тай — лакомое блюдо у японцев; она и в самом деле хороша.
Цветы искусственные и дичь с перьями напомнили мне старую европейскую, затейливую кухню, которая щеголяла такими украшениями. Давно ли перестали из моркови и свеклы вырезывать фигуры, узором располагать кушанья, строить храмы из леденца и т. п.? Еще и нынче по местам водятся такие утонченности. Новейшая гастрономия чуждается украшений, не льстящих вкусу. Угождать зрению — не ее дело. Она презирает мелким искусством — из окорока делать конфекту, а из майонеза цветник.
Опять мы пили саки, а японцы, сверх того, горячую воду; опять наставили сластей, только гораздо больше прежнего. Особенно усердно приглашали нас наши амфитрионы есть сладкое тесто из какого-то горошка. Были тут синие, белые и красные конфекты, похожие вкусом частью на картофель, частью на толокно. Мак тоже играл роль, но всего более рис: из него сделаны были звездочки, треугольники, параллелограммы и т. п. Было из теста что-то вроде блина, с начинкой из сахарного песку, в первобытном виде, как он добывается из тростника; были клейкие витушки и проч. Потом подали еще толченого, дорогого чая, взбитого с пеной, как шоколад.
Меня особенно помирило с этой кухней отсутствие всякого растительного масла. Японцы едят три раза в сутки и очень умеренно. Утром, когда встают — а они встают прерано, раньше даже утра — потом около полудня и, наконец, в 6 часов. Порции их так малы, что человеку с хорошим аппетитом их обеда не достанет на закуску. Чашки, из которых японцы едят, очень малы, а их подают неполные, В целой чашке лежит маленький кусочек рыбы, в другой три гриба плавают в горячей воде, там опять под соусом рыбы столько, что мало один раз в рот взять. И все блюда так». (Гончаров И.А. Фрегат «Паллада». М., 1976. С. 372-374.)
Агентство по приватизации.
— «От кого» — в именительном или родительном падеже?
— В любом.
Трудней всего простому человеку даются простые мысли.
Вот включённый утюг. Коснись его, будет ожог. Вот картошка. Не пересолить, не будет пересоленной. Жизнь не обманешь.
Креативизация.
Ничего лишнего, ничего личного.
Без мудрежа!
«...Кажется совершенно неважным, является ли возлюбленная, которая живет в душе художника, княгиней или дочкой пекаря, лишь бы только эта последняя не была окончательно гусыней». (Гофман Э.Т.А. Избранные произведения. М. «Музыка». 1989. С. 168.)
И тогда божья коровка топнула ногой.
«Сестра умела свистеть, но няня ей не позволяла и говорила, что когда девочки свистят, то Богородица с престола спрыгивает». (Волошин М.А. Путник по вселенным. М. 1990. С. 214.)
Прибедняться — тоже блефовать.
Много шуму из ничего (музыкальная пьеса).
«У дядюшки моего была довольно большая библиотека, в которой мне было дозволено рыться сколько моей душе угодно; там-то мне в руки и попала «Исповедь» Руссо в немецком переводе. Я залпом прочел эту книгу, написанную отнюдь не для двенадцатилетнего мальчишки; книга эта, конечно же, могла заронить в мою душу семена многих грядущих зол. Впрочем, только один-единственный момент из всех описанных там, порою весьма сомнительных и рискованных происшествий настолько завладел моей душой, что я, занятый им, забыл обо всем прочем. А именно: будто электрический удар поразила меня история о том, как отрок Руссо, побуждаемый мощным духом музыки, проснувшимся в его груди, во всем же прочем — без малейших познаний по части гармонии, контрапункта и всей прочих необходимых сведений и навыков, — решил сочинить оперу, и как он опускает занавеси на окнах, как бросается в постель, чтобы всецело предаться вдохновенной силе своего воображения, и как его творение возникает в нем, подобно волшебной мечте или сновидению! Днем и ночью меня не оставляла мысль об этом мгновении, в которое, как мне казалось, на мальчика Руссо снизошло высшее блаженство! Порою мне уже чудилось, что и сам я тоже стал сопричастен этому блаженству, стало быть, лишь от моего собственного твердого решения зависело, воспарю ли я в этот рай, ибо ведь Дух Музыки несомненно столь же мощно окрыляет меня, как окрылял он некогда незабвенного автора «Исповеди».
Одним словом, я решил попытаться подражать тому, кого я взял в пример. Итак, когда в один ненастный осенний вечер мой дядюшка, вопреки своему обыкновению, ушёл из дому, я тотчас же опустил занавеси и бросился на дядюшкину постель, чтобы, как Руссо, душою своей восприять нисходящую свыше оперу. Исходные условия были, казалось, совершенно благоприятны, но как я ни пытался привлечь к себе творческий дух, он упорно и своенравно не желал нисходить на меня. В ушах моих вместо всех несравненных мелодий, вместо всех музыкальных идей, которые должны были озарить меня, звучала одна только старая-престарая и довольно убогая песенка. Плаксивый текст этого шедевра начинался следующим образом: «Любил я лишь Исмену, Исмена лишь меня!» — и песенка эта никак не желала от меня отвязаться, хотя я и всячески отбивался от нее. — «Теперь пусть прозвучит возвышенный хор жрецов: "С высот заоблачных Олимпа"», — воскликнул я, но «Любил я лишь Исмену» продолжало жужжать как ни в чем не бывало, и все это длилось непрестанно, пока я напоследок не заснул самым крепким сном». (Гофман Э.Т.А. Избранные произведения. М. «Музыка». 1989. С. 120-121.)
Оболочка моя уже порвалась в нескольких местах, ещё немного — и весь пар выйдет.
Стилизации мне плохо удаются, я слишком я.
2008. Дожил. Все мои ровесники про боженьку заговорили. Ни в чём старость так не сказывается, как в разговорах о боженьке. М.Я. про боженьку, Д. про боженьку, Р. про боженьку, Н.А. ещё двадцать лет назад про боженьку... Не удивлюсь, если К. о том же заговорит. В семье не без урода, но честь быть уродом почему-то выпала мне. Я не против, а всё-таки странно.
Использовать женщину по назначению.
Любопытен до неприличия.
Всякий раз — в одну и ту же ловушку. Помнить и всё равно попадаться.
1967. Выездное заседание бюро Василеостровского райкома ВЛКСМ, или как комсомол очищал свои ряды от меня.
Склонность к героическим поступкам. (н. м.)
«Что бы ни случилось, человек должен держаться своей касты, расы, своего круга. Путь белых — к белым, черных — к черным. Тогда, какая бы беда с вами ни стряслась, — она в порядке вещей, она не грянет, как гром среди ясного неба, чуждая и нежданная». (Р.Киплинг, «За оградой». В кн.: Зарубежный Восток. Литературная панорама. Выпуск 18. М. 1990. С. 488.)
Возможность сравнить первое впечатление со вторым, второе с третьим и так далее.
2000-2008. В поисках жанра.
Жизнь, из которой жаль уходить.
Катетер для отвода души.
Правильность — стихия, неправильность — тоже стихия. Обе нужны.
Ни разу в жизни не делал ремонта и прожил 90 лет.
«Я должен непременно ее увидеть. Я хочу ее видеть не с тем, чтобы любить ее, нет, — я хотел бы только смотреть на нее, смотреть на всю ее, смотреть на ее очи, смотреть на ее руки, на ее пальцы, на блистающие волосы. Не целовать ее, хотел бы только глядеть на нее. И что же? Ведь это так должно быть, это в законе природы; она не имеет права скрыть и унести красоту свою. Полная красота дана для того в мир, чтобы всякий ее увидал, чтобы идею о ней сохранял навечно в своем сердце. Если бы она была просто прекрасна, а не такое верховное совершенство, она бы имела право принадлежать одному, ее бы мог он унести в пустыню, скрыть от мира. Но красота полная должна быть видима всем. Разве великолепный храм строит архитектор в тесном переулке? Нет, он ставит его на открытой площади, чтобы человек со всех сторон мог оглянуть его и подивиться ему. Разве для того зажжен светильник, сказал божественный учитель, чтобы скрывать его и ставить под стол? Нет, светильник зажжен для того, чтобы стоять на столе, чтобы всем было видно, чтобы все двигались при его свете». (Гоголь, «Рим».)
Время — тексты.
Это была моя лирическая ипостась. А теперь поговорим серьёзно.
Поминальные мысли.
Все путевые записки («По Корее, Маньчжурии и Ляодунскому полуострову», более 400 книжных страниц) Н.Г.Гарин-Михайловский сделал карандашом. В подзаголовке: «Карандашом с натуры».
Одержать победу над географией.
«Составляя в 1835 году свою биографию, я делаю немало открытий; эти открытия двоякого рода: прежде всего 1) это большие части фрески на стене, давно забытые и внезапно оживающие, и рядом с этими хорошо сохранившимися частями, как я уже много раз говорил, — большие пространства, где видны только кирпичи стены. Грунт, на котором была написана фреска, обвалился, и фреска погибла навсегда1. У сохранившихся частей фрески нет дат, и разыскивать их я должен теперь, в 1835 году».
Сноска:
1 «18 декабря 1835 года. Рим. Собачий холод и облака на небе».
(Стендаль, «Жизнь Анри Брюлара». В кн.: Стендаль. СС в 15 тт. Т. 13. М., 1959. С. 101.)
Понимающее письмо.
Сорока-ворона кашу ещё не варила.
Что я думаю о профессии учителя? Больше разочарований, чем сбывшихся надежд, но ради нескольких хороших лиц работать стоит. Я не ставлю перед собой сверхзадач, не расстраиваюсь, что кому-то не нужны ни я, ни мои знания. Такие уходят, и я тут же их забываю. Но есть те, кого помню через десятки лет, и воспоминания эти — греют.
Любимый цветок Чайковского — ландыш.
В больницах умершего закрывают простынёй и два часа не выносят из палаты, за это время он успевает остыть и затвердеть. Слова, узаконенные навеки, тоже стынут и твердеют. Окоченелая торжественность слов.
Жизнь, рушащаяся синхронно, со всех сторон.
Измерение писем в квадратных метрах (например: 0,027 м2). Количество поцелуев на квадратный метр.
«Мадам, уже падают листья,
И осень в смертельном бреду!
Уже виноградные кисти
Желтеют в забытом саду!
Я жду Вас, как сна голубого!
Я гибну в осеннем огне!
Когда же Вы скажете слово?
Когда Вы придете ко мне?!» (А.Вертинский)
«Ах, сегодня я хорошо это знаю, — ничто в мире так не мучительно для человека, как необходимость идти дорогой, ведущей к самому себе!» (Гессе Г. СС в 4 тт. Т. 1. СПб. 1994. С. 223.)
Взбесившиеся ангелочки.
«Луиза Миллер» — первоначальное название драмы «Коварства и любви».
Мысль в пелёнках.
Ночь обманутых ожиданий. (н. м.)
Религия — монохромно серьёзна.
«...Никому, может быть, во всей всемирной литературе не дано было чувствовать с такой остротой всякую плоть мира прежде всего потому, что никому не дано было в такой мере и другое: такая острота чувства обречённости, тленности всей плоти мира, — острота, с которой он был рождён и прожил всю жизнь». (И.А.Бунин, «Освобождение Толстого».)
Музыка, спустившаяся с небес. (н. м.)
Права в главном и в неглавном тоже права.
Дома Ландау работал лёжа: бумага, ручка и какая-нибудь книга или журнал, чтоб удобней было писать.
Слишком знакомы мне теневые стороны жизни.
Исчерпать себя друг для друга не значит исчерпать для себя.
Из другого культурного слоя.
И вообще, как сказал Фокс Микки, на свете много лишнего.
«Невзирая на то что Бальзак работал с таким трудом, написал он много благодаря сверхчеловеческой воле, подогреваемой атлетическим темпераментом, и монашески уединённому образу жизни. Когда в работе у него бывало какое-нибудь значительное произведение, он два-три месяца сряду трудился по шестнадцать-восемнадцать часов из двадцати четырех. Требованиям природы он отдавал шесть часов тяжелого сна, лихорадочного и конвульсивного, затруднявшего пищеварение после наспех съеденного ужина. <…>
Иногда он являлся ко мне утром запыхавшийся, обессиленный, опьянённый свежим воздухом, словно Вулкан, удравший из своей кузницы, и рушился на диван; за долгую ночь он успевал проголодаться, он накладывал на тарелку гору сардин, масло, разминал их в пюре (это напоминало ему турский жареный фарш) и намазывал на хлеб. Таково было его излюбленное блюдо. Не успев доесть, он засыпал, прося разбудить его через полчаса. Но я, невзирая на такое предписание, оберегал столь честно заработанный им сон и устанавливал в доме полную тишину. Когда Бальзак просыпался сам и видел, что с посеревшего неба спускаются вечерние сумерки, он вскакивал и осыпал меня ругательствами, честил предателем, вором, убийцей: из-за меня он потерял десять тысяч франков, потому что, если бы он не спал, ему бы могла прийти в голову идея какого-нибудь романа, который принёс бы ему эту сумму (не считая переизданий). Я причина ужасных катастроф и невообразимых бедствий. Из-за меня он пропустил свидание с банкирами, издателями, герцогинями; невозможно измерить понесённый им ущерб; этот роковой сон стоит миллионы. Но я уже привык к его поразительным преувеличениям, к тому, что, начав с самой ничтожной цифры, Бальзак доходил до чудовищных сумм, и я легко успокаивался, заметив, что добрый туренский румянец уже снова заиграл на его отдохнувшем лице». (Теофиль Готье, из книги «Оноре де Бальзак». По кн.: Бальзак в воспоминаниях современников. М., 1986. С. 118-119.)
Не только сочувствовать, но соучаствовать.
Феникс, поданный в собственном пепле. (н. м.)
Если бы я верил в бога (неважно в какого), я бы молился так: «Избавь меня, Господь, от желания стать совсем хорошим». Желание не только суетное, но нечестивое; есть границы, переступать которые нельзя.
Низовая культура.
«...Он понимает всё на свете, даже детские книжки». (Антуан де Сент-Экзюпери. Маленький принц. М. 1963. С. 5.)
К-е кладбище. Сколько мертвецов, и ни один, я это точно знаю, не умер от любви.
«Для того чтобы быть выше чего-нибудь — надо быть не ниже этого самого.
Н.Л., человек с самой благородной оригинальностью, какую я встречала в жизни, говорила:
— Прежде всего нужно быть как все». (Гинзбург Л.Я Человек за письменным столом. Л. 1989. С. 20.)
— Есть хотите?
— А что, не видно?
Пациент с двумя правыми полушариями.
Безличным называется предложение, которое не переходит на личности.
Вся из твёрдых частиц.
Похоже, всё, что я мог получить от жизни, я уже получил.
«Самое трудное в жизни — связать. Связать, соединить в единое целое, связать красиво, прочно. Дело в том, что тут всегда необходима лишняя, посторонняя, а иногда и прямо чужеродная сила, причём количество силы в зависимости от сложности необходимой связи увеличивается в прогрессии и усложняется качественно. Так, для того, чтобы соединить прямой линией две точки на плоскости, нужен карандаш, линейка — вещи сложные и не рождённые таким понятием, как «точка». А чтобы соединить 3 точки — нужны уже 5 линий и изменение рабочего положения листа, либо линейки. Когда же речь пойдёт о простейшем даже соединении двух простейших мысленных или чувственных начал — связка так сложна, что проанализировать ее до конца практически невозможно». (В.Гаврилин, «О музыке и не только... Записи разных лет».)
Это видно невооружённым глазом. А если вооружить...
Готов смотреть на неё, забыв про обед, ужин и завтрак.
«Дома его всегда можно было видеть в широком кашемировом халате белого цвета, на белой шёлковой подкладке, скроенном наподобие монашеской рясы и подвязанном шёлковым витым поясом, на голове чёрная шёлковая скуфейка вроде Дантова колпака, какую он завел себе ещё в мансарде и всегда носил с тех пор; шила их ему только матушка». (Бальзак в воспоминаниях современников. М., 1986. С. 96.)
Избывание души в другого. (н. м.)
«Ехали на тройке с бубенцами...» Крепкие были головы у людей. Я бы не доехал.
Не умея превращать слова в вещи, превращаю вещи в слова.
Бог его знает!.. А может, и бог не знает.
«Тургенев знал от Лаврова, что я — восторженный поклонник его произведений, и раз, когда мы возвращались в карете после посещения мастерской Антокольского, он спросил меня, какого я мнения о Базарове. Я откровенно ответил: «Базаров — великолепный тип нигилиста, но чувствуется, что вы не любите его так, как любили других героев».
— Напротив, я любил его, сильно любил! — с неожиданным жаром воскликнул Тургенев. — Вот приедем домой, я покажу вам дневник, где записал, как я плакал, когда закончил повесть смертью Базарова». (Кропоткин П.А. Записки революционера. М. 1990. С. 389.)
Суть не в том, чтобы удовлетворять желания, а в том, чтобы их иметь. (н. м.)
Обнулить отношения.
Люди редко меняются к лучшему.
«Бог одиноких вводит в дом, освобождает узников от оков...» (Псалом 67:7: По кн. Библия. Книги Священного Писания Ветхого и Нового Завета канонические. Российское библейское общество. М. 1992. С. 598.)
«Бог одиноких». Взятое само по себе это уже не цитата, а метафора, другой образ.
В математике это называется порядок действий.
Рассказывать одним и тем же людям одними и теми же словами одни и те же истории.
Нехудожественно, но добротно.
«...После войны в Ленинграде были поразительно дешевые цены на книги. Можно было приобрести любые собрания сочинений за бесценок, любые редкие издания XIX века купить тоже по вполне умеренной цене. И Юрий Михайлович, как и многие из нас, покупал, покупал, покупал, а потом, так как он уже явно связал себя с Тартуским университетом, перевозил в Тарту эти книги чемоданами. Однажды я прямо ахнул. Юрий Михайлович все-таки не отличался богатырским здоровьем. Как-то раз я пришел к нему, он только что с поезда — и стоят три больших чемодана, неподъемные чемоданы, полные книг. Я ахнул, потому что тогда автобуса еще не было, а мы ехали поездом, из Ленинграда до Тапа и потом таллиннским поездом до Тарту. А в Тапа никаких носильщиков нет. Я прямо вытаращил глаза: «Юрий Михайлович, а как же Вы три чемодана несли?» — «Очень просто, вот так, вот так и вот так». Наверное, переносил постепенно эти чемоданы, и в конце концов собрал эту уникальную библиотеку, которая помогла создавать его работы». (Егоров Б.Ф. Структурализм. Русская поэзия. Воспоминания. Томск., 2001. С. 330.)
Или у меня что-то с обонянием, или N. выдохся.
Очередной виток вырождения.
Я знал девушку, из которой не вышло бы ничего ни особенно хорошего, ни особенно плохого, если бы однажды дверью метро ей не разбило нос. После этого она начала пить, связалась бог знает с кем, оказалась бог знает где, и что с ней теперь, никто не знает.
Гигрометр в виде вазочки с печеньем.
Красивых женщин не бывает, и вдруг — красивая женщина.
Эпохальный вкус.
Всё, что происходит с нами и не с нами, происходит в силу внутренней необходимости, понять которую нам не дано.
Все розочки когда-нибудь увядают. (н. м.)
«Есть люди, двигающиеся в черном кольце губительных совпадений, Присутствие их тоскливо; их речи звучат предчувствиями; их близость навлекает несчастья. Есть также выражения, обиходные между нами, но определяющие другой, светлый разряд душ. «Легкий человек», «легкая рука» — слышим мы. Однако не будем делать поспешных выводов или рассуждать о достоверности собственных своих догадок. Факт тот, что в обществе легких людей — проще и ясней настроение; что они изумительно поворачивают ход личных наших событий пустым каким-нибудь замечанием, жестом или намеком, что их почин в нашем деле действительно тащит удачу за волосы». (Грин А.С. Избранное. М. 1956. С. 87.)
«Животрепещущий». Рыбное слово.
Подлости в шоу-бизнесе были всегда. В «Ивиковых журавлях» Ивик, «друг богов», «певец достойный славы» направляется в Коринф на состязание певцов. В дубраве два злодея, соперники Ивика, подстерегают его, набрасываются и убивают. «Искусно лирою владея, Был неискусен в битве он». Волей небес убийц находят, но Ивика больше нет.
Премудрый пескарь, преподающий школьникам ОБЖ.
Характеризуя французскую игру, Дебюсси требовал сладости в силе и силы в сладости.
Радость собаки, принёсшей хозяину палку.
«Самолюбие его проглядывало во всем. Он хотел быть прежде всего светским человеком, принадлежащим к аристократическому кругу; высокое дарование увлекало его в другой мир, и тогда он выражал свое презрение к черни, которая гнездится, конечно, не в одних рядах мужиков. Эта борьба двух противоположных стремлений заставляла его по временам покидать столичную жизнь и в деревне свободно предаваться той деятельности, для которой он был рождён. Но дурное воспитание и привычка опять выманивали его в омут бурной жизни, только отчасти светской. Он ошибался, полагая, будто в светском обществе принимали его, как законного сочлена; напротив, там глядели на него, как на приятного гостя из другой сферы жизни, как на артиста, своего рода Листа или Серве. Светская молодёжь любила с ним покутить и поиграть в азартные игры, а это было для него источником бесчисленных неприятностей, так что он вечно был в раздражении, не находя или не умея занять настоящего места. Очень заметно было, что он хотел и в качестве поэта играть роль Байрона, которому подражал не в одних своих стихотворениях... Пушкин, кроме претензии на аристократство и несомненных успехов в разгульной жизни, считал себя отличным танцором и наездником. В 1828 году Пушкин был уже далеко не юноша, тем более, что, после бурных годов первой молодости и тяжких болезней, он казался по наружности истощенным и увядшим; резкие морщины виднелись на его лице; но он все еще хотел казаться юношею». (Ксенофонт Полевой, «Записки».)
Экзистенциальные приставки: «недо-» и «пере-».
Укрощающий взгляд.
«Человек, превративший свою душу в зеркало, где отражается целый мир, где возникают по его воле картины стран с их нравами, образы людей с их страстями, такой человек неизбежно оказывается лишён того рода логики, того упрямства, которое принято называть характером. Он немного беспутен (да простят мне это выражение). Он увлекается, как дитя, всем, что его поражает. Он все понимает, все хочет испытать. Эту способность видеть в жизни обе стороны медали толпа называет ложными суждениями. Может случиться, что художник будет трусом в сражении и отважен на эшафоте; он может любить свою любовницу до обожания и покинуть её без всякой видимой причины; он простодушно выскажет свое мнение о нелепостях, перед которыми преклоняются восторженные глупцы; он, не задумываясь, будет сторонником любого правительства или станет яростным республиканцем. В его характере проявляется то же непостоянство, какое отмечает его творческую мысль; он легко отдаёт своё тело на волю житейских случайностей, ибо душа его парит непрестанно. Он шествует, головой касаясь неба, а ногами ступая по земле». (Оноре Бальзак. СС в 24 тт. Т. 24. М., 1960. С. 23-24.)
Небеса молчат. Что-то там не заладилось.
«Я всего лишь стараюсь прожить то, что мне отпущено, и тем самым помогаю равновесию вещей в мире». (Генри Миллер, «Размышление о писательстве».)
Человек простит, язык не прощает.
«Гумилев любил книгу, и мысли его большею частью были книжные, но точными знаниями он не обладал ни в какой области, а язык знал только один — русский, да и то с запинкой (писал не без орфографических ошибок, не умел расставлять знаков препинания, приносил стихи и говорил: «а запятые расставьте сами!»). (Николай Гумилёв в воспоминаниях современников. М. 1990. С. 48-49.).
«Неизвестный автор, подписавшийся Л.Ф., заканчивает свой отзыв о сборнике стихов Гумилева следующими словами: «Книжка опрятная и недурная, но мы не хотим скрыть, что знаки препинания во многих цитированных здесь стихах составляют честь нашу, а не автора». (Там же, стр. 258.).
«Церковное красноречие особенно трудно потому, что мирское и ораторское начала в нем должны быть незаметны слушателям. Какое надо проявить искусство, чтобы нравиться и в то же время наставлять! Проповедник идет проторенной дорогой, и все заранее знают, что он скажет, ибо он повторяет уже много раз сказанное. Предмет его проповеди значителен, но привычен и хорошо знаком; положения неоспоримы, но выводы из них давно известны; тема возвышенна, но кому под силу достойно говорить о возвышенном? Иные таинства легче объяснить на уроке катехизиса, чем в ораторской речи. Даже проповедь морали, столь обширной и разнообразной, ибо в нее входит все, что относится к людским нравам, вращается вокруг одной и той же оси, рисует одни и те же картины, ограничивает себя рамками, куда более тесными, чем, скажем, сатира. После обычного обличения суетных почестей, богатств и наслаждений оратору остается только окончить свою речь и отправить слушателей по домам. Если порою люди плачут, если их трогает проповедь, то, отдавая должное таланту и всему облику проповедника, мы все же признаем, что тут говорит за себя сам предмет и наша в нем кровная заинтересованность, что слезы и волнение вызваны не столько подлинным красноречием говорящего, сколько мощью его голоса. Наконец, проповедник, в отличие от адвоката, не может заинтересовать слушателей новыми обстоятельствами, происшествиями, неслыханными приключениями, не может решать запутанные вопросы, строить смелые догадки и предположения, а ведь все это приходит на помощь таланту, дает ему силу и размах и не только не стесняет красноречия, а, напротив, поддерживает и направляет его. Проповедник прибегает к источнику, откуда черпают все, и стоит ему удалиться от этих всем доступных мест, как он становится туманным и отвлеченным, впадает в декламацию, — словом, перестает проповедовать Евангелие. Ему необходимо обладать одним лишь качеством — благородной простотой, но до нее нужно возвыситься, а это требует редкого таланта, не свойственного большинству людей». (Жан де Лабрюйер, «О церковном красноречии». В кн.: Жан де Лабрюйер. О монархе или о государстве. М., 2003. С. 227-228.)
Раньше угоняли лошадей, теперь машины. Это и есть прогресс.
Вероустойчивость.
Пафос безразличия ко всему.
Очередной внеочередной съезд.
Печатать собственные глупости за собственные деньги.
1833 год. Голландский посланник Геккерен возвращается из отпуска в Россию. При проезде через Германию ломается коляска. Дипломат останавливается в захолустной гостинице, где мается больной красавчик француз, и, хоть коляску быстро починили, остаётся ждать выздоровления Дантеса. 11 октября Геккерен привозит Дантеса в Петербург.
Я не считаю слово высшей формой закрепления материала, просто рисовать не умею, музыку записать не могу: как она рождается во мне, так и умирает.
Остановка внутри себя. (н. м.)
Благородство оценят другие, а я ценю живой продуктивный ум и хорошую шутку.
ПВО в раю.
Делай. Всё равно что, но делай.
«Урчание в душе, сопровождающее процесс поэтического творчества». (В.В.Набоков, эссе «Пушкин, или Правда и правдоподобие».)
Знания должны работать. У меня... на меня они плохо работают, но что-то... всё-таки...
Мальчики нужны для того, чтоб рождались девочки.
«Некоторая свобода тиснения бывает очень полезна правительству, показывая ему, кто его враги и друзья. Таким образом, гнусные «Отечественные Записки» до 1848 года могли служить лучшим телеграфом к обнаружению, что за люди Белинский, Достоевский, Герцен (Искандер), Долгорукий и т. п.» (Н.И.Греч, «Записки о моей жизни»)
В благородные порывы свои не верю: чем благородней, тем безнадёжней.
«Дитя улыбается матери, кто бы ни правил страной». (Шамфор, «Максимы и мысли. Характеры и анекдоты».)
«Луизе Коле. Круассе, 30 августа 1848. ...Мне жаль, что Фидий не приедет. Он чудесный человек и большой художник, да, большой художник, истинный грек, притом самый древний из всех людей нового времени, человек, которого ничто не волнует, ни политика, ни социализм, ни Фурье, ни иезуиты, ни университет и который, как добрый работник, засучив рукава, занимается с утра до ночи своим делом, с желанием сделать его хорошо и с любовью к своему искусству». (Письма Г.Флобера.)
Наводчица на мысли.
Каждый возраст что-то даёт и что-то отбирает.
Прочёл «Рай» Питера Стэнфорда. Отметил страницы компенсаторного рая — земных благ, не полученных или недополученных на Земле: фруктовые сады, ручные львы, жилища, украшенные драгоценными камнями, их обитатели в белых одеждах, сладкое питьё, вкусная еда, ангелы, архангелы и всё такое. Хотел собрать в единый блок, но передумал: однообразно, и как-то очень уж по-детски; впрочем, сам я лучше бы не придумал. Формула «детство человечества», относимая к древности, по справедливости должна относиться ко всем временам.
Письмена ладони. (н. м.)
Небо прекрасно, пока оно небо, не театральный занавес.
Афоризм Шкловского: когда есть только два пути, надо идти по третьему.
Нельзя переедать. К желудку надо относиться как к живому существу. И к сердцу надо относиться как к живому существу. И к почкам, и к печени — ко всему, из чего мы состоим. Они такие же полноправные участники жизни, как мы сами; они готовы трудиться, но им тоже надо отдыхать; у них свои мысли, свои обиды, они прощают невольные ошибки, но за грубые мстят.
Фермерские подтяжки.
Счастье как право и обязанность.
Автобусная остановка, ливень. Все забились под навес: люди, бездомные собаки... Лучшего воплощения хокку я не знаю.
Так начинается человек.
Свойство превращать всякую задачу в сверхзадачу.
...Нет и не надо, меньше головной боли. Сэкономим на аспирине, купим мороженое.
«А ргороs, Наталья Павловна, которая, кажется, знает весь прежний петербургский свет, рассказала и о семье фон Мекк; дочь фон Мекк Милочка просит милостыню на паперти в Самаре или в Саратове...» (Головкина И.В. Лебединая песнь (Побеждённые). СПб. 2008. С. 465.)
Глазищи, глазищи какие!..
Как-то очень немолодо сказано.
Из «Жизнеописаний» Д.Вазари:
«Паоло Учелло был бы самым привлекательным и самым своевольным талантом из всех, которых насчитывает искусство живописи от Джотто и до наших дней, если бы он над фигурами и животными потрудился столько же, сколько он положил трудов и потратил времени на вещи, связанные с перспективой, которые сами по себе и хитроумны и прекрасны, однако всякий, кто занимается ими не зная меры, тот тратит время, изнуряет свою природу, а талант свой загромождает трудностями, и очень часто из плодоносного и легкого превращает его в бесплодный и трудный, и приобретает (если занимается этим больше, чем фигурами) манеру сухую и изобилующую контурами, что в свою очередь порождает желание слишком подробно мельчить каждую вещь, не говоря о том, что он и сам весьма часто становится нелюдимым, странным, мрачным и бедным. Таким и был Паоло Учелло, который, будучи одарен от природы умом софистическим и тонким, не находил иного удовольствия, как только исследовать какие-нибудь трудные и неразрешимые перспективные задачи, которые, как бы они ни были заманчивы и прекрасны, все же настолько вредили его фигурам, что он, старея, делал их все хуже и хуже. Да не подлежит сомнению, что тот, кто слишком уж неистовыми занятиями совершает насилие над природой, хотя, с одной стороны, и утончает свой талант, однако все, что он делает, никогда не кажется сделанным с той легкостью и тем изяществом, которые естественно присущи тем, кто сдержанно, с осмотрительной разумностью, полной вкуса, накладывает мазки на свои места, избегая всяких утонченностей, придающих произведениям скорее нечто вымученное, сухое, затрудненное и ту дурную манеру, которая вызывает у зрителя больше сожаления, чем восхищения; ведь талант только тогда хочет трудиться, когда рассудок готов действовать, а вдохновение уже воспламенилось, ибо только тогда он на наших глазах порождает превосходные и божественные вещи и чудесные замыслы. Итак, Паоло беспрерывно находился в погоне за самыми трудными вещами в искусстве и довел таким образом до совершенства способ перспективного построения зданий по планам и по разрезам, вплоть до верха карнизов и перекрытий, при помощи пересечения линий, сокращающихся и удаляющихся к точке схода, а также при помощи точки глаза, предварительно и произвольно устанавливаемой выше или ниже. В итоге он столького достиг в преодолении этих трудностей, что нашел путь, способ и правила, как расставлять фигуры на плоскости, на которой они стоят, и как они, постепенно удаляясь, должны пропорционально укорачиваться и уменьшаться, между тем как все это раньше получалось случайно. Он нашел также способ строить кривые распалубок и арок крестовых сводов, строить сокращение потолков вместе с уходящими вглубь балками, строить круглые колонны на углу дома в толще его стены так, чтобы они закруглялись за угол, а в перспективе спрямляли угол так, чтобы он казался плоским. <…> Он оставил после себя дочь, которая умела рисовать, и жену, которая часто рассказывала, что Паоло по целым ночам просиживал в своей мастерской в поисках законов перспективы и что, когда она звала его спать, он отвечал ей: «О, какая приятная вещь эта перспектива!»
Вроде, и понял Вазари и не понял человеческий и профессиональный масштаб Учелло (ит. «ucello» — птица), а для меня и вопроса нет: перед одержимыми — музыкой, как Крейслер, механикой, как Кулибин, перспективой, как Учелло, — я склоняюсь.
Христос в воспоминаниях современников.
Всех, к кому я по-доброму отношусь, я стараюсь сбить с пути истинного. Истинный путь к Истине не ведёт.
Чтобы посмотреть правде в глаза, надо, чтоб она их не закрывала.
«История на уровне человека». (Гуревич А.Я. Апории современной исторической науки // Одиссей: Человек в истории. Культурная история социального. 1997. М.: Наука, 1998, с. 237.)
Художник буквы. (об Акакии Акакиевиче; н. м.)
Попытка самодостаточности.
Картина: единственный мазок на листе бумаги. «Последний штрих».
«Существуют такие «волшебные китайские цветы»: это маленькие, черные, деревянные палочки. Но стоит их только бросить в блюдечко с теплой водой, как они сейчас же начинают распускаться в красивые разноцветные цветы и фигуры.
Так же и эти неразборчивые лиловые арабески в моей записной книжке: стоит только одному такому значку попасть в мою голову — и он начинает сейчас же распускаться в блестящие, ослепительно яркие картины, такие яркие, что я жмурюсь от их света и блеска и сердце мое охватывает старое знакомое чувство, которое прекрасно поймет каждый бродяга.
Сумею ли я зафиксировать вас на бумаге, мои «волшебные китайские цветы!» (Волошин М.А. Путник по вселенным. М. 1990. С. 29.)
Единоверки.
Возраст, после которого трудно что-то менять.
Участие, не ставшее соучастием.
«...Есть страсти, которых избранье не от человека. Уже родились они с ним в минуту рожденья его в свет, и не дано ему сил отклониться от них». (Гоголь Н.В. Сочинения в двух томах. Т. 2. М. 1971. С. 483.)
Великая радость встретить человека, великая боль его потерять.
В лирической поэзии есть культурная отстранённость, иначе как такое печатать?
Называть вещи оскорбительно своими именами.
«Трудно постичь человека, умирающего равнодушно. Но понятен человек, способный перед смертью шутить». (Гинзбург Л.Я Человек за письменным столом. Л. 1989. С. 121.)
Немножко ни о чём.
Уметь быть и уметь казаться.
«Художник и в тревоге дышит покоем». (Гоголь Н.В., «Портрет». В кн. Гоголь Н.В. Сочинения в двух томах. Т. 1. М. 1971. С. 534.)
Это похоже знаете на что?.. Это знаете на что похоже?.. Это ни на что не похоже.
«Мне всё представляется, что все, или подавляющее большинство знакомых мне людей, живут и мыслят из каких-то неестественных положений. Так, зацепившись штаниной за гвоздь, можно делать самые разные вещи — петь, плясать, влюбляться, читать политический доклад и сочинять стихи, и даже командовать армией. Но все эти танцы, стихи, доклады и команды будут танцами, стихами, докладами и командами человека, зацепившегося штанами за гвоздь». (В.Гаврилин, «О музыке и не только... Записи разных лет».)
Сколько раз меня пытались сделать лучше! Не получилось.
«Мне как-то рассказывали, что однажды Христос (Господи! я сегодня только и делаю, что говорю о тебе), гуляя с Петром по Вифлеему, увидел женщину, которая, пригорюнившись, сидела у себя на пороге. Она так тосковала, что Создатель, сжалившись над ней, вытащил, говорят, из кармана горсточку вшей и сказал: «На, позабавься, дочь моя!» Тогда женщина, очнувшись, принялась охотиться; и всякий раз, как удавалось ей раздавить насекомое, она смеялась от удовольствия». (Ромен Роллан, «Николка Персик».)
Художественная правда важней исторической.
«...Я рисую то, что вижу, а не то, что знаю». (Джозеф Тёрнер)
Пародия на телерекламу. Последняя фраза: «Поэтому я выбираю клей «Момент».
Сигнал из космоса. (религ.)
Учиться неторопливости.
Патент на изобретение шариковой ручки был выдан в 1938 году венгру Йожефу Биро; приобрели его англичане, но после войны американцы нашли лазейку в патентных формулах и производство перебралось за океан. Что дарили иностранные делегации советским пионерам? Значки и шариковые ручки. Возле гостиниц болтались специалисты по выклянчиванию шариковых ручек, потом они их продавали; раздобыть такую ручку не представляло труда, во всяком случае в Ленинграде. Отечественная промышленность с конца 40-х годов пыталась наладить производство шариковых ручек, но возникла проблема с пастой, которая или текла, или не шла. Перепробовали всё, пока методом тыка не набрели на касторо-канифолевую основу, только тогда началось производство отечественных ручек, хоть случаи засухи и половодья случаются до сих пор.
Всё как-то наискосок.
Эпикур: смерть нас не касается. Когда есть мы — нет смерти, когда есть смерть — нет нас.
Смотреть сквозь синее стекло, которое придаёт летним ландшафтам зимний вид. (н. м.)
Купил букет и концы сунул в воду.
«Я имел щастие представить государю императору комедию вашу о царе Борисе и о Гришке Отрепьеве. Его величество изволил прочесть оную с большим удовольствием и на поднесённой мною по сему предмету записке собственноручно написал следующее: «Я считаю, что цель г. Пушкина была бы выполнена, если бы с нужным очищением переделал комедию свою в историческую повесть или роман, на подобие Вальтера Скота». (А.X.Бенкендорф — Пушкину, 14 дек. 1826 г.)
Разрывают на части, при этом каждый хочет утащить лучшую часть.
Траектории полёта души на небо: вертикальный взлёт, взлёт по спирали. Несчастный случай: душа, сбитая метеоритом.
В имени и фамилии Иннокентия Анненского по две «н». Случайность или так выбирали имя?
«...Нет ничего скучнее, чем описывать большое поэтическое наследие, если оно не поддается описанию. Единственно приемлемый способ его изучить — читать, размышлять над ним, говорить о нем с самим собой, но не с другими, поскольку самый лучший читатель — это эгоист, который наслаждается своими находками, укрывшись от соседей». (В.В.Набоков, эссе «Пушкин, или Правда и правдоподобие».)
Диалог:
— Позвольте...
— Извольте.
«Раз А.О.Смирнова посетила его на даче, — в то время, как он писал свои сказки. По её словам, Пушкин любил писать карандашом, лёжа на диване и каждый исписанный им лист опуская на пол». (Я.П.Полонский, «Кое-что о Пушкине».)
Точка приложения всех интересов и способностей.
Луга и Малая Вишера тридцатых-сороковых были убежищем высылаемых за черту Ленинграда. Там селились ленинградцы, получавшие «минус» или «стоверстную», — как политические, так и уголовные. Происходило это потому, что оба городка были ближайшими из расположенных после ста километров и связаны с центром прямым железнодорожным сообщением.
Домашняя цензура.
Должен же я от чего-то умереть.
Dolce far niente, блаженство ничегонеделания... Я бы не смог.
Попугай в клетке на птичьих правах.
Нет небесных воскрешений, но есть воскрешенья земные, в них я верю.
Прогресс, в широком его понимании, невозможен без умения сжато формулировать информацию. Не всё можно отобразить символьно, от вербального языка не уйти. Пишут о речевой избыточности, классифицируют плеоназмы, резюмируют книги, статьи, но чтобы кто-то обозначил масштаб проблемы, такого я не знаю.
«Мы снова застряли в Тифлисе, ловчились, пили телиани и ели каймак, брынзу и лаваш. Однажды на базаре нас остановила мощная процессия «шахсе-вахсе». Она была последней, потому что на следующий год ее запретили — и навсегда. Под равномерные звуки восточных барабанов шли полуголые люди, ритмически хлеставшие себя кожаными плетками. Они держались стройными прямоугольниками. За ними в том же порядке люди с кинжалами с более сложными ритмическими движениями. Один к одному, совершенно точно и одновременно они поднимали то правую, то левую ногу и наносили себе удар кинжалом все в одно и то же место. Это было бы похоже на балет, если бы не струйки крови, сочившейся из ран. Шли верблюды, ослы и кони в прекрасных попонах. На них ехали женщины и дети — семейство брата Магомета, в память убийства которого разыгрывался весь спектакль. На большом коне провезли голубя, а на другом верхом ехал странно качавшийся всадник. В спину у него был воткнут кинжал, и на белой одежде сверкала свежая кровь. Толпа зрителей то и дело шарахалась от страха, и мы тоже вместе с толпой. Я хотела бежать, но Мандельштам меня удерживал и заставил достоять до конца бесконечной процессии. Все участники выкликали хором два каких-то коротеньких слова, и эти выклики служили единственным регулятором ритма всего сложнейшего и кровавого балета. Говорят, что в прежние годы европейца, случайно оказавшегося в толпе зрителей, мусульмане бы немедленно растерзали. Процессия направлялась к холму под самым городом. Там тоже происходили какие-то ритуальные действия, но туда сунуться мы не решились. На следующий день все торговцы на базаре ходили в марлевых перевязках. И хозяин в чайной, где мы всегда пили поразительный персидский чай в маленьких стаканчиках, тоже был весь забинтован. Я не знаю, шииты или сунниты придерживаются «шахсе-вахсе» и что значит выкликаемые два слова (быть может, они и есть: шах-се вах-се), но понимаю, почему Армения «со стыдом и скорбью» отвернулась «от городов бородатых Востока»... И все же, как ни жестоко зрелище самоистязания и проливаемой крови, жертв среди участников процессии не бывает — только царапины, ранки и шрамы да еще ложка пролитой крови, а потом бинты и марля. Больше ничего». (Мандельштам Н.Я. Вторая книга. М., 1990. С. 61-62.)
Человек-сито.
«Человек не бывает бескорыстен, и христианскому мученику нужно было, чтобы лев съел именно его, не кого-нибудь другого». (Гинзбург Л.Я Человек за письменным столом. Л. 1989. С. 224.)
Неизвестно, и неизвестно, когда будет известно.
Я это знаю, потому что это мне известно.
Пугающая откровенность. (н. м.)
В туалете: «Список использованной литературы».
«Марья Кириловна сидела в своей комнате, вышивая в пяльцах, перед открытым окошком. Она не путалась шелками, подобно любовнице Конрада, которая в любовной рассеянности вышила розу зеленым шёлком». (Пушкин А.С. Романы и повести. М. 1971. С. 157.)
Барахтаться до последнего.
Кем и дорожить, как не теми, кто дорожит нами?
Наивность райских картинок давно смущает священнослужителей. В 1999 году папа Иоанн Павел II публично заявил, что Рай не представляет собой место, где ангелы за облаками играют на лютнях, но просто посмертное «состояние» души.
Всякое лишнее — отнимает.
Человек, которому было что сказать и который ничего не сказал.
Я не играю в их игры, они не играют в мои.
Лучше вор, чем пожар.
Изобретателен, как сама природа.
«Отец любил цветы, всегда собирал их без листьев, тесно прижимая один к другому. Когда я делала ему букеты по-своему, прибавляя в них зелени и свободно расставляя цветы, ему не нравилось: — Это ни к чему, надо проще... Он первый приносил едва распустившиеся фиалки, незабудки, ландыши, радовался на них, давал всем нюхать. Особенно любил он незабудки и повилику, огорчался, что повилику неудобно ставить в воду — стебельки слишком коротки. — Понюхай, как тонко пахнет, горьким миндалем, чувствуешь? А оттенки-то какие, ты посмотри!» (И.А.Бунин, «Освобождение Толстого».)
Собственными руками сломать шпагу над собственной головой.
Традиционный человек.
«Я оставил его (прежнего себя) в этой книге, как оставляли в прежних романах на необитаемом острове провинившегося матроса». (Шкловский В.Б. Жили-были. М. 1966. С. 168.)
Данайский дар.
Я умею не работать. Плохо работать я не умею.
«Глядя на неё, становилось ясно, почему итальянские поэты и сравнивают красавиц с солнцем. Это именно было солнце, полная красота. Всё, что рассыпалось и блистает поодиночке в красавицах мира, всё это собралось сюда вместе. Взглянувши на грудь и бюст её, уже становилось очевидно, чего недостает в груди и бюстах прочих красавиц». (Гоголь Н.В., «Рим». В кн. Гоголь Н.В. Сочинения в двух томах. Т. 1. М. 1971. С. 626.) — Без улыбки. Итальянское busto — туловище, торс. Что называет Гоголь бюстом? Всё туловище Аннунциаты или верхнюю часть его?
Книга дочитана. Нового о людях не узнал, и что нового можно узнать о людях?
Проснуться для жизни.
История музыки — история мелодий.
Не каждый создан для созидательной семейной жизни.
«...Необходимо, чтобы по мере того, как умножаются грубые сокровища житейского здравого смысла, мы постарались давать все более и более высокое толкование фактам, с которыми сталкиваемся каждый час. По мере того как наше чувство жизни всё глубже корнями уходит в чернозём, необходимо, чтобы цветами и плодами оно подымалось к воздуху. Необходимо, чтобы постоянно бодрствующая мысль приподнимала, обвевала и беспрестанно оживляла мёртвую тяжесть годов. Впрочем, этот житейский опыт, столь положительный, практический, добродушный, спокойный, наивный и, по-видимому, столь искренний, в глубине сам хорошо знает, что скрывает от нас нечто существенное, и, если бы у нас была сила преследовать его до его последних, самых затаённых убежищ, нам, без сомнения, удалось бы вырвать у него торжественное сознание, что в последнем анализе и крайнем итоге наиболее возвышенное толкование жизни является в то же время наиболее верным». (М.Метерлинк, «Прощение обид».)
Больно, когда рушатся мифы.
Волхвы у колыбели Христа, феи у колыбели принцессы.
К селу... к городу... (нужное подчеркнуть).
Бутерброд с панангином.
«Еще за год до окончания работы над книгой он начал торопить Теннила с иллюстрациями. Тот со своей стороны небезуспешно придирался к тексту. Немало помучились и издатели. Один из первых вариантов титульного листа вызвал у Кэрролла такую реакцию: «Мой титульный лист пока не получил должного внимания — в типографии не слушаются моих указаний. Я хочу, чтобы заглавные буквы были ниже строки почти наполовину. В исправленном экземпляре, который я вам выслал, А и F съехали еще ниже; остальные более или менее на месте. Во-вторых, союз «и» должен быть посередине между строками, а не ближе к верхней (как у них). В-третьих, все три строки названия должны быть расположены ниже на странице и ближе друг к другу. В-четвертых, запятую и точку следует сдвинуть несколько вниз». (Джон Падни, |
