Первая лекция дорнах, 5 сентября 1924 г
Скачать 1.73 Mb.
|
ВОСЬМАЯ ЛЕКЦИЯ Дорнах, 19 сентября 1924 г. Мои дорогие друзья! Наблюдения, к которым мы здесь приступили для того, чтобы все лучше и лучше понимать, что это значит, что современность стоит под знаком правления Михаила, — эти наблюдения привели нас в последний раз к показу того, как своеобразно может действовать карма человека; и эти наблюдения показали нам, как велики трудности, возникающие от того, что какая-либо личность не в состоянии между смертью и новым рождением пережить то, что необходимо для созидания кармы через участие в событиях звездного мира. Само собой разумеется, что для воззрения, полностью связанного лишь с физической жизнью, трудно воспринять те вещи, которые, однако, должны быть восприняты, если со всей серьезностью отнестись к идее кармы. Но мы живем в эпоху великих решений, и эти решения должны быть приняты прежде всего в духовной области. И вот в духовной области эти решения правильно подготавливаются благодаря тому, что, исходя из углубления антропософского духа, отдельные люди обретают мужество настолько серьезно отнестись к наблюдению духовного мира, что на основе этого наблюдения они смогут постичь явления внешней физической жизни. Поэтому я не побоялся в течение уже ряда месяцев сообщать о таких отдельных фактах духовной жизни, которые способствуют пониманию духовной конфигурации современности. И сегодня я пойду несколько дальше в иллюстрировании того, о чем еще буду говорить в воскресенье: моя цель — показать всю карму духовной жизни современности в связи с тем, что должно совершить антропософское движение. Сегодня я буду говорить прежде всего о вещах, непосредственно не связанных с нашей главной темой; однако при этом вы тотчас распознаете, что духовная жизнь современности в самом глубоком смысле имеет характерные черты, происходящие из подоснов духовной жизни прошлого. Многое тут покажется совершенно парадоксальным, но ведь и вся жизнь в целом является для земного рассмотрения сплошным парадоксом. Примеры, которые я выбираю сегодня, не принадлежат к числу ординарных, ибо обыкновенная последовательность земных жизней, как правило, не соблюдается у исторических личностей: у этих личностей поверхностное наблюдение не может усмотреть прогресса в цепи следующих друг за другом земных жизней. Но эти земные жизни следуют друг за другом таким образом, что рассматривая их совместно, одновременно описываешь ход истории. В столь отчетливом смысле это имеет место у немногих индивидуальностей, но это как раз такие индивидуальности, в отношении которых мы можем указать на их отдельные инкарнации как на инкарнации исторического значения. Это уже имело место у тех отдельных индивидуальностей, о которых уже говорилось прежде; и как раз на таких примерах мы можем чрезвычайно многому научиться для понимания кармы. Итак, я хочу прежде всего рассказать об одной личности, которая жила в конце первого христианского столетия. Уже тогда она была философом — таким философом, который в самом решительном смысле принадлежал к скептикам, то есть к тем, кто, собственно, ничего в мире не признают достоверным. Этот философ принадлежал к той школе скептицизма, которая, правда, уже видела наступление христианства, но оставалась на почве того воззрения, что в принципе невозможно достигнуть каких-либо надежных познаний и что, следовательно, никак нельзя сказать — могло ли какое-либо божественное существо вочеловечиться или же нет, и т. д. Эта индивидуальность (ее имя в то время — Агриппа — ничего не скажет), воплотившись в то время, усвоила, можно сказать, все, что принес греческий скепсис, и была в известном смысле такой личностью, которую мы можем назвать даже циником, если это слово употреблять не в осудительном смысле, а как технический термин. Эта личность была циником не в отношении взглядов на жизнь, — тут она была скептиком, — но циником по отношению к вещам окружающего мира, над которыми она очень охотно подшучивала, — причем над весьма важными вещами. И это привело к тому, что христианство прошло мимо нее совершенно бесследно. Но когда эта индивидуальность прошла через врата смерти, то у нее сохранился определенный душевный склад, который, правда, в малой степени был следствием ее скептицизма, ибо ведь то, что является философским воззрением, далеко не уносят с собой в жизнь после смерти. Но этот склад был следствием ее внутренних душевных и умственных привычек, следствием ее легкого отношения к важным событиям жизни, ее склонности радоваться тому, что многое, казавшееся важным, оказывается вовсе не столь важным. Это было ее основным настроением. И это основное настроение было внесено и в жизнь после смерти. Так вот, я вчера уже упомянул о том, что человек, когда он прошел через врата смерти, вступает в сферу, которая постепенно ведет его в область Луны. И я упомянул о том, что там есть, собственно, колония прамудрецов человечества, тех праучителей, которые некогда жили на Земле. Но они жили тогда не в физическом теле, а потому учили людей не так, как стали себе представлять обучение позднее; они странствовали по Земле, будучи облечены только в эфирное тело, и учили людей так, что человек, который обучался ими в мистериях, ощущал это как проникновение в него, как переживание в себе такого прамудреца. Он имел тогда чувство: прамудрец ныне был у меня. — И как следствие этого проникновения внутрь него, переживания в себе прамудреца, он ощущал затем некую внутреннюю инспирацию, через которую в то время и сообщалось учение. Это были древнейшие времена земного развития, когда великие праучителя странствовали по Земле в эфирных телах. Затем, когда Луна уже отделилась от Земли как космическое тело, эти первоучителя отошли на Луну; и вот, именно их сферу проходит человек на первом этапе своего развития в Космосе после земной смерти. Эти прамудрецы суть те, которые просвещают тогда человека насчет кармы, ибо они имеют дело именно с мудростью прошлого. И когда данная личность, Агриппа, вступила в эту сферу, тогда произошло то, что ей с особенной силой открылся смысл одной из ее прежних инкарнаций, которая была особенно характерной для нее и теперь, при посмертном взгляде на нее, производила особенно сильное впечатление. Ибо данная индивидуальность в ту свою инкарнацию могла еще отчасти видеть, каким образом религиозные культы Передней Азии и Африки проистекали из древних мистерий. Эта индивидуальность заново пережила уже сверхчувственным образом в христианские времена то, что она некогда пережила на Земле в связи с некоторыми уже приходившими в упадок мистериями Передней Азии. И это привело к тому, что она (как я сказал, она не была затронута христианством в ее земной жизни), эта индивидуальность, теперь узрела, сверхчувственно узрела то, как в древних мистериях ожидали Христа. Но тогда эти мистерии — я имею в виду культы, проистекающие из мистериальных мест, которые лицезрела эта личность, — уже приняли внешний характер в тех местах, где тогда жила эта личность. В результате она могла воспринять культовые обряды, которые в течение первых столетий христианского развития были перенесены, подвергшись христианизации, именно в римское христианство. Итак, поймите, мои дорогие друзья, в чем тут, собственно, дело. Дело в том, что после смерти у данной индивидуальности в этой лунной области было подготовлено понимание тех внешних сторон культа и того внешнего устройства римской Церкви, которые прежде были языческими, но которые опять возродились в первые христианские столетия и перешли в римский культ, удержав тот подход к существу Церкви, который связан с римским культом. Видите ли, это привело к созданию своеобразной духовной конфигурации у данной личности. При прохождении того пути, который проделывает человек во время между смертью и новым рождением, эта индивидуальность своеобразным образом работала над своей кармой в сфере Меркурия, так что она обрела широкий кругозор в области человеческих отношений (осуществляемых благодаря одаренности внешним разумом, а не внутренним чувством). И когда мы прослеживаем дальше судьбу этой индивидуальности, то мы встречаем ее опять на Земле в лице того кардинала, который правил при Людовике XIV тогда, когда сам Людовик XIV был еще ребенком, — в лице кардинала Мазарини. И когда мы изучаем личность кардинала Маза-рини во всем ее ослепительном блеске и величии, в его внешней трактовке христианства, легко ему дававшейся, а также и в том, как непринужденно он вживается в склад той женщины, которая осуществляла регентство во время несовершеннолетия Людовика XIV, — тогда мы видим следующее: он принимает в христианстве все то, что относится к устройству Церкви, к христианскому культу, к его великолепию. Он принимает все это, потому что встречается тут с испытавшим метаморфозу переднеазиатским, восточным блеском. И, по существу, он правит Европой как человек, с большой силой воспринявший в себя (в своей гораздо более ранней инкарнации) переднеазиатскую сущность. Но у Мазарини уже была та особенность, что его лично мало затрагивали происходившие тогда события. А вы должны вспомнить, что это было время завершения Тридцатилетней войны, — всех тех событий, которые разыгрывались как бы по инициативе Людовика XIV. Кардинал Мазарини был одарен способностью широкого охвата событий и обстоятельств; он был крупным государственным деятелем, но одновременно он был в упоении от самого себя, в ослеплении от собственных деяний. Эти деяния проистекали, можно сказать, от его великой ловкости, но никак не из глубины сердца. Эта жизнь весьма примечательна тем, что затем происходит опять-таки во время между смертью и новым рождением. Можно увидеть, как тогда, при новом прохождении через сферу Меркурия, все то, что успела сделать личность Мазарини, рассеивается подобно дыму. Остается же то, что эта личность усвоила себе как идеи относительно христианства, остается и все то, что она пережила как скепсис по отношению к достоверному знанию. И все это следующим образом трансформируется в этой жизни между смертью и новым рождением: наука не дает последних истин; интенсивная способность понимания, которая была ущербной уже при предыдущем прохождении этой индивидуальности через сферу Меркурия, — она опять увядает; кармически образуется очень своеобразная умственная конституция, — такая, при которой эта индивидуальность упорно держится за прежние усвоенные ею убеждения, но при этом развивает мало понятий, необходимых, чтобы справляться с ближайшей земной жизнью. Наблюдая то, как эта индивидуальность проходила тогда через жизнь между смертью и новым рождением, имеешь следующее чувство: что, собственно, предстоит этой индивидуальности в новой инкарнации? С чем же она, собственно, по-настоящему связана? И тут имеешь чувство: она может быть более или менее связанной со всем чем угодно -и, вместе с тем, ни с чем. Для этого есть все предпосылки. Энергия, проявленная ею (после скепсиса в предшествовавшей земной жизни) на всех путях, на которых становятся кардиналами, затем христианство, пережитое с его внешней стороны, — все это глубоко коренится в этой личности. Эта личность должна была обогатиться различными познаниями, но выступила с легковесными понятиями. И кроме того: как же теперь изменилась политическая карта Европы, которой она прежде распоряжалась! Непонятно, как этой личности найти свое отношение к новой карте Европы? Что ей делать с этой картой? — Эта личность наверняка не будет знать, что предпринять с нею. Да, мои дорогие друзья, необходимо проделать наблюдения над всеми этими вещами, происходящими во время жизни между смертью и новым рождением, чтобы не впасть в заблуждения и прийти к действительно точному знанию. Эта личность, о которой идет речь, опять родилась с наступлением времени Михаила, явив в своей физической жизни примечательный в своей двойственности облик. Эта личность не смогла стать ни настоящим государственным деятелем, ни настоящим клириком, хотя она энергично старалась быть и тем и другим. Это — Гертлиг, который в старости успел стать немецким рейхсканцлером и таким образом кармически реализовать остатки своего «мазаринизма»; свой же особый подход к христианству Гертлинг обнаружил в христианском профессорстве. Вот пример, показывающий какими своеобразными путями современные люди приходят из прошлого к своим нынешним индивидуальностям. Тот, кто сам не исследует этого, но занимается измышлениями, естественно, приходит к чему-то совершенно другому. Но только тогда понимают карму, когда исходят из рассмотрения таких ее крайних проявлений, которые в мире внешних чувств выглядят почти что парадоксами, но которые суть факты в духовном мире. Как раз о подобном факте мне уже часто доводилось упоминать, а именно, о том, что столь яростно выступавший против Церкви Эрнст Геккель был перевоплощением монаха Гильдебранда, то есть великого папы Григория VII*(*Григорий VII (Гильдебранд) — римский папа (1073—1085).), им был Эрнст Геккель в своей прошлой инкарнации. Отсюда вы видите, насколько малозначащим является внешнее содержание тех верований, которые имел человек в своей земной жизни, ибо они суть его мысли. Но подвергните изучению личность Геккеля, — изучению именно в связи с тем, чем был аббат Гильдебранд, ставший папой Григорием VII (я думаю, что он тоже присутствует среди фигур Шартра), и тогда вы увидите, что в действительности тут есть динамическое продолжение одного в другом. Я привел этот пример для того, чтобы вы могли увидеть, как выдающиеся личности современности вносят прошлое в эту современность. Я приведу еще другой пример, который может быть очень ценным для вас, но я почти готов отказаться от этого, боясь легковесности; однако это вводит так глубоко в весь духовный склад современности, что я не могу обойтись без того, чтобы не привести этот пример. Если вы теперь присмотритесь к фигуре монаха Гильдебранда, ставшего известным вам из истории как папа Григорий VII, то вы увидите, как душевная конфигурация Геккеля удивительным образом содержится в этой фигуре Гильдебранда, позднее папы Григория VII. Но я хочу также упомянуть еще об одной личности; как сказано, я едва осмеливаюсь упомянуть о ней, но она чрезвычайно показательна в отношении того, что из прошлого и как именно переносится в современность. Я уже часто указывал, — да это известно вам также из внешней истории, — что в IV столетии происходил Вселенский Собор в Никее*(*В 325 г.), на котором для Западной Европы было принято решение относительно арианства и афанасианства, и арианство было осуждено. На этом Соборе была явлена вся высокая ученость руководящих личностей первых веков христианства; здесь велись дебаты с привлечением действительно глубоких идей, — и тогда человеческая душа имела, в сущности, еще совсем иной строй, чем ныне: человеческая душа считала еще само собой разумеющимся то, что она живет непосредственно внутри духовного мира, но тогда уже был возможен спор о том, единосущен ли Христос, Бог Сын, Богу Отцу или же только подобен Ему. Последнее утверждали ариане. Мы не станем сегодня вдаваться в догматические различия между этими двумя представлениями, но отметим только то, что в споре обнаружилась необычайная острота и тонкость понятий, проникнутых, впрочем, интеллектуализмом тогдашнего времени. Если мы сегодня имеем острый ум, то это естественно: сегодня почти все люди имеют острый ум. Я уже не раз говорил: люди сейчас ужасно смышленые, они умеют думать. Это не так уж много, но нынешние люди могут это. Можно быть очень глупым, но уметь думать. Да, люди могут сегодня думать. Но в те времена было иначе: люди не умели думать, они получали мысли как инспирации. А тот, кто обладал острым умом, тот ощущал себя как бы овеянным Божьей милостью, и мышление было в определенном смысле ясновидением. Такое было еще в IV послехристианском столетии. И те, кто внимал подобному мыслителю, также ощущали нечто от такого развития его мышления. На этом Соборе присутствовала также некая личность, принимавшая участие в дискуссиях; она была в высшей степени опечалена их исходом и принятым на Соборе решением, а еще больше утомилась, так как старалась найти аргументы как в пользу одной стороны, так и другой. Она приводила самые существенные аргументы как в защиту арианства, так и в защиту афанасианства; и если бы на Соборе пошли за этой личностью, то, несомненно, все дело приняло бы совершенно другой оборот. Это не было бы заключением какого-либо вялого компромисса между арианством и афанасианством, но было бы неким синтезом, который оказался бы, вероятно, чем-то очень значительным. Не следует, конечно, конструировать возможный исход истории, но ради ясности можно все же сказать, что это было бы чем-то очень значительным, что это привело бы к гораздо более интимной взаимной связи между Божественным внутри человека и Божественным во Вселенной. Ибо дальнейшее поведение победившего афанасианства привело к тому, что человеческая душа оказалась настолько отделенной от Божественного Первоисточника, что стали даже считать еретическим говорить о Боге внутри человека. А если бы победило одно арианство, то, конечно, много говорилось бы о Боге внутри человека, но без необходимого для этого внутреннего благоговения и внутреннего достоинства. Арианство рассматривало бы человека на каждой ступени его развития как воплощение присутствующего в нем Бога. Но ведь это имеет место и для каждого животного, равно как и для всего мира — каждого камня, каждого растения. Свою ценность это воззрение получает только в том случае, если оно в то же время содержит в себе побуждение ко все большему и большему восхождению в ходе эволюции для того, чтобы впервые обрести Бога. Утверждать, что на всякой ступени жизни человек имеет в себе Божественное, лишь тогда имеет смысл, если постигают это Божественное в непрестанном стремлении к непроявленной самости человека. Синтез этих обоих воззрений наверняка совершился бы, если бы эта личность, о которой я сейчас говорю, приобрела тогда на Соборе достаточное влияние. Эта личность удалилась затем, глубоко опечаленная, в египетское отшельничество и вела необычайно аскетический образ жизни; она была основательно знакома со всем тем, что тогда — в IV столетии — было действительно духовной субстанцией христианства; она принадлежала, пожалуй, к наиболее образованным христианам того времени, но она не была борцом. Уже то, как эта личность выступала на Соборе, обнаруживало человека, всесторонне взвешивающего все, спокойного и в то же время необычайно воодушевленного, — но его воодушевление не было придирчивостью и узостью энтузиаста. Это был человек, которому было не то чтобы тошно, — это было бы неправильным выражением, — но которому было необычайно горько, что ему ничего не удалось добиться; ибо он был глубоко убежден, что благо для христианства могло бы произойти, лишь если бы это его воззрение проникло в жизнь. Итак, он удалился в пустыню и стал отшельником. Он был отшельником до конца своей жизни, но при этом он, следуя глубокому стремлению своей души, особо посвятил свой жизненный путь постижению происхождения инспирации мышления. Мистическое углубление его было направлено на то, чтобы установить, откуда же мышление получает свою инспирацию. Это сосредоточилось в едином великом устремлении — найти первоисточник мышления в духовном мире. И под конец эта личность была вся преисполнена этим страстным устремлением. Так она и умерла с этим устремлением, не найдя тогда, в этой своей земной жизни, конкретного результата, не получив ответа. Его не было. Время для этого было неблагоприятное. И вот эта личность пережила при переходе через врата смерти нечто своеобразное. В течение десятков лет после смерти она могла взирать обратно на земную жизнь и видеть ее пропитанной тем, к чему она пришла в конце своей жизни. Эта личность могла лицезреть в том, что при обратном рассмотрении примыкает непосредственно к смерти, то, как думает человек. Но это еще не давало полного ответа на вставший вопрос. И это важно. И не получив ответ на этот вопрос в виде идеи, эта личность всматривалась после смерти в Разум Вселенной, воспринимая его в чудесных светлых имагинациях. Она видела не идеи Вселенной — их она увидела бы, если бы ей удалось достигнуть завершения того, к чему она так стремилась, — не самые идеи Вселенной видела она, но она видела в образах как бы картину мышления Вселенной. Так и жила между смертью и новым рождением эта индивидуальность, которая находилась в некоем состоянии равновесия между мистическим имагинативным созерцанием и проницательным мышлением ранних времен (которое пребывало еще в текучем состоянии и не пришло к своему завершению). В таком устройстве кармы победило вначале предрасположение к мистицизму. Эта индивидуальность воплотилась в Средние века как визионерка, достигшая удивительных прозрений в духовный мир. Предрасположенность же к мышлению пока отступила на задний план, а вперед выступила способность созерцания. Удивительные видения с одновременной мистической отдачей себя Христу, необычайно глубокая пронизанность души созерцательным христианством — видениями, в которых Христос выступал как вождь воинства кротких, а не вооруженных и нападающих отрядов, — воинства, которое хотело бы распространять христианство с помощью кротости, чего еще никогда в реальности не было на Земле, — вот что было в видениях этой монахини. И это было настолько интенсивным христианством, что оно совершенно не подходило к тому, что развивалось тогда на Земле как новая форма христианства. В течение своей жизни эта монахиня, эта визионерка не вступала в конфликт с официальным христианством, но она переросла официальное христианство и вросла поначалу в совсем личное христианство, какого потом на Земле вовсе и не существовало. Так что можно сказать, Вселенная поставила перед этой личностью вопрос, как возможно осуществить такое христианство при новой инкарнации в физическом теле. А вместе с тем, после того как эта визионерка прошла через врата смерти, опять выступили отзвуки древнего инспирированного интеллектуализма. И последствия визионерства оказались, можно сказать, пронизаны идеями. И эта индивидуальность в поисках человеческого тела для новой инкарнации стала Соловьёвым, Владимиром Соловьёвым*(*Владимир Соловьёв (1853—1900).). Почитайте произведения Соловьёва. Я уже неоднократно говорил о том, какое впечатление они производят на современного человека; я высказал это также в предисловии к изданию произведений Соловьёва**(**Владимир Соловьёв. Двенадцать чтений о богочеловечестве. Штутгарт, 1921 г. («Избранные труды в 3-х томах». Предисловие, стр. 12-16).). Постарайтесь почувствовать то, что находится там между строк: мистика, часто кажущаяся нам излишне удушливой, христианство, носящее индивидуальную печать. Очевидно, что все это должно было искать такое мягкое тело, такое всесторонне податливое тело, какое можно получить только у русского народа. Я думаю, мои дорогие друзья, что когда рассматриваешь эти примеры, то испытываешь тот священный трепет перед истинами кармы, которые надлежит целомудренно хранить лишь в глубинах души; ибо тот, кто понимает особенности наблюдений, проводимых в духовном мире, у того рождается чувство, что истина содержит в себе нечто святое, нечто заветное, с чего не следует недостойным образом снимать покровы. Антропософию все снова и снова упрекали, — особенно теологи, — в том, что она срывает покров святости, мистичности с таинственных истин и тем самым профанирует их. Но если вникнуть в более глубокие, более эзотерические пласты антропософского мировоззрения, то можно ощутить, что поистине не может быть и речи о такой профанации: мир наполняет нас священным трепетом, когда мы взираем на жизни человека, следующие одна за другой, и на чудесное воздействие прежних жизней человека на его последующие жизни. Надо только самому не быть внутренне профанированным и не применять своего мышления в целях профанации, и тогда не будут возникать такие упреки. Мы можем сказать: кто читает произведения Владимира Соловьёва и видит на заднем плане набожную монахиню-визионерку с ее изумительными видениями, с ее бесконечной отдачей себя Существу Христа, и кто видит затем эту личность, покидающую с горьким чувством Собор, на котором она выступала с таким великим и значительным вкладом, — кто видит таким образом христианство, выступающим дважды: в его рационалистической форме — но в инспирированно-рационалистической форме, — и затем в форме визионерской, — кто находит его дважды в душе и в сердце этой индивидуальности как ее подоснову, для того при снятии покрова с этой тайны ничто не будет профанированным. Один немецкий романтик имел однажды мужество думать иначе, чем другие, об известном изречении Изиды. Это знаменитое изречение гласит: «Я — то, что было, что есть и что будет; покрывала с меня не снимал еще никто из смертных». На что этот немецкий романтик ответил: «Тогда мы должны сделаться бессмертными, чтобы снять его!» — Другие же принимали это изречение пассивно. Если мы откроем в себе действительно бессмертное, духовно-божественное, тогда мы получим право приблизиться, не профанируя их, ко многим тайнам, к которым мы не должны приступать, не имея элементарного доверия к божественности нашего собственного существа. Вот в общих чертах то настроение, которое должно все более и более распространяться под влиянием наших прежних и сегодняшних рассмотрений; они должны оказывать влияние на поступки и жизнь тех, кто, как это было описано, соединяет свою карму с Антропософским обществом. |
Похожие:
 | Первая лекция дорнах, 10 октября 1915 г Проведение анализа штатного расписания по всем группам персонала для определения | | Первая лекция дорнах, 19 октября 1922 г Утвердить прилагаемую федеральную целевую программу «Культура России (2012 2018 годы)» (далее Программа) |
| Первая лекция дорнах, 17 февраля 1923 год Губарева Л. И., Мизирева О. М., Чурилова Т. М., Практикум по экологии человека (учебное пособие) / Под ред. Л. И. Губаревой. – М.:... | | Первая лекция дорнах, 4 ноября 1916г ... |
| Лекция первая дорнах, 29 ноября 1918 г Джеральд Р. Уикс, Лучиано Л'Абат. Психотехника парадокса. Практическое руководство по использованию парадоксов в психотерапии. Методические... | | Первый доклад дорнах, 25 июня 1924 года Охватывает разнообразные виды творческой деятельности, которые выделены в три основных направления: декоративно-прикладное, художественно-эстетическое... |
| Дорнах, 20 июня 1924 Издаваемый впервые настоящий курс лекций (или бесед, как называл их сам автор) был прочитан в 1986/1987 учебном году в Тбилисском... | | Первая лекция Лейпциг, 2 сентября 1908 года Учебно-методический комплекс по учебной дисциплине «История отечественного государства и права» для специальности 030503 (51) – 0201... |
| Первая лекция 16 февраля 1924 года Приуральский район, решением Районной Думы муниципального образования Приуральский район от 18 апреля 2013 года №17 «О структуре... | | Первый доклад Дорнах, 8 сентября 1924года Рабочая программа составлена на основании гос впо специальности 03060062 – журналистика (квалификация журналист) |
| Лекция первая 30 сентября 1916 года (После постановки сцены в кабинете... Написание и защита дипломного проекта является заключительным этапом подготовки студента по специальности «Менеджмент организации».... | | Первый доклад Дорнах 27 сентября 1920 г Рабочая учебная программа дисциплины «Философия» подготовлена в соответствии с Федеральным государственным образовательным стандартом... |
| Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Одно, максимум, два: в первый раз, когда шел в первый класс да, возможно, первая лекция в родной альма-матер. Вот, пожалуй и все.... | | Восемнадцать лекций, прочитанных для священников в Дорнахе с 5 по... Среди курсов (1)*, проведенных в Гётеануме между 4 и 23 сентября, был также курс для священников Общины христиан. Он был в самом... |
| Лекция №1 Первая двухпартийная связка: федералисты-антифедералисты (республиканцы), 1789-1825 | | Лекция I и проблема языка и сознания лекция II 31 слово и его семантическое... Монография представляет собой изложение курса лекций, про* читанных автором на факультете психологии Московского государственного... |
