Проведенный анализ позволяет говорить о возможности исследования неологизмов по выявленной нами модели, которая состоит из пяти последовательных действий. Неологизм может быть выявлен на раннем этапе развития, но, к сожалению, данная модель не позволяет прогнозировать ни степень укоренения неологизма в языке, ни потенциальную возможность его распространения в мировой языковой картине. Наиболее продуктивным и точным способом мы считаем метод сплошной выборки текстов вручную исследователем, поскольку именно он позволяет выявлять изменение семантики неологизмов. Выявление и исследование неологизмов представляется возможным в полном виде только после «смерти неологизма», а именно его вхождения в изучаемый языковой состав, именно в этот момент можно судить о том, что стало причиной вхождения неологизма в язык.
Список использованной литературы
1. Михеева, Е.И., Неологизмы соременного немецкого языка (интегративный аспект на материале имен существительных) [Текст]: автореф. /Михеева Е.И., Воронеж, 2005, с. 22.
2. http://articles.latimes.com/2009/jul/12/opinion/oe-mcmanus12 3. http://www.brusselsjournal.com/node/3649 4.http://www.focus.de/politik/ausland/uswahl/umfrage-obamania-in-deutschland_aid_316140.html 5. http://gabrielaionita.wordpress.com/2010/01/20/after-first-year-obamania-has-visible-trend-down/ 6. http://www.generation-europe.eu/community/img/posts/2010/04/potw_2008-11-12.pdf 7.http://www.lemonde.fr/ameriques/article/2009/01/19/derriere-l-obamania_1143597_3222.html 8. http://www.nachdenkseiten.de/?p=3355 9. http://www.rg.ru/2010/07/01/usa-site.html 10. http://www.tagesschau.de/wahl/umfragen/deutschlandtrend592.html 11. http://www.thedailyshow.com/watch/mon-january-29-2007/obamania 12. http://www.urbandictionary.com/define.php?term=obamania 13. http://178.63.97.138/index.php?newsid=32092
Т.Н.Ступина
Саратовский государственный университет
им. Н.Г.Чернышевского
НЕМЕЦКИЙ И РУССКИЙ РИТУАЛЬНЫЙ ДИСКУРС
В ФОРМИРОВАНИИ МЕЖКУЛЬТУРНОЙ КОМПЕТЕНЦИИ:
ЛИНГВИСТИЧЕСКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ
Формирование межкультурной компетенции является одной из важнейших задач современного языкознания как в общетеоретическом, так и в лингводидактическом плане. В теоретических работах делаются попытки уточнения самого базисного понятия. При этом отмечаются достаточно четко обозначенные противоречия в толковании понятия «межкультурная компетенция – далее МК» по шкале: МК формируется и проявляется только в процессе непосредственных контактов между представителями различных линвокультур – МК формируется как в процессе непосредственных контактов, так и через опосредованное изучение чужой культуры и языка [Рот, Коптельцева 2006; Staub 2007].
В лингводидактическом аспекте изучаются стратегии и тактики формирования МК. Сюда относятся, прежде всего, тренинги по кросс-культурному взаимодействию в различных областях – предпринимательство [Симонова, Строевский 2003], корпоративная культура [Персикова 2004], социальные конфликты [Попков 2001], профилактика ксенофобии [Солдатова, Макарчук 2006] и т.д. Особое внимание уделяется разработке практических упражнений, ролевых игр и т.п. для развития МК. [Sauer, Scholten 2004], [Klein 2006]. В данной статье попытаемся описать лингвистический эксперимент по изучению немецкого и русского ритуального дискурса «Рождение».
Эксперимент проводился на базе университетов Дуисбург-Эссен (ФРГ) и Саратовского госуниверситета в январе-марте 2010г. в рамках стипендии Германской службы академических обменов (ДААД). Условие проведения эксперимента – наличие непосредственных контактов в процессе межкультурной коммуникации, а также опосредованное изучение соответствующих ценностных картин мира через теоретическую и справочную литературу. Иначе говоря, в эксперименте нашел отражение синтез подходов к формированию МК, о чем было сказано выше.
Экспериментальная база: 200 немецких студентов университета Дуисбург-Эссен (Германия) и 200 русских студентов Педагогического института СГУ. Научное руководство – проф. Ступина Т.Н. (ПИ СГУ) и проф. Баур Р.С. (университет Дуисбург-Эссен). Исполнитель – студентка 5-го курса факультета иностранных языков ПИ СГУ Зотова Н.Ю.
Целью эксперимента явилось выявление, структурирование и сопоставительный анализ очерченного круга ценностей в текстовых структурах, сознании этноса и поведенческих моделях, существующих в рамках ритуала «Рождение». Получение информации осуществлялось через опросы и интервью.
Предварительным этапом исследования стал семантический анализ ценностных доминант ритуала «Рождение» в лексическом фонде немецкого и русского языков на основе закрепленных в них пословиц и поговорок. Выбор пословиц и поговорок обусловлен тем, что именно в них, как известно, аккумулируются менталитет и этническое сознание. Далее, используя лингвоаксиологический анализ, были проанализированы ценностные доминанты в прецедентных текстах, а именно в текстах католических и православных молитв и стихотворных поздравлений с рождением ребенка на немецком и русском языках.
Кроме того, в ходе эксперимента было выявлено, как ценностные доминанты, связанные с ритуалом рождения, отражаются в сознании этноса через символы и какие ценности несет в себе ритуал дарения подарков в наше время.
В ходе эксперимента была реализована следующая пошаговая методика: выбор и предварительный просмотр материала, разработка поисковой стратегии и гипотезы исследования, выявление теоретической базы и исследовательского аппарата, описание модуля эксперимента, анализ полученных данных с подведением итогов. Остановимся в кратком виде на результатах указанных этапов эксперимента.
Исследования в области изучения дискурса сводятся к тому, что его изучение включает в себя вербальную и невербальную стороны коммуникации, из которых и складывается ситуация общения. Ситуативная интерпретация дискурса — это учет социально, психологически и культурно значимых условий и обстоятельств общения, т.е. поле лингвокультурологического исследования.
Вслед за В.И. Карасиком, в данном экспериментальном исследовании в качестве одного из подтипов дискурса выделяется ритуальный, который представляет собой совокупность стереотипного, символически нагруженного вербального и невербального общения, сориентированного на закрепление идентичности индивидуума как члена социума либо создание новой идентичности индивидуума [Цурикова 2002:120]. В основе ритуального дискурса всегда лежит ритуал. Изучению понятия «ритуал» посвящены труды многих отечественных и зарубежных ученых (Н.И.Толстой, А. ван. Геннеп, Э.Гоффман, В.И. Карасик, Робертсон-Смит, Фрэзер, Э. Лич), в большинстве из которых особенно подчеркиваются его ценностный и этноспецифический компоненты. Исходя из этого, мы выделяем понятие языковой картины мира и ценностной картины мира как поле реализации ритуала. Современные исследования языковой картины мира ведутся в двух направлениях. С одной стороны, на основании системного семантического анализа лексики определенного языка производится реконструкция цельной системы представлений, отраженной в данном языке, безотносительно к тому, является ли она специфичной для данного языка или универсальной (Ю. Д. Апресян, Н. Д. Арутюнова, Т. В. Булыгина, В. А. Маслова). С другой стороны, исследуются отдельные характерные для данного языка и культуры ценности, обладающие двумя свойствами: они являются «уникальными» для данной культуры, причем соответствующие слова плохо переводятся на другие языки. Такие исследования можно встретить в работах И. Б. Левонтиной, А. Д. Шмелева, А. Вежбицкой и многих других.
Ценности являются фундаментальными характеристиками культуры, высшими ориентирами поведения. В ценностной картине мира существуют наиболее важные для данной культуры смыслы, ценностные доминанты, совокупность которых и образует определенный тип культуры, поддерживаемый и сохраняемый в языке - прежде всего в прецедентных текстах, а также в сознании этноса.
Так, ритуал «Рождение», взятый нами за основу исследования и сравнения в немецкой и русской культурах, многокомпонентен и включает в себя, кроме речевых произведений, ряд экстралингвистических компонентов. Примером тому являются символы и подарки на рождение, которые содержат в себе и отражают целый набор ценностей, дополняя тем самым языковую сторону ритуала.
Материалом семантического анализа ценностных доминант ритуала «Рождение» в лексическом фонде немецкого и русского языков являются пословицы и поговорки, проанализировав которые нам удалось выявить, что основные ценностные доминанты в рамках ритуала «Рождение» в обеих культурах совпадают, как в плане содержания, так и в плане частотности. Это такие ценности, как Бог и божественное начало рождения ребенка, семья и продолжение рода, жизнь и здоровье, счастье, финансовое благополучие. Исключением является лишь ценность времени, не нашедшая в рамках рассматриваемого ритуала репрезентации в языковом фонде русского языка.
Данные ценности, закрепленные в символах, имеют отличия в их иерархической последовательности в немецкой и русской лингвокультурах. В немецкой культуре: семья и продолжения рода, Бог и божественное начало рождения ребенка, жизнь и здоровье, счастье, время и финансовое благополучие. В русской культуре: семья, жизнь и здоровье, Бог и божественное начало рождения ребенка, счастье, финансовое благополучие. Среди названных символов были и глубоко этноспецифичные (рус: капуста), и универсальные, имеющие схожие трактовки в немецкой и русской культурах (аист, ангел, звезда).
В ходе второго этапа экспериментального анализа, материалом которого являются подарки на рождение ребенка, мы установили, что большинство подарков в обеих культурах несет в себе материальную ценность. В обеих молодежных культурах принято дарить одежду для ребенка, игрушки, средства по уходу за ребенком, деньги. В немецкой культуре этот ряд дополняется сберкнижками и договорами на строительство будущего жилья, что обусловлено уровнем и качеством жизни современной Германии. Среди подарков, которые репрезентируют ценность Бога и подтверждают то, что ритуал рождения непосредственно связан с крещением, названы в немецкой культуре кольцо для крещения, а в русской – крестик и серебряная ложка.
Лингвоаксиологический анализ молитв, католической и православной, показал, что основной ценностью, отражаемой в текстах обеих молитв на рождение ребенка является Бог и божественное начало рождения ребенка. В православной молитве в отличие от католической, обращение происходит к Матери Божьей, а не к Господу Богу. В православной молитве есть также прошение простить первородный грех, о котором не говорится в католической молитве. В католической молитве называются как ценность продолжения рода, так и ценность семьи, в то время как ценность семьи отсутствует в православном тексте. В католической молитве такие ценности, как жизнь, здоровье и счастье, непосредственно связаны друг с другом, в то время как в православной молитве репрезентация ценности счастье эксплицитно не представлена.
Анализ немецких и русских стихотворных текстов поздравлений с рождением ребенка показал, что анализируемые нами ценности в различной степени нашли свое отражение в исследуемых текстах.
По мере их частотности ценности здесь выстроились в следующей последовательности: в немецких поздравлениях: счастье, Бог и божественное начало рождения ребенка, семья и продолжение рода, жизнь и здоровье, время и финансовое благополучие. В русских поздравлениях: семья и продолжение рода, счастье, Бог и божественное начало рождения ребенка, жизнь и здоровье, финансовое благополучие.
Необходимо заметить, что перечисленные ценности в поздравлениях нередко переданы через символы. Так, жизнь передается в немецких поздравлениях через символ Schiff/корабль, в русских – через интернациональный символ - аист и глубоко этноспецифичный – сорока.
Итак, в результате эксперимента нам удалось выявить и сравнить основные ценностные доминанты немецкой и русской культур в рамках ритуала «Рождение», убедиться в том, что традиции, сложившиеся веками, и вера накладывают большой отпечаток на сознание этноса, хранящее символы культуры, а также прямо или скрыто, отражаются в прецедентных текстах и поведенческих структурах.
С другой стороны, следует отметить определенное нивелирование различий в ценностных доминантах ритуального дискурса «Рождение», особенно в молодежных субкультурах, что подтверждает идею о смешении культур, ее интернационализации в условиях глобализации.
Список использованной литературы
Персикова, Т.Н. Межкультурная коммуникация и корпоративная культура. М., 2004.
Попков, В.Д. Стереотипные представления о русских и их влияние на немецко-русские коммуникации//Социальный конфликт. 2001, №4.
Рот, Ю., Коптельцева, Г. Межкультурные коммуникации. М.,2006.
Симонова, Л.М., Стровский, Л.Е. Кросс-культурные взаимодействия в международном предпринимательстве. М., 2003.
Солдатова, Г.У., Макарчук, А.В. Может ли другой стать другом. Тренинг по профилактике ксенофобии. М., 2006.
Цурикова, Л.В. Проблема естественности дискурса в межкультурной коммуникации. Воронеж, 2002.
Klein, Z.M. Kreative Seminarmethoden. Gabal, 2006.
Losche, H. Interkulturelle Kommunikation. Sammlung praktischer Spiele und Übungen. Augsburg, 2005.
Sauer; J., Scholten, A., Zaunsender, B.M. Global Games. 70 Spiele und Übungen für interkulturelle Begegnungen. Freiburg, 2003.
К.В. Фокина
Саратовский государственный университет
им. Н.Г. Чернышевского
Дружеское письмо как особый тип эго-текстов
В настоящее время в рамках многих научных дисциплин — литературоведения и лингвистики, социологии и истории, культурологии и философии, искусствоведения и психологии, а также других областей знания в разнообразных контекстах особое исследовательское внимание уделяется аутентичным текстам, а именно эго-текстам или эго-документам [Луцевич 2007]. Под эго-текстом понимают, во-первых, текст о себе самом, то есть имеющий своим объектом обстоятельства жизни самого автора, во-вторых, - текст, написанный с субъективной авторской точки зрения, то есть человеком из эгоцентрической позиции [Михеев 2006].
Интерес к личностно маркированным текстам обусловлен возможностью их типологического и сопоставительно-сравнительного анализа как близких культурных феноменов или, наоборот, как различных, с акцентом на уникальности и индивидуальном своеобразии. При исследовании аутентичных текстов — дневников, записных книжек, писем, автобиографий, автобиографических летописей, заметок, воспоминаний, мемуаров — на первый план выдвигаются самые разнообразные проблемы: относительное единство и внутренняя противоречивость рефлексии пишущего индивида; экзистенциально-психологические особенности самоописания; лексико-стилистическая спецификация отдельных видов и форм повествования; жанровые черты и особенности эго-документов и т.д. Специфические свойства “окололитературных” материалов позволяют нам наблюдать за тем, как самосознание в различные эпохи фиксирует и письменно свидетельствует о внешнем, “чужом”, и о сугубо внутреннем, “своем” [Луцевич 2007, 2008; Михеев 2006]. Писательский же интерес к эго-документам определяется разными причинами, целями и задачами. Прежде всего, создатель эго-текста стремится тщательно зафиксировать сюжеты, детали, реплики, диалоги, фразы, которые могут пригодиться в работе над произведением. Кроме того, обращение к личностно ориентированному письму помогает планировать будущее литературное произведение. Многие писатели как ретрансляторы национальной культуры готовы засвидетельствовать перед потомками и историей стопроцентную правдивость изображенных социально-исторических событий попутно с частичным или полным обнажением собственной сути. Иногда исследуемый материал создает впечатление не поддающегося систематизации хаоса из-за “мелочности” многочисленных подробностей, иногда, наоборот, чрезмерная лаконичность делает невозможным его прочтение; могут встречаться формы романтизированной или рационализованной репрезентативности и т.д. Но в любом случае эти личностно маркированные документы ведут к истокам психологии художественного творчества. Нередко писатель выступает в роли не только автора, но и исследователя, комментатора собственного творчества, а также создателя определенного способа презентации, трактовки собственного “я”.
Наиболее свободной формой эго-текста является дневник, так как, например, письмо всегда в большей или меньшей степени “ограничено” адресатом, автобиография — заказчиком; записные книжки часто содержат различный “рабочий материал”, дневник же теоретически направлен на правдивое выражение аутентичного “я”. Тем не менее, объект исследования, а именно, дружеское письмо как разновидность частного включают в классификацию эго-текстов, учитывая его типовые признаки, а также ряд выполняемых им функций присущих и остальным видам, за исключением автокоммуникативной функции, т.е. адресованности самому себе, но характеризующееся диалогичностью высказывания. Так, например, русский поэт Андрей Белый после смерти А.Блока писал: «Часть писем А.А. ко мне, думаю, могла б появиться в печати, как не носящая личный характер; ее содержание – философия, литература и мистика, взятые в разрезе наших «чаяний»; часто она есть блестящий, литературный дневник, освещающий факты культуры, произведения писателей, нас...» [Белый 1995].
Среди ключевых признаков письма как эго-текста вслед за исследователем М.Л. Михеевым отметим: наличие пространственных и временных дат; ориентированность на реальные события в жизни автора; самостоятельность и индивидуальность создания; относительную спонтанность.
Кроме того, ряд исследователей (С.Б. Борисов, М.Л. Михеев, Н.А. Богомолов, И. Паперно, А. Эткинд, К.С. Пигров и др.) определили функции эго-текста, среди которых применительно к частным письмам творческой интеллигенции целесообразно отнести следующие:
функцию культурной памяти, т.е. эпистолярий отдельной личности в совокупности – это некий механизм сохранения следов о событиях индивидуальной жизни;
функцию завещания, которую частные письма приобретают, как правило, после опубликования;
релаксационно-терапевтическую функцию: письмо, как и дневник, нужно человеку для снятия эмоционального и нервного напряжения “в процессе вербальной рационализации переживаний”, поскольку это нечто вроде аутотренинга или даже исповеди;
аутокогнитивную или социализационную функцию: записывая (и перечитывая) свои записи, мы часто сами лучше познаем мотивы собственных поступков;
квазидиалоговую функцию: в письмах можно выговориться при отсутствии общения в реальном времени, что часто сопряжено с расстоянием между коммуникантами, либо обусловлено тем, что обсуждать открыто определенные темы не представляется возможным, например при условии неодобрения политики правительства;
гигиеническую, очистительную функцию, которая позволяет разгрузить память от несущественных мелочей, подробностей и деталей;
литературно-творческую функцию: так или иначе, всякий автор эго-текста неизбежно становится своего рода сочинителем;
функцию документации собственной идентичности, подтверждение непрерывности своего «я» [Михеев 2006].
Однако, как отмечается, признаки и функции эго-текстов могут варьироваться, что естественно при уникальности и индивидуальном подходе к изложению собственного «я», в результате чего границы жанров размыты. Таким образом, по мнению М.Л. Михеева, видна взаимопереходность дневника и писем. Пока автору остается важен адресат, хотя бы только как фиктивный предлог, он в дневнике и в дружеских письмах сохраняется, пусть формально, но поскольку говоримое осознается как значимое и ценное не только для самого себя, но и для более широкого круга лиц, в процессе проговаривания, перечитывания, переработки написанного, предназначение текста может меняться. (Практику писания “серийных” писем можно наблюдать у Анны Ахматовой, Марины Цветаевой и др.) Тут же следует, впрочем, учитывать и прямо противоположное стремление автора – так сказать, уже персоналистское – желание писать (и получать) письма лишь строго уникальному адресату/получателю, как у Б. Пастернака, который, как известно, вообще не имел ни дневника, ни записных книжек, а тратил всё содержание своей “обыденной жизни”, изливая его в письмах своим близким.
Таким образом, особую значимость приобретают лингвокультурологический и лингвосоциологический аспекты в изучении эпистолярия. Письма стали рассматриваться как отражение духовной культуры определенных социальных слоев и населения в целом. Центром изучения особенностей эпистолярных текстов становится языковая личность автора, которая получает наибольшее отражение именно в жанре дружеской переписки. В целом, интерес исследователей к частной переписке определяется тем, что письма наиболее приближены к ситуации непринужденного общения, раскованны, свободны в речевых проявлениях. Различные принципы и аспекты изучения писем писателя представлены в известных работах Н.Л.Степанова и других авторов о письмах А.С.Пушкина, Турвич-Лищинер С.Д. - о письмах А.И.Герцена, Муратовой К.Д. - о письмах М. Горького, Единой Е.Г., об эпистолярных формах в творчестве М.Е.Салтыкова-Щедрина, И.Ф. Гете, Т. Манна, Ф. Кафки, исследуются опубликованные письма деятелей искусства, как например, письма И.Э. Грабаря, К.Рериха, Ф.И. Шаляпина, С.В. Рахманинова, В.А. Моцарта и др.
Обоснованием для подобных исследований является вся история изучения эпистолярного жанра. История естественным образом включает в себя и рассмотрение проблемы частного, бытового письма, ибо история мировой культуры знает многочисленные примеры того, как размываются границы между письмом - документом и письмом - художественным текстом.
Российские лингвистические исследования единиц эпистолярных текстов XIX и особенно XX веков ограничиваются в основном одним из аспектов: либо отражением разговорного языка, либо стилистическим анализом языкового материала (Е.А. Земская, Л.А. Глинкина, И.И.Ковтунова, И.Н. Кручинина, Н.И. Белунова и др.) Зарубежные исследователи фокусируют интерес на ценности письма как исторического и культурного источника (F. Beck, B.-A. Rusinek, V. Ackermann, J. Engelbrecht), гендерных особенностях писем (M. Niethammer, K. Schnegg), специфике эпистолярных текстов с точки зрения литературного анализа, композиционном своеобразии, стилистике указанных текстов, роли невербальных компонентов письма (K.-H. Ehlers, A. J. La Vopa), намечается интерес западной лингвистики к когнитивным процессам создания письменного текста (R. Dülmen, H. Greyerz, H. Becker).
Ключевым подходом к изучению текстов дружеских писем в данной статье является обращение к классификации письменных текстов, разделение их на типы в зависимости от того, какую функцию они выполняют. Этот подход представляет для нас особый интерес, так как позволяет не только отнести текст частного письма к какому-то типу, но и говорить о различных подтипах этого вида текста.
Так, Э. Гроссе выделяет 8 типов письменных текстов (ПТ), фокусируя внимание на выполняемых ими функциях: нормативные ПТ; контактные (фатические) ПТ; групповые (корпоративные) ПТ; поэтические ПТ; тексты с доминантой самовыражения; тексты с доминантой побуждения; переходный тип текстов, в котором доминируют одновременно две функции; тексты с доминантой специальной информации [Цит. по Heinemann, Viehweger 1991].
В рамках этой типологии интересующую нас группу частных писем можно отнести к переходному типу письменных текстов, поскольку, во-первых, они реализуют контактную функцию, т.е. устанавливают и поддерживают контакт между адресатом и адресантом, во-вторых, частные письма могут носить характер самопрезентации адресанта, посредством сообщения отдельных фактов бытия (доминанта самовыражения).
Типологическая матрица письменных текстов Барбары Зандиг также представляет значимость для исследования, так как базируется на 20 признаках как лингвистического, так и экстралингвистического характера, что позволяет наиболее точно дифференцировать частные письма в общей классификации письменных текстов. Согласно данному подходу тексты целесообразно определять по следующим параметрам: материальная манифестация текста; подготовленность акта коммуникации; количество участников коммуникации (монолог/диалог); вид контакта; характерные черты начала, середины и конца текста; предварительная фиксация темы; наличие личных местоимений; наличие императивных и темпоральных глагольных форм; использование средств языковой экономии и языковой избыточности; присутствие неречевых средств; отношения между партнерами по коммуникации [Sandig 1978].
Типологическая характеристика того или иного текста заключается в различной конфигурации указанных параметров. Барбара Зандиг выделяет 18 типов текстов, а именно: интервью, частное письмо, телефонный разговор, текст закона, медицинский рецепт, кулинарный рецепт, прогноз погоды, некролог, лекция, конспект лекции, рекламный текст, объявление о найме, радионовости, газетное сообщение, телеграмма, инструкция по применению, дискуссия, непринужденная беседа [Sandig 1978: 113-124].
Б. Нажуа [Нажуа 1984] типологизирует непосредственно эпистолярные тексты по прагматическому критерию, выделяя письма:
- информативные (извещение, сообщение, напоминание, подтверждение, сопроводительное письмо);
- побудительные (просьба, приглашение, требование, рекомендация, обещание, гарантийное письмо);
- контактоустанавливающие (благодарность, извинение, поздравление и пожелание, соболезнование).
В целом, следует акцентировать внимание на том, что тексты дружеских писем выполняют, прежде всего, контактную функцию (устанавливают и, главным образом, поддерживают общение между адресатом и адресантом), саморепрезентативную, т.е. носят аксиологический характер (выражают отношение адресанта к адресату и предмету письменной коммуникации).
Кроме того, следует учитывать, что составляющие дружеского эпистолярного дискурса, а именно, тексты писем личностно-ориентированного характера (эго-тексты), связаны перспективно и ретроспективно [Силаева 2007], поскольку ссылки на предыдущие и последующие письма наличествуют как в плане содержания, так и в плане выражения. Следовательно, дружеский эпистолярный дискурс мыслится как совокупность эго-текстов с присущей им особой архитектоникой, грамматическим и лексическим оформлением, обусловленным рядом экстралингвистических факторов. Сказанное свидетельствует о возможности анализа объекта исследования с учетом прагматических, психологических, социокультурных особенностей реализации письменной коммуникации.
С писок использованной литературы
Белунова, Н. И. Дружеское письмо творческой интеллигенции как эпистолярный жанр // Филологические науки.– 2001. –№ 5. – С.81-89.
Белый, А. Воспоминания о Блоке. - М.: Республика, 1995. – 510 с.
Луцевич, Л. Ф. Международная научная конференция «Дневники, письма, записные книжки русских писателей» : [Варшава, апр. 2007 : ст. из Польши] // Русская литература, 2008. - №1. - С. 278 — 283.
Михеев, М. Ю. Дневник как эго-текст (Россия, ХIХ-ХХ). М.: Водолей Publishers, 2007. – 225 с.
Нажуа, Б. Особенности структуры текста русской корреспонденции. автореф. дис. ... канд. филол. наук: 10.02.01: Москва, 1984. – 20 с.
Силаева, Н.В. Лингвопрагматический анализ экспрессивности эпистолярного текста (на материале английской частной переписки XVIII – XIX вв.) автореф. дис. ... канд. филол. наук: 10.02.04: Самара, 2007. – 22 с.
Ehlers, K.-H. Raumverhalten auf dem Papier. Der Untergang eines komplexen Zeichensystems dargestellt an Briefstellern des 19. und 20. Jahrhunderts.“ In: Zeitschrift für germanistische Linguistik 32, 2004. - S. 1-31.
Heinemann, W., Viehweger D. Textlinguistik. Eine Einführung (Reihe Germanistische Linguistik 115). - Tübingen: Niemeyer, 1991. – 163 S.
Sandig B. Stilistik. Sprachpragmatische Grundlegung der Stilbeschreibung. - Berlin: N.Y. de Gruyter, 1978. - 201 S.
З.З. Чанышева
Башкирский государственный университет
ТЕЛЕСНЫЙ КОД В ЯЗЫКЕ И КУЛЬТУРЕ
Исследование феномена телесности имеет длительную историю в рамках отдельных дисциплин (антропологии, семиотике, психологии, философии, культурологии, биологии, медицине), а в лингвистике и пограничных с ней науках (лингвокультурологии, психолингвистике) она становится предметом внимания относительно недавно. Лингвистов занимает проблема вторичного бытования знаков телесности в семантике языковых знаков, систематизация и структурация соматического поля в лексико-семантической системе естественного языка, отражение соматизмов в лексикографической практике, сопоставительное исследование соматизмов и их функционирование в межкультурной коммуникации. Проблема разработки процедур декодирования и смысловой интерпретации соматизмов является одной из центральных в лингвокультурологии, а в лингвокультурологической семиотике учёных интересуют проблемы функционирования «знака-в-знаке». О субстанциальной, онтологической, гносеологической и культурологической значимости телесности в бытии человека и культуре пишут исследователи: «<…>человек является своеобразным антропологическим кодом<…>, телесность человека была стержневой качественной характеристикой и его самого, и культуры его времени» [Чёрная 2008], «Моё тело – вот субстанция и онтология, откуда танцевать и в поведении, и в понимании всего, <...>будем читать тело как текст и от его печки переосмыслять всю культуру» [Гачев 2005], «<.…>пространство тела дополняется средствами культуры <…>тело человека оказывается соразмерным ландшафту <…>наше тело является инструментом измерения времени» [Чеснов 2007].
Мысли о том, что тело человека является мерой культуры, получили дальнейшее подтверждение в трудах лингвокультурологов. Именно телесность использована В.В. Красных в качестве основания в структурации русского мира: (1) то, что находится внутри самого человека и ограничивается телесными границами, образует внутренний мир человека; (2) личную зону образует фрагмент внешнего мира по отношению к телу человека; (3) фрагмент внешнего мира за пределами личной зоны, но осознаваемый как близкий, свой; (4) фрагмент внешнего мира, воспринимаемый и осознаваемый как чужой, чуждый [Красных 2003: 300]. На базе этой модели выводятся локусы мыслей, чувств, эмоций и т.д., выразителями которых служат органы и части тела человека.
В антропоцентрической модели восприятия мира Д.Б. Гудков и М.Л. Ковшова рассматривают тело в целом и его части в качестве первичной основы концептуализации мира, что перекликается с мыслями Я.В.Чеснова. В своём проекте словаря телесного кода русской культуры авторы особо выделяют в единицах соматического кода, помимо их природных качественных и количественных характеристик, физических, ментальных, эмоциональных и др. состояний или действий, главное их свойство – передавать «функционально значимые для культуры смыслы, придающие этим именам роль знаков «языка» культуры» [Гудков, Ковшова 2007]. Справедливости ради следует отметить, что сама идея составления подобных словарей не нова. Уже в ранних трудах американских культурантропологов и семиотиков ставилась проблема исследования отражающей кинетические знаки лексики (V.Labov использовал термин labels (ярлыки, этикетки) для подобных единиц), а в середине 70-х годов появились первые переводные (англо-японские) словари этой лексики. Однако лишь на рубеже веков проблеме телесности в культуре и её отражению в языке стали уделять должное внимание в новейших научных парадигмах. В отечественной науке это направление возглавила руководимая Г.Е. Крейдлиным научная школа, исследующая невербальную семиотику и языковые средства её номинации в жестовых словарях [Крейдлин 2010].
В зарубежной лингвистике в центре внимания оказывается триада тело – разум – человек, поскольку изучение концептуальных структур увязывают с опытом тела и эмоциями. Австралийский исследователь Хорст Рутроф, внедривший в научный оборот термин корпореальная семантика, обосновал роль тела в исследовании языка, значения и смыслов в интерсемиотической плоскости. По его убеждению, вербальный язык ничего не значит без опоры на невербальные знаки, включающие тактильные, обонятельные, зрительные, слуховые, вкусовые и другие обеспечиваемые телом перцептивные восприятия [Ruthrof 2000].
На наш взгляд, лингвокультурологическая парадигма предоставляет исследователю пакет процедур анализа, позволяющих извлекать содержащиеся в единицах корпореальной семантики и актуализируемые в сознании лингвокультурной личности смыслы в процессе их использования в текстах. На самом деле, речь идёт о двунаправленном процессе в ходе осмысления соматизмов, включающем их декодирование и интерпретацию. Декодирование ограничено рамками интерсемиотических переводов сообщений, предполагающих знание формы и закреплённого за формой значения единиц соответствующих кодов (языка и невербалики), что в результате приводит к восстановлению переданного сообщения. Интерпретация – когнитивный процесс и одновременно результат в установлении смысла речевых и/или неречевых действий [Демьянков 1994]. В процессе интерпретации осознаются свойства контекста речи, результаты чего попадают в пространство внутреннего мира интерпретатора, обладающего социальной и личностной мотивацией, определёнными целями (что, естественно, не ограничивается рамками кода), в результате чего текущее высказывание обретает речевое значение, которое актуализируется в виде смысла. Указанные различия между декодированием и интерпретацией распространяются и на невербальные сообщения и тем более вербально-невербальные комплексы.
По нашим наблюдениям, процедуры декодирования и интерпретации используются на разных уровнях анализа соматизма, представляющего интерсемиотическую модель отражения знака -1 (невербальной семиотической системы) в знаке -2 (системы естественного языка). Декодирование происходит на уровне анализа формы и значения номинативных знаков языка, смысловая интерпретация содержания соматизмов, охватывающая функционирование невербальных систем в речевом общении, осуществляется в единицах кодов культуры. Коль скоро речь идёт о кодах культуры, уместно вспомнить утверждение М.Данези о том, что культура нации в целом может быть представлена в виде «макро-кода», состоящего из определенного числа микро-кодов, которые используются в общении благодаря неэксплицируемым конвенциям (привычкам). В силу их регламентации социальными конвенциями телесные коды наряду с вербальным, поведенческим, регуляторными и др. кодами относятся к социальным кодам культуры.
Информацию о социальных конвенциях, управляющих телесным кодом, можно получить либо из «первых рук» (организуя разные виды опросов носителей языка и культуры), либо из вторичных (текстуальных) источников. Современные технологии позволяют работать с большими объёмами достоверной информации. Материал ответов, полученных от американцев (проанализировано 58 сообщений) на вопрос «Что означает для Вас личная дистанция в общении?», показал, что соблюдение личной дистанции рассматривается в большинстве случаев как проявление вежливости, уважения и почтения к собеседнику. Анализ позволил сделать некоторые выводы, касающиеся специфики проксематического поведения американцев:
75% опрошенных подтверждают национально-культурную специфику личного дистанцирования, сравнивая с этикетом в европейских странах, Японии, Китае, Турции и т.д. (While in France, I learned why they dislike Americans so much – we appear stand off because of our need for space – even in conversation with friends.);
42% участника опроса указывают одновременно на зависимость проксемики от ситуативных факторов (people let down their personal space barriers, at concerts, sports, night clubs; elevator, transport, in a crowded line);
31% указывают также на фактор близости между людьми, влияющий на межличностную дистанцию (названы категории intimates, friends, strangers);
28% связывают личную дистанцию с социокультурными параметрами: региональная и локальная специфика проксематического поведения, общения старших с младшими членами семьи; между супругами; гендерный фактор (men feel more entitlement to space than women);
15% называют помимо перечисленных также личностные предпочтения, влияющие на личную дистанцию (ср. поведение экстравертов – интровертов, разное эмоциональное состояние в момент общения и т.д.).
Отмечается также ряд факторов, отражающих негативную оценку современных средств связи (мобильные телефоны в общественных местах, громкая музыка и т.д.), вторгающихся в личное пространство человека (utterly despise cellphone culture (34) everyone is screaming into their cellphones (51)), что нередко побуждает включать молчание в разряд факторов личного пространства. В этом отношении характерна используемая в ответах лексика, выражающая отношение к категории личного пространства (I love space (18); we justly crave for personal space (24); I treasure space (28)).
Думается, что телесный код в культуре и языке может быть адекватно описан и с помощью корпореальной семантики, отражающей результаты познания телесности человека, и в результате анализа рефлексии над ощущениеми осмыслением границ собственного «Я» в общении с другими.
Список использованной литературы
Гачев Г.Д. Язык тела в Евангелии // Телесный код в славянских культурах. – М.: Институт славяноведения РАН, 2005. – С. 6-18.
Гудков Д.Б., Ковшова М.Л. Телесный код русской культуры: материалы к словарю. – М.: Гнозис, 20007. – 288 с.
Демьянков В.З. Когнитивная лингвистика как разновидность интерпретирующего подхода //Вопросы языкознания. М. 1994. №4. С.17-33.
Красных В.В. «Свой» среди «чужих»: миф или реальность? – М.: Гнозис, 2003. – 373 с.
Крейдлин Г.Е. Невербальная семиотика: Язык тела и естественный язык. – М., Новое литературное обозрение, 2010. – 584 с.
Ruthrof X. The body in language. – London; New York: Cassel, 2000. – 193 p.
Чеснов Я.В. Телесность человека: философско-антропологическое понимание. --- М.: Институт философии РАН, 2007. – 213 с.
Чёрная Л.А. Антропологический код древнерусской культуры. – М.: Studiahistorika, 2008. –464 с.
|
