«Все, что вы написали, пишете или когда-нибудь напишете, уже напечатала Ольга Шапир в киевской синодальной типографии»,- заметил Илья Ильф в своих записных
Скачать 2.32 Mb.
|
Джон Кеннеди — «Зелененький» Вена в начале лета — город удивительно красивый и не похожий ни на один другой. Как-то по особенному уютная, она в начале шестидесятых годов еще не потеряла респект столицы одной из великих империй, еще не выветрился дух габсбургской Австро-Венгрии. Для нас, молодых советских журналистов, живших за «железным занавесом» и попавших сюда, она показалась чем-то почти сказочным. Мы знали ее только по популярному в те годы фильму «Большой вальс», в котором Иоганн Штраус блистал, ублажая веселившихся венцев. Самое удивительное, что прекрасный киношный образ Вены вполне соответствовал нашему первому впечатлению от города. Казалось, он не изведал ни краха империи Габсбургов, ни тягот гитлеровской оккупации. И венцы были такими же, как в фильме, и венский кофе с венскими же булочками были теми же, какими наслаждался молодой Штраус и его возлюбленная, которую играла Карла Доннер. Впрочем, цель, с которой я и мои коллеги в июне 1961 года пожаловали в австрийскую столицу, быстро развеяла романтические грезы. Нам предстояло рассказывать советским радиослушателям и читателям о важном, необычном для той поры политическом событии — встрече руководителей двух сверхдержав — Никиты Сергеевича Хрущева и Джона Фицджералда Кеннеди, всего несколько месяцев назад пришедшего в Белый дом в роли главы американского государства. Слово «саммит» тогда еще не было в ходу, и мы предпочитали пользоваться понятным для наших сограждан термином «встреча на высшем уровне». В то время такие события не проводились со ставшей обычной в последующие годы и дожившей до наших дней помпезной торжественностью. В Вену загодя не прибыла толпа всевозможных экспертов, агентов службы безопасности, которые ныне прощупывают и обнюхивают все места, в коих надлежит пребывать начальству. Не доставлялись на спецсамолетах бронированные лимузины, предназначенные для передвижения высокопоставленных гостей, не было и оравы журналистов, которым надлежало поведать миру об очередном «историческом событии». Правда, президента США сопровождала группа журналистов, во много раз превосходившая по численности нашу скромную шестерку. Советской делегации, в том числе и ее главе, были отведены апартаменты в сохранившем имперский дух и порядки роскошном отеле «Империал». Правда, поначалу наши хозяйственники попытались поселить журналистов, приехавших с Хрущевым, в общежитии. Нас поместили в двух комнатах, расположенных на городской окраине, добираться с которой до «Империала» нужно было долго и кто как мог. Это было неудобно, да к тому же первые две ночи мы провели без сна, потому что один из нашей группы — корреспондент «Известий» Николай Полянов ночью храпел так, что дрожали стекла. Кстати, о Полянове. Николай Евгеньевич Полянов был только что назначен советским журналистским генералом. Он вошел в созданную незадолго до этого группу политических обозревателей. О высоком статусе этой группы должно было говорить то, что каждый из ее членов назначался решением Политбюро ЦК КПСС и по положению своему и предоставляемым жизненным благам приравнивался к заместителям союзных министров. Николай Полянов принадлежал к этой журналистской сверхэлите. О том, какую роль в действительности играли эти журналистские генералы, можно судить по забавному эпизоду. Как-то мне срочно понадобился Николай Евгеньевич. Я позвонил ему, но на месте не застал. Дело было срочное, и поэтому я по «вертушке» позвонил моему доброму приятелю Алексею Аджубею, который был в то время главным редактором «Известий». — Алексей Иванович! Полянов, случайно не у тебя в кабинете? — Нет. — А не знаешь ли ты, где его можно найти? — Знаю. Он поехал в МИД выяснить свою «личную точку зрения» по германскому вопросу. Но это кстати. А в те дни нам было не до того, и поэтому пришлось поскандалить с приверженными к чинопочитанию хозяйственниками. — Вы срываете освещение визита Хрущева. Мы должны находиться рядом с делегацией... Те не устояли перед журналистским напором. Нам были отведены номера в том же «Империале». Делегация была немногочисленной, а Хрущев еще не вошел полностью в роль властителя, что впоследствии он делал с большим размахом и вкусом. Вечерами он приходил к нам, чтобы пообщаться за «рюмкой чая» — он был весьма привержен этому делу — и поделиться впечатлениями об увиденном. Американские журналисты остро завидовали этим неформальным брифингам, с Хрущевым они общались в сугубо официальной обстановке и под присмотром чиновников Госдепартамента. Со своим президентом они встречались тоже по всей форме. Американский протокол уже тогда был строго выверен, и нашим коллегам приходилось искать лазейки, чтобы его обойти. В связи с этим хочу привести пример, ставший для меня одним из уроков репортерского мастерства. В числе журналистов, сопровождавших в Вене Джона Кеннеди, был один из самых маститых американских обозревателей Джеймс Рестон. Его ежедневная колонка в «Нью-Йорк таймс» не просто считалась популярной среди американских читателей, но входила в число материалов, чтением которых начинали свой день и в Белом доме, и в Капитолии, и в правлениях крупнейших банков и корпораций страны. Но маститость и внешняя величественность, с которой Рестон держался среди американской пишущей братии, не убила в нем репортера суперкласса. Поздним вечером, накануне первой встречи с Кеннеди, Никита Сергеевич побеседовал с советскими журналистами, рассказал о том, с чем идет на завтрашнюю беседу, и мы, написав свои репортажи, преспокойно отправились спать. А Джеймс Рестон поступил иначе. Он провел бессонную ночь в вестибюле «Империала». И был вознагражден. В пять утра Никита Сергеевич вздумал прогуляться по улицам Вены и посмотреть город без назойливого внимания журналистов и любопытствующих. Вот тут-то Рестон и поймал свой шанс. Он присоединился к Хрущеву, которого сопровождали всего два охранника, взял на себя роль гида и во время этой прогулки получил у Хрущева то, что ныне принято называть «эксклюзивным интервью». Интервью получилось действительно эксклюзивным, никто из его коллег, да и нас, грешных, похвастать этим не мог. А «Нью-Йорк таймс» рассказала не только о Хрущеве в неофициальной обстановке, но и о его суждениях накануне важной встречи. Я же, получив по телефону «втык» от своей редакции, навсегда запомнил, что журналист, будь он самым что ни на есть маститым, должен прежде всего оставаться работягой, верным правилам своей профессии. И все-таки главным из впечатлений, вынесенных лично мною из этой первой советско-американской встречи на высшем уровне, было другое. Я стал свидетелем крупного просчета не очень опытного тогда в делах мировой политики советского лидера. Вечером 4 июня 1961 г. после первой беседы с американским президентом Никита Сергеевич, отказавшийся от официальной пресс-конференции, снова зашел к нам, строчившим свои корреспонденции, и стал рассказывать о своих впечатлениях. Он был без пиджака, со сбившимся на сторону галстуком. Ему явно хотелось поделиться переполнявшими его впечатлениями, и, завершив свой рассказ, он вдруг, хитро улыбнувшись, сказал: «А знаете, ребята, ведь президент-то еще зелененький, совсем зелененький. Слабо ему со мной тягаться...» Хрущеву в то время было шестьдесят семь лет, а Кеннеди сорок четыре. Более чем двадцатилетняя разница в возрасте, то обстоятельство, что Хрущев уже несколько лет был первой фигурой в российском руководстве, а Кеннеди не находился в Белом доме еще и полугода, ничем необычным себя пока не проявил и не входил в число особенно известных политиков, настроило Хрущева на непомерно благодушный лад. Для человека с его жизненным и политическим опытом это было непростительно. За спиной Кеннеди, самого молодого в истории американского президента, был боевой опыт войны, где, как известно, год идет за три, огни и воды избирательных кампаний, хитромудрости политических игр в вашингтонском Конгрессе. Любопытная картина выявляется при сравнении возрастов американских предшественников и преемников Кеннеди. Франклин Рузвельт пришел в Белый дом 51-го года от роду. Следовавшему за ним Гарри Трумэну был 61 год; Дуайту Эйзенхауэру — 63; Линдону Джонсону— 55; Ричарду Никсону— 56;Джералду Форду— 61; Джеймсу Картеру— 53;Рональду Рейгану — 70 (!); Джорджу Бушу — 65;Уильяму Клинтону — 47. В европейских странах возрастная кривая отличается некоторым перевесом в пользу пожилых. Шарль де Голль стал президентом Франции в 68 лет и был переизбран на второй семилетний срок в возрасте 75-ти лет. 64-летним возглавил воюющую Англию Уинстон Черчилль. В 73 года занял свой пост послевоенный германский канцлер Конрад Аденауэр. Подтверждается крылатое выражение, что право управления государством разумно предоставить деятелю «уже умеющему» и «еще могущему». Только паспортными данными это не определяется. Недавняя история Российского государства свидетельствует о том, что политические скороспелки у государственного руля ни к чему хорошему не приводят. Тридцатишестилетние Егор Гайдар и Сергей Кириенко, какие бы им Бог ни дал таланты, не обладали к моменту своего вхождения во власть ни необходимым практическим опытом, ни обязательным в таком случае опытом жизненным. Слишком буквально, видимо, поняли они Екклесиаста — «во многой мудрости много печали» и попытались, пренебрегши мудростью, печали избежать. И здесь мы так же, как и в области балета, оказались «впереди планеты всей». Оба не слишком удачливых наших премьера сетовали впоследствии на то, что им не было дано времени довести до успешного результата свои задумки. Но, во-первых, интеллигентным и начитанным молодым людям надлежало бы знать, что история не терпит сослагательного наклонения и «если бы» не довод для самооправдания, — произошло то, что произошло. А во-вторых, их сетования очень напоминают известную байку о цыгане и его лошади. Сказали цыгану, что если лошадь не кормить две недели, то она привыкнет и будет обходиться без пищи. Лошадь сдохла на двенадцатый день. «Всего-то двух деньков и не хватило», — сокрушался цыган. Скольких дней не хватило младореформаторам, они не уточняют. Но если бы хватило, наверняка было бы еще хуже. Впрочем, это мое личное мнение. В XXI веке вести Россию надобно мужам зрелым, умудренным опытом и вполне дееспособным. Страна наша и по части немощных старцев во власти в минувшие десятилетия превысила все допустимые пределы и нормы, расплачиваясь за это ценой непомерной, так же как и нахлебалась с теми, кто «из молодых да в ранние». Возраст — объективная реальность. Но исходить лишь из паспортных данных — ошибка непростительная, а в политике подчас и роковая. Именно такую ошибку с далеко идущими последствиями и совершил в 1961 году в Вене не в меру самоуверенный Хрущев. Эта самоуверенность, сыгравшая с ним, как известно, впоследствии злую шутку, подвела его и тогда. Подвела по-крупному. Возьму на себя смелость сделать рискованное предположение, которое, быть может, покажется иным исследователям спорным: именно туда уходит корнями трагический поворот дела, поставивший год с небольшим спустя, в октябре 1962 года, в дни печально знаменитого карибского кризиса мир на порог третьей мировой войны и ядерной катастрофы. Среди обстоятельств, подвигнувших Хрущева на находящуюся на грани политической авантюры установку советских ракет на Кубе, что называется, на расстоянии пистолетного выстрела от американского берега, стала недооценка им истинного масштаба политической личности Джона Кеннеди как государственного деятеля мирового уровня с незаурядным умом и твердой волей, взявшая свое начало в ходе личного знакомства с американским президентом в Вене в июне1961 года. Такой непозволительный в его положении просчет подвигнул советского лидера на опаснейшее противостояние с возглавлявшейся Кеннеди страной. На тему о карибском кризисе написаны сотни книг и статей. Под микроскопом рассмотрены детали, обстоятельства и истоки этого кризиса. Мой рассказ непосредственного свидетеля венской встречи призван лишь дополнить эту картину немаловажным, на мой взгляд, обстоятельством психологического свойства. То, что я тогда увидел и услышал, убеждает меня в вышесказанном: недооценка Кеннеди, не отмеченная историками и свидетелями, сыграла свою роль в опасных событиях кризиса октября 1962 года. Впрочем, не ища оправданий ошибке Никиты Сергеевича Хрущева, хочу заметить, что он в своем отношении к новому американскому президенту был не одинок. Кеннеди не приняли всерьез не только в Кремле. Говорит об этом, в частности, любопытный эпизод, которому мне тоже довелось стать свидетелем. В награду за нашу работу Никита Сергеевич разрешил советским журналистам проследовать из Вены в Париж, куда Кеннеди направился сразу после венской встречи. Это был первый визит американского президента во Францию. Французские газеты проявили к этому визиту немалый интерес. Но писали они не столько о президенте, сколько о его жене — красавице Жаклин. По своему происхождению она была француженкой. Ее девичья фамилия — Бувье. Именно она привлекала главное внимание французской прессы. Все газеты пестрели ее фотографиями, рассказами о ее предках, комплиментами ее красоте и туалетам. И вот первая пресс-конференция. В зале Елисейского дворца, где она происходила, собрались сливки французской журналистики. Джон Кеннеди, высокий, молодой, импозантный, в модном костюме, с пышной рыжеватой шевелюрой поклонился присутствующим и произнес: — Господа! Мне нет необходимости вам представляться. Вы все меня знаете. Я муж Жаклин Кеннеди... Французы ценят остроумие, зал встретил это самопредставление дружным смехом и аплодисментами. И с того дня о президенте стали писать больше, доброжелательно и с симпатией. Говорят, что «дьявол сидит в деталях». Я не претендую на то, чтобы в этих записках писать историю или переписывать ее заново, не оспариваю общеизвестное и общепризнанное, я просто добавляю к известному некоторые детали, даже не будучи убежденным, что в них-то и «сидит дьявол». Скорее всего, он в них не сидит. Но часто бывает так, что, рассказывая о важных событиях, историки и политологи оперируют самыми общими категориями, рассматривают эти события в контекстах периодов большой длительности, делая далеко идущие выводы. Между тем убежден, что даже на самые большие события оказывают влияние некие обстоятельства на первый взгляд незначительные, но помогающие понять не только силы, движущие событиями, но и психологию творящих ее лиц. Здесь-то и ценны личные, даже мимолетные впечатления тех, кто оказался свидетелем этих событий. Изменить общую картину такие детали не могут, но кое-что добавить, помочь уяснить прошлое могут вполне, — что я и пытаюсь делать на этих страницах. Разговор не о том К зданию американского посольства в Вене примыкает ухоженный сад с посыпанными розовой галькой дорожками и уютными беседками. В одной из этих беседок и произошла неожиданная, незапланированная встреча американского президента и совсем молодого российского журналиста. (Российскими нас называли и в то время — слово советский во все времена с трудом слетало с американского языка.) Немного о предыстории этой необычной встречи. Президента в роли его пресс-секретаря сопровождал Пьер Сэлинджер. Телевизионный репортер, он после прихода Джона Кеннеди в Белый дом неожиданно для всех занял один из самых престижных постов в президентской администрации. Злые языки в то время объясняли головокружительную карьеру Сэлинджера его многолетней дружбой с молодым сенатором от Массачусетса. Поговаривали, что дружба эта основана на совместных развлечениях и особой роли президентского приятеля в знакомстве с хорошенькими девушками. Так ли это на самом деле — не ведаю. Но в том, что между президентом и его пресс-секретарем были далеко не только формальные отношения, имел возможность убедиться сам. С Пьером меня к тому времени уже связывали добрые отношения. Сангвиник и весельчак, весь какой-то округлый и вечно улыбающийся, Пьер был охоч до радостей жизни. Встретился я с ним впервые в одном из нью-йоркских пресс-клубов, куда привел меня коллега. Надо сказать, что появление русского в кругу американской пишущей братии, да и не только пишущей, в конце пятидесятых годов было своеобразной сенсацией, почти такой же, как если бы на московской улице оказался жираф. Это теперь русские в Америке не вызывают особого любопытства. Нас внимательно разглядывали, чуть ли не ощупывали, стремясь убедиться в том, что под шляпой нет рожек, а на ногах чертовых копытцев. Общительный Сэлинджер тут же со мной познакомился и спустя всего несколько минут осведомился: «Приятель, а нет ли у тебя с собой настоящей русской водки»? Как говорили наши популярные сатирики, «а у нас с собой было». Бутылка «Столичной» была тогда бесценной валютой, которая открывала многие двери, и потому без запаса «огненной воды» мы в Америку не являлись. В моем гостиничном номере Сэлинджер продегустировал предложенную водку, да еще унес с собой в портфеле небольшой запасец. С того и началась наша с ним дружба, длящаяся, кстати, и по сей день. После гибели Джона Кеннеди Пьер Сэлинджер уехал из Штатов и вот уже почти четыре десятилетия живет в Париже, работая для одной из американских телевизионных компаний. Но это было потом. А тогда в Вене мы встретились с ничуть не поважневшим от высокого положения Пьером почти по-братски. — Привез? — спросил он. — Разумеется. — Найдем время. Время это представилось на следующий день, когда в здании посольства США в Австрии произошла встреча на высшем уровне. Я находился среди журналистов, допущенных на эту встречу. Впрочем, слово «допущенных» носит несколько условный характер. В помещения, где шла беседа, нас, разумеется, не пустили, и мы ожидали сообщений в тесной приемной. Вошел Сэлинджер и сообщил, что лидеры остались вдвоем, чтобы побеседовать с глазу на глаз. Члены делегаций коротали время в посольском зале приемов. Увидев меня, Сэлинджер хитровато подмигнул и предложил прогуляться по саду. Я был к этому готов и, захватив портфель, последовал за ним. Мы расположились в одной из беседок. Сэлинджер приказал официантам принести закуску и открыл бутылку. Не помню уж, долго ли мытам сидели, помню лишь, что Сэлинджер время напрасно не терял. В разгар становившегося все более оживленным разговора мы увидели президента, прогуливавшегося по дорожке. — Господин президент, — громко позвал Сэлинджер, — хочу познакомить вас с моим русским другом. Кеннеди подошел к нам и сказал, что его разговор с Хрущевым принял такой острый характер, что собеседники решили немного остыть. Передо мной стоял крупный мужчина с внимательными серо-зелеными глазами и белозубой улыбкой, которая появлялась на его лице, пожалуй, несколько чаще необходимого, наталкивая на мысль о «работе на публику». Движения слегка небрежны, некоторая даже мешковатость и вместе с тем элегантность аристократа, с юных лет привыкшего быть центром внимания, уверенного в себе, но в то же время подобранного, как бы напружиненного, даже в сугубо неофициальной обстановке. На протяжении нашего разговора глаза президента временами загорались, голос начинал звенеть, как будто перед ним были не два человека, а большая аудитория. Но тут же голос становился ровным, веки полуприкрывались, чувствовался большой темперамент, взятый в железные тиски годами выработанной выдержки опытного политика, умеющего управлять собой. Обращала на себя внимание и фамильная кеннедовская шевелюра бронзового отлива с рыжинкой, как утверждали вездесущие репортеры, предмет его особых забот. Они писали, что по-всюду он возил с собой большой набор головных щеток с ручками слоновой кости — подарок жены, тщательно следя за прической. Наряду с привычкой по несколько раз в день принимать ванну или душ — тем чаще, чем больше выпадало треволнений, — это давало постоянную пищу для шуток сопровождавшим его журналистам. Признаться, я обомлел, увидев рядом с собой президента Соединенных Штатов Америки. Быть может, растерявшись, а может, по какой иной причине, но вместо того чтобы, воспользовавшись представившейся возможностью, задать по должности репортера вопрос, как идут переговоры, я заговорил совсем о другом. И здесь нужно сделать еще одно отступление, без которого дальнейшее будет непонятно. Одним из моих учителей в бытность студентом Института международных отношений был хорошо тогда известный, а ныне незаслуженно забытый академик Лев Николаевич Иванов. Осанистый, с благородной внешностью и бесконечно много знавший, Лев Николаевич был любимцем студентов. Однажды, догнав его в коридоре с каким-то вопросом, я по канонам того времени обратился к нему «товарищ Иванов». Посмотрев надменно на меня с высоты своего немалого роста, Лев Николаевич мрачно процедил: «Иванов — это кучер, а я Иванов». В апреле 1945 года Лев Николаевич прочитал нам удивительную и запомнившуюся на всю жизнь лекцию. В ней он выдвинул и обосновал версию насильственной смерти незадолго до этого скончавшегося великого американского президента Франклина Рузвельта. Версия эта впоследствии была многократно оспорена и американскими и нашими исследователями, но Иванов привел тогда показавшиеся нам неотразимыми аргументы. Прежде всего внезапность кончины президента. Еще накануне 12 апреля, когда Рузвельта не стало, его лечащий врач, бригадный генерал, сообщил на регулярной пресс-конференции о превосходном состоянии здоровья президента. Всего два месяца прошло со дня знаменитой Ялтинской конференции, на которой он вместе со Сталиным и Черчиллем определял контуры послевоенного мира и договорился об учреждении Организации Объединенных Наций. Без труда он преодолел особенно нелегкий в то время перелет через океан в оба конца, а в Ялте выглядел так же, как обычно. Поэтому смерть его поразила мир как гром среди ясного неба. Еще одним доводом Л.Н.Иванова была странная поспешность, с которой тело Рузвельта без медицинского вскрытия, как то положено, предали земле. И наконец, главным в системе аргументов академика было то, что Рузвельт ушел из жизни в тот самый момент, когда силы в Америке, весьма могущественные, престали нуждаться в его политике сотрудничества и союзных отношений с СССР, а на атомном полигоне в штате Невада завершилась подготовка к первому испытанию атомной бомбы. Наследовал Рузвельту вице-президент Гарри Трумэн, активный антисоветчик, политик, который никак не мог считаться единомышленником великого президента. История появления Трумэна на вице-президентском посту также привлекала внимание нашего академика. В годы войны вице-президентом был друг, соратник и единомышленник Рузвельта — Генри Уоллес. По Конституции США вице-президент в случае смерти или недееспособности президента становится хозяином Белого дома. В ходе президентских выборов 1944 года произошло неожиданное: всемогущий президент, настаивавший на переизбрании по одному списку с ним Генри Уоллеса, не смог справиться с оппозицией казалось бы послушнейему верхушки демократической партии. Уоллес был заменен навязанным Рузвельту незаметным сенатором от южного штата Миссисипи Гарри Трумэном, известным своими крайне реакционными взглядами и почти нескрываемой враждебностью к политической линии президента. Как о том свидетельствуют документы, Рузвельт тяжело переживал эту политическую неудачу. — Не может быть случайным совпадением то, — утверждал Л.Н. Иванов, — что фигуру мирового масштаба, лидера победившей антигитлеровской коалиции убирают с политической шахматной доски в тот момент, когда она перестает устраивать тех, кто передвигает фигуры на этой доске. Повернуть Рузвельта было невозможно, следовательно, его нужно было убрать. И убрали. Таков был вывод Л.Н. Иванова. Судите сами об обоснованности его схемы. Мне она показалась, да и сегодня, спустя полвека, кажется убедительной. К этому следует добавить еще одно обстоятельство. Семья Франклина Рузвельта, его жена и дети, шокированные поспешными похоронами, стали требовать эксгумации тела президента и проведения необходимых анализов. Трумэн проигнорировал эти требования; отказал семье в ее настоятельных просьбах и следующий президент, республиканец Эйзенхауэр. И это тоже понятно — он представлял враждебную демократам партию. Но многим тогда показалось непонятным, почему новый президент США — демократ Кеннеди, боготворивший великого президента, последовал примеру своих предшественников и снова отказал в просьбе семье Рузвельта. Вот об этом я и решился, вспомнив версию Л.Н. Иванова, спросить внезапно оказавшегося передо мной президента. Кеннеди был явно раздосадован столь неожиданным поворотом разговора и в довольно резкой форме высказался об «этих журналистах, вечно ищущих сенсаций, спрашивающих и интересующихся вместо происходящих событий черт знает чем». Получив резкую отповедь, я смутился и выглядел, по-видимому, достаточно растерянным, а Кеннеди, почувствовав, что чересчур «наехал» на юного собеседника, вдруг успокоился и сменил тон. — Ладно, вопрос задан и на него должен быть дан ответ. Допустим, — сказал он, — я даю согласие на эксгумацию тела Рузвельта, допустим, результаты анализа покажут следы яда. Великого президента Америке это не вернет, но что подумают в мире о стране, где президентов травят, как крыс. — Помолчав, он добавил: — И разговор у нас с вами получился не о том. Сказав это, Джон Кеннеди, метнув злой взгляд в сторону оторопевшего Сэлинджера, резко повернулся и пошел прочь. Скажу откровенно, я не жалею ни о том, что не удалось тогда получить, как теперь сказали бы, «эксклюзивное интервью» о ходе переговоров на высшем уровне, ни о том, что помешал президенту «выпустить пар» после напряженных переговоров с Хрущевым. Думая сегодня об этой внезапно свалившейся на меня удаче, вижу в словах, сказанных мне Джоном Кеннеди, некий почти мистический смысл. Не ведал он в тот день о своей трагической судьбе, о том, что жизни ему отмерено считанное время, и о том, что же подумали в мире о стране, где президентов стреляют, как зайцев. И не только подумали, но думают и ныне, поскольку тайна гибели Джона Кеннеди остается одной из самых больших загадок XX века, которую он оставил в наследство новому тысячелетию. Официальная версия о том, что президент стал жертвой убийцы-одиночки, преподнесенная миру специально созданной пришедшим на смену Джону Кеннеди президентом Линдоном Джонсоном комиссией под руководством председателя Верховного суда США Эрла Уоррена, оказалась нескладной ширмой, сокрывшей истину. Мало кто поверил в нее. Длинная цепь таинственных смертей, открывшаяся необъясненным по сию пору устранением Ли Харви Освальда, которому была отведена роль «убийцы-одиночки», и включавшая в себя сначала непосредственных свидетелей, а затем и свидетельствовавших об этих свидетелях, говорит даже непредубежденному человеку о том, что имел место широкий, тщательно законспирированный заговор, за которым стояли силы в Америке весьма могущественные и влиятельные. В этой трагической цепи и родной брат президента Роберт, выдвинувший свою кандидатуру на пост президента и заявивший, что одной из его целей будет раскрытие заговора. Он был застрелен собственным телохранителем выстрелом в упор 5 июня 1968 г., когда его победа на предстоявших президентских выборах казалась неминуемой. (Тех, кто хочет узнать о версии заговора, основанной на расследовании, предпринятом мной в Далласе по горячим следам преступления, позволю себе отослать к книге «Мистеры миллиарды», выпущенной издательством «Молодая гвардия» в 1972 году.) В свете этой цепи трагических событий то, что было сказано президентом в Вене в июне 1961 года в ответ на заданный ему вопрос, выглядит мрачным пророчеством. Был ли он искренен, когда ссылался на государственные соображения, препятствовавшие выяснению истины, или лукавил, скрывая более земные и вполне прагматичные соображения, которыми руководствовался? К примеру, нежеланием ворошить не такое уж далекое прошлое, дабы не вызывать гнев и месть тех, кто стоял за таинственной смертью Франклина Рузвельта. Ответа на этот вопрос нет и, по-видимому, уже никогда не будет. Но зато еще раз нашла подтверждение истина, гласящая, что посеянные зубы дракона неизбежно дают ядовитые всходы и роковые плоды. Не пожелав или не решившись способствовать раскрытию одного «преступления века», Джон Кеннеди, разумеется, того не ведая, предопределил и обусловил безнаказанность другого такого же и по размаху и по последствиям преступления — далласского убийства, совершенного девятьсот три дня спустя после разговора в Вене. Неправда, что «история воспроизводит себя один раз как трагедия, а другой раз как фарс». Сказано хлестко, но фактами не подтверждается, о чем и свидетельствуют оказавшиеся в исторической связке таинственная смерть Франклина Делано Рузвельта— 32-го президента США и убийство 35-го президента страны Джона Фицджералда Кеннеди. |
Похожие:
 | Илья Ильф записные книжки (1925—1937) «Илья Ильф и Евгений Петров. Собрание сочинений в 5 томах. Том 5»: Художественная литература; Москва; 1961 | | Оглавление часть первая Раковый корпус носил и номер тринадцать. Павел Николаевич Русанов никогда не был и не мог быть суеверен, но что-то опустилось в нём,... |
| Проект «Фразеологизмы или попади в цель» Вводный урок «В гостях у слова» Задумывались ли вы когда-нибудь над тем, почему всё вокруг называется так, а не иначе? Как рождаются слова, когда и кем создаются?... |  | Когда происходят драки Попросят машинку даст". Муж смотрел на это, смотрел, а потом начал его учить: "Если у тебя что-нибудь отбирают, ты не церемонься.... |
| Школа выживания, или 56 способов защитить ребенка от преступления. Ольга Богачева, Юрий Дубягин Ну, что нового?… Задав вопрос, мы тут же о нем забываем и уже не слышим, что нам говорит ребенок. А он, пусть даже еще маленький,... | | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Когда я входил в сообщество методологов и игротехников, мой интерес был прежде всего связан с образовательной проблематикой. Сейчас... |
| О каком же временном периоде нашей литературы мы говорим уже четвертый месяц? К серебряному веку относится все, что было написано в те 20 с небольшим лет? Если бы мы с вами тогда жили и написали бы пару-тройку... | | Уильям Тейлор. Радикально лучше: Как преобразовать компанию, совершить... ... |
| Что значит быть патриотом? Патриот – человек, одушевлённый патриотизмом, или человек, преданный интересам какого-нибудь дела, горячо любящий что-нибудь” | | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Княгиня Ольга (890-969) была незаурядной правительницей. Она с успехом управляла Киевской Русью после кончины в 945 году князя Игоря... |
| Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Тие это весьма символическое. Я не раз уже шутил по поводу «даров волхвов» в своих текстах, в том смысле, что жду их с нетерпением.... | | Степа с детьми играл неплохо, но нам с мужем не нравилось, что он... Попросят машинку даст". Муж смотрел на это, смотрел, а потом начал его учить: "Если у тебя что-нибудь отбирают, ты не церемонься.... |
| Занимайтесь физкультурой, будете здоровы! Юрист Гай определял, что личный иск бывает тогда, когда ответчик должен передать или сделать или предоставить что-либо. Вещный иск... | | По дисциплине «Теория и организация афк» Юрист Гай определял, что личный иск бывает тогда, когда ответчик должен передать или сделать или предоставить что-либо. Вещный иск... |
| Дальневосточный государственный университет одобрено методической «утверждаю» Юрист Гай определял, что личный иск бывает тогда, когда ответчик должен передать или сделать или предоставить что-либо. Вещный иск... | | Учебные, учебно-методические и библиотечно-информационные ресурсы Юрист Гай определял, что личный иск бывает тогда, когда ответчик должен передать или сделать или предоставить что-либо. Вещный иск... |
