ФИЛОСОФИЯ
ХОЗЯЙСТВА
I 
Ю.М. ОСИПОВ
Уроки Макиавелли — уроки для всех: заблудших правителей, разуверившихся народов, запутавшихся мудрецов
(к 500-летию написания великим итальянцем Никколо Макиавелли не устаревшего в веках и ныне остро актуального многослойного, многоумного и искрометного произведения под названием «Государь»)
Аннотация. Рассматривается политологическое учение великого итальянца Никколо Макиавелли в свете современности (в связи с 500-летием написания им неустаревающего труда «Государь»).
Ключевые слова: Макиавелли, макиавеллизм, власть, государство, политика, политология, современная Россия.
Abstract. The article concerns great Italian Niccolo Machiavelli’s the politological doctrine in the light of the present (in connection with the 500 anniversary of creating eternal work «The Prince») is considered.
Keywords: Machiavelli, machiavellism, the power, State, policy, political science, modern Russia.
О любом великом ренессансном писании и его досточтимом авторе, а в данном случае — Макиавелли с его назидательными сочинениями, можно говорить и говорить, как, собственно, и молчать-молчать, отмечая вслух или про себя необычайное богатство вольно разлитой по произведению мысли, красоту и четкость примененного языка, меткость умело встроенных в текст сентенций, убеждаясь постранично в неувядаемости и неуязвимости смелых авторских утверждений, поражаясь проницательности, дальнозоркости и мудрости своевольного писателя-мыслителя, — и что особенно замечательно — без никакой со стороны Макиавелли врожденной тщеславности, едва скрываемой личностной уязвленности или же подгоняемой высокомерием дерзости, не говоря уже о пресловутой аморальности. Вряд ли сейчас найдется в мире хоть один раскрученный политолог, для которого такое странное для современной политологии понятие, как «доблесть», столь же дорого, значимо и употребимо, как для Макиавелли, причем не касательно участия какого-нибудь героя в отчаянной вооруженной схватке, в гашении страшного городского пожара или в рискованном плавании на утлом суденышке по взбунтовавшемуся Средиземному морю, а применительно всего лишь к текущему отправлению государственности и повседневному народному бытованию. Так что говорить о Макиавелли и его примечательном труде, как и глубокомысленно о них умалчивать, можно и в самом деле много, по-разному и без всякой надежды на окончательный приговорный итог, но лучше все-таки, разбираясь с ними, сначала предоставить слово самому смертному создателю бессмертных произведений, попытавшись при этом вдуматься во все им и в них сказанное и постаравшись это сказанное понять, — и уже после этого соотнести выстраданное когда-то бесстрастным, вполне и доблестным, автором с преходящей вселенской актуальностью, вовсе не слишком далеко ушедшей в своих политико-экономических заботах, деяниях и происшествиях от современной славному гражданину Макиавелли коварной турбулентной реальности.
Итак, слово Никколо Макиавелли — политику, мыслителю, мужу!
Поехали!..
Никколо Макиавелли. Государь. Избр. соч. М., Худ. лит-ра., 1982.
С. 304. Всякая перемена прокладывает путь другим переменам.
С. 308. Если своевременно обнаружить зарождающийся недуг, что дано лишь мудрым правителям, то избавиться от него нетрудно, но если он запущен так, что всякому виден (коррупция в современной России. — Ю.О.), то никакое снадобье уже не поможет.
С. 310. Нельзя попустительствовать беспорядку ради того, чтобы избежать войны, ибо войны не избежать, а преимущество в войне утратишь.
С. 311. Горе тому, кто умножает чужое могущество, ибо оно добывается умением и силой, а оба эти достоинства не вызывают доверия у того, кому могущество досталось.
С. 317. Все вооруженные пророки побеждали, а все безоружные гибли.
С. 318. Тем, кто становится государем милостью судьбы, а не благодаря доблести, легко приобрести власть, но удержать ее трудно.
С. 319. Если основания не заложены заранее, то при великой доблести это можно сделать и впоследствии, хотя бы ценой многих усилий зодчего и с опасностью для всего здания.
С. 324. Люди мстят либо из страха, либо из ненависти. (Из зависти тоже. — Ю.О.)
Там же. Заблуждается тот, кто думает, что новые благодеяния могут заставить великих мира сего позабыть о старых обидах. (В особенности от унижений, которые никогда, никем и никому не прощаются. — Ю.О.)
С. 329. Государь не волен выбирать народ, но волен выбирать знать, ибо его право карать и миловать, приближать или подвергать опале.
С. 330. Государю надлежит быть в дружбе с народом, иначе в трудное время он будет свергнут.
Там же. Государь… не просит, а приказывает…
С. 331. Мудрому государю надлежит принять меры к тому, чтобы граждане всегда и при любых обстоятельствах имели потребность в государе и в государстве, — только тогда он сможет положиться на их верность.
С. 348. Государь, если он желает удержать в повиновении подданных, не должен считаться с обвинениями в жестокости.
С. 349. Говорят, что лучше всего, когда боятся и любят (государя. — Ю.О.) одновременно; однако любовь плохо уживается со страхом, поэтому если уж приходится выбирать, то надежнее выбрать страх (Ю.О. — или внушающую почтение неопределенность).
Там же. …Вполне можно внушить страх без ненависти.
С. 350. Любят государей по собственному усмотрению, а боятся — по усмотрению государей.
Там же. …Важно лишь ни в коем случае не навлекать на себя ненависти подданных.
С. 354. Кто имеет хорошее войско, найдет и хороших союзников.
С. 354. Из всех способов предотвратить заговор — не навлекать на себя ненависти и презрения подданных.
С. 355. Не ожесточать знать и быть угодными народу… это принадлежит к числу важнейших забот тех, кто правит.
С. 356. Дела, неугодные подданным, государи должны возлагать на других, а угодные — исполнять сами.
С. 357. Добрыми делами можно навлечь на себя ненависть точно так же, как и дурными.
С. 363. Крепкая и решительная власть никогда не допустит раскола; и если в мирное время они полезны государю, так как помогают ему держать в руках подданных, то в военное время пагубность их выходит наружу.
С. 365. Когда народ берется за оружие, на подмогу ему всегда явятся чужеземцы.
С. 367. Государи… должны остерегаться попадать в зависимость к другим государям.
С. 371. Добрые советы, кто бы их ни давал, родятся из мудрости государей, а не мудрость государей родится из добрых советов.
С. 373. Судьба распоряжается лишь половиной всех наших дел, другую же половину, или около того, она предоставляет самим людям.
С. 375. Натиск лучше, чем осторожность, ибо фортуна — женщина, и кто хочет с ней сладить, должен колотить ее и пинать, — таким она поддается скорее, чем тем, кто холодно (и нерешительно. — Ю.О.) берется за дело.
С. 377. Бог не все исполняет сам, дабы не лишить нас свободной воли и причитающейся нам части славы.
Там же. Если ваш славный дом пожелает следовать по стопам величайших мужей, ставших избавителями отечества, то первым делом он должен создать собственное войско.
Никколо Макиавелли. Рассуждения о первой декаде Тита Ливия. Избр. Соч. М., Худ. лит-ра., 1982.
С. 381. …Слабости, до которой довела мир нынешняя религия.
С. 388. Люди поступают хорошо лишь по необходимости; когда же у них имеется большая свобода выбора и появляется возможность вести себя как им заблагорассудится, то сразу же возникают величайшие смуты и беспорядки.
С. 389. Хорошая армия имеется там, где существует хороший политический строй, и хорошей армии редко не сопутствует счастье.
Там же. Из римских смут (в Древнем Риме. — Ю.О.) проистекали не изгнания или насилия, наносящие урон общему благу, а законы и постановления, укрепляющие общественную свободу. (При добром народе, еще не разнузданном. — Ю.О.)
С. 395. Если бы римское государство было более спокойным… оно оказалось бы также более слабым, ибо отрезало бы себе путь к тому величию, которого оно достигло. Таким образом, пожелай Рим уничтожить причины смут, он уничтожил бы и причины, расширившие его границы.
С. 398. Совершенно необходимо, чтобы один-единственный человек создавал облик нового строя и чтобы его разумом порождались все новые учреждения… И никогда ни один благоразумный человек не упрекнет его, если ради упорядочения царства или создания республики он прибегнет к каким-нибудь чрезвычайным мерам.
С. 405. (Наводя порядок в Древнем Риме. — Ю.О.) …обратился к религии (идеологии. — Ю.О.) как к вещи совершенно необходимой для поддержания цивилизованности.
Там же. Римские граждане гораздо больше страшились нарушить клятву, нежели закон, как те, кто почитают могущество бога превыше могущества людей. (А потом боги отвернулись от римлян, когда римляне отвернулись от себя. — Ю.О.)
С. 405. Насколько религия помогала командовать войсками, воодушевлять плебс, сдерживать людей добродетельных и посрамлять порочных.
С. 406. Мудрецы… прибегают к богам.
Там же. Религия была одной из первейших причин счастья Рима.
С. 407. Соблюдение культа божества является причиной величия государства, точно так же пренебрежение этим культом является причиною их гибели.
С. 409. Если бы князья христианской республики сохраняли религию в соответствии с предписаниями, установленными ее основателем, то христианские государства и республики были бы гораздо целостнее и намного счастливее.
Там же. Кто рассмотрит основы нашей религии (христианства. — Ю.О.) и посмотрит, насколько отличны ее нынешние (конца Средневековья. — Ю.О.) обычаи от стародавних, первоначальных, придет к выводу, что она, несомненно, близка либо к своей гибели, либо к мучительным испытаниям.
Там же. Дурные примеры папской курии лишили нашу страну всякого благочестия и всякой религии… Где существует религия, предполагается всякое благо, там же, где ее нет, надо ждать обратного… Мы, итальянцы, обязаны Церкви и священникам прежде всего тем, что остались без религии и погрязли во зле. Но мы обязаны им еще и гораздо большим, и сие — вторая причина нашей погибели: церковь держала и держит нашу страну раздробленной.
С. 410. Не будучи в силах овладеть всей Италией и не позволяя, чтобы ею овладел кто-нибудь другой, Церковь была виновницей того, что Италия не смогла оказаться под властью одного владыки, но находилась под игом множества господ и государей.
С. 411. Не познавший свободы народ… является не чем иным, как грубым животным, которое мало того что по природе своей свирепо и дико, но вдобавок вскармливалось всегда в загоне и в неволе; будучи случайно выпущенным на вольный луг и не научившись еще ни питаться, ни находить места для укрытия, оно делается добычей первого встречного, который пожелает снова надеть на него ярмо.
Там же. …Вскоре снова склоняет (дикий, неразвитый народ. — Ю.О.) выю под иго, зачастую оказывающееся еще более тяжким, нежели то, которое он только что сбросил.
С. 412. Выгоды от свободной жизни никем не сознаются, пока они не отняты; заключаются же они в возможности свободно пользоваться собственным добром, не опасаться за честь жены и детей, не страшиться за свою судьбу; но ведь никто никогда не сочтет себя обязанным тому (законопослушному. — Ю.О.), кто его не обижает.
Там же. Лучшее средство для государя — попытаться сделать народ своим другом.
С. 413. Все члены их (городов. — Ю.О.) прогнили.
Там же. Там, где материал не испорчен, смуты и другие раздоры не приносят никакого вреда, там же, где он испорчен, не помогут даже хорошо упорядоченные законы, если только они не предписываются человеком, который с такой огромной энергией заставляет их соблюдать, что испорченный материал становится хорошим.
С. 421. Кто хочет преобразовать старый строй в свободное государство, пусть сохранит в нем хотя бы тень давних обычаев. (Как советский гимн в постсоветской России, к примеру. — Ю.О.)
С. 425. Опыт показывает, что диктатура всегда оказывалась полезной… Ибо без подобного учреждения город`а (республики. — Ю.О.) с трудом справились бы с чрезвычайными обстоятельствами.
С. 426. Республики, которые в минуту крайней опасности не прибегают к диктатуре… неминуемо погибнут.
С. 427. Люди могут желать всего, но не могут всего достигнуть.
С. 428. В хорошо устроенных республиках все общество — богато, а отдельные граждане — бедны.
С. 430. Жадность и надменное честолюбие грандов столь велико, что, если город (республика. — Ю.О.) не обуздает их любыми путями и способами, они быстро доведут этот город до погибели.
Там же. Если повременить и выждать, зло либо придет позднее, либо, со временем, исчезнет само собой.
С. 431. Там, где существует равенство, невозможно создать самодержавие, там же, где его нет, невозможно учредить республику.
С. 433. Дабы стало совершенно ясно, кого обозначает слово «дворянин», скажу, что дворянами именуются те, кто праздно живут на доходы со своих огромных поместий… Подобные люди вредны во всякой республике и в каждой стране… подобная порода людей — решительный враг всякой гражданственности. (И рантье тоже. — Ю.О.)
С. 435. Плебеи в массе своей крепки и сильны, но по отдельности слабы.
С. 436. Взбунтовавшимся массам… — надобно сразу же избрать из своей среды вождя, который бы направлял их, поддерживал их внутреннее единство и заботился об их защите.
С. 440. Народ постояннее и много рассудительнее всякого государя. Не без причин голос народа сравнивается с гласом Божиим… Благодаря какой-то тайной способности народ ясно предвидит, что окажется для него добром, а что — злом.
Там же. Народ Рима (еще не развращенный, добрый. — Ю.О.) настолько ненавидел титул царя, что никакие заслуги гражданина, домогавшегося этого титула, не могли спасти его от заслуженного наказания.
Там же. Народное правление (народа развитого и неразвращенного. — Ю.О.) лучше правления самодержавного.
С. 441. Государь, который способен делать все, что ему заблагорассудится, — безумен, народ же, который способен делать все, что ему угодно, — не мудр. Однако если мы сопоставим государя, уважающего закон, с подчиняющимся законам народом, то убедимся, что у народа доблести больше, чем у государя.
Там же. С дурным государем поговорить некому — для избавления от него потребно железо.
С. 442. Жестокость народных масс направлена против тех, кто, как опасается народ, может посягнуть на общее благо; жестокость государя направлена против тех, кто, как он опасается, может посягнуть на его собственное, личное благо.
Там же. Неблагоприятные народу мнения о нем порождены тем, что о народе всякий говорит плохое свободно и безбоязненно даже тогда, когда народ стоит у власти; о государях же всегда говорят с большим страхом и с тысячью предосторожностей.
Теперь можно остановиться, передохнуть, призадуматься и… ехать дальше, имея в размыслительном загашнике своем все высказанное для нас суперзвездным политтехнологом Никколо Макиавелли.
Государи, как и князья, может, сегодня кое-где по миру и есть, но в передовом западном мире их уже нет, ибо передовой постренессансно-постмодерновый мир постарался от реальных государей-князей, — авторитарщиков и самодержцев, властелинов и диктаторов, — к XXI в. совершенно избавиться, чего не скажешь об иного рода властителях, или властей предержащих, и правителях, или управление держащих, предпочитающих находиться, как, собственно, и во время Макиавелли, в тени, выставляя на свет божий вместо себя и под видом себя всего лишь всецело зависимых от них менеджеров-управленцев: президентов, премьеров, даже и королей с королевами, как и глав всяких «независимых» международно-наднациональных учреждений вроде ООН, МВФ или ВТО..
Так что все высказанное Макиавелли предназначено сегодня не столько реальным государям-князьям, сколько по преимуществу тайным властителям-правителям мира земного и в некоторой мере легальным «руководителям» стран и народов.
Касательно народов, о которых весьма пекся Макиавелли, будучи в общем-то по своим политическим морально-политико-управленческим предпочтениям народовластцем, то они ныне вовсе нигде не правят, хотя и местами отвечают на закрыто-открытое управление сверху некоторым заметно-незаметным давлением снизу, а то и, как легко и точно предвидел великий реалист Никколо, попросту восстают против слишком собою занятых властей предержащих — не без, как тоже предвидел великий Никколо, помощи извне — от таких же, но более гибких и ловких, властителей-правителей.
Относительно же мудрецов, которые ныне в передовом мире не так уже мудрецы, как попросту эксперты, можно сказать, что они служат либо властям предержащим, либо самим себе, но менее всего народам, — хотя некоторые из них — единицы! — пытаются кое в чем разобраться и кое-что публике искренне сказать, но должного понимания и соответствующего отклика почти не встречают — не до них нынче погрязшим в потреблении и гедонизме массам, уже свершившим в передовом мире свое обыденно-обывательское восстание.
И однако наш ренессансный мыслитель нисколечко не устарел в своих чудесных выкладках, уча и вдохновляя воистину сильных и уже воистину целого мира сего (уже планетарного), хотя и не с тем вовсе знаком, о котором сам он когда-то грезил — в пользу утверждения и процветания государств, народов, наций, причем в деловом и творческом единении властных кругов и подвластных им масс либо же властвующих масс и подвластных им аристократий, а совсем с другим знаком, им вполне и осуждавшимся — в угоду любого уровня, ранга и центра властителей всего человеческого бытия, включая всю земную природу, все планетарное человечество и даже весь близлежащий к Земле космос.
Нравится это кому-то или нет, но именно на такого пошиба властителей сработал в итоге Макиавелли, вложив в их архитекторские головы безотказное управленческое оружие, принятое ими без всякой благодарности к первому политтехнологу Европы, но зато постоянно применяемое с неослабевающей энергией и непроходящим цинизмом, о котором гуманный Никколо даже не мог и во сне подумать.
Что же такого подарил Макиавелли властям предержащим?
Да не что иное, как убеждение в том, что для эффективной реализации власти и процветания властного господства все средства хороши, — и всего лучше, ежели об истинности такого вот управления знают совсем немногие, а многим пусть достается лишь надежно запечатанное ложными мифами о нем незнание. И вот это-то властительное лукавство и стало называться «макиавеллизмом», хотя сам Макиавелли, идя невольно на одобрение крайних, даже весьма и низковатых в аспекте морали мер, считая их на какой-то момент остро необходимыми и неминуемыми, думал совсем о другом — о пользе для всех: государей, аристократии, народов, или же, наоборот — народов, аристократии, государей, рассматривая страны-народы вместе с их аристократией и государями как единый и преданный себе жизнетворный организм.
Чем-чем, но классовым, клановым, местечковым или личным эгоизмом пламенный ренессансный идеолог эффективной государственно-гражданской политики уж никак не страдал. Но кое-что упомянутое им в трактате из попросту неизбежного и явно исключительного очень пришлось по вкусу разного рода фактическим — открытым и скрытым — диктаторам (а какая власть в той или иной мере, как и в той или иной точке властного поля, не диктатура!), — и они не без удовольствия и успеха применяют это хорошо усвоенное ими и для них столь приятно-подходящее оружие на практике, почитая при этом самих себя за верных и правильных «макиавеллистов».
Сегодня повсюду мировой глобализм, устанавливающий свое бренное господство над миром. Глобализм — это не столько интеграция друг в друга стран и государств, не образование единого мирового целого, а в первую очередь глобальная власть над миром с соответствующей ей империальной политикой адекватного глобализму и им ободряемого мирового правительства. Это-то мировое правительство (какое бы оно ни было на самом деле по облику, структуре и составу) и проводит в мировом масштабе хорошо им усвоенное и в то же время дурно воспринятое Макиавеллиево учение.
Но что примечательно: не менее изощренной Макиавеллиевой по алгоритмам контригрой амбициозному глобализму отвечает ныне весь, как бы уже чуть ли не подглобальный, мир. Макиавелли ведь читают всюду, находя параллели и со своими местными теоретиками-мудрецами, весьма и древними, как в Китае, Индии, Иране, а потому наш возрожденческий гений учит сразу всех, — тех и этих, как и учат всех сегодня, вольно или невольно, глобалические «макиавеллисты».
В итоге же: игра и контригра, и обе, знаете ли, без правил, но зато с неизбежными выигрышами и проигрышами, сокрушительными поражениями и пирровыми победами. Большая всемирная «макиавеллическая»-де игра, в которой азартно участвуют хорошо известные, не очень известные и нарочито неизвестные геополитические игроки, среди которых полно хитроумцев, как и хватает дурачков, есть удачники и неудачники, как и нейтральщики, но нет еще никакого, прямо по Макиавелли, окончательного победителя, ибо такового и быть не может — тоже по Макиавелли!
Среди игроков и Россия, вовсе не из последних и даже не из средних, а прямо-таки из первых, хотя и с переменным для себя успехом, иной раз и с крутым, знаете ли, неуспехом, но с завидным со времен Петра Великого постоянством и, что главнее всего, упорством.
Если обратиться к недавнему — прошлого века — историческому опыту, то Россия — вместе со своими правителями, а лучше бы сказать — российские правители вместе с Россией, вела себя в Макиавеллиевом аспекте по-разному, то терпя поражения, то одерживая победы, следственно, то следуя советам яркого политического и военностратегического мыслителя, то им не следуя, а то просто лишь пытаясь следовать, даже очень стараясь, но либо безрезультатно, либо очень затратно, либо вовсе не с тем итогом, к которому-де стремилась. Россия — игрок, и игрок более чем странный, как не имеющий вполне ясной для себя своей собственной цели, так и ведущий малопонятную для себя и вовсе непонятную для всех остальных игроков мегаигру, которая для России игра и контригра одновременно, а для других попросту ничем определенным не представленная абстракция. И однако Россия играет, терпя поражения и одерживая победы, выигрывая и проигрывая, сбиваясь с пути и не находя прямой дороги, запутываясь и запутывая, вызывая недоумение и накликивая на себя проклятия и разного рода беды. Стоит и играет, играет и вдруг падает, поднимается и вновь играет!
На рубеже XIX—XX вв. в России не нашлось властного, гибкого и непреклонного, изобретательного и эффективного, Макиавеллиевого толка правителя-государя, а более или менее подходивший под такового Столыпин не получил ни достаточной возможности, ни счастливого шанса, ни необходимого времени, — и Российская империя, давно уже разъедаемая ненужным и ставшим ей чуждым дворянством, а также сбитая с пути, заторможенная и усыпленная собственным царем, лишь по именованию бывшим государем, рухнула, так и не успев эффективно отреформироваться, подкошенная опять же ненужной ей европейской войной и по итогам двух — одной весьма нелепой, а другой ей совершенно чуждой — революций. Макиавеллиевых уроков вполне хватило тогда для геополитических противников России, а также для действовавших в угоду Европе разномастным революционерам — что сначала будто бы пробуржуазным, что потом якобы пропролетарским, но Макиавеллиевой мудрости совсем не хватило для искренних адептов Российской империи.
Россия явно проиграла тогда своим макиавеллическим друзьям-соперникам, хотя кое-кто из них получил в дальнейшем не менее макиавеллическое возмездие — от своих же то ли более последовательных, то ли более хитроумных, то ли попросту более удачливых макиавеллистов. Керенский, наверное, читывал флорентинца еще гимназистом, пряча «крамольно-циничную» книжечку от просвещенного новоевропейским гуманизмом отца, а потому и почитал себя за чуть ли не удачливого макиавеллиста, правда, затем напрочь и навзничь проигравшегося, а может, вовсе и не игравшего самостоятельно, а просто побывшего игрушкой у настоящих «макиавеллистов» — сильных мира сего; Ульянов-Ленин, о-о… он-то явно мнил себя эффективным последователем славного возрожденца, да и не напрасно, как и его товарищ по борьбе Бронштейн-Троцкий, ибо… но они ведь были захватчиками власти, чего не очень-то одобрял Макиавелли, а потому, много чего наворотив, так государями-правителями и не стали, каждый по-своему проиграв и завершив откровенно-прикровенно свою в высшей степени авантюрную политическую жизнь-игру; а самым удачливым макиавеллистом оказался в России долгое время малозаметный, хотя и с острым умом, прекрасной памятью и твердым характером, семинарист-поэт-боевик-революционер, да еще и из бедных грузин-маргиналов, Иосиф Джугашвили, ставший сначала просто Сталиным — одним из вождей большевизма, затем и великим Сталиным — единовластным вождем СССР, а после Великой Победы над фашизмом уже генералиссимусом Сталиным — вождем всех народов… то ли только народов СССР и его пламенных сателлитов, то ли… и впрямь народов (не элит, конечно!) всего мира!
Макиавеллизм Сталина был поначалу революционно-антиимперский (антигосударственный, следственно), а потом — по приходу к власти — и вполне уже, так сказать, флорентийско-римским, хотя, нужно особо заметить, каким-то очень уж своим макиавеллизмом — этаким сверх-, пере-, ультрамакиавеллизмом, вполне и вышедшим за рамки собственно флорентийско-римского макиавеллизма (очень уж сталинский макиавеллизм оказался во многих проявлениях отрицательным, причем масштабно отрицательным, настолько, что его легче обозначать уже не макиавеллизмом, а попросту… сталинизмом). И тем не менее только Сталину удалось стать истинным государем — великим государем, государем-верховником, государем-державником, причем уникальным не только для российской, но и мировой истории, вершителем судеб народов и всего мира, создателем особой цивилизации со специфической идеологией-«религией», пусть и не только им придуманной и разработанной, но им все-таки реально воплощенной.
Да, невиданное по масштабам очищающее, заставляющее и гнобящее насилие — страдательное, жертвенное, кровавое, но при этом и еще более масштабный энтузиазм народных масс и интеллектуальных элит; не только почти мгновенная индустриализация страны со всеобщим образованием, но и большая наука с обновленной большой, пусть в основном и не слишком утонченной большой культурой; пусть и терпевшая поражения, но в конце концов большая и эффективная победоносная армия — Армия; пусть еще во многом отсталое сельское хозяйство, но зато созданное в кратчайшие срок ракетно-ядерное оружие, прорыв в космос и первый в мире космонавт на околоземной орбите. Сталин оказался очень неплохим учеником славного флорентинца, причем пошедшим даже далее ренессансного учителя, хотя во многом и в антиучительском направлении. Сталин — бесспорный ученик Макиавелли, но вовсе не прямой и однозначный его последователь: Сталин — сам себе Макиавелли, и его — сталинский макиавеллизм — совсем не «отучительский», — для кого-то, наверняка, восхитительный, для кого-то совершенно ужасный, но… увы… состоявшийся!
Сталин не во всем пошел за Макиавелли, да и не особенно к этому стремился, он предпочел свой макиавеллический-де путь, причем очень здесь, так сказать, «сусердствовал», хотя это и было, наверное, в положении Сталина совершенно необходимым. Сталин выбрал не что иное, как тотальный тоталитаризм, о котором мальчишка Макиавелли даже подумать не мог, — и именно этот сталинский тоталитаризм и сослужил Сталину, позволим себе это сказать, добрую службу в чрезвычайные апокалиптические годы, но при этом стал главным и, как выяснилось, непреодолимым препятствием на пути страны уже во времена обыкновенные, не чрезвычайные и не апокалиптические, а мирные, обывательские, «процветанческие». Макиавелли не только не был тотальным тоталитаристом, но всячески подчеркивал необходимость достижения для мирного времени организменной гармонии в государстве, обществе, нации.
Сталин оказался со своим сталинизмом как бы чрезмерным макиавеллистом, вчистую забывшем о Макиавелли как глашатае свободы, народовластия и социальной гармонии. Цивилизацию-то новую Сталин создал, — вполне, знаете ли, ордынско-вавилонскую, то бишь этато-рабскую, — а вот возможностью бессрочного исторического бытования ее не снабдил, да и не мог снабдить, хотя и чувствовал, что что-то уже другое победившей и мирной стране было остро потребно, ибо при попытке такого снабжения Сталину и его последователям пришлось бы… отказаться… от… этой самой сталинской цивилизации! Сталин со товарищи оказались тут неважными (дурными!) учениками Макиавелли, а нового титана-преобразователя СССР во что-то другое, как раз более макиавеллиевское, не нашлось, да и не могло найтись — время титанов прошло, а нетитаны на то и нетитаны, чтобы ничего великого не совершать, но зато подбросить человечеству что-то невообразимо плоское, мелкое и гиблое.
Распадение СССР, ликвидация мировой соцсистемы и международного коммунистического движения, как и последующие за этим «рыночные реформы» — деяния уже не мужей-титанов, а… ох!.. лучше, наверное, помолчать… так…мелюзги подковерной, этаких невозмутимых наглецов-реформаторов, или же реформаторов-подлецов — разрушителей, присвоителей, наживщиков, паразитариев, но никак не созидателей, не строителей, не работников, не жертвователей? Антисталинский вроде бы разворот, да вот не вверх, а вниз, не к небесам, а прямо в преисподнюю, — и все это, чтоб… поскорее насытиться — деньгами, золотом, капиталами, богатством, потреблением, гедонизмом, гламуром, бездельем, развратом.
Тут уж никакого тебе макиавеллизма, — один лишь бессовестный обман, одна беззастенчивая ложь, один наглый нахрап! Захват, распродажа, сдача, раздача, распад, растление — это ведь никакой не макиавеллизм, а его прямая противоположность, — и всякое упоминание о макиавеллизме в координатах 1990-х не просто неуместно, но и крайне оскорбительно для проницательного и мужественного ренессансного мыслителя. Макиавелли выступал лишь против тех якобы добрых намерений, как и ничегонеделания, которые вели прямо в земной ад, но он никак не был апологетом самих по себе злых намерений и гнусных деяний, как раз и устраивающих прямо на земле невыносимый в моральном отношении ад. Нет, Макиавелли, хоть и не певец рая, но и не адвокат ада, — он всего лишь провозвестник ведущей к социальной гармонии гражданско-государственной доблести!
Совсем не макиавеллистский по сути и целям ельцинизм как свалился на Россию внезапно, благодаря предательству, ничегонеделанию и растерянности совсем не доблестных тогдашних «властей предержащих», так же внезапно и смылся из виду, хотя насовсем, как зловредная короста, не исчез. Спасший, пардон, свое недоблестное тело, «всенародно избранный» управитель, он же преступник, разоритель и обманщик, выторговавший для себя и своей замечательно корыстной семьи гарантии непреследования по закону и сохранения всего нажитого «непосильным трудом» имущества, — никакой вовсе не гениальный макиавеллист, как это хочется кое-кому представить, а совсем наоборот — аморальный антимакиавеллист, причем очень худого порядка. Дурной, хотя на тот момент и вполне эффективный, предводитель дурной части российского населения, как и действенный опекун совершенно дурной для страны реформы. Ничего от действительного макиавеллизма тут нет, а есть лишь бессовестное искажение оного, что и нашло подтверждение в катастрофически античеловеческих следствиях разудалого реформирования и получает стабильное подтверждение в той «любви», которую питает российский народ к своему недавнему управителю из Кремля. Что же касается выдачи ему гарантий в обмен не столько на кремлевскую власть, сколько на возврат страны к нормальной государственности, то этот шаг может быть принят и за вполне макиавеллистский, что пусть и не скоро, и не очень твердо, но все-таки подтверждается, — во всяком случае это был мудрый на тот момент шаг — частная несправедливость в обмен на общее, пусть еще только возможное, выживание. Вряд ли бы хитроумный возрожденец не одобрил бы это само по себе скверное деяние, точнее — необходимость такого деяния — со стороны нового кремлевца.
История вообще, а уж история такой внеисторической (или же сверхисторической) страны, как Россия, тем и хороша, что она не стоит на месте, хотя вроде бы даже повторяется, — и не останавливаясь на месте, даже и в чем-то повторяясь, всегда предлагает что-то новое, а новое на то и новое, чтобы отрицать старое, следственно, новое в чем-то непременно противоположно старому, хотя без возвратного обращения к старому новое тоже не обходится, ибо история как непрерывна, поточна и текуча, так и вихревата, турбулентна, круговертна. Поначалу любое революционно новое выглядит агрессивным отрицанием старого, оно как бы полностью разделывается со всем предшествующим, круша его и уничтожая. Но все это до поры до времени: неизбежно не только сохранение многого из старого, но и кое-какой реванш этого многого из старого, хотя и в каком-то вынужденно-свободном единении с новым. В итоге всегда возникает синтез нового и старого (как и старого и нового), и этот-то синтез, ежели он оказывается жизнеспособным, в текущем бытии, как правило, и утверждается.
2000-е гг. в истории России — время нащупывания жизнеспособного синтеза между экстравагантно новым и обыденно старым, поиска между тем и другим приемлемого для обеих сторон эффективного компромисса. И ничего другого в политико-поведенческом и перестроечно-измененческом аспектах для действующей власти и управляемого ею населения, кроме действительного макиавеллизма, предположить было невозможно. С ельцинским дурным антимакиавеллизмом пришлось решительно, хотя при этом внешне и вкрадчиво, покончить и заняться, тоже весьма прикровенно, собственно макиавеллизмом, причем независимо от того, сознавали это новые власти предержащие или нет.
Макиавеллизм — это не только проблема субъективного выбора, это еще и настоятельная объективная потребность. Никакой тут вкусовщины: либо ты макиавеллист и добрый, по терминологии Макиавелли, правитель (вовсе при этом не добренький!), либо ты антимакиавеллист и правитель, опять же по подходу Макиавелли, дурной, вполне и злобненький.
У российских властей предержащих двухтысячного периода не было никакого иного выхода, кроме умного, расчетливого и размеренного макиавеллизма, — чем, собственно, послеельцинская власть и занялась, запустив в общество первый публичный знаковый сигнал — возвращение усердно униженной и потрепанной стране гимна СССР, пусть и с подправленными словами, но… гимна великой державы — торжественного, победоносного и вдохновляющего!
Так изрядно подзабытый в позднесоветское время и фактически отвергнутый в лихие и беспросветные 1990-е гг. макиавеллизм вернулся в российскую политическую практику, — аж со времени товарища Сталина — вождя-диктатора и правителя-властителя, но вернулся уже не в сталинской интерпретации, а… тут мы уж помолчим… в общем… в совсем иной интерпретации, ибо ни тебе мирового революционного движения, ни массовой и действенной партии, ни увлекающего элиты и массы вечно живого учения, ни даже вездесущего и непреклонного ГПУ… ничего такого, да и бодрый капитализм с финансизмом в стране, и могучий глобализм по всей мировой округе, и недремлющий «вашингтонский обком» на стреме, и новая информационная цивилизация со своей всеохватывающей паучиной сетью, и всепроникающий, пошлый и разлагающий постмодернизм, и открытые границы со свободой любого из возможных передвижений… да мало ли еще что явилось, было теперь и действовало, вовсе при Сталине и не бывшее.
Хотя сталинский урок действенного макиавеллизма не мог не учитываться послеельцинской властной верхушкой, ибо ей, как и Сталину, пришлось восстанавливать самость и самостоятельность страны, ее великодержавность и историческую субъектность, но также и восстанавливать порядок, структурность, системность, в общем — государственность, но, разумеется, без всякого уже захода на какой-либо, кроме денежно-потребительского, тоталитаризм.
Синтез тут нового со старым, как и у Сталина, но цели, задачи и методы при этом иные, что не значит, что совсем уж «добренькие». Сложно, неоднозначно, неопределенно, противоречиво, туманно, конспиративно, сомнительно, лукаво…. э-э… что тут еще добавить… но ведь идет, идет этот макиавеллический процесс (без «процессов»!), и идет в сторону восстановления государственности, обновленного становления страны, утверждения многого нового, подтверждения кое-чего из старого, — и уже вне разудалой революции и без твердолобой реставрации.
Можно критиковать, возмущаться, сокрушаться, негодовать, как и недоуменно безмолвствовать, называть нынешнюю политику властей предержащих двуличной, блудливой, изменнической и какой еще угодно, но не признавать ее макиавеллического — в добром макиавеллиевском смысле! — характера уже никак нельзя. Вполне возможно, что это не та политика, которая-де потребна стране, но она — эта самая макиавеллическая политика — в России все-таки есть, мало того, она уже дает свои плоды, как раз… вполне и добрые плоды — почти что по Макиавелли!
Как бы то ни было, но Россия—2013 это Россия сосредоточивающаяся, поднимающаяся, беременная новой исторической перспективой, ищущая нового развития — не так в производительную ширь, как в творческую глубь, с выходом на новый интеллект, а вслед за этим и новое сознание, на нового российского человека — члена обновленной великой нации и гражданина воскресшей великой державы.
Ерунда, заметят скептики, ничего подобного не происходит, это не более чем наивно желаемое, принятое за действительное, — и со своей стороны будут правы, ибо состояние страны в целом и в видимой реальности никак не отвечает столь оптимистической оценке. Однако надо видеть не одно только все еще болезненное поверхностное целое, явное, феноменальное, но замечать и кое-что не столь явное, внутреннее, глубинное — на уровне еще сокрытых энергий и потаенных пока сил, как и узревать среди поверхностной неразберихи выстраивающуюся в ней и через нее системообразующую устремленность. Неявное стремление, невыраженная потенция, глухие намерения важнее и сильнее сегодня любой бросающейся в глаза поверхностной нелепости. Ничего не поделать: время разбрасывать камни и присваивать эти последние частными лицами прошло (или проходит?), наступило (или наступает?) время собирать камни и строить из них общенациональный дом.
И власть, сознавая это, разворачивает управляющую структуру, деловые круги и работные институции, ресурсы, сознание, труд и творчество, в общем — всю страновую демиургию, к созиданию Новой России, еще, быть может, только помысленной и вовсе еще не проектной, но уже призрачно (призраком!) явившейся и по стране, знаете ли, уже бродящей. Власть, хочется это ей или нет, разворачивает Россию… к России, отворачивая ее как от победительного Запада, так и от готовящейся к мировому геополитическому прыжку Азии, вовсе не избегая взаимодействия с Западом и Азией, а лишь опасаясь растворения России в Западе или в Азии, ибо такова воля исторического провидения относительно, может, и заблудшей в потемках на срок, но уже выбирающейся на исторический свет России, того самого провидения, которого-де нет для чересчур вестернизированных научников, но которое обязательно есть для постнаучных метафизиков, как это и было для великого итальянского разумника — Макиавелли!
Что такое действительный, а не придуманный кем-то, макиавеллизм? Вроде бы тонкий расчет и решительное действие, не исключающее и чрезвычайку с беспощадностью, однако, что всегда почему-то забывается… ради благополучия всего социального организма в целом и всех его — этого организма — элементов и частей. Спрашивается, где же тут метафизика, если на виду фактически одно рацио? Оставив в стороне проблему метафизики самого рацио, укажем на другое — на само стремление действительного государя-властителя, правителя, а иной раз и… попросту тирана — к устроению не своего личного, а общего для всех государственно-гражданского благополучия. Разве это не метафизическое стремление? Как и сам возможный процесс его фактической реализации? И дело тут вовсе не в том, что разумный государь обращается к религии, а в том, что само его государственно-гражданское деяние есть… религия, ибо обращений лишь к пользе и выгоде тут явно недостаточно. Государь улавливает посредством своей личной метафизики, включающей и метафизику властвования, метафизику управляемого государем мира и, управляя этим миром, государь действует сначала и в основе как метафизик, а потом уже как конструктор, архитектор, полководец, инквизитор, даже и палач. Есть она — метафизика власти, управления, государствования, вообще политического хозяйства, — есть! — и от нее никому и никогда не уйти — ни государю, ни народу, ни обществу, ни истории!
Россия — страна… э-э… державной и самодержавной метафизики, вовсе не народоправской, а на западный манер — не демократической, точнее — не плутократической, не игрократической, не лжекратической (где «плуто», «игро» и «лже» вовсе не гнусности какие-то, а потребные практические институции, вроде тех же «блошиных рынков» или отхожих мест). И в России государь — совсем не пустое и даже не просто образное слово, это — факт, причем совершенно, знаете ли, не патологический. Обычно это первое лицо во властной структуре, как бы это лицо конкретно ни называлось! Великий князь, царь, император, вождь, генеральный секретарь, председатель правительства, президент. Макиавелли, будучи сам по себе приверженцем народовластия, размышлял все-таки более всего о властном институте, называемом устно или письменно как раз государем, ибо не был он свидетелем особенно эффективных демократий, но зато был свидетелем эффективных, не очень эффективных и неэффективных государей вкупе с их благополучными, не очень благополучными и неблагополучными домами-государствами.
Размышления Макиавелли всего более адекватны как раз российскому историческому бытию, где государь это государь, а народ это народ, где государь над народом и ради народа, а народ под государем и вместе с государем. И дело тут не в том, хорошо это или плохо, а в том, что это так, что не исключает ни возможности доброго государя с добрым народом, ни дурного народа с дурным государем, ни еще какой-нибудь замысловатой комбинации. Либерализация и демократизация на западный манер вроде бы возможны в России, но, увы, вовсе не действительны, что не исключает разных практических реализаций державности, самодержавности и народоправства: как более, так и менее либеральных, как менее, так и более диктатных. Тут все зависит от обстоятельств и общих текущих состояний, от межсогласованности и гармоничности составляющих социо-государственный организм начал, от зрелости и культурности народа, от силы гражданственности, но в немалой степени и от личности государя и его умения справляться со своей державной миссией.
Искусство эффективного управления большими системами в интересах всех — вот что в центре внимания Макиавелли, для которого, заметим, ценность социума, народа, нации, государства выше ценности… государя! Не общество у Макиавелли служит государю, а государь — обществу, чего, конечно же, хотелось бы нынешним россиянам обнаружить в своей собственной стране.
Макиавелли различает внутренние и внешние аспекты бытия любого общества-государства, соответственно различает по этому же принципу и государственную политику, включая и действия самого верховного принцепса, к сознанию и интеллекту которого мыслитель неустанно обращается. И политическая жизнь современной России идет этими же двумя потоками, тесно взаимосвязанными, но и достаточно различающимися. Россия в мире и с миром, как и мир в России и относительно России — это одно, а Россия в России и сама же она против России — это другое. Россия внутренняя и Россия внешняя, — и коль скоро 2012 г. не 2000-й и тем более не 1991-й, что означает уже не падение и угасание, а кое-какое все-таки восстановление страны, еще и с перспективой подъема и развития, то нынешнее безнадежно-обнадеживающее состояние-движение России предпочтительно рассматривать в указанных двух аспектах — внутреннем и внешнем, как и положено это делать любому заботящемуся о своей стране государю, будь он при этом макиавеллистом или нет (заметим, что всякий действенный правитель всегда в той или иной мере макиавеллист, даже ежели книжки ренессансного политического теоретика никогда в руки не брал, чего, конечно же, быть все-таки не может).
|
