2. Понятие коммуникации:
информация/сообщение, самореференция/ инореференция
Коммуникация, единственная общественная структурообразующая единица, согласно Луману, обладает и внутренней структурой, а именно, конституирована тремя элементами: сообщением, информацией и пониманием. Впрочем, эти элементы не следует рассматривать как самостоятельные данности, существующие и сами по себе (вне, до или после коммуникации). Правильнее было бы сказать, что коммуникацию делает возможным отношение этих элементов, конститутивное для нее различение сообщения и информации.
Коммуникация осуществляется в том случае, если осуществляется и это различение: из сообщения выделяется информация. Осознание этого различения5 (и одновременно единства) сообщения и информации представляет собой понимание.
Информация есть “различие, которое порождает различие”6. “Сообщающий” из всего массива того, о чем можно было бы поговорить, “посылает” именно данное сообщение (первое различие). “Принимающий” сообщение “извлекает” из него информацию, словно создавая определенную конфигурацию из заранее не определенного набора возможностей (медиума), выделяет в нем далеко не все то, что стремился сообщить его собеседник (второе различие). Информация есть то, что изменяет эту коммуникацию, вводит или требует присоединения следующей. Если мне предлагают купить товар, из того, что мне говориться, я выбираю то, что мне нужно, отсеиваю лишнее, извлекаю информацию о свойствах товара, которая и влечет за собой следующую коммуникацию (покупку и платеж).
Проблема же состоит в том, что информация в сообщении сама по себе еще не содержится. Информация, “содержащаяся” в сообщении, есть весьма произвольная конструкция – результат коммуникации, а не обнаружение каких-то свойств или объектов, знаний, которые как-то наличествовали там прежде, еще до начала данной коммуникации. Информацию поэтому нельзя “переработать”, “сжать” или “накопить” в памяти, “переписать на другой носитель”. То, что в памяти компьютера, человека или же коммуникации “хранится” информация, которую в нужный момент можно было бы “истребовать”, является заблуждением7. Нельзя путать носители (контейнеры, дискеты, документы, книги, записи), содержащие потенциальную информацию, и саму информацию, которая нигде не хранится, а являет собой актуализирующееся – моментально и только единожды – различие в сообщении, его дифференциацией на то, что остается индифферентным, и то, что требует продолжения (изменения) системы коммуникации. Сообщение в какой-то мере выступает “носителем”, контейнером потенциальной информации; язык, кассета, жесткий диск компьютера – все это функциональные эквиваленты сообщения.
Теперь мы можем ответить на вопрос, что такое память системы (неважно, сознания или коммуникации). Память не является хранилищем записей. Эта структура предпочтений, диспозиций, условие отбора информативного, это система ожиданий, а иногда – весьма произвольный механизм отбора “запомненных” событий и способ конструирования фиктивных историй. В эволюции произошел переход от соматической памяти (реминисценции, требующие буквального воспроизведения) к адаптивной, конструктивной памяти. Хорошую иллюстрацию предлагает память Баудолино - героя одноименной книги Умберто Эко.
Одна из ключевых идей Лумана состоит в том, что “коммуникация является определенным типом наблюдения мира”. Здесь нет никакой мистики или метафизики. Коммуникация наблюдает тем, что своими различиями реагирует на различия во внешнем мире (скажем, на коммуникации в других от-дифференцировавшихся социальных системах). В этом и состоит наблюдение. Тем самым актуализируется различие между системой и ее внешним миром. Но различий во внешнем мире системы самих по себе, то есть “объективных” и независимых от системы, не существует. Импульсы, ирритации исходящие из него, лишь в том случае получают релевантность, если они отбираются самой системой, своими внутренними селективными механизмами превращающей их в информацию. Различия привносятся в мир наблюдателем.
Понимание в коммуникации, по Луману, есть “осознание” различий между сообщениями (внешней стороной формы) и тем, что из них отобрано (информацией – внутренней стороной формы). Для самой простой коммуникативной системы, (для интеракции) это может выглядеть так: некто (Альтер) заводит разговор о погоде. В этом сообщении актуализируется инореференция, поскольку темой служит внешнемировая реалия. Реферируя поступившее сообщение, Эго делает вывод и высказывает упрек, что Альтер считает Эго неинтересным человеком, с которым кроме погоды нечего больше и обсуждать. Из сообщения Альтера Эго черпает информацию, отбрасывая то, что Альтер, может быть, хотел сообщить, и именно это направило коммуникацию по новому пути. В коммуникативном вкладе Эго реализовалась опция самореференция/инореференция. В сообщении Альтера Эго мог выбрать первую опцию и продолжить тематизировать “погоду” (инореференция). Он же своим упреком актуализирует самореференцию, ибо темой коммуникации становится характер протекания самой коммуникации. Вместо вопроса о том, “что” говорят в коммуникации, релевантность получают вопросы о том, “зачем” это говорится. Осуществился переход границы формы. Как только зафиксировано это различие, произошло понимание (неважно, адекватное или нет) и, исходя из этого понимания, происходит следующее коммуникативное высказывание Эго. Эго “понял” коммуникацию, ибо “осознал” различие сообщения и почерпнутой в нем информации.
При всем этом сознания как Альтера, так и Эго остаются когнитивно-недоступными внешними мирами коммуникации. Поэтому проверка своего коммуникативного понимания на достоверность (в данном случае – на его соответствие действительному потоку мыслей Альтера) невозможна дефинитивно, остается коммуникативной реконструкцией сознания как внешнего мира коммуникации.
Для более «продвинутой» системы коммуникаций, скажем для социальной системы науки, инореференцию (открытость этой системы) манифестируют научные теории, ибо в них тематизируются реалии внешнего мира, тогда как научные методы определяют характер протекания научных исследований, а следовательно, и научных коммуникаций, и в этом смысле репрезентируют самореференцию науки, ее замкнутый характер.
После рассмотрения внутренней структуры коммуникации, следовало бы перейти к механизмам образования общества, то есть коммуникационной сети. Но для лучшего понимания того, что обеспечивает рекурсивную связь коммуникаций, или, как выражается Луман, их “подсоединение” друг к другу, сначала следует обратиться к источникам лумановской методологии.
3. Междисциплинарный контекст основных понятий теории социальных систем 3. 1 Системная рекурсивность и системная замкнутость
Австро-американский биолог, физик и кибернетик Хайнц фон Ферстер предложил систему понятий8, которые были положены Луманом в основу его социологической теории. Ферстер же дал и формальное описание закрытого системного процесса, который можно было бы назвать “наблюдением наблюдения с исчезновением наблюдаемого”. Элиминация исходного аргумента и волшебное появление так называемых “собственных значений” (Eigenwerte) и является следствием самоприменимого, или рекурсивного характера выражений или операций.
Рекурсивность есть обращение к результатам предшествующих операций как к основанию последующих. “Собственные значения” в социальном и биологическом поведении в каком-то смысле аналогичны т.н. “собственным значениям” в математике или физике.9
Обобщить эти примеры позволяет следующая формализация фон Ферстера10. Рекурсивность в наблюдении состоит в том, что наблюдение какого-то положения дел (obs1), есть результат предшествующей деятельности по координации (coord) (то есть трансформации, конструированию, модификации) с начальным положением дел: Coord(obs0).
Obs1 = Coord(obs0).
Obs2 = Coord(obs1), отсюда
Obs2 = Coord(Coord(obs0)),
Конечная формула гласит:
Obs∞ = coord(coord(coord(coord...
Эта формула показывает, что сам вопрос о предмете наблюдения (или, словами Лумана, “что-наблюдения?”) элиминирован. Релевантным остается лишь вопрос “как-наблюдения?”, то есть вопрос о том, посредством каких операций осуществляются наблюдения.
Обобщая, можно сказать: “собственные значения” представляют собой своеобразные различения, “дифференции”, средства наблюдения, которые, различая, только и конституируют элементы (различия) и благодаря этому делают их наблюдаемыми. Мы видим только различия, но не видим различений, то есть того, с помощью чего формируются различия (объекты, слова, идентичности, понятия и т. д.). Так, в случае знаменитой проблемы “квадратуры круга” наблюдению и измерению доступны диаметр и окружность, в то время как конституирующее их отношение (их единство), а именно “собственное значение” π оставалось ненаблюдаемым.
Этот общий методологический подход использует Луман, пытаясь найти “собственные значения” и в социальном мире. И здесь должны обнаруживаться такого рода “латентные медиумы”, являющиеся и результатом рекурсивных процессов (коммуникации, обращающейся к коммуникации), и средством для их конструирования. Такими средствами оказываются коммуникативные коды-различения, обеспечивающие рекурсивность коммуникаций, замкнутый характер социальных систем, то есть подсоединение одних внутрисистемных коммуникаций к другим внутрисистемным коммуникациям: политических – к политическим, научных – к научным, массмедийных – к массмедийным. Сами эти коммуникативные коды как “средства различения” и наблюдения, связывающие элементы системы в единство, остаются ненаблюдаемыми (по крайней мере, на уровне простого наблюдения). Наблюдать их можно лишь на уровне наблюдения наблюдения (наблюдения второго порядка).
“Собственные значения”, как уже говорилось, являются результатом автологических, самоприменимых процессов. Их функция как раз и состоит в обеспечении автономности этих процессов, их независимости от внешних воздействий, закрытости системы и ее дифференциации и от-дифференциации. Так, “власть” (коммуникативный код и “собственное значение” в политической системе) ориентирует политические коммуникации, так чтобы они не зависели от “внешнего мира” 11 (индивидуальных желаний, физиологически фундированных влечений, а также от коммуникаций в других социальных системах, науки, экономики, интимных отношений, религии, искусства, являющихся в обществе “внутренними внешними мирами” и т. д.
Но в условиях от-дифференциации социальных систем их независимость от “внешнего мира” одновременно требует и своего рода “подчинения”, ориентации исключительно на свой собственный внутрисистемный код, являющийся одновременно и следствием бесконечно выстраиваемой сети коммуникаций и средством (причиной), обеспечивающим такое выстраивание.
Самым простым определением закрытого характер системы было бы совпадение начала и конца ее операций, их причин и их следствий. Система должна возвращаться к заданному состоянию. Например, “деньги” (коммуникативный код и “собственное значение” в экономической системе) являются и причиной, и следствием “платежа” как элементарной экономической операции. Однако, здесь мы, по видимости, сталкиваемся с парадоксом, поскольку – обуславливаемая закрытым характером оперирования – автономия системы теряет в своей свободе, если начало ее операций должно как-то “совпадать” с результатами предыдущих операций и наоборот. Ведь в этом и состоит ее закрытый характер. Но как совместить эту автономию системы и замкнутый характер системных операций? Закрытость – как совпадение начала и завершения операций – как раз и требует появления собственных значений, обеспечивающих от-дифференцированность12.
Итак, системы коммуникаций не зависят от их внешнего мира уже в силу того факта, что их конструкции произвольны. Им ничего не соответствует в реальном мире. Коммуникация приспосабливается не к внешнему миру, а только к развившимся в ее рамках институциям (кодам, ожиданиям – своего рода “генотипу коммуникации”). Это не означает отсутствия каузальных воздействий внешнего мира на коммуникацию (без воздуха, транспортирующего звуки, и без бумаги, переносящей письменные знаки, она, естественно, не состоялось бы). Но она не является приспособлением к внешнему миру, подобно тому, как и индивидуальный организм не может приспосабливаться к среде, не может вырваться из рамок, задаваемой генетической информацией. Следует говорить не о процессе приспособления к нему его от-дифференцировавшихся форм (например, приспособления форм жизни к химическому и физическому миру, коммуникации – к сознанию и к жизни как ее внешним мирам), но об обратном процессе: о диверсификации мира, об усилении его выделяющихся, отклоняющихся форм. Очень приблизительно можно реконструировать этот процесс.
Первой познавательно релевантной биологической дифференциацией у одноклеточных можно считать появление аксона, что привело к отделению “места познания” от “места реакции” и, соответственно, отделило время познания от времени реакции. Исчезла пространственно-временная “непосредственность реакции”, появилось своего рода время для “обдумывания13”. Образование аксонов14 (дегенерировавших мускульных волокон) и синапсов, привело к отделению рецепторного слоя (отвечающего за инореференцию системы организма) от всех остальных нейронных сетей, в которых актуализируется самореференция, сетевая трансляция электрохимических импульсов, “описание описания описания…” и т. д.)15. Этот привело к отдифференциации сенсорных процессов от моторных. Возникает закрытая рекурсивная сеть. “Восприятие внешнего мира” в этой рекурсивной сети нейронов являет собой весьма специфический процесс и, скорее, может интерпретироваться как собственная конструкция последних. В чем же состоит тогда эта конструирующая нейрофизиологическая активность?
3.2. Повторное вхождение (re-entry) и его нейрофизиологическая интерпретация
Ученик Х. фон Ферстера Умберто Матурана16 показал, что само визуальное восприятие состоит не в восприятии каких-то качеств, а в восприятии различий, “восприятии невоспринимаемого”. Ведь передаваемый рецептором импульс (через два так называемых эксцитаторных синапса) гасится двумя тормозящими (ингибиторными) синапсами (следствием активности соседних нейронов).
Иллюстрация 5
Подпись к рисунку: лишь в силу того, что ингибиторный синапс под номером 1 не оказывает тормозящего воздействия на соседний рецептор, т. е. ничего не воспринимает, оказывается возможным восприятие границы темного объекта.
Лишь на границе воспринимаемого темного объекта тормозящих (ингибиторных) сигналов становится меньше. Этот процесс можно назвать “повторным вхождением” (re-entry). В данном случае лишь “другая сторона” воспринимаемого объекта делает возможным его восприятие. Должно как-то проявиться или сказаться именно отсутствие сигнала (пустота, “ничто”), которое является условием возможности восприятия и познания в широком смысле. Именно в этом смысле невоспринимаемое, другая сторона, отброшенное, фоновое становится необходимым условием восприятия. И в этом смысле оно повторно входит внутрь формы („re-entry“).
Как мы увидим позже, эта “другая сторона формы”, горизонт (контекст, фон) всего того, что встало в центр актуального внимания, делает возможным существования мира17 – потенциального ресурса для отбора актуального, что в свою очередь только и делает возможным селективные и самореференциальные процессы. Пример ингибиторных синапсов еще раз показывает, что не внешний мир, а именно, его игнорирование (“потенциализация”) обеспечивает возможность восприятия и его рекурсивной трансляции по нейронным сетям.
Таким образом, реальность, которую конструирует организм, является разграничений (между двумя сторонами формы, актуальным и потенциальным, воспринимаемым и невоспринимаемым), осуществляющихся так, чтобы различение повторно вводилось в отличенное (в систему, выделяющую себя из внешнего мира). Различение, дифференция есть единство различного. Данный аксон (под номером 1 на рис. 5) как раз и служит наглядным представлением такого рода единства различного, ведь он репрезентирует другую, внешнюю сторону, некую “пустоту”, отсутствие сигнала, но эта пустота “используется” на внутренней стороне формы. Это “единство различий” внешнего и внутреннего вновь операционализируется внутри формы.
Осуществляемое рецепторами “описание” двухмерной проекции в ходе рекурсивного процесса “движения” по нейронным сетям (уже на следующем шаге от рецепторов к биполярным клеткам, потом в постретинальных сетях к ганглиям) сменяется “описанием описания описания” первоначально воспринятого гештальта (точнее говоря, различия, контура, формы). Инореференция сменяется самореференцией. Тем самым словно бы исчезает прототип восприятия, собственно внешний мир. В наблюдении наблюдения исчезает предмет, послуживший первоначальным импульсом процесса.
3. 3 Понятие « слепого пятна»
Физиологическое объяснение “слепого пятна”18 (рис. 6) состоит в том, что изображение невидимой фигуры попадает на нечувствительный к свету участок сетчатки, откуда выходит зрительный нерв.
Иллюстрация 6
Поражает, однако, то, что мы не видим никакого черного пятна или размытости. В этом случае мы бы видели, что мы что-то не видим. Мы, однако же, не видим того, что мы не видим, но именно благодаря этой “огромной дыре в зрительном поле” (т. е. наличию зрительного нерва)19 и осуществляется процесс зрительного восприятия.
“Слепое пятно” (в абстрактном, метафорическом смысле) и есть то самое различение, которое делает возможным восприятие (познание) различенного, но само – как познавательное средство – остается незримым. Так, и процесс наблюдения в ходе его осуществления сам остается ненаблюдаемым: “слепым пятном” наблюдения. Эти биологически и нейрофизиологически-фундированные исследования фон Ферстера, У.Матурана и Ф.Варела послужили отправными точками системного анализа общества у Н.Лумана.
4. Аутопойезис. Производство и конденсация “собственных значений”
Достижением кибернетики стало открытие “циркулярности”, или “рекурсивности”, свойственных биологическим организмам, машинам, математическим операциям, сознанию и коммуникации. Под этими понятиями понимаются определенные функции, которые поддерживают и возвращают систему в прежнее состояние, несмотря на внесенное в нее возмущение. Такой подход (отождествление цели и причины, прошлого и будущего ориентиров поведения) позволял приписывать машинам цели (“биомимезис” - имитация жизни), а целеориентированное человеческое поведение можно было объяснить причинно. Таким образом, в циркулярных, или рекурсивных процессах снимается различие между целью и причиной (causa efficience и causa finalis). Ведь каждая операция использует в качестве цели результаты ее прошлого процесса, лежащие в прошлом, а значит, обуславливающие не только финально, но и причинно.
Кибернетики сосредоточились на поиске этих “фиксированных точек” в поведении животных, функционировании механизмов с “собственным поведением”, “собственных значения”, “аттракторах” - состояниях, к которым система “стремится” и “умеет” возвращаться. В социальном мире этому соответствуют любые универсалии, идентичности, когнитивные инварианты, обозначения, – все то, что в староевропейской традиции называлось предметами, вещами, и что в ее лумановской “редескрипции” следует интерпретировать как “знаки стабильного типа поведения” или “знаки собственного поведения” или, наконец, “собственные значения”, о которых мы ведем речь. Процесс, который приводит к формированию “собственных значений”, требует особой логической операции, которую Спенсер Браун назвал “конфирмацией” (подтверждением), а Никлас Луман - “конденсацией”.
Все эти рассмотренные выше биологические и математические понятия в синтетической форме Луман применяет в своей концепции смысловых систем, в которых угадывается понятие феноменологической редукции. Смысл – понятие, аналогичное рассмотренным выше “собственным значениям”. Смысл “конденсируется” наподобие того, как в ходе бесконечного числа рекурсий, выстраивались “собственные значения” – средства связи элементов системы:
“Мы повторяем одни и те же наблюдения, обнаруживая тем самым, подтверждаются они или не подтверждаются. Это ведет к “конденсации” смысловых единиц… Мы наблюдаем в разное время одно и то же, в различных ситуациях, с различных углов зрения. Это приводит к дальнейшему обогащению конденсированного смысла и наконец – к абстрагированию значения того, что в различных наблюдениях является как одно и то же. …здесь не может быть достигнуто никакой уверенности в согласованности с внешним миром системы. Мы можем быть уверены лишь в том, что можно будет воспроизвести эти состояния”.20
Конденсация не является классическим логическим процессом. Отрицание отрицания, вслед за Спенсером-Брауном утверждает Луман, является усилением отрицания (конденсацией отрицания), оно не приводит к позитивному результату. Это двойное отрицание собственно и является дефиницией “слепого пятна”. Мы не видим того, что мы не видим, Другими словами: то обстоятельство (какое-то специфическое различение), что мы что-то не наблюдаем, и само остается вне нашего наблюдения.
Исходя из понятия “собственных значений” можно сформулировать и понятия аутопойезиса. Аутопойезис - это “такая организация, которая является своим “собственным состоянием”, то есть таким производительным взаимодействием компонентов системы, результатом которого становятся именно эти компоненты. Набор явлений аутопойезиса чрезвычайно широк: кирпичный завод выпускает кирпичи, из которых он сам и строится; организм (органы и клетки), произведенный в результате взаимодействия органов и клеток; язык как особая система, позволяющая говорить о языке, то есть о самой себе, и – через язык – решать вопрос о том, что надо говорить, какие слова произносить. Функцией такого удвоения или раздвоения (дифференциации) – всегда является воспроизводство целостности, порождающей ее элементы.
К такого рода явлениям относится и социология (часть общества), выстраивающая свои теории общества, при том что сами эти теории являются коммуникативными актами, а, следовательно, представляют собой такое же общество. И теория познания, анализирующая науку, сама является таковой и участвует в построении науки.
4.1 Аутопойезис коммуникации
Рассмотренная самоприменимость социологической теории – лишь следствие того, что общество состоит из коммуникаций и помимо них в нем ничего нет. Коммуникация требует других коммуникаций, реагирует на прошлые коммуникации, избегает одних и подсоединяется к другим. Соответственно, задачей социологии является поиск законов связи коммуникаций, их неслучайных способов выстраивания, дифференциаций на типы (научные, политические, экономические и др.), фиксация ориентиров или кодов (коммуникативные медиумы: истина, власть и т. д.) для таких выстраиваний. Но эти задачи поисков “латентных кодов” коммуникации можно решить лишь на уровне наблюдения второго порядка, посредством самонаблюдения. Поскольку социология сама является всего лишь особым от-дифференцировавшимся типом коммуникации, это еще раз показывает, что констатация всякого порядка есть произвольная (конструктивная) внутренняя функция самой системы. Порядок в обществе (системе коммуникаций) обнаруживается (наблюдается, производится, конструируется) одной из подсистем коммуникаций, в данном случае: социологией.
Как уже отмечалось, такого рода самореференциальный характер свойственен не только системам коммуникаций, но присущ и биологическим системам (организмам), системам переживаний (сознанию), нейронным сетям и т. д. Это широкое понимание самореференциальности дает возможность примерно реконструировать генезис специфически-социальных коммуникативных связей (кодов-различений).
5. Языковое кодирование и его биологические основания 5.1 Эволюция эволюции
и возникновение языкового кодирования
Во третьем разделе “Общества общества” Луман вводит рассматривает эволюцию эволюционных механизмов. Речь идет, прежде всего, об эволюции коммуникативных кодов. Этот подход развивает и Г. Бейтсон21, концепция которого (правда, применительно к биологической эволюции) в какой-то мере проясняет идеи Лумана.
Механизм наследования успешных мутационно-генетических трансформаций в его противоположность эволюции посредством “прижизненных” соматических изменений сам оказался успешным эволюционным достижением. Другими словами, эволюционно-успешной оказалась (мутационная) эволюция популяции, а не наследование соматических изменений в индивидуальном организме. Гипотетические эволюционные преимущества “не реализовавшейся” (но логически-возможной) соматической эволюции были бы сомнительны, хотя и нет никакой логической необходимости в том, чтобы не наследовался прижизненно трансформируемый фенотип. Все дело в том, что сами эти эволюционные механизмы не отвечали эволюционному критерию. Напротив, не-эволюционный характер фенотипических трансформаций, ненаследуемость соматических изменений, их ситуативность и обратимость оказались эволюционно-успешным приобретениями. 22
Бейтсон рассматривает соматическое приспособление к текущим конкретным условиям как протонаучение. Генетическое же кодирование являет собой дейторо-научение, то есть приспособление не к конкретным условиям (которым соответствуют индивидуальные соматические реакции), а к классу условий (элементы класса: жизнь на высоте 100 м, жизнь на высоте 4000 метров и т. д.), которые задают рамки вариативности.
Но оказавшийся эволюционно-успешным механизм “дейторо-научения”, то есть приспособление не к конкретному условию, а к их классу (к возможности и жить на равнине, и высоко в горах, и т. д.), в свою очередь, мутировал и в его рамках среди прочих гипотетических возможностей возникла возможность помимо генетического кодирования класса реакций использовать механизм языкового кодирования. В результате эволюции эволюции (или эволюции механизмов эволюции) языковое кодирование оказалось эволюционно-успешным приобретением. Этот эволюционный механизм обеспечил возможность эволюции “собственных значений” нового типа, так называемых языковых кодов (слов, понятий, универсалий), которые выступают средствами трансляции коммуникаций, то есть тем, на что ориентируются коммуникации в процессе образования их неслучайных последовательностей.
5.4 Биологический генезис
языкового кодирования коммуникации
Этот переход от генетического кодирования реакций к языковому кодированию привел к тому, что биологические организмы научились в своем поведении изменять не только конкретные реакции, но менять (отрицать) целые классы своих реакций, что окончательно освободило его от генетически-заданной однозначно-реактивной определенности.
И языковое кодирование, и кодирование генетическое имеют между собой то общее, что всякому событию они приписывают одно из двух возможных референциальных значений, отрицательное и положительное. Заложенная в языке возможность сказать да или нет по отношению ко всему происходящему и произносящемуся своими корнями уходит в биологически и генетически определяемое движение в направлении к и прочь от объекта23.
В этом смысле оба способа кодирования одновременно являлись способами конструирования, познания мира, поскольку своими “да”-реакциями и “нет”-реакциями (или, как скажет Луман “да”-редакциями и “нет”-редакциями мировых реалий) удваивали его, создавали свою собственную внутрисистемную картину реальности. Кодирование – выступает средством замыкания системы в себе самой, ее от-дифференциации от внешнего мира, ибо система способна выбирать между подтверждающим и отрицающим, между “да-интерпретациями” и “нет-интерпретациями” мира. Вся последующая эволюция будет происходить под знаком особенных манифестаций этих общих языковых особенностей. Например, такое “собственное значение” или языковой код как “истина” (или коммуникативная ориентация на поиск истины) станет эволюционно-невероятным способом сказать “да” (или “нет”) тому или иному коммуникативному предложению или научной концепции в рамках внутринаучных коммуникаций.
Итак, и генетические, и соматические типы приспособления (или кодирования своих реакций) можно рассматривать как формы первичного познания (или познавательных реакций) внешнего мира. Первое – кодирует класс возможных воздействий, второе – кодирует реакции на конкретные воздействия. Первое является потенциальным ответом на возможные реалии внешнего мира, второе – ответом актуальным. Соматическая реакция представляет собой активность выживания, что представляет собой актуальный познавательный ответ, актуальное приспособление к среде.
Различение актуальное/потенциальное в биологическом мире проявляется как различение соматическое/генетическое. Но эта же дифференция актуальное/потенциальное (прошлое/будущее, константное/вариативное) конституирует и специфику социального, лежит в основе всех смысловых схем и различений, представляет собой то, что Спенсер-Браун и фон Ферстер называли “исчислением форм”. Речь идет о различении формы и ее “другой стороны”, “неразмеченного пространства” - фундаментальные понятия, входящие в методологический аппарат Лумана. Остановимся на них подробнее.
Познание (наблюдение) в собственном смысле – приспособление к будущему, потенциальному, к неактуальному в данный момент) является функциональным эквивалентом генетического кодирования. Но данное кодирование осуществляется по-иному. Социальное кодирование коммуникации обеспечивает “подсоединение” одной коммуникации к другой, их осетевление и, в самой общей форме, также состоит в различении актуального и потенциального, то есть того, на что направлено актуальное наблюдение системы коммуникации и мира-горизонта, который как фон, как задний план только и обеспечивает возможность восприятия. Одна сторона кода (скажем, истина) символизирует “селегированные”24 в ходе коммуникации истинные коммуникации, другая сторона кода истины (ложь, заблуждение, не-истинное) символизирует отвергнутые, то есть, нерелевантные, не актуальные – в данной научной системе коммуникаций – коммуникативные выражения. Но эти коммуникации как раз и представляют “другую сторону” формы, горизонт истины, мир, вне контекста которого и сама истина не имела бы смысла. Анализ не-истинного (или проверка истинного) необходим для понимания истины и выполняет рефлексивную функцию. В ходе такого обращения к тому, что являлось контекстом, другой стороной формы, система и осуществляет “кроссинг”, пересечение своей собственной границы, о чем мы говорили выше.
Классическая эволюционная теория утверждала, что старое, то есть те свойства организма, которые уже выдержали проверку, вероятнее всего являются более жизнеспособным, чем новое, чем то, что еще не проверенно в ходе взаимодействия фенотипа и среды. Но это, очевидно, неверно, поскольку не-реализовавшийся мир возможных генетических форм, несомненно, богаче и, очевидно, мог бы обеспечить более эффективную координацию организма и среды. Эволюционный успех общества (= коммуникаций), в его отличии от биологических организмов, зиждется на том, что, с одной стороны, оно пытается более активно реализовывать все возможные пути, а с другой, ориентируется не на удостоверенное, а на новое. Оно пытается как-то операционализировать и “виртуальный” мир еще-нереализовавшихся возможностей.
В современном обществе, в процессе его коммуникативной селекции социальных событий, получила развитие другая версия отбора, которую Бейтсон назвал “патологией необузданного общественного развития”. Новое, а не старое, удостоверенное и закрепленное отбором, уже в силу одного факта своей новизны признается более жизнеспособным (правда, на чрезвычайно короткое время) или желательным. Это разнообразие усиливается дифференциацией социальных систем и роста т.н. комплексности возможного, что требует ее редукции посредством образования новых коммуникативных кодов, приводящих к новой дифференциации и новому росту комплексности.
Поэтому классическая социологическая проблема социального порядка, проблема согласования расходящихся, разнообразных, контингентных перспектив и ожиданий, возникающих в ходе коммуникации в таком комплексном и функционально-дифференцированном обществе как наше, является ключевой. Эта проблему Луман вслед за Парсонсом характеризует как двойную контингенцию (Doppelte Kontingenz).
6. Двойная контингенция в обществе и ее биологический прототип
Двойная контингенция – одно из важнейших понятий в теории Лумана. Обычно, вслед за Парсонсом, с помощью этого термина характеризовалась коммуникация “взаимодействующих лиц” (interactors) со случайным набором контингентных ожиданий и диспозиций к действию. Проблема двойной контингенции не решается Луманом введением гипотетического набора общих норм и ценностей. Двойная контингенция требует ориентации коммуникаций на общий для них коммуникативный код, который и позволяет “редуцировать комплексность контингентно-возможного”, т. е., руководствуясь тем или иным смысловым различением (власть/безвластие, истина/ложь и т. д.) выбрать именно то действие или коммуникацию, которые в данном контексте (т. е. применительно к прошлым коммуникациям) имели бы смысл, т. е. были бы элементами системы. Этот код, с одной стороны, обеспечивает замкнутость и от-дифференциацию социальной системы, поскольку благодаря ему в систему “попадают” (“подсоединяются к прошлым коммуникациями”) исключительно те из них, которые, с одной стороны, этой системе “принадлежат”, с другой – являются средством наблюдения: ограничения, различения, отличения “своего” от “чужого”, что, впрочем, требует как-то “реферировать” и другую сторону формы, осуществлять “повторный ввод” отличенного в саму систему, выделяющую себя из внешнего мира.
Уже в биологической эволюционной теории двойная контингенция играет фундаментальную роль. В ходе биологической эволюции сталкиваются два массива случайностей: генные мутации и рекомбинации в половом воспроизводстве, с одной стороны, и случайные отношения фенотипа и окружающей среды, с другой. Из хаоса этой двойной контингенции и возникает так называемый эмерджентный порядок. Случайные изменения или условия, которые накладывает среда (или отношение фенотип/среда), служат в качестве источника информации: ограничителями неопределенности. Они редуцируют комплексность нежизнеспособных вариаций на генном уровне. Случайные мутации, с другой стороны, тоже служат ограничениями, задают пределы соматических реакций (мышечная сила не может расти беспредельно – как реакция на потребности выживания в среде).
Как уже было отмечено, генные мутации (кодирование) обеспечивают “приспособление” к классу или некоторому множеству контингентно-возможных событий (возможных координаций фенотип/среда). Данному процессу, но на социальном уровне, соответствует коммуникативное приспособление ко множеству событий. Это обеспечивается социальным кодированием, в котором языковой код служит референцией для класса событий (коммуникаций, предметов, слов, явлений и т. д). Рассмотрим это наглядно на примере, приводимом Г. Бейтсоном.
В Институте океана на Гавайях дрессировщики, наблюдая за играми дельфинов, после совершения дельфином нового эффектного движения подают сигнал свистком. Дельфин, повторяя данное движение, получает пищу. После трех повторов оно считается разученным и может по свистку воспроизводиться на следующем представлении. Таким образом, дельфин выучивает некоторые простые правила, которые конденсируют его действия, свист, демонстрационный бассейн и дрессуру в некоторый паттерн. Однако этот паттерн относится лишь к одному единственному эпизоду. Дрессировщики же хотели показать не выученные навыки, а сам процесс дрессировки и поэтому дельфин был вынужден постоянно отказываться от этого простого паттерна, чтобы оперировать с некоторым классом подобных эпизодов. На следующем представлении дельфин “по привычке” совершает знакомый, разученный на прошлом выступлении трюк, однако не получает свистка дрессировщика. На это он реагирует “ударом хвоста” - типичным выражением эмоции недовольства. И именно после этого действия следует свист, при помощи которого закрепляется данный вид эффектного поведения. На следующем представлении это воспроизводимое дельфином новое выученное действие (удар хвоста) вновь не получает поощрения. В конечном счете, дельфин научился иметь дело не с паттернами конкретного поведения, а с паттернами паттернов, классом возможных событий, и всякий раз, когда он попадал в демонстрационный бассейн, он изображал какое-то новый эффектный трюк25.
На этом примере отчетливо виден переход (кроссинг) к новому типу ориентации, где играет роль не ориентация на установившиеся образцы, а ориентация на сам этот переход от одного образцу к другому. Свист символизирует теперь уже не конкретное действие, а переход от одного его типа к другому, символизирует и маркирует то, что Луман, вслед за Спенсером Брауном, называет процессом пересечения границы формы от внутренней стороны к другой стороне формы.
При этом рефлексируется (маркируется, получает имя) уже не та или иная сторона формы, а сама форма (различение), т. е. то, что делает возможным то или другое конкретное действие. Другими словами, в первом случае свист выступает в роли дифференции, символа, маркирующего конкретное действие, имеющее смысл в данном контексте, то есть внутреннюю сторону формы, и оставляющего в модусе потенциальности, горизонта все остальные возможные действия. Во втором случае свист маркирует само различение между старым и новым, между типами старых, разученных, актуальных и новых, неопробованных, потенциальных действий. Дельфин ведь уже не просто различает между актуальным (выученным) трюком и потенциальным (остальными возможными “не поощряемыми” трюками), но актуальным становится само различение между актуальным и неактуальным.
Итак, уже на биологической стадии мы в той или иной форме сталкиваемся с характерным для социального процесса наблюдения процессом „re-entry“ (повторным входом) – процессом, который делает возможным возникновение порядка из встречи контингентного.
6.1 Социальный порядок и девиантность.
Такой новый тип “ориентации на новое само по себе” означал преодоление биологически определенной однозначности реакций и возникновение социальной контингенции, т. е. принципиально необозримых возможностей социального действия. Языковое кодирование было призвано “обуздать” возможный хаос, привносимый “двойной контингенцией”, и обеспечить новый тип порядка. Для этого в системах коммуникации возникают собственные средства. С одной стороны, язык – с его возможностью двузначного (“да”/“нет”) кодирования – создавал возможность отклоняющегося поведения, зарождения и от-дифференциации новых типов коммуникаций. Однако, как известно из многочисленных антропологических исследований, в примитивных обществах огромную роль играет именно позитивный полюс данного различения, мощнейшее интеграционное давление, возникающее в ходе интеракций26. Именно это интеракционное давление и обеспечивало социальный порядок. Как же могла преодолеваться подобная социальная “стагнация” типов коммуникаций, а девиантность - получить легитимацию?
Двойная контингенция в биологии ограничивается половыми отношениями. ДНК соответствующих гамет обеих особей в ходе слияния хромосом словно “сравниваются” друг с другом, и там, где различия между ними чересчур велики, оплодотворения не происходит. Таким образом, девиантное (крайне отклоняющееся, экстремальное) в свою очередь оказывается отклоненным. Поэтому должны существовать механизмы, благодаря которым “необузданные” мутации могли бы преодолевать барьеры половых отношений, могли бы возникать новые генотипы и отклоняющиеся формы могли бы закрепляться. В биологии таким механизмом может выступать близкородственное скрещивание, поскольку в этом случае крайности не отбраковываются – ведь у обеих особей они идентичны. В конечном счете, кроме “уродливых”, эволюционно-обреченных форм выкристаллизовываются и новые, эволюционно-успешные формы. На биологической стадии именно это обеспечивает “вероятность” появления “невероятного”.
Общество сталкивается с подобным же вопросом. Ведь проблема контингенции на уровне простых социальных систем (интеракций – личных встреч) принуждает к согласию, силой мощного интегративного давления делает невозможным появление отклоняющихся форм, элиминирует возможности девиантного поведения, а следовательно, и дифференциацию социальных систем. Но что же тогда обеспечивает появление и закрепление “невероятных коммуникаций”? Как может осуществляться от-дифференциация систем специфических действий или коммуникаций, ориентированных на свои собственные специфические коды? Как может отклоняться отклонение отклоняющихся “ожиданий”? Очевидно, что на социальном уровне должны существовать какие-то функциональные эквиваленты “близко-родственного скрещивания”, которые бы лежали в основе появления и стабилизации новых типов социальных систем. Таким функциональным эквивалентом в этом смысле является случайная и сама по себе невероятная встреча (“подсоединение”) родственных коммуникаций с ожиданиями, ориентированными на общий коммуникативный код. Условием эволюции (системной дифференциации) в данном случае - от-дифференциации системы науки стал механизм, сделавший возможной саму по себе невероятную (ввиду временного фактора) коммуникацию между Лютером и Августином, Коперником и Николаем Кузанским, т.е. обеспечивший “вероятность невероятного”.
Таким механизмом, по мнению Лумна, явилось возникновение письменности, обеспечивающее растянутое во времени сравнение (общих в своей девиантности) отклоняющихся “социальных генов” (ожиданий, предпочтений). Механизм редундантности (т.е. избытка возможностей интерпретации) усиливал позиции нового типа коммуникации, обеспечивал Лютеру возможность сослаться на Августина, придавал новому легитимацию старого. Письменность обеспечивала появление и стабилизацию (на значительные промежутки времени) отклоняющихся коммуникаций, защищенных от давления “современности”, от условий интеракции, личной встречи коммуницирующих лиц, сводящих вариативность лишь к одной единственной “да-редакции” обсуждаемого содержания.
Письменность сделала возможным re-entry, “повторный вход” того, что, несомненно, было бы отклонено на данной (“современной” для отклоненной коммуникации) стадии развития общества, сделало возможным кроссинг, пересечение границы формы и ориентацию на новые коммуникативные коды, возникновение и дальнейшую от-дифференциацию социальных систем.
Проблематика медиума письменности, возникающей вместе с ней системы науки, массмедий и соответствующих самоописаний, будет более подробно рассмотрена в главе, посвященной эволюции социальных систем.
|
