«Все, что вы написали, пишете или когда-нибудь напишете, уже напечатала Ольга Шапир в киевской синодальной типографии»,- заметил Илья Ильф в своих записных
Скачать 2.32 Mb.
|
Вокруг небоскреба на Гудзоне Так где же все-таки в Нью-Йорке небоскреб дворца Организации Объединенных Наций? На берегу какой из рек — Гудзона или Истривер? Любители ловить великих людей на ошибках обвинили Владимира Маяковского в незнании географии. У него в стихотворении «Бруклинский мост» безработный «в Гудзон кидается вниз головой». Блохоловы уличили поэта в том, что несчастный никак не мог окунуться в гудзоновы воды, так как Бруклинский мост соединяет берега не Гудзона, а Истривер. Между тем Владимир Владимирович не ошибся — могучая река Гудзон при впадении в Атлантический океан разделяется на рукава, обтекающие с двух сторон остров Манхэттен — центральную часть Нью-Йорка. Таким образом, дворец ООН располагается все-таки на берегу восточного рукава Гудзона. После создания Организации Объединенных Наций семейство миллиардеров Рокфеллеров подарило ей большой участок на самом берегу реки, где и было воздвигнуто ставшее знаменитым на весь мир здание штаб-квартиры ООН. Напоминающее поставленный торчком спичечный коробок, чудом архитектуры его назвать трудно. Тем не менее оно было в последующие годы тиражировано во многих тысячах экземпляров, «украсив» собой десятки городов мира. Не избежала этой участи и Москва. Вплотную к древним стенам красавца-Кремля на углу Тверской подражатели воткнули мини-небоскреб гостиницы «Интурист». Но если к архитектурным достижениям дворец ООН причислить нельзя, то к числу самых примечательных зданий современного мира он относится безусловно. Не было во второй половине XX века практически ни одного — за исключением Сталина и Мао Цзэдуна — крупного деятеля мировой политики, который не побывал бы здесь. Небоскреб вместе с примыкающим к нему куполообразным зданием зала заседаний Генеральной Ассамблеи видел в своих стенах королей и президентов, глав правительств и императоров, министров и всемирно знаменитых общественных деятелей. Если бы, следуя нашей традиции, на стенах ооновского дворца крепились памятные доски в честь тех, кто здесь побывал, на этих стенах, что называется, не осталось бы живого места. Здесь звучали первые залпы «холодной войны», когда Андрей Вышинский, с прокурорской привычкой тыча пальцем в государственного секретаря США Джона Форстера Даллеса, клеймил его как «поджигателя войны № 1». С зеленого малахита трибуны ООН раздавались страстные призывы к миру и сотрудничеству, в конце концов, немало поспособствовавшие окончанию» холодной войны». По существующему ритуалу почетного гостя, приведя в зал заседаний, усаживают в большое кресло, которое ставят подле трибуны. Мне, спецкору телевидения и радио, аккредитованному при ООН, довелось видеть в этом кресле и надменно оглядывающего зал Шарля де Голля, и тучного Уинстона Черчилля, едва в нем уместившегося. Запомнился тщедушный, почти утонувший в массивном кресле император Эфиопии Хайле Селасие I, гордившийся тем, что он прямой потомок легендарной царицы Савской - представитель самой древней из всех династий мира, что, впрочем, не помешало головорезам путчиста Менгисту Хайле Мариама удушить императора в августе 1975 года в собственной постели. Восседали в этом кресле и наши соотечественники, первым из которых был Никита Хрущев. Хрущев в ООН — это особый сюжет. Не признававший рамок дипломатического этикета, он с видимым удовольствием использовал ее для грозных филиппик в адрес мирового империализма. Выступая с высокой трибуны, Хрущев тои дело отступал от приготовленного дипломатами респектабельного текста, на чем свет стоит костеря не понравившихся ему ораторов, используя при этом выражения отнюдь не дипломатические. А знаменитый эпизод с башмаком, которым Хрущев колотил в негодовании, сидя на своем делегатском месте, по пюпитру, стал ооновской легендой! Кинокадры, запечатлевшие этот единственный в своем роде случай, обошли все телевизионные экраны мира. Мне довелось наблюдать этот трагикомический эпизод своими глазами. В тот раз — а было это в сентябре 1960 года — Никите Сергеевичу пришлось не по душе выступление филиппинского представителя, и он выразил таким образом свой протест. Случай этот многократно описан, но одну деталь, свидетелем которой я был, никто не рассказал. А дело было так. Хрущев, войдя в зал заседания, направился к своему месту. Его плотно окружала толпа охранников, журналистов и просто любопытствующих. Я в тот момент оказался рядом и видел, как кто-то из этой толпы в буквальном смысле наступил ему на пятку. Ботинок соскочил, Хрущев его поднял и, сев на место, положил машинально перед собой. Никто из сидевших рядом с ним советских делегатов не осмелился посоветовать Хрущеву убрать ботинок и обуться. Порядки у нас были строгие. Вот и схватил Никита Сергеевич в момент возбуждения стоявший пред ним башмак и принялся колотить им что есть силы. Специально он не разувался. Характерно, что ни одна советская газета в то время об этом эпизоде не написала и поведали о нем лишь после того, как Хрущева сняли. Пустяк? Не вполне. Версия о том, что Н.С. Хрущев был человеком необузданным, нередко терявшим над собой контроль, по моим наблюдениям, не соответствует действительности. И в доказательство этому приведу другой пример, которому тоже был свидетелем за несколько месяцев до случая с башмаком. 1 мая 1960 г. американский самолет-шпион, который вел летчик Фрэнсис Пауэре, нарушил границу и был сбит под Свердловском советской ракетой. Президент Эйзенхауэр поначалу отрицал факт шпионского полета. И тогда в московский Парк культуры им. Горького были доставлены обломки сбитого самолета и выставлены на всеобщее обозрение. 11 мая аккредитованные в Москве иностранные журналисты были приглашены на эту своеобразную выставку, и перед ними выступил Хрущев, которого сопровождали другие руководители государства. Мне, репортеру советского радио, с диктофоном в руке надлежало находиться рядом с Хрущевым и записывать его выступление. Теперешних технических средств тогда не было, я располагался непосредственно за спиной Никиты Сергеевича, записывая на пленку его речь. Чем дальше выступал Хрущев, тем больше входил в раж; я видел, как побагровели его затылок и шея, запылали уши, он на самых высоких тонах отчитывал собравшихся иностранных корреспондентов. Эмоциональный накал выступления был так велик, что я стал опасаться, не хватит ли его удар. Но вот гневная речь окончена, Хрущев поворачивает голову к стоящему рядом с ним Анастасу Ивановичу Микояну, и я, оторопев, вижу совершенно спокойное лицо, холодный взгляд и слышу вопрос, заданный обычным, без тени волнения голосом: «Ну как, Анастас, здорово я им дал?» И мне становится ясно, что я только что оказался свидетелем искусно разыгранной сцены крайнего гнева. Нет, не был Хрущев человеком необузданным. Он был артистом, исполнявшим нужную ему в данный момент роль. Никита Сергеевич сего частыми и вводившими окружающих в заблуждение вспышками гнева играл на публику. История с башмаком, на мой взгляд, того же рода. А мнение о «необузданном Хрущеве» — не более нежели легенда. А теперь вернемся во дворец ООН. Тысячи сотрудников, чиновников и мелких клерков заполняют его этажи. На первый взгляд они заняты очень важной деятельностью, но при ближайшем рассмотрении выясняется, что значительная часть ее — это пустопорожняя суета, составление никому не нужных бумаг, скапливающихся в бесконечных архивах. Тысячи и тысячи резолюций, решений и постановлений, принятых за годы существования ООН, оказались не более чем сотрясением воздуха. Именно поэтому, встретившись осенью1990 года с занимавшим тогда пост генерального секретаря ООН Пересом де Куэльяром, я начал свое интервью с вопроса не вполне обычного. — Господин генеральный секретарь! Я знаю, что вашей любимой книгой является сервантесовский «Дон Кихот», и потому, Бога ради, прошу извинить меня, если вопрос покажется вам недостаточно дипломатичным. Не кажется ли вам, что, находясь на посту главы Организации Объединенных Наций, вы являетесь этаким Дон Кихотом в политике? Цели самые благородные, а результаты, мягко выражаясь, не вполне соответствующие этим целям? — Это очень милый и очень неожиданный вопрос, — ответил Перес де Куэльяр. Но когда я думаю о своей роли здесь, я вспоминаю не только о Дон Кихоте, но и о Сизифе, знаменитом мифическом герое, который вкатывал тяжелый камень на вершину скалы. Когда он уже почти достигал вершины, камень обрушивался вниз, и все приходилось начинать сначала. А теперь о Дон-Кихоте. Думаю, что в моей работе мне приходится совмещать качества двух героев романа Сервантеса — Дон Кихота и Санчо Пансы, идеализм и реализм. Пример, использованный в нашей беседе Пересом де Куэльяром, пожалуй, довольно точно отражает характер многолетней деятельности Организации Объединенных Наций вообще. Боюсь только, что Дон Кихота в ней все-таки больше, чем Санчо Пансы. Впрочем, «отцы-основатели» Организации Объединенных Наций были больше реалистами, нежели романтиками. Первым представителем нашей страны в ООН был видный советский дипломат Андрей Андреевич Громыко — фигура, которая и по сей день вызывает самые противоречивые оценки. При этом на мой взгляд, не вполне обоснованно в последние годы преобладают оценки отрицательные. Дескать, типичный представитель сталинской бюрократии, твердолобый и негибкий чиновник. Кстати, начало такой характеристике Громыко положил не кто иной, как американский президент Франклин Рузвельт. Когда в 1943 году в разгар войны Сталин отозвал с поста посла СССР в США дипломата с мировым именем Максима Максимовича Литвинова и назначил на его место мало кому известного в то время Андрея Громыко, Рузвельт был крайне удивлен. В одном из своих писем Сталину после изложения ряда проблем он в постскриптуме написал: «Кстати, анкл Джо (дядюшка Джо), — так фамильярно иногда Рузвельт обращался к Сталину, — не могли бы Вы мне объяснить, с какой целью Вы заменили посла на почтовый ящик?» На полях этого документа синим карандашом Сталина помечено: «Ха!» Но посла Сталин менять не стал, а карьера Громыко в течение многих лет шла по восходящей. Будучи послушным исполнителем воли советского руководства, Громыко стяжал себе в международных кругах кличку «господин «Нет». Однако такая оценка А. Громыко страдает односторонностью. За долгие годы деятельности он стал опытным, искусным, хотя часто и чрезмерно осторожным дипломатом. На период, когда он возглавлял советскую дипломатию, приходятся многие крупные успехи, принесшие Москве роль одного из главных политических и дипломатических центров мира. Перечеркивать это в угоду скоропреходящей моде неразумно. О незаурядном уме и многоопытности Громыко свидетельствует и тот факт, что в годы его руководства МИДом выросла блестящая плеяда советских дипломатов. Его непосредственными учениками и помощниками стали такие деятели, как Анатолий Ковалев — один из отцов «Хельсинкского акта», послы в США Юлий Воронцов и Александр Бессмертных, бывший короткое время министром иностранных дел, заместитель генерального секретаря ООН Владимир Петровский; талантливые, выражаясь мидовским языком, переговорщики Юлий Квицинский, Олег Гриневский, уже упоминавшиеся на этих страницах Олег Трояновский, Валентин Фалин, Анатолий Адамишин и многие другие. Умение заметить и выдвинуть не заурядную посредственность, а яркую личность — свидетельство не только многоопытности, но и отсутствия боязни собирать вокруг себя людей талантливых, не опасаясь оказаться в их тени. Профессионал-экономист Громыко прекрасно разбирался как в вопросах специальных, таки в тактике дипломатической работы. Особенно глубоко изучал Громыко проблемы экономики и политики Соединенных Штатов, был в курсе всего, что писалось на эту тему. Мои книги о Соединенных Штатах тоже привлекли его внимание. В своем двухтомнике «Памятное», изданном в1988 году, он написал: «Я восхищаюсь меткостью характеристик американцев в книгах наших авторов — И. Ильфа и Е. Петрова, С. Кондрашова, В. Зорина. Многие явления, которые авторы увидели во время своих путешествий по США, остаются неотъемлемой частью бытия Америки и сегодня». Не скрою, мне приятна такая оценка, хотя, разумеется, сравнение мною написанного с замечательной «Одноэтажной Америкой» Ильфа и Петрова — явный и непомерный перебор. Однозначность и пристрастность в оценках деятелей прошлых лет — не более чем дань политической конъюнктуре. Время все расставит по местам, и каждая сестра получит по своей серьге. Несомненные достоинства и недостатки личности и деятельности А.А. Громыко со временем найдут адекватную оценку. Как найдет заслуженную оценку и целая плеяда сотрудников МИД — как-то не хочется называть их дипломатами, — которые, занимая ответственные посты в дипломатической службе, создали тот негативный образ чинуши в дипломатическом ранге, который бросил тень и на А. Громыко. Революция выдвинула на внешнеполитическую авансцену России незаурядных людей. Успехи молодой советской республики в немалой степени связаны с такими именами, как Георгий Чичерин, Максим Литвинов, Александра Коллонтай, Александр Трояновский и другие. Однако в1937 году и позднее сталинская коса уничтожила немало высоких профессионалов. Об ущербе, нанесенном репрессиями Красной Армии, написано немало. О дипломатической службе сказано значительно меньше. Хотя ущерб был не менее значительным. В опустевшие кабинеты Наркомата иностранных дел пришло немало людей случайных и бесталанных. Дипломатами стали прославившийся на процессах 1937 года генеральный прокурор Андрей Вышинский, сонм партийных чиновников, которым было все равно — руководить ли банно-прачечным комбинатом или вести сложные дипломатические переговоры. О встрече с одним из таких деятелей Яковом Александровичем Маликом, поскольку он, как мне представляется, явление типичное, расскажу особо. В шестидесятые—семидесятые годы этот нешибко грамотный чинуша почти десять лет представлял Советский Союз в Организации Объединенных Наций. Однажды, приехав в Нью-Йорк в качестве спецкора на очередную сессию Генеральной Ассамблеи, я случайно столкнулся с ним в кулуарах зала заседаний. Окруженный толпой слушавших его с преувеличенным вниманием сотрудников, он, увидев меня, поманил к себе пальцем. — Товарищ Зорин, я вами крайне недоволен. — В чем дело, Яков Александрович? — Вы уже несколько дней находитесь в Нью-Йорке, но ко мне не являетесь и не снабжаете меня информацией, — зло процедил он. Не знаю, какой черт меня дернул, скорее всего, обида на оскорбительный тон, но я внезапно для себя сдерзил: — А почему я должен являться к вам с информацией? Меня сюда прислали совершенно с другой целью. Плохо, если вы без моих журналистских впечатлений недостаточно информированы. И отошел, растолкав впавших в шок маликовских оруженосцев. — Всё, — остыв, подумал я, — завтра мне отправляться домой. И хорошо, если дело кончится только этим. Но назавтра пребывать в шоке довелось уже мне. Войдя в здание советского Представительства в ООН, я вновь встретил Малика. Увидев меня, он быстрым шагом двинулся на встречу и удостоил крепкого рукопожатия. — Вы вчера меня неправильно поняли. Я просто хотел попить с вами чайку. Ошибется тот, кто решит, что Малику стало совестно за допущенную бестактность. Вспоминаю об этом в общем-то незначительном случае потому, что он типичен для деятелей его типа. Мой товарищ, многоопытный дипломат, объяснил дело так: эти люди ведут себя по-барски с теми, кого считают нижестоящими. Если ты позволил себе его так отбрить, он решил, что дело отнюдь не в твоем чувстве собственного достоинства, а в том, что за твоей спиной стоит кто-то могущественный. А в таком случае ссориться с тобой не следует — лучше попить чайку. Это неслучайный эпизод, это черта многих высокопоставленных чиновников того (только ли того?) времени, и не только в ранге дипломата. Во время той же сессии Генеральной Ассамблеи ООН со мной произошел еще один примечательный случай. Правда, совсем другого рода, хотя нервов он стоил не меньших. Я направлялся на заседание во дворец ООН. Идти от гостиницы, где я остановился, было недалеко. Следовало только пересечь расположенный в самом центре Манхэттена знаменитый Центральный парк. Был яркий день, в парке гуляли люди. Когда я уже подходил к концу аллеи, меня внезапно взяли в тесное кольцо трое молодых людей в джинсах и спортивных куртках. Один из них приставил к моему животу пистолет. Быстро обшарив карманы и изъяв оттуда бумажник, в котором находилась небольшая сумма денег — откуда у командированного большая, — они повели себя странно. Вместо того чтобы быстро удалиться, грабители вступили со мной в разговор:« Вот сейчас нажму курок, и ты, воображающий себя большим человеком, превратишься в кусок кровавого мяса». И дальше в таком же роде. Неподалеку шли гуляющие мамаши с детишками в колясках, но никто не обращал внимания на нашу группу. Сколько это продолжалось, сказать не могу — мне показалось, что целую вечность. Затем парни не спеша удалились, посоветовав мне не поднимать шума. Случай этот, когда среди бела дня в самом центре Нью-Йорка иностранный журналист стал жертвой бандитского нападения, по тем временам был необычным. О нем сообщили в телевизионных новостях, написали в американских газетах. Описан он был и в советской печати. Скандал получился изрядный, и мне через посольство были принесены официальные извинения тогдашним Генеральным секретарем ООН У Таном и мэром Нью-Йорка Линдсеем. По мнению специалистов службы безопасности нашего Представительства при ООН, речь шла не о простом ограблении. Тип оружия, которое было применено, — а моих познаний хватило, чтобы его определить, — то, что нападавшие были белыми, а уголовная шатия в то время в этом районе Нью-Йорка была по преимуществу чернокожей, наконец, явная психическая атака, которой я был подвергнут, свидетельствовали о том, что имела место акция спецслужб: советского журналиста, слишком уж свободно расхаживавшего по Нью-Йорку, решили подвергнуть психологическому нажиму: мол, разгуливай, да оглядывайся, за тобою глаз да глаз. Бывали в мои нью-йоркские дни и удары совсем с другой, казалось бы неожиданной, стороны. Я долго думал, стоит ли рассказывать об этом случае: как говорится, и вспоминать неприятно, и забывать о принципе древних римлян — о мертвых «out bene out nihil» («либо хорошо, либо никак») — вроде тоже не следовало бы. А персонажа этой истории уже нет в живых. И еще считается, что, когда называются имена совершивших неблаговидные поступки, бросается тень на их детей. Решительно с этим не согласен! Почему потомки славных родителей живут и гордятся своими предками, а отпрыски сквернавцев прячутся за расхожей формулой «сын за отца не отвечает»? Негодяи должны знать, что своим негодяйством навлекают позор не только на себя, но на детей и внуков своих. Быть может, в наши дни, когда многими позабыт «страх божий», кого-то это и остановит. Одним словом, расскажу и об этом эпизоде, хотя бы потому, что он был в те времена почти что обычным и нынешнему поколению даст более предметное представление о них. Корпус советских журналистов, работавших тогда в США, был поистине блестящим. Больше на моей памяти в нашей журналистике такого небывало, Безмерно талантливый журналист и писатель Станислав Кондратов, король репортажа, умница и немножко башибузук Томас Колесниченко, обстоятельный Борис. Стрельников, стремительный и все понимающий Виталий Кобыш, неподражаемо играющий словами Мэлор Стуруа, будущие руководители ТАСС Сергей Лосев и Геннадий Шишкин — не побоюсь сказать, что все эти имена войдут яркими звездами в отечественную журналистику, и тому, кому захочется понять Америку второй половины XX века, следует знать их творчество. Но были среди журналистов и личности серые, бесталанные, попавшие в эту компанию журналистских грандов то ли по недоразумению, то ли по высокому знакомству (и так бывало), а то и по обстоятельствам специфическим. Так, для корреспондента советского радио в Нью-Йорке Виталия Белобородько журналистская карточка была крышей" совсем другой деятельности. Он служил разведчиком. Именно разведчиком, а не контрразведчиком, то есть должен был отыскивать чужие секреты, а не присматривать за своими. Однако сам он полагал иначе, пытаясь, по-видимому, отсутствие успехов по основной службе компенсировать особой бдительностью по известному принципу «мечтаю предостеречь». Не случайно в кругу наших журналистов он был чужаком, не вхожим в их дома, о чем они меня и предупреждали. Тогда предупреждениям этим я не внял. А зря. Короче, вернувшись из очередной командировки в Америку, я внезапно обнаружил, что стал невыездным. Что это означало, для современного читателя трудно представимо. Невзирая на определенную тогда известность, научные степени, книги, фильмы, я практически лишался своей профессии. Вскоре удалось выяснить, что причиной было то, что Белобородько настучал на меня. Хотя в доносах его были пустяки и неправда, «сигнала» мелкого стукача вполне хватило, чтобы на моей деятельности был поставлен крест. Такие были времена. Нынешнему поколению россиян понять это трудно, но знать необходимо, чтобы вновь не оказаться в прошлом. Все для меня обернулось бы крайне скверно, если бы негодяйство в мире не уравновешивалось честностью и благородством. Никогда бы мне не отмыться от наветов, если бы не счастливый, почти невероятный случай, помогший войти в прямой контакт с главой всемогущего КГБ Юрием Андроповым. Мой однокашник и друг, академик Георгий Арбатов находился с ним в отношениях добрых и доверительных еще с тех времен, когда Андропов работал в ЦК КПСС, а Арбатов был его заместителем. И академик решился на то, на что тогда пошли бы немногие. Практически поставив на кон свою карьеру, он пришел к Андропову и сказал: «Мы с Зориным близкие люди и единомышленники. Недоверие ему — это недоверие мне. Решайте». И Андропов решил. Я снова стал выездным, а энтузиаст-стукач был бесславно возвращен в Москву. Вот от каких совпадений и случайных поворотов зависела тогда судьба человека, кем бы он ни был, какой бы багаж за ним ни значился. Но, пожалуй, самый запомнившийся эпизод, связанный с моей работой специального корреспондента телевидения и радио, аккредитованного при Организации Объединенных Наций, произошел в конце июня 1967 года. Это были дни знаменитой «шестидневной войны» между Израилем и арабскими государствами. По требованию Советского Союза, 17 июня 1967 г. была созвана Чрезвычайная Специальная сессия Генеральной Ассамблеи ООН. В Нью-Йорк срочно вылетела советская делегация во главе с председателем Совета Министров СССР А.Н. Косыгиным. Чрезвычайная сессия обсуждала взрывоопасное положение, сложившееся в тот момент на Ближнем Востоке. Не стану здесь рассказывать о ходе сессии — об этом написано достаточно много. Остановлюсь лишь на событии, которое стало одним из важнейших политических эпизодов тех дней. Уже после начала работы сессии, на которой с большой речью выступил А.Н. Косыгин, в советской делегации внезапно поднялось волнение. Стало известно, что президент США Джонсон предложил Косыгину провести незапланированную встречу для обсуждения проблем советско-американских отношений. После ночных консультаций с Москвой это предложение было решено принять. Возник вопрос, где ее проводить. Джонсон не хотел приезжать в Нью-Йорк, а Косыгин не считал возможным являться в американскую столицу. Выход был найден очень простой. На карте, ровно на полпути между Нью-Йорком и Вашингтоном, была, найдена точка, в которой лидеры могли бы встретиться не теряя лица. Такой географической точкой стал небольшой городишко Гласборо, что в штате Нью-Джерси. Спешно в этом городке было подготовлено школьное здание. Американская сторона буквально за ночь привела его в нужный порядок, обеспечила все линии связи и надлежащую охрану. Американцы делать это умеют. И рано утром кортеж машин с советским премьером направился в Гласборо. Поскольку проблемы советско-американских отношений в ходе визита Косыгина в ООН обсуждать не предполагалось, в состав нашей делегации соответствующих специалистов не включили. Выход пришлось искать срочно на месте. И здесь кто-то вспомнил, что корреспондент телевидения — профессор Института США и Канады Академии наук. Мне было предложено отложить в сторону все другие дела — дескать, телевидение и без тебя обойдется — и ехать навстречу в Гласборо. Это, кстати, привело к небольшому дипломатическому инциденту. Прессу в Гласборо было решено категорически не допускать и переговоры вести за закрытыми дверями. Поэтому, когда присутствующие там сотрудники Госдепартамента обнаружили меня среди участников встречи, последовал протест и требование удалить меня из зала. Пришлось нашим дипломатам объяснять, что я нахожусь здесь не в качестве корреспондента, а в роли специалиста-эксперта советской делегации. При этом были даны заверения, что никакой журналистской деятельностью я заниматься не буду ни в ходе встречи, ни после ее окончания. И только теперь, более чем три десятилетия спустя, когда документы Гласборо рассекречены, у меня есть право нарушить наложенное тогда табу. Сразу же, как только началось заседание, американская делегация, что называется, взяла быка за рога и изложила свои предложения о серьезных сокращениях вооружений, которые в тот момент оказались для нас совершенно неожиданными. Больше того, скажу, что наша сторона к такому повороту событий не была готова. Хотя, оглядываясь назад, следует признать, что эти предложения были не такими уж неожиданными. Просто в предшествующий период входе рабочих дипломатических контактов между нашими странами они американцами не озвучивались. Но если говорить о существе дела, то идея, изложенная американцами в Гласборо, была вполне назревшей. Момент, избранный Вашингтоном, диктовался внутриполитическими проблемами, с которыми столкнулось правительство президента Джонсона. В его активе не было сколько-нибудь заметных внешнеполитических достижений, «холодная война» бушевала вовсю, отношения между нашими странами находились на точке замерзания. Увязнув в провальной для США войне во Вьетнаме, Джонсон нуждался хотя бы в каком-нибудь внешнеполитическом успехе. Им могла стать новая вашингтонская инициатива. У Москвы тоже не было каких-либо серьезных оснований отказываться от налаживания диалога с Вашингтоном. Именно поэтому она и пошла на встречу в Гласборо, хотя заранее о том, с чем идут на нее США, не ведала. Так или иначе, но переговоры сразу же приняли деловой характер. На встречу в графике обоих руководителей был отведен всего один день. Поэтому порядок работы уплотнили до крайности, переговоры проходили почти без перерыва с утра и до позднего вечера. Главную роль в ходе бесед взял на себя тогдашний министр обороны США Роберт Макнамара. Здесь уместно сказать об этом деятеле особо. Роберт Макнамара, и поныне пользующийся в американских политических кругах немалым авторитетом, — безусловно, человек незаурядный. Закончив престижный Гарвардский университет, получив степень магистра наук, он во время войны ушел в армию, проявил себя отличным боевым летчиком, закончив ее в звании полковника авиации. Уйдя после войны в бизнес, он и здесь обнаружил отменные способности. Знаменитая автомобильная компания «Форд» переживала в те дни нелегкие времена. Макнамара сделал в компании блестящую карьеру, став в 1960 году ее президентом. Именно его деятельности в руководстве компании приписывают ее возрождение. Став президентом США, Джон Кеннеди предложил Макнамаре пост министра обороны в своем правительстве. На этом посту он действовал настолько успешно, что сменивший Кеннеди в Белом доме Линдон Джонсон не только сохранил его в правительстве, но и сделал ключевой фигурой. Именно Роберт Макнамара в ходе переговоров в Гласборо взорвал дипломатическую бомбу, имевшую далеко идущие последствия. После вступительной речи Джонсона, открывшего совещание, Роберт Макнамара предложил советскому премьеру подготовить и подписать договор о ликвидации ракет средней и меньшей дальности. Доказывая, что подписание такого договора не нанесет ущерба сложившейся в то время расстановке сил, он утверждал, что в политическом отношении это будет качественный прорыв, открывающий перед США и СССР возможности для дальнейших сокращений вооружений, укрепления доверия и стабильности, каких не было за весь послевоенный период. Линдон Джонсон, который был явно в курсе «плана Макнамары», полностью поддержал своего министра. Надо было видеть, какое впечатление на присутствующих произвело это предложение! Советская делегация попросила сделать перерыв. Косыгин удалился для того, чтобы срочно связаться с Москвой. Ведь речь шла не о сантиметровых шагах навстречу друг другу, а о подлинном прорыве. Алексей Николаевич Косыгин был, несомненно, одной из самих сильных фигур в послевоенном советском руководстве. Человек умный, жесткий, волевой, он, будучи совсем молодым, в1939 году стал наркомом текстильной промышленности СССР. Занимал посты министра финансов, председателя Совета министров Российской Федерации. А с октября 1964 года возглавил советское правительство. Но весь его огромный опыт и незаурядные личные данные имели весьма малое отношение к проблемам международной политики. Да и советскую делегацию на Чрезвычайной сессии ООН, посвященной ближневосточному кризису, он возглавил по своему официальному положению, а не по знанию дела. Так или иначе, но — и я о том свидетельствую — на совещании в Гласборо Алексей Николаевич оказался совершенно не готовым к обсуждению сенсационного американского предложения. В вежливой, но достаточно твердой форме он заявил, что американское предложение преждевременно и, во всяком случае, требует детального изучения, на которое потребуется немало времени. С тем и уехали. Действительно, прошло еще немало времени, прежде чем вопрос о начале ликвидации обеими странами ракетного оружия вновь встал на повестку дня. Историческая справедливость требует признать, что привычная в течение многих лет формула о советской инициативности в области реального разоружения не всегда соответствовала действительности. По крайней мере история переговоров в Гласборо тому свидетельство. ...Трудная дискуссия, начавшаяся утром, закончилась поздно вечером, и, как бы подводя ей итог, с неба хлынул холодный ливень. О возвращении в Нью-Йорк на машинах не могло быть и речи. И каждого из нас, выдав заранее приготовленный трость-зонт (чисто американская предусмотрительность), препроводили в специальный вертолет. На тот раз этим все и закончилось. А зонтик и по сей день висит у меня дома на вешалке, напоминая о холодном дожде в Гласборо. Есть в моих нью-йоркских записных книжках странички, которые мне особенно дороги. Дороги, потому что связаны они с Юрием Алексеевичем Гагариным. Не тем величественным Гагариным, фигура которого венчает огромную титановую стелу в центре Москвы, а живым, очень земным, сыном неба. И знакомство это — так хотела судьба — произошло в Нью-Йорке. До этого мне доводилось видеть первого космонавта земли на трибуне Мавзолея, в кадрах кинохроники и на телеэкране. А осенью 1963 года я увидел живого Гагарина, и не где-нибудь, а в нью-йоркском дворце ООН. Случаю этому предшествовала занятная и типичная для того времени история. После своего исторического полета Юрий Гагарин стал желанным гостем во многих странах мира. Его встречали с восторгом, и каждый его визит за рубеж становился событием. Была только одна страна, руководство которой ни в какую не желало направить первому космонавту приглашение посетить ее, — Соединенные Штаты Америки. Причиной такой нелюбезности была американская черта, которую можно было бы назвать гипертрофированным национальным самолюбием. С младых ногтей каждый американец воспитывается в сознании того, что он гражданин самой великой, самой лучшей, самой прекрасной и, разумеется, самой умной страны на свете. Вообще-то чувство национальной гордости — вещь хорошая, но лишь до тех пор, пока она не перерастает в непомерное самомнение и национальную спесь. К сожалению, такая спесь типична для Америки. То, что первым человеком, преодолевшим земное притяжение и увидевшим нашу планету такой, какой ее могут видеть инопланетяне, если они, разумеется, существуют, был русский, а не американец, уязвляло их национальное самолюбие. Рушился упорно создаваемый миф об американском превосходстве везде и во всем, особенно в области технического прогресса. Появление в таких условиях русского космонавта на американской земле узколобым вашингтонским политикам было крайне нежелательно. Поэтому они делали все для того, чтобы этого избежать. С другой стороны, московская пропаганда стремилась выжать из полета Гагарина максимальный эффект, представляя его как убедительное доказательство «преимуществ социализма над капитализмом». Поэтому вокруг первых полетов советских космонавтов царила непомерная пропагандистская суета. Кремлевские хитрецы придумали тогда, надо признать, ловкий дипломатический ход. В октябре 1963 года Юрий Гагарин и Валентина Терешкова посетили несколько стран Латинской Америки. Их поездка была использована для организации приглашения космонавтов в Организацию Объединенных Наций. Нет, они приехали не в Америку, они посещали ООН. Но поскольку штаб-квартира этой организации находится в Нью-Йорке, то 15 октября 1963 г. Гагарин и Терешкова по приглашению генерального секретаря Организации Объединенных Наций оказались в Нью-Йорке. Хотели того или не хотели американские власти, но визит этот оказался в центре внимания общественности. Газетные репортеры ни на шаг не отступали от космонавтов, публиковали пространные репортажи об их пребывании. Телевидение вело подробные трансляции. Чиновничья блокада, таким образом, оказалась прорванной. Живого Гагарина я вблизи впервые увидел на пресс-конференции, которую он вместе с Терешковой давал в конференц-зале дворца ООН. Помню, первым впечатлением было удивление совсем небольшим ростом и мальчишеской хрупкостью героя космоса. Но стоило начаться этой памятной пресс-конференции, как мелкие детали отошли на задний план. Я с удивлением наблюдал, как вовсе не искушенный в политике молодой человек, нимало не смущаясь, справлялся с толпой далеко не всегда дружественно настроенных представителей прессы. Первый же вопрос, заданный Гагарину на этой пресс-конференции, был с явной подковыркой. — А вы действительно побывали в космосе, или это ловкая инсценировка с пропагандисткой целью? Реакция была мгновенной. — Задайте лучше этот вопрос вашему Центральному разведывательному управлению. Там вы получите все необходимые и, по-видимому, достоверные для вас данные. Зал оценил ответ смехом и дружескими аплодисментами. Обстановка начала меняться явно в пользу наших космонавтов. — Правда ли, что вы — потомок князей Гагариных? — Правда. А моя бабушка была теткой английской королевы, хотя в деревне, где она жила, недалеко от города Гжатска, ей приходилось доить коров, а я пас гусей. — Были ли вы знакомы с Хрущевым до вашего полета? — Конечно. В нашей стране нет ни одной газеты и ни одного учреждения без его портрета. Уже через несколько минут после начала пресс-конференции в зале царила совершенно иная атмосфера: Гагарин и Терешкова, которая тоже не лезла за словом в карман, явно понравились американцам. А вечерние газеты опубликовали отчеты, написанные в самом дружеском тоне. Миллионы американских телезрителей, наблюдавшие за ходом пресс-конференции по телевидению, не скрывали своего восхищения молодыми русскими. Мне за мою журналистскую жизнь довелось побывать на множестве пресс-конференций, которые давали люди самые именитые и политически искушенные. Но и по сей день не могу забыть чувства радостного удивления той быстротой реакции, находчивостью, чувством собственного достоинства, да и просто живым умом, которыми поразил всех этот вроде бы простой, но совсем непростой русский паренек, оказавшийся в непривычной и сложной для него обстановке. В отличие от космического полета к такому испытанию специальной подготовки он ведь не проходил. А вечером на приеме, устроенном в честь советских космонавтов в советском Представительстве при Организации Объединенных Наций, я получил возможность пообщаться с ним лично. Прием как прием: все официально, строго и скучновато. Внезапно Юрий Алексеевич подошел ко мне и тихо сказал: «Слушайте, давайте удерем отсюда. Покажите мне этот самый Нью-Йорк». Каким-то образом нам удалось, обманув бдительность официальных лиц, улизнуть из здания с черного хода. Подозвав такси, мы поехали в город. — Что бы тебе хотелось посмотреть, Юрий Алексеевич? — спросил я. — Бродвей. И мы направились на знаменитую улицу. Надо сказать, что Бродвей — совсем не то, что думают многие, никогда не бывавшие в Нью-Йорке. Это длинная, многокилометровая, вполне обыкновенная, скучная улица, пересекающая остров Манхэттен с запада на восток Славу ему принес лишь один небольшой его отрезок — район пересечения Бродвея с Сорок второй улицей и прилегающие кварталы. Залитый морем света, с движущейся, прыгающей и кувыркающейся рекламой, этот кусок Бродвея живет особой жизнью. Здесь сосредоточены кинотеатры и злачные заведения, фланируют типы обоего пола сомнительные и сомнений не вызывающие. Идет оживленная торговля чем попало. Такой Бродвей известен по многим кинофильмам и рекламным роликам. Но тут же расположен и иной Бродвей — улица театров и концертных площадок, являющих подчас самое высокое искусство. Театральной труппе или рок-группе, получившей право выступать на Бродвее, обеспечено всеобщее и вполне заслуженное признание. Вот в этом месте мы с Юрием Алексеевичем и оказались поздним вечером 16 октября 1963 г. Гагарин на Бродвее — сюжет сам по себе необычный и интересный. И здесь мне довелось увидеть человека не зашоренного, не приверженного привычным стереотипам. Он с интересом осматривал все вокруг, не проявляя при этом ни бурного восторга, типичного для тех, кого классик именовал «простаками за границей», ни свойственного иным нашим соотечественникам, оказавшимся здесь, показного скепсиса или, того более, возмущения «их нравами», что должно было демонстрировать «советский патриотизм». В злачные места его не тянуло. Мимо стриптизов, которых здесь великое множество, проходил без особого интереса. Заглянул в сувенирный магазинчик, где купил десяток зажигалок с видами Бродвея. «Надо же что-то подарить друзьям, а то не поверят, что был на Бродвее». А потом мы направились в один из бродвейских театров. В тот вечер там шел нашумевший спектакль «Акт», главную роль в котором играла только получившая мировую известность Лайза Миннелли. Спектакль был действительно прекрасный, с отличной музыкой и несравненной Лайзой. Не могу сказать, что спектакль произвел, на Юрия Алексеевича уж слишком большое впечатление. Больше всего его поразило то, что в течение двух с половиной часов подряд (а спектакль шел без антрактов) Лайза Миннелли не покидала сцену, играя весело, стремительно, выкладываясь физически до конца. — Да, — резюмировал он, когда мы вышли из зала, — сильная девчонка. Жалко, ее не видела Валя (Терешкова), ее можно было бы взять в наш отряд космонавтов. Честно говоря, я был немножко раздосадован такой прагматичной реакцией. Правда, год спустя, встретив в Москве Юрия Алексеевича, я был вознагражден. Он к тому времени посмотрел знаменитый фильм «Кабаре» и сказал: «А знаете, Миннелли действительно замечательная актриса». В миссию, где остановились наши космонавты, мы вернулись под утро. Там царил переполох. Искали пропавшего Гагарина. Отдам ему справедливость: о моей роли в его проделке он никому не сказал. Что же касается его спокойной реакции на увиденное, то я понял, что трудно чем-либо поразить человека, видевшего нашу Землю из космоса. А тем более Бродвеем. Идут годы. Недавно, после некоторого перерыва, мне вновь довелось побывать в нью-йоркском дворце ООН. Казалось бы, там ничего не изменилось — все как прежде, как в прошлые годы. Несет мимо дворца свои воды Гудзон, жизнь в штаб-квартире течет по раз и навсегда заведенному порядку: выступают, голосуют, принимают резолюции делегаты, снуют по этажам клерки. Только мир вокруг дома на Гудзоне во многом иной, и жизнь изменилась. Сумеет ли Организация Объединенных Наций вписаться в эту жизнь, освоить новые проблемы? От этого немало зависит та роль, которую она должна и может сыграть в предстоящие непростые годы. |
Похожие:
 | Илья Ильф записные книжки (1925—1937) «Илья Ильф и Евгений Петров. Собрание сочинений в 5 томах. Том 5»: Художественная литература; Москва; 1961 | | Оглавление часть первая Раковый корпус носил и номер тринадцать. Павел Николаевич Русанов никогда не был и не мог быть суеверен, но что-то опустилось в нём,... |
| Проект «Фразеологизмы или попади в цель» Вводный урок «В гостях у слова» Задумывались ли вы когда-нибудь над тем, почему всё вокруг называется так, а не иначе? Как рождаются слова, когда и кем создаются?... |  | Когда происходят драки Попросят машинку даст". Муж смотрел на это, смотрел, а потом начал его учить: "Если у тебя что-нибудь отбирают, ты не церемонься.... |
| Школа выживания, или 56 способов защитить ребенка от преступления. Ольга Богачева, Юрий Дубягин Ну, что нового?… Задав вопрос, мы тут же о нем забываем и уже не слышим, что нам говорит ребенок. А он, пусть даже еще маленький,... | | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Когда я входил в сообщество методологов и игротехников, мой интерес был прежде всего связан с образовательной проблематикой. Сейчас... |
| О каком же временном периоде нашей литературы мы говорим уже четвертый месяц? К серебряному веку относится все, что было написано в те 20 с небольшим лет? Если бы мы с вами тогда жили и написали бы пару-тройку... | | Уильям Тейлор. Радикально лучше: Как преобразовать компанию, совершить... ... |
| Что значит быть патриотом? Патриот – человек, одушевлённый патриотизмом, или человек, преданный интересам какого-нибудь дела, горячо любящий что-нибудь” | | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Княгиня Ольга (890-969) была незаурядной правительницей. Она с успехом управляла Киевской Русью после кончины в 945 году князя Игоря... |
| Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Тие это весьма символическое. Я не раз уже шутил по поводу «даров волхвов» в своих текстах, в том смысле, что жду их с нетерпением.... | | Степа с детьми играл неплохо, но нам с мужем не нравилось, что он... Попросят машинку даст". Муж смотрел на это, смотрел, а потом начал его учить: "Если у тебя что-нибудь отбирают, ты не церемонься.... |
| Занимайтесь физкультурой, будете здоровы! Юрист Гай определял, что личный иск бывает тогда, когда ответчик должен передать или сделать или предоставить что-либо. Вещный иск... | | По дисциплине «Теория и организация афк» Юрист Гай определял, что личный иск бывает тогда, когда ответчик должен передать или сделать или предоставить что-либо. Вещный иск... |
| Дальневосточный государственный университет одобрено методической «утверждаю» Юрист Гай определял, что личный иск бывает тогда, когда ответчик должен передать или сделать или предоставить что-либо. Вещный иск... | | Учебные, учебно-методические и библиотечно-информационные ресурсы Юрист Гай определял, что личный иск бывает тогда, когда ответчик должен передать или сделать или предоставить что-либо. Вещный иск... |
