Горизонты
Скачать 5.48 Mb.
|
Борисов С.В. кандидат культурологии, доцент Челябинск Дискурсивный потенциал наивного философствования: «символический обмен» С точки зрения феноменологии повседневная практическая жизнь наивна, и происходящее в ней опытное познание, мышление, оценивание и действие погружено в заранее данный мир. Отсюда логическое следствие: если «первоначало» должно быть «очевидным» (не столь существенно, будет ли эта очевидность чувственной или интеллектуальной), то в онтологии оно неизбежно связано с наивно чувствующим или мыслящим субъектом. Человек всегда остается в обыденном и повседневном даже тогда, когда речь идет о первоначальном и конечном. И когда он собирается расширить, изменить, вновь освоить и закрепить сферу обнаружения сущего, он руководствуется при этом наивными указаниями, которые определяются кругом повседневных намерений и потребностей. Если индивид руководствуется наивной познавательной установкой, значит природный, культурный и социальный миры не даны ему во всей полноте, чтобы он мог найти в них свой путь, овладеть ими с помощью действия и мысли. В таком случае он постоянно испытывает необходимость определить свою ситуацию. Наивное философствование в таком случае можно считать одной из актуальных «естественных» форм «ответа» на постоянные «вызовы» бытия. Из риска и неопределенности как существенных элементов жизни вытекает представление о наивном философствовании как спонтанном познавательном процессе, обладающем большим потенциалом дискурсивности. Если любая конкретно-историческая форма дискурса, детерминированная со стороны введенных данной культурной традицией правил осуществления дискурсивных операций, ограничена в своих возможностях, то вне налагаемой культурной традицией ограничений креативность дискурсивности практически не знает границ[1]. Наивное философствование и философствование вообще как формы познавательной деятельности находятся в отношении качественного различия и единства. Их различие состоит в том, что наивное философствование является спонтанным процессом интеллектуальной деятельности, основанном на обыденно-практическом знании, уходящем своими корнями в мифическое сознание, а философствование вообще есть упорядоченный процесс, основанный на определенном целостно-системном знании, концептуально-обобщенных идеях, т.е. том, что и принято называть философствованием в его «школьном» значении. Их единство состоит в том, что данные формы познавательной деятельности имеют общие основания и способы осуществления. Наивность, в нашем понимании, – это естественность (в противовес искусственности), непосредственность, «детскость». Согласно И.Канту, наивность – это восстание первоначально естественной искренности человечества против ставшего второй природой искусства притворяться[2]. Ф.И.Гиренок определяет наивность как «тело дословности», в котором нет места опосредованию[3]. В этом плане наивность можно понимать как критику чистого разума, который большей частью симулятивен. Симуляция есть умение знать, при этом не думая, не заботясь о добывании знания с помощью мобилизации собственных познавательных ресурсов, имеющихся в наличии. Наивность можно рассматривать как базовую установку познания. В этом качестве она предполагает цельное, дорефлексивное «схватывание» мира в повседневной жизни. Познание здесь скорее оказывается еще не «процессом внутри» индивида, а предшествующим всякой рефлексии способом его действия в мире. В силу принципиальной открытости спонтанным изменениям, такое познание непредсказуемо и не может быть адекватно формализовано, а также не может быть опосредовано каким-либо «уже имеющимся» знанием о мире. Однако само познание такого типа возможно благодаря укорененности постигающего человека в бытии. Таков, например, «феномен Деда Мороза» (Ж.Бодрийяр): дети ведь не очень-то задаются вопросом, существует ли он на самом деле, и не устанавливают причинно-следственную связь между его существованием и получаемыми ими подарками; вера в Деда Мороза – это рационализирующая выдумка, позволяющая ребенку во втором детстве сохранить волшебную связь с родительскими (а именно материнскими) дарами, которая была у него в первом детстве. Эта волшебная связь, фактически уже оставшаяся в прошлом, интериоризируется в веровании, которое служит ее идеальным продолжением. В таком вымысле нет ничего надуманного, он основан на обоюдном интересе обеих сторон поддерживать подобные отношения. Дед Мороз здесь не важен, и ребенок верит в него именно потому, что по сути он не важен. Через посредство этой фигуры, этой выдумки, этого алиби, – в которое он будет верить даже тогда, когда верить перестанет, – он усваивает игру в чудесную родительскую заботу и старания родителей способствовать Сказке. Подарки Деда Мороза лишь скрепляют собой это соглашение[4]. Рассмотрим действие этого феномена на примере дискурсивной «ассимиляции» наивным философствованием проблемы смертности. Как известно, у первобытных народов нет биологического понятия о смерти. Вернее, биологические факты как таковые (смерть, рождение, болезнь), которые мы считаем закономерным и объективным, просто не имеют для них смысла. Согласно Ж.Бодрийяру, для них это абсолютный хаос, потому что не может символически обмениваться, а все, что не может символически обмениваться, составляет смертельную угрозу для группы. «Вокруг души и тела, подстерегая и живых и мертвых, бродят непримиренные, неискупленные, враждебно-колдовские силы, энергии умерших и энергии космоса, которые группа не сумела обуздать в ходе обмена»[5]. Современный человек десоциализировал смерть, отнес ее к сфере биоантропологических законов, приписал ей иммунитет науки, автономию индивидуальной судьбы. Первобытные же люди не останавливались на физической материальности смерти, не «натурализировали» смерть, они знали, что смерть (как и тело, как и любое природное событие) является социальным отношением, что она определяется в социальном плане. У современного человека все виды представлений о смерти сходятся в иллюзорном представлении о биологической материальности смерти: этот дискурс «реальности», по Бодрийяру, фактически является дискурсом воображаемого, первобытные же люди преодолевают его благодаря участию в деле символического обмена. Центральным моментом символической операции является инициация. Она нацелена не на обуздание или «преодоление» смерти, а на ее социальное артикулирование например, молодых людей, проходящих инициацию, «пожирают предки», и они «символически» умирают, чтобы затем возродиться. Это следует понимать в том смысле, что их смерть становится предметом взаимного/антагонистического обмена между предками и живущими и образует не разрыв, а социальное отношение между партнерами – обмен встречными дарами, не менее интенсивный, чем при обмене ценными вещами или женщинами; в этой непрестанной игре ответных реакций смерть уже не может утвердиться как некая цель или инстанция. Инициация очевидным образом заключается в том, что на месте голого факта устанавливается обмен: происходит переход от природной, случайной и необратимой смерти к смерти даримой и получаемой, а значит и обратимой, «растворимой» в ходе социального обмена. Одновременно исчезает и оппозиция рождения и смерти: они также могут обмениваться под знаком символической обратимости. Непосвященный ребенок родился лишь биологически, у него еще есть только «реальные» отец и мать; чтобы стать социальным существом, ему нужно пройти через символическое событие инициатического рождения/смерти, обойти кругом всю жизнь и смерть и вступить в символическую реальность обмена. Следует отметить, что рождение как событие индивидуальное и необратимое столь же травматично, как и смерть. С точки зрения психоанализа рождение и есть особого рода смерть. Да и христианство своим обрядом крещения – коллективным священнодействием, социальным актом – всегда стремилось именно поставить предел этому смертельному событию рождения. Возникновение жизни – это своего рода преступление, если только его не перенять и не искупить коллективным симулякром смерти. Инициация как раз и отменяет это преступление, разрешая отдельное событие рождения и смерти в едином социальном акте обмена. Таким образом, символическое – это не понятие, не инстанция, не категория и не «структура», но акт обмена и социальное отношение, кладущее конец реальному, разрешающее в себе реальное, а заодно и оппозицию реального и воображаемого. Акт инициации противоположен нашему принципу реальности. Он показывает, что реальность рождения возникает лишь в результате разделения рождения и смерти. Что и сама реальность жизни тоже возникает лишь в результате разобщения жизни и смерти. Таким образом, эффект реальности в обоих случаях – это лишь структурный эффект разобщения двух элементов. Символическое как раз и ликвидирует этот код дизъюнкции и разделенность элементов. По словам Бодрийяра, «это утопия, ликвидирующая раздельные топики души и тела, человека и природы, реального и не-реального, рождения и смерти. При символической операции оба элемента оппозиции теряют свой принцип реальности»[6]. Так, в плане символического нет различия между живыми и мертвыми. У мертвых – просто иной статус, поэтому здесь требуются некоторые ритуальные меры предосторожности. Однако зримое и незримое взаимно не исключают друг друга, это два возможных состояния личности. Поэтому смерть – это особый аспект жизни. В нашей же современной системе за «реальность» этой жизни, за ее переживание как позитивной ценности мы расплачиваемся постоянным фантазмом смерти. Для нас, определенных при этом как живые, смерть и является нашим воображаемым. А архетипом всех дизъюнкций, на которых зиждутся различные структуры реального, является фундаментальная дизъюнкция жизни и смерти. Поэтому и в любой сфере «реальности» каждый из разделенных элементов, воображаемое которого образует другой элемент, одержим этим вторым элементом как своей смертью. Мы считаем, что «символический обмен» можно рассматривать в качестве характерной особенности наивного философствования, как специфической формы познавательной деятельности. Например, ребенок, как и первобытный человек, сталкивается со страхом перед «ничто» (осознанием смертности) в силу складывающихся отношений, которые проявляют к нему окружающие. В случае господства репродуктивных (симулятивных) отношений воспроизведение их порождает все нарастающую скуку и уныние, теряется чувство жизни перед лицом «ничто», ощущение смертности входит в жизненный мир ребенка и переживается как «пограничная ситуация». Решимость наивного философствования совершить «рефлексивный выход» из «пограничья» возвращает утраченное чувство жизни. Это естественное освоение границ своего Я, встреча с дискретностью в самом полном ее выражении. Ничто обнаруживается через переживание страха смерти. Осознание смерти поражает ребенка потенциальной открытостью вопроса. Наивное философствование является ответом на этот вопрос, сначала происходит мифическое «изгнание» смерти из символического пространства жизненного мира ребенка. Затем тема смерти получает этическое преломление, когда смерть отождествляется с чем-то «плохим». Когда же дети становятся старше, «эгоцентрическая» забота о личном бессмертии и о бессмертии ближайших родственников начинает сменяться у них мечтой о бессмертии всего человечества. Следует признать, что наивное философствование проявляет себя как некая акция, событие, перформанс, провокация. Поэтому оно может рассматриваться в качестве альтернативной формы познавательной деятельности, своеобразного протеста. С одной стороны, наивное философствование «разыгрывается» на «поверхности» жизни, в мире обыденности, повседневности, но, с другой стороны, гротеск, эмоциональность, «анекдотизм», языковые и смысловые игры приводят к глубокому осознанию актуальности экзистенциальных и критических моментов философствования, актуальности диалога, подлинной коммуникации, актуальности личностного компонента в родовой целостности мифа. Наивное философствование играет во многом терапевтическую, а не гносеологическая роль, отсеивая то, о чем что-то может быть сказано, от того, о чем сказать невозможно. Оно не занимается установлением истин, а является проясняющей терапевтической деятельностью по очищению языка от систематически вводящих в заблуждение высказываний или включению их в «символический обмен». Именно поэтому дискурсивный потенциал наивного философствования направлен против сложившихся форм и стандартов познавательной деятельности. Примечания 1. См. об этом: Можейко М.А. Дискурсивность // Новейший философский словарь. Мн., 2003. С.330. 2. См. об этом: Кант И. Антропология с прагматической точки зрения // Кант И. Сочинения: В 8 т. М., 1994. Т. 7. С.148-149. 3. Гиренок Ф.И. Археография наивности // Философия наивности. М., 2001. С.23. 4. См. об этом: Бодрийяр Ж. Система вещей. М., 1995. С.139. 5. Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть. М., 2000. С. 243. 6. Там же. С.244. Буйдина И.Ф. кандидат философских наук, доцент Москва Имидж в магическом круге игры Рассмотрение культуры и ее форм под знаком игры имеет давнюю традицию. В «Homo Ludens» Й.Хёйзинга гротесково, но точно и остроумно противопоставляет старинному высказыванию «Все суета сует» более позитивно звучащее – «Все есть игра». Он приводит чудесный образ из Книги притчей Соломоновых. Там Вечная Мудрость, начало справедливости и господства, говорит, что она до сотворения мира играла перед Богом для его увеселения и, играя в земном его царстве, она веселится вместе со смертными[1]. Й.Хёйзинга в «Homo Ludens» обосновал концепцию культуры, развивающейся в игре и как игра. Игра у Хёйзинги - это культурно-историческая универсалия, более древняя, чем сама культура. Из игры выросли все формы культуры: куль, поэзия и танец, мудрость и знание, спорт и право. Игра творит порядок, в несовершенный и сумбурный мир она вносит временное совершенство: красоту, душевное равновесие, благородство, коммуникативность, радость. При этом игра должна быть благородной, честной игрой: вестись по правилам, ее мотив должен лежать за рамками биологического или утилитарного интереса. Это творческая деятельность, проявляющаяся как «избыток сил». Лудология по своему духу естественно вписывается в современный культурный контекст. Условность, «переодевание», претворение – явления характеризующие как игру, так и имидж. Хёйзинга в своем исследовании не касается проблем имиджа. (Впервые понятие «имиджа» было использовано в политической рекламе Расселом Ревзом в 1956 году в предвыборной кампании кандидата в президенты США Д.Эйзенхауэра. Книга Хёйзинги вышла в 1938 году). Но голандский ученый отдает дань игровым формам в политике и пропаганде, правда чаще в критическом аспекте, определяя их как игру фальшивую. Культуру же творит честная игра. «Все великолепие Ренессанса, – пишет Хёйзинга, – это веселый и праздничный маскарад, переодевание в наряд фантастического и идеального прошлого»[2]. Он показывает в своем тексте, как Ренессанс пробуждает две игровые системы воплощения мира в образах, носителями которых были рыцари и аристократы. Дискурсивно в тексте прочитываются правила построения образов, имеющих отношение к социальным группам, разнообразные методы и приемы управления впечатлением. Разворачивающиеся в его анализе картины культур, свидетельствуют о моделировании общественных отношений Античности, Средневековья, Возрождения посредствам возвышающей игре. «Имидж – феномен группового или общественного сознания, состоящий в том, что он придает индивидуальному образу значимость, близость и оценку»[3]. Как явление он содержит мощную интенцию к играющему сознанию. Приобрести культуру управления имиджем, – это, значит, научиться играть на инструменте стиля своей эпохи. При всем разнообразии предлагаемых сегодня концепций имиджа, памятуя опыт определения игрового элемента культуры Хёйзинги, будет совершенно органично подчеркнуть игровую составляющую имиджа как формы публичной жизни возникшей в эпоху машинной цивилизации. Наблюдаем ли мы пространство и структуру личного имиджа, имиджа товара или имиджа системы во всех случаях – возникает впечатление пронизанности этих сфер игровыми качествами. Наиболее непосредственно игровая природа выражена в личном имидже. Личный имидж строится на основе габитуса, манер, желательно хороших, и прочих составляющих внешнего облика. Также важны социально-ролевые характеристики (репутация, амплуа, легенда, миссия), личный стиль[4]. Очевидно, что имидж, как и игра, стремиться в сферу эстетического и не может без нее осуществиться, стать успешным. Построение успешного имиджа – это активный процесс, требующий включения всего личностного потенциала, высокой степени осознания себя. Внешняя форма не может существовать без внутреннего содержания. Начиная корректировать свой образ, человек вступает на путь глубинного преобразования личности. Через форму он обретает экзистенцию. Художественной иллюстрацией этого процесса может послужить рассказ О.Генри «Горящий светильник». Одна из героинь, которую зовут Нэнси, провинциальная девушка приехала в Нью-Йорк, мечтая «выиграть в брачной лотерее». Большой универсальный магазин, куда она устроилась на работу, стал для нее учебным заведение6м. Она впитывала возвышавшую атмосферу художественных безделушек, красивых дорогих материй и ювелирных изделий. Это пребывание в атмосфере высшей утонченности, хороших манер и вкуса помогло Нэнси приобрести светский имидж. Пришел успех: у девушки появились «шикарные» кавалеры, но «мерка, с которой она подходила к жизни, незаметно менялась. Порою знак доллара тускнели перед ее внутренним взором и вместо него возникали слова: «искренность», «честь», а иногда и просто «доброта»[5]. На Нэнси снизошло нечто лучшее, чем богатство – она полюбила и вышла замуж за простого хорошего парня. Материальный успех не может быть мотивом, как в игре, так и в имиждформирующей деятельности. Эта система не работает. В традиционных культурах всегда подчеркивалась идея ложности «лобовых» ходов. Дзэнские учителя утверждали, что стремление к просветлению точно также скрывает от нас истинную природу, как и мирские стремления и привязанности. «Прямое действие,- говорил Х.Ортега-и-Гассет,- это способ жизни толпы»[6]. «Массовый человек», обладающий интеллектуальным герметизмом, может по определению иметь дело в лучшем случае со стереотипом, но не имиджем. Он не обладает способностью и желанием подняться «на цыпочки», совершить нечто, требующее духовных усилий. Обыватель обнаруживает в себе ряд «представлений», но лишен самой способности «представлять», – пишет Ортега. Язык символов и знаков особенно сближают игру и имидж. Специалисты считают, что имидж есть личное послание миру, зашифрованное на языке символов[7]. Символ, как знак посвященных, обязательный в пространстве игры также как и в пространстве имиджа, проявляется в таинственности, их окружающей, дает человеку возможность магического напряжения, дистанцирует, от «навязчивой видимости», погруженности в «заботу». Именно в этой сфере необходимости духовных усилий проходит граница между имиджем и стереотипом. Имидж, как и игра – это сфера возможного, их бытие всегда разворачивается на границе мнимой ситуации и реальности, здесь творится форма, в которой индивидуально- личностный мир человека приобретает социально привлекательные черты. «Игра может служить благу целых групп (обществу), но иным образом, иными средствами, нежели те, что непосредственно направлены на удовлетворение жизненных потребностей»[8]. Эта творческая игра, которой свойственно, по Хёйзинге, «радостное воодушевление». Игра она способна создавать атмосферу взаимопонимания, рождающую волны сочувствия, доверия и любви. «Мир полон атмосфер», – пишет М.Чехов. Он связывает атмосферу с игрой, с активностью воображения. У атмосферы есть позитивная миссия. «Атмосфера обладает свойством объединять, находящиеся в ее сфере сознания»[9]. Развитие цивилизации снизило значение традиционных культур в организации жизни. Ритуалы, обычаи, этикет уже не выполняют своих культурных задач в должной мере. Цивилизация с ее стремлением все механизировать и бюрократизировать, способна стереть человеческую индивидуальность, сделать ее бесформенной и расплывчатой. Установка на имидж развивает внутреннюю деятельность человека. По своей сути имидж творит форму, он и есть форма современной культуры. Имидж как игра, активизируя человека, дает ему основу «…противостоять самой могучей силе из числа правящих миром – инерции будней» [10]. Также функции социальной адаптации, психологической защиты и ряд других могут быть реализованы в развитии теории и практики имиджа Однако ситуация с имиджем неоднозначна. Если мы связываем имиджевую деятельность с «благородной игрой», в которой люди радостно творят образы возможного, познавая себя и других, реализуя, говоря словами Э.Фромма, «фундаментальные устремления человека: жажду трансценденции и единения», имидж становиться культуросозидающей функцией, одним из средств формирования гуманистических отношений и экзистенциального бытия человека. Подход к проблеме слишком «всерьез», к примеру, определение имиджа как программирования поведения людей, постановка перед субъектом имиджа задач психодиагностики имиджевой аудитории, разработка технологии step by step[11] и подобные подходы не несут позитивной идеи, напротив ставят имидж и имджмейкерство в ряд деструктивных явлений цивилизации: таких как отчуждение, манипулирование, «восстание масс» (человек толпы, увлеченный идеей равенства, легко принимает на веру, что выстраивание поведения при помощи разного рода технологий способно подарить ему успех без особенной внутренней работы). Имидж как игра также содержит в себе нравственную дихотомию. Сама по себе тонкость грани между притворством и преображением в игре привносит в трактовку имиджа некоторую двусмысленность. Подобного рода двусмысленность, по мнению Й.Хёйзинги должна признаваться за культурными переживаниями несакрального характера. Двойственность связана еще и с тем, что само понятие «игры» в истории культуры развивается в разных, а иногда и противоположных дискурсах. Древняя метафора «жизнь – игра» представляет жизнь как явление ложное, в которой действуют куклы вместо людей (Платон). С этим подходом связаны современные социологические и психоаналитические концепции, в которых поведение человека в обществе рассматривается как вынужденная игра, поскольку общественное бытие есть бытие с другими и для других, то есть надевание маски (пристойной или полезной). Естественно, не играя, человек ведет себя только в природе и подвластных ей ситуациях любви, рождения, смерти. Общественное бытие характеризуется конфликтом, приспособлением к тем статусам, совокупность которых составляет пьесу, разыгрываемую социумом. (Дж.Мид, Дж.Морено, Р.Линтон, Э.Гофман, К.-Г.Юнг). Таким образом, развивается старый мотив: «либо умей играть, отложив серьезность, либо сноси боли» (Паллад). Так мы получаем имидж – притворство, в пространстве которого жизнь строиться по принципу обладания, установки на успех любой ценой, отношение к человеку как к средству Иные дискурсы игры дает нам философско-эстетическая традиция, утверждающая игру, прежде всего как свободную, творческую деятельность. И.Кант, Х.Ортега-и-Гассет возвышали игровой принцип в культуре. Ф. Шиллер рассматривал «побуждение к игре» как идеальное состояние человеческой природы. Он писал, что «человек играет тогда, когда он в полном значении слова человек, и он бывает вполне человеком лишь тогда, когда играет»[12]. Миру «играющего человека» доступен имидж-преображение. Но с развитием цивилизации, – как пишет Хёйзинга, – все труднее различаются культурные импульсы игры, все отчетливее лицемерие и притворство. Игра в современной общественной жизни проявляется двояко. С одной стороны игровые формы используются для утаивания общественных или политических намерений. Здесь проявляются не вечные игровые элементы культуры, а псевдоигра, притворство, обман. С другой стороны, можно обнаружить явления, обладающие видимостью игрового качества. Это качество Й.Хёйзинга называет словом «пуелиризм»[13]. Пуелиризм – это наивность и ребячество одновременно. Далее ученый выделяет ряд сомнительных явлений, в которых человек, в качестве члена того или иного организованного коллектива, ведет себя как бы по мерке отроческого или юношеского возраста. К ним относится, например, легко удовлетворяемая, но никогда не насыщаемая потребность в банальных развлечениях, жажда грубых сенсаций, тяга к массовым зрелищам и прочее. Хёйзинга выделяет несколько уровней пуелиризма. Отметим среди них - недостаток чувства юмора, неоправданно бурная реакция на то или иное слово, далеко заходящая подозрительность и нетерпимость к нечленам своей группы, безмерная преувеличенность хвалы или хулы, подверженность всякой иллюзии, если она льстит себялюбию или групповому эгоизму. Многие из этих черт можно встретить в ранние культурные эпохи, но тогда они не обладали современной массовостью и жестокостью. Исследователь связывает данное явление с вступлением полуграмотной массы в духовное общение, с девальвацией моральных ценностей и слишком большой «проводимостью», которую техника и организация придали обществу. «Состояние духа незрелого юнца, не связанное воспитанием, формой и традицией, в каждой области тщится получить перевес и слишком хорошо в этом преуспевает. Целые области формирования общественного мнения управляются темпераментом подрастающих юнцов и мудростью молодежных клубов. Во всех этих явлениях духа добровольно жертвующего своей зрелостью, мы в состоянии только видеть приметы угрожающего разложения»[14]. Утрата культурой вечного игрового импульса, начавшееся в Европе в XVIII веке, а XIX век он называет самым «серьезным», по мнению Хёйзинги, разрушает культуру. Имидж не может работать как универсальная форма культуры. Это сфера деятельности избранного меньшинства. «Избранные, – как писал Ортега, – не те, кто кичливо ставит себя выше, но те, кто требует от себя больше, даже если требование к себе непосильно»[15]. Это - те, кто жаждет идеи, домогается истины и принимает те правила игры, которых она требует. Человек «элиты» - это аристократ духа, в основе его жизни – самодисциплина. Понимание, что жить - это вечно быть осужденным на свободу, вечно решать, чем ты станешь в этом мире, решать без устали, без передышки делает его духовно активным. Жить в магическом круге игры, развивая и преображая свою личность, творя значимый образ и стиль, это – деятельность, доступная немногим. Культурные импульсы имиджа трудно различимы в жизни толпы или масс. «Масса, – пишет Ортега, – всякий и каждый, кто ни в добре, ни во зле не мерит себя особой мерой, а ощущает таким же, «как и все», и не только не удручен, но доволен собственной неотличимостью»[16], это те, кто плывёт по течению и лишён ориентиров, кто не созидает, даже если возможность и силы его огромны. Человек массы считает себя духовно завершённым, он самодоволен и стремится навязать миру свой банальный образ, занять место, исторически принадлежащее элите. Рыночная система с развитой сетью имиджуправляющих технологий, работая на поток, неминуемо оказывается в круге фальшивой игры, рождая в культуре образы притворства и лицемерия. Примечания 1. Хёйзинга.Й. Homo Ludens. М.,1992. С.240. 2. Там же. С.204. 3. Петрова Е.А. Развитие психологии имиджа в диссертационных работах членов молодежной секции Академии имиджелогии с 2002 по 2006 г. // Имиджелогия 2007. М., 2007. С.31. 4. Панфилова А.П. Имидж делового человека. СПб., 2007. С.23-26. 5. Генри О. Горящий светильник. М., 1993. 6. Ортега-и-Гассет Х. Восстание масс // Ортега-и-Гассет Х. Эстетика. Философия культуры. М.,1991. С.325. 7. Панфилова А.П. Имидж делового человека. СПб., 2007. С.23-26. 8. Хёйзинга.Й. Homo Ludens. М.,1992. С.62. 9. Чехов М. Путь актёра. М., 2003. С.356-364. 10. Секацкий А. Прикладная метафизика. СПб., 2005. С.14. 11. См. об этом: Фёдоров И. Имидж как программирование поведения людей. Рязань, 1997. 12. Шиллер Ф. Соч., в 7-ми тт. Т.6. М., 1957. С.32. 13. Хёйзинга.Й. Homo Ludens. М.,1992. С.231. 14. Там же. С.231. 15. Ортега-и-Гассет Х. Восстание масс // Ортега-и-Гассет Х. Эстетика. Философия культуры. М.,1991. С.310. |
Похожие:
 | Управление образования Администрации г. Иваново Форуме «Горизонты поиска и достижений» (далее – Положение) определяет порядок организации и проведения городского ученического Форума... |  | Конкурс проектных и исследовательских работ «Горизонты открытий 2014» Введение 3 |
| Новые горизонты христианской апологетики Требования к оформлению отчета по производственной (преддипломной) практике 12 | | Конкурс проектных и исследовательских работ учащихся «горизонты открытий» Подбор занимательных задач по математике и информатике |
| Мусина э. М Данная рабочая программа разработана также с учетом Рабочей программы к учебной линии «Горизонты» М. М. Аверина и др | | Значение: хозяйство + номос. 1 хоз-во 2 наука о хоз-ве Конспект урока по общей биологии в 11 классе по программе Сонина Н. И. «Горизонты гибридизации» |
| Тематика рефератОВ Отметить особый характер событийного плана. Простота и четкость композиции. За видимой простотой – глубочайшие горизонты и перспективы... | | Сценарий научно-практической конференции «Горизонты поиска и достижений» Сахапова Раушания Ревовна – заместитель директора по воспитательной работе моу «Заинская средняя общеобразовательная школа №4» |
| «интерра 2011» «Сибирское Сколково: тройная спираль» Научно-образовательный... Конспект урока по общей биологии в 11 классе по программе Сонина Н. И. «Горизонты гибридизации» | | Оползни в Саратовской области Встречающиеся оползни обычно приурочены к достаточно крутым склонам (более 7 80), сложенным преимущественно породами нижнего и верхнего... |
| Джин Ф., Рорман Л., Збранкова Аверин М. М. Немецкий язык. Рабочие программы. Предметная линия учебников «Горизонты» 5-9 классы / пособие для учителей общеобразовательных... | | Сильвия Крэнстон, Кери Уильямс – Перевоплощение. Новые горизонты в науке и религии Спбгэту "лэти" / Сост.: Н. В. Лысенко, Ю. Д. Ульяницкий, С. С. Соколов, А. М. Мончак, Л. Я. Новосельцев, В. С. Алексеев, А. А. Погодин,... |
| Программа элективного курса для 11 класса (для углубленного изучения) Раздвигаются временные и пространственные горизонты литературного развития в разных странах, открывается возможность познакомить... | | Рабочая учебная программа курса «Немецкий язык» Аверина М. М. «Рабочие программы к предметной линии учебников «Горизонты» для учащихся 5-9 классов общеобразовательных учреждений.... |
| М. Норбеков, Ю. Хван Энергетическое здоровье Первые наши две публикации — «Уроки Норбекова» и «Тренировка тела и духа» — вызвали огромную волну читательского интереса, которая... | | Пояснительная записка о предмете истории искусств Еще древние греки утверждали, что «многознание не есть мудрость». Основное назначение предмета истории искусств в другом – служить... |
