры в записке на его имя. Я сделал это, наивно полагая, что совершил нечто важное. А дальше дело развивалось по накатанной схеме. Несколько дней спустя меня пригласил в ЦК КПСС главный помощник Горбачева В. Болдин. В кабинете находилось несколько высоко поставленных чинов из аппарата ЦК. Болдин показал написанную мной записку. Она вся была расчеркана красным карандашом генерального секретаря, против некоторых абзацев стояли жирные восклицательные знаки, а к записке приколота написанная от руки резолюция Горбачева с поручением предпринять необходимые шаги. Тем дело и кончилось. Больше меня никто не приглашал и о записке не вспоминал. Она, по-видимому, оказалась похороненной среди многих бумаг в необъятных архивах ЦК КПСС, которыми ведал печально прославившийся в дни ГКЧП Валерий Болдин. Я еще несколько раз пытался напомнить о записке Михаилу Сергеевичу, но каждый раз ему было не до нее. Думается, что рассказанная история в известной степени типична для того времени. Как утверждал великий Данте, «благими намерениями вымощена дорога в ад». Многие из благих, более того, жизненно необходимых для страны намерений, которые сами по себе делают честь Михайлу Горбачеву, оказались либо полусделанными, либо не осуществленными вовсе. Не мне и не здесь давать оценку деятельности этого незаурядного человека. Хотя фактом, многими забытым или отрицаемым вовсе, является то, что и сделанное Горбачевым обеспечивает ему исключительное место в истории государства Российского. Я в том убежден. Незаурядность этой личности не умаляется ни его ошибками, ни тем, что, задумав, он многого не сумел воплотить в жизнь. Получившая довольно широкое распространение отрицательная оценка горбачевского периода, возможно, дань тому, что о российском менталитете сказал Пушкин: «живая власть для черни ненавистна, она любить умеет только мертвых». Впрочем, суд современников и суд истории — далеко не одно и то же. Сам Михаил Сергеевич, очевидно, в какой-то степени попал под влияние суда современников. Понимая, по-видимому, значимость того, на что он решился, Горбачев в то же время не вполне отдает себе отчет в том, какое место он займет в отечественной истории. И не только в прошлом, но и в будущем. Отсюда, видимо, нескрываемая горечь, которая сквозит в надписи на подаренной им мне фотографии: «Дорогой Валентин Сергеевич! Да! Были когда-то и мы рысаками...» Не только были, Михаил Сергеевич, но и останетесь. И как гражданин и как историк по профессии я в том убежден. А в заключение снова о Шарле де Голле. В первые годы после того, как он покинул Елисейский дворец, его политическими недругами, да и просто обывателями, любителями лягнуть копытом ослабевшего льва, было сказано в его адрес немало нелестных слов. Пристрастные разоблачители бросились из одной крайности в другую — от восторженного почитания к отрицанию всего доброго и полезного, что он сделал для своей страны. Особенно постарались в этом малопочтенном деле его конкуренты в борьбе за власть, те, кому были не по нраву деголлевские начинания и глубокие реформы с целью улучшения государственного устройства Французской республики. Но время все расставляет по своим местам, и Шарль де Голль вошел в историю своей страны как один из ее выдающихся лидеров. |
Похожие:
 | Илья Ильф записные книжки (1925—1937) «Илья Ильф и Евгений Петров. Собрание сочинений в 5 томах. Том 5»: Художественная литература; Москва; 1961 | | Оглавление часть первая Раковый корпус носил и номер тринадцать. Павел Николаевич Русанов никогда не был и не мог быть суеверен, но что-то опустилось в нём,... |
| Проект «Фразеологизмы или попади в цель» Вводный урок «В гостях у слова» Задумывались ли вы когда-нибудь над тем, почему всё вокруг называется так, а не иначе? Как рождаются слова, когда и кем создаются?... |  | Когда происходят драки Попросят машинку даст". Муж смотрел на это, смотрел, а потом начал его учить: "Если у тебя что-нибудь отбирают, ты не церемонься.... |
| Школа выживания, или 56 способов защитить ребенка от преступления. Ольга Богачева, Юрий Дубягин Ну, что нового?… Задав вопрос, мы тут же о нем забываем и уже не слышим, что нам говорит ребенок. А он, пусть даже еще маленький,... | | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Когда я входил в сообщество методологов и игротехников, мой интерес был прежде всего связан с образовательной проблематикой. Сейчас... |
| О каком же временном периоде нашей литературы мы говорим уже четвертый месяц? К серебряному веку относится все, что было написано в те 20 с небольшим лет? Если бы мы с вами тогда жили и написали бы пару-тройку... | | Уильям Тейлор. Радикально лучше: Как преобразовать компанию, совершить... ... |
| Что значит быть патриотом? Патриот – человек, одушевлённый патриотизмом, или человек, преданный интересам какого-нибудь дела, горячо любящий что-нибудь” | | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Княгиня Ольга (890-969) была незаурядной правительницей. Она с успехом управляла Киевской Русью после кончины в 945 году князя Игоря... |
| Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Тие это весьма символическое. Я не раз уже шутил по поводу «даров волхвов» в своих текстах, в том смысле, что жду их с нетерпением.... | | Степа с детьми играл неплохо, но нам с мужем не нравилось, что он... Попросят машинку даст". Муж смотрел на это, смотрел, а потом начал его учить: "Если у тебя что-нибудь отбирают, ты не церемонься.... |
| Занимайтесь физкультурой, будете здоровы! Юрист Гай определял, что личный иск бывает тогда, когда ответчик должен передать или сделать или предоставить что-либо. Вещный иск... | | По дисциплине «Теория и организация афк» Юрист Гай определял, что личный иск бывает тогда, когда ответчик должен передать или сделать или предоставить что-либо. Вещный иск... |
| Дальневосточный государственный университет одобрено методической «утверждаю» Юрист Гай определял, что личный иск бывает тогда, когда ответчик должен передать или сделать или предоставить что-либо. Вещный иск... | | Учебные, учебно-методические и библиотечно-информационные ресурсы Юрист Гай определял, что личный иск бывает тогда, когда ответчик должен передать или сделать или предоставить что-либо. Вещный иск... |
