Материалы второй межрегиональной научно-практической конференции
Скачать 2.55 Mb.
|
Источники
О.В. Зырянов (г. Екатеринбург) Онтология поэтических миров в свете литературоведческого анализа Современная ситуация в литературоведении характеризуется пересмотром традиционных методов исследования, ревизией старых и обретением новейших научно-исследовательских парадигм. Все это приводит к актуализации «основного вопроса» филологии: что является собственно объектом литературоведческого анализа? Текст или контекст (варианты: интертекст, сверхтекст, гипертекст, метатекст и т. п.)? Текст (как лингвообъект) или произведение (как эстетический объект со своим внутренним миром, ценностно и символически упорядоченным)? Отдельное произведение или поэтико-онтологическая система творчества художника в целом? Ориентация на различные уровни и срезы художественной реальности, воспринимаемой именно как семиоэстетический феномен (см.: 7), призвана восстановить динамическое соотношение и диалектическое сопряжение методов структурно-семиотических и собственно эстетических (задач феноменологической герменевтики). Приоритетным направлением современного литературоведения становится анализ онтологической природы русской литературной классики: ее отдаленных истоков, ведущих традиций и последующих перспектив. В этом плане особую актуальность приобретает выявление инвариантных моделей классических систем, организующих принципов онтологии индивидуальных художественных миров. Нельзя сказать, что поиск инвариантов художественных систем (причем именно таких систем, которые заложили основу всей русской литературы) не привлекал внимание критики и литературоведения в прошлые, в том числе и отдаленно-исторические, времена. В этой связи следовало бы отметить такую обобщенно-типологическую категорию, как «пафос» в изложении В.Г. Белинского (например, пафос художнической объективности Пушкина и пафос субъективности Лермонтова), а также проведенное Д.Н. Овсянико-Куликовским деление всех писателей по складу их художественно-психологического мышления на два разряда – «наблюдателей» (типа Пушкина) и «экспериментаторов» (типа Гоголя). Но в советские времена, лишь только речь заходила о создании инвариантно-типологических схем для характеристики индивидуально-художественных миров и об установлении основных закономерностей историко-литературного процесса, как в ходу оказывались прежде всего социологические (реже – структурно-формальные) критерии и миромоделирующие конструкции. По сути, первый опыт воссоздания индивидуальной поэтической онтологии предложил М.О. Гершензон в статье «Мудрость Пушкина» (1917). В центре внимания исследователя, говоря современной терминологией, оказался не «текст», а «язык», т. е. «парадигматика поэтического словаря», «лексика и грамматика поэтической личности» (3; 147, 171). Поставив своей задачей описать «имманентную философию» художника, Гершензон обнаружил основную семантическую оппозицию, «самый общий и основной догмат Пушкина, определяющий все его разумения», а именно – уверенность в том, что бытие является в двух видах: как полнота, внутренне насыщенная и пребывающая в невозмутимом покое, и как неполнота, непрерывно проявляющаяся в действии ущербность (3, 213). Тем самым исследователь обрисовал универсальную схему поэтической онтологии Пушкина, в общих чертах реконструировал его индивидуальную художественную мифологию. По мысли исследователя, связанная именно с глубинными структурами метаязыкового характера, персональная мифология поэта нуждается в подобной реконструкции, в самом механизме перевода с конкретного языка (или «текста») на язык концептуальных понятий («метаязыковых» представлений). Особую роль в таком переводе играют инвариантные темы и мотивы, общие категориальные понятия (концепты) и универсальные структурно-семантические оппозиции. Именно в русле, проложенном «пионерской» работой Гершензона, располагается классическое исследование Ю.М. Лотмана «Поэтический мир Тютчева». Обоснование системно-структурного подхода к анализу индивидуальных поэтических миров (как задачи металитературоведения) находим в статье Ю.И. Левина «Инвариантный сюжет лирики Тютчева» (5). Выявленную Гершензоном «основную мысль» (или «догмат») пушкинского творчества современный исследователь С.Н. Бройтман пытается представить в актуальном сюжетном развертывании, как переход семантической (топологической) границы, иначе говоря – как инвариантную художественную ситуацию. Смысл ее исследователь усматривает в «пересечении субъектной границы между “я” и “другим”», причем этим «другим», по мнению Бройтмана, «может быть и реальный другой человек, и сам “я”, ставший “другим” (героем) по отношению к себе» (2, 48). Данное утверждение согласуется с уже устоявшимся воззрением на лирику Пушкина как на эстетическую теодицею, которая определяется важнейшей в плане христианской духовности категорией «преображения личности». О своеобразной «эстетике преображения» применительно к лирике Пушкина пишет В.С. Непомнящий: согласно законам этой эстетики лирический герой Пушкина, «переживая в стихотворении некую духовную коллизию … “выходит” из текста иным, чем “входил” в него» (7; 38, 39). При этом важно заметить, что только в ходе интерсубъектного «диалога», или ценностно-смысловой конвергенции (как выясняется, по Пушкину, важнейшего условия духовного развития личности), и становится возможным «внутреннее преображение» лирического «я» поэта. «Онтологический порог» в поэзии Пушкина предстает не как «недоступная черта», а как телеологически оправданная и свободно преодолимая для лирического героя граница двух миров, в своей смысловой перспективе выводящая к «внутреннему преображению личности». Но, может быть, самое поразительное – то, что отмеченная нами (вслед за С.Н. Бройтманом) инвариантная ситуация лирики Пушкина соотносится с иными «вариантами» национального мировидения, воплощенного в онтологическом строе русской классической поэзии и ориентированного на христианскую систему ценностей. Так, проникая в онтологию поэтического мира Тютчева, Ю.И. Левин, с нашей точки зрения, не просто констатирует в тютчевской поэзии наличие ведущих структурно-семантических оппозиций или эмоционально-эстетических комплексов типа бытие – небытие (Ю.М. Лотман) или блаженный – мертвый – бурный «миры» (Б.Я. Бухштаб), но и устанавливает ситуационную динамику их развертывания в конкретных текстах поэта, прочерчивая тем самым инвариантный сюжет его творчества. В самом общем виде данный инвариант, или «архесюжет», может быть сведен к следующему: в поэтической онтологии Тютчева как бы сосуществуют два мира, условно говоря, земной и трансцендентный, и соответственно два состояния лирического субъекта – состояние земной тщеты и состояние блаженства или благодати; между этими онтологическими мирами и субъектными состояниями обнаруживаются и взаимные переходы – прежде всего путь «вознесения» и прямо противоположный ему процесс «нисхождения». Таким образом, процесс «преображения» тварного состояния субъекта, нередко идущий с использованием мистических мотивов сна и очарования, и последующее за ним отпадение рефлектирующего героя от благодати как раз и составляют инвариантную ситуацию тютчевской поэзии. Фундаментальной основой поэтического мира Тютчева выступает в таком случае проблема спасения, находящая свое подтверждение в аксиологической системе христианского миросозерцания (5, 144). Основу индивидуальной художественной мифологии другого поэта, Лермонтова, составляет инвариантная ситуация – возрождение демона через любовь. Подобный сюжетный инвариант, выступающий типичной моделью текстопорождения, диалогичен по своей природе, обнаруживая субъектную и онтологическую границу между двумя мирами – божественным и демоническим. Вот что отмечает по этому поводу С.Н. Бройтман: «Автор у Лермонтова выступает в роли отвечающего и завоевывающего возможность стать “другим”. <…> У Лермонтова же диалог возникает между двумя мирами, ценностно-иерархически-несоизмеримыми и трансцендентными друг для друга: их общей мерой (точнее, создающей их соизмеримость безмерностью) может стать только трансцендирующий личность творческий акт» (1, 150). Если Пушкин актуализирует прежде всего субъектную границу (грань между «я» и «другим»), Тютчев же акцентирует драматический статус «двойного бытия», пребывание субъекта на онтологической границе «двух миров», то Лермонтов проблематизирует (и драматизирует) саму диалогическую ситуацию, пытаясь преодолеть «недоступную черту» между субъектами диалога (как у Пушкина) и различными онтологическими мирами (как у Тютчева) – в творческом акте трансцендирования личности. Духовно-религиозный смысл рассмотренных инвариантных моделей (онтологий поэтических миров Пушкина, Тютчева и Лермонтова) становится особенно очевидным на фоне ортодоксальной религиозной картины мира. В этом плане целесообразно обратиться к книге стихов Ф.Н. Глинки «Опыты священной поэзии» (СПб., 1826), инвариантным сюжетом которой становится сам процесс преображения личности лирического субъекта. Переход от состояния страдающего грешника и молящегося праведника к ипостаси духовного поэта (визионера и теурга) и, наконец, обретение поэтом высокой и ответственной миссии пророка – таковы, по логике мысли самого Глинки, основные этапы духовного преображения личности, во многом совпадающие с очистительными метаморфозами Божественного мироздания (см.: 4). Итак, проведенное (пока неизбежно в самом общем виде) исследование художественной онтологии поэтических миров Пушкина, Тютчева и Лермонтова позволяет утверждать целостное единство (духовно-философский инвариант) аксиологической системы русской классической поэзии и – одновременно – проблемную дифференциацию ее индивидуальных вариативных составляющих. Рассмотрение трех величайших русских поэтов-лириков в свете онтологической поэтики приводит к вполне обоснованному выводу об осуществлении в национальной классической поэзии духовно-философской парадигмы христианской системы ценностей. Это то, что раньше было принято называть «национальным своеобразием» русской классики, и то, что сегодня не всегда успешно проходит апробацию в опыте так называемой религиозной филологии. Однако ныне, на новом витке научно-методологического познания, с нашей точки зрения, открывается завидная возможность преодоления крайностей как структурно-семиотического, так и философско-религиозного подходов к феномену индивидуальных поэтических миров и художественной онтологии национальной литературы в целом. Источники 1. Бройтман С.Н. Русская лирика XIX – начала ХХ века в свете исторической поэтики: (Субъектно-образная структура). – М., 1997. 2. Бройтман С.Н. К проблеме инвариантной ситуации в лирике Пушкина // Бройтман С.Н. Тайная поэтика Пушкина. – Тверь, 2002. 3. Гершензон М.О. Мудрость Пушкина // Пушкин в русской философской критике: Конец ХIХ – первая половина ХХ в. – М., 1990. 4. Козлов И.В. Книга стихов Ф.Н. Глинки «Опыты священной поэзии»: проблемы архитектоники и жанрового контекста: Автореф. дис… канд. филол. наук. – Екатеринбург, 2006. 5. Левин Ю.И. Инвариантный сюжет лирики Тютчева // Тютчевский сборник: Статьи о жизни и творчестве Ф.И. Тютчева. – Таллин, 1990. – С. 142–206. 6. Лотман Ю.М. Поэтический мир Тютчева // Лотман Ю.М. Избранные статьи: В 3 т. Т. 3. – Таллинн, 1993. 7. Непомнящий В.С. Феномен Пушкина как научная проблема: Дис. в форме науч. докл. … докт. филол. наук. – М., 1999. 8. Тюпа В.И. Аналитика художественного: (введение в литературоведческий анализ). – М., 2001. Е.Ю. Шер (г. Екатеринбург) Жанровое своеобразие романа В.К. Кюхельбекера «Последний Колонна» Своеобразие жанровой формы эпистолярного романа определяется тем, что он совмещает в себе особенности романного повествования с его широким, всеобъемлющим охватом действительности и жанровые свойства письма, открывающие жанру романа новый, недоступный ранее потенциал. Эпистолярная форма, в первую очередь, стремится запечатлеть полноту и объемность, многообразие и сложность внутренней жизни личности. Письмо как основной составляющий элемент формы эпистолярного романа предполагает установку на подлинность, искренность, исповедальность, предельную откровенность, сосредоточенность на внутреннем мире героя, подвергая его детальному анализу. Такого рода эпистолярным романом и является «Последний Колонна» В.К. Кюхельбекера, герой-протаганист которого предстает перед читателем, прежде всего, как психологическая загадка. В произведении, написанном от лица автора, рассказ о событиях обычно «хронологически отделен от самих событий, которые к тому времени, когда начат роман, мыслятся уже совершившимися в более или менее отдаленном прошлом, дошедшим до развязки». В эпистолярном романе каждое событие, подвигающее вперед действие, непосредственно после его совершения, пропускается через призму эмоциональных и интеллектуальных оценок персонажей до того, как следующее событие успело разыграться, изменив отношения персонажей между собой. «Таким образом, форма романа в письмах дает возможность обрисовать ряд последовательно сменяющихся этапов жизни героев в их собственном эмоциональном освещении. Взаимоотношения персонажей дробятся здесь на ряд ступеней, каждую из которых автор имеет возможность изобразить в эмоциональном восприятии самих героев, все время сочетая в изложении эпическое начало с лирическим». Однако эпистолярная форма, способствуя проникновению во внутренний мир героя, одновременно и ограничивала возможности художника в изображении внешнего мира, окружающей среды, которые романтиков обычно интересовали мало. Убежденные в принципиальной независимости характеров от обстоятельств, в самодостаточности личности, они предпочитали интенсивность постижения духовного мира, внутренней жизни личности изображению ее многообразных связей с реальной действительностью. Вместе с тем в 1830-е годы Кюхельбекер уже не мог не учитывать достижений реализма. Так, в «Последнем Колонне» находит отражение (в большей или меньшей степени) реальная жизнь, объективная историческая действительность: здесь и размышления о морали и вкусах «среднего» европейца, и описание барской жизни, и мира российского чиновничества. Жанровая модель эпистолярного романа, являясь разновидностью романа психологического, осложняется у Кюхельбекера включением в нее разнообразных форм. Здесь присутствуют не только письма, но и дневник, и газетные заметки. В романе пишут не только главные герои, но и множество побочных и второстепенных персонажей: Джиованни Колонна - своему духовному отцу Фра Паоло и другу Филиппо Малатесте, которые, в свою очередь, пишут как в ответ Колонне, так и ведут переписку между собой; Юрий Пронский – брату Надиньки Владимиру Горичу, а также «князю Б., полномощному посланнику его величества короля обеих Сицилий»; Надинька – своей воспитательнице Эмили Дюваль; «маиорская дочь» Глафира Ивановна Перепелицына, приживалка в доме Пронских, пишет к своей cousine титулярной советнице Лукерье Петровне Сковрода в Полтаву, а ответ получает от мужа ее, титулярного советника Сковроды; даже слуга Ю. Пронского Victor la jeunesse пишет к брату своему Теодору, «магазейщику», в Петербург. Примечательно, что выписки из дневника Колонны, замещая собой его письма, появляются в романе именно тогда, когда герой уже подвержен «болезни неисцелимой», когда страдания от безответной любви, смешавшись с черной завистью к счастливому избраннику, доводят его (Колонну) до сумасшествия. Писать «к ним» (то есть к другим персонажам романа) герой уже не может (и не хочет), чтобы, как он сам поясняет, не уязвить «кроваво их самолюбие и в раны те» не пролить «горечь и яд своего озлобленного сердца». Завершается же роман выписками из полицейской газеты – хроникой, скупой, официальной констатацией фактов, что, по принципу контраста, усиливает эффект потрясения, которое испытывает читатель, узнавая о случившемся преступлении. Несомненно, что такое многообразие форм позволяет раскрыть внутренний мир Джиованни Колонны с возможно большей полнотой, представить разные взгляды на одного и того же героя, поворачивая его к читателю каждый раз какой-то новой, ранее скрытой, непроявленной гранью души. Казалось бы, что самый жанр романа в письмах неизбежно сообщит «Последнему Колонне» некоторую статичность и однообразие. Но в данном случае этого не произошло благодаря тому, что автор связал, сцементировал все повествование единым, энергично развивающимся сюжетом, умело распределил драматические акценты и интонирующие недомолвки, ввел в эпистолярное русло романа дневник Колонны, придал самим письмам стилевое разнообразие, обусловленное индивидуальностью их адресантов, обогатил сюжет рядом интересных экскурсов в область искусства и литературы и т.п. Кюхельбекеру форма эпистолярного романа нужна, прежде всего, для раскрытия характера главного героя, все остальные персонажи только намечены, так как обрисовка их во всей полноте не входила в задачу автора. Кюхельбекер не делает своего персонажа, подобно другим писателям-романтикам, зависимым от его собственных (авторских) взглядов и убеждений, не превращает его в рупор авторских идей. Главному герою здесь предоставлена свобода действий, мыслей, чувств. При чтении романа не возникает ощущение присутствия автора в повествовательной структуре, писатель не водит рукой героев, а лишь наблюдает за ними как бы со стороны. Но все же Кюхельбекер – романтик, а потому, несмотря на кажущееся отсутствие автора в повествовании, его «указующий перст», безусловно, ощутим в романе, пусть порой и не прямо обозначенный. Прежде всего, это фигура издателя, являющаяся в данном случае одной из форм выражения авторской позиции. «Издатель» старается вести читателя за собой, прямо наставляет его, как должно правильно понимать поступок Колонны (имеется в виду «Замечание издателя 2»). Так, при помощи подбора экспрессивных, эмоционально окрашенных лексических средств («зверское неистовство», «плод необузданности страстей», «совершенное чудовище»), четкой, жесткой оценки «издателя» («едва ли может служить ему перед человеческими законами в извинение») и выражается то сложное отношение автора к своему герою, которое определяет и наше, читательское восприятие. С одной стороны, мы не можем не восхищаться талантом этой необузданной и страстной натуры, каким предстает перед нами Колонна; с другой – индивидуализм Колонны, его эгоистическая страсть, не подавляемая ни рассудком, ни волей, доведшая его до «зверского неистовства», несомненно, говорят о принципиальном осуждении Кюхельбекером своего романтического героя. Таким образом, жанровая специфика «Последнего Колонны» как эпистолярного романа позволила В.К. Кюхельбекеру не только раскрыть внутренний мир своего «загадочного» героя, но и выразить свое отношение к нему. |
Похожие:
 | Материалы межрегиональной филологической конференции Шадринские чтения: Материалы межрегиональной филологической научной конференции / Отв ред. С. Б. Борисов. – Шадринск: шгпи, 2004.... |  | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Современные проблемы борьбы с преступностью. Материалы межрегиональной научно-практической конференции. Изд-во: Томский цнти, 2011... |
| О проведении лингвистической межрегиональной научно-практической конференции школьников | | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Психолого-педагогическое сопровождение процессов развития ребенка: материалы межрегиональной научно-практической конференции/ под... |
| I всероссийской научно-практической конференции Менеджмент и маркетинг: современные тенденции развития теории и практики: Материалы I всероссийской научно-практической конференции,... | | Тельная среда как фактор повышения качества образования материалы... Рекомендовано к изданию организационным комитетом международной научно-практической конференции |
| Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... М. В. Козуб. Материалы межрегиональной научно-практической конференции «Актуальные проблемы организации занятий физической культуры... | | Иокультурные процессы в современном мире материалы II международной... Современная культура коммуникации. Социокультурные процессы в современном мире: материалы II международной научно-практической конференции... |
| Отчет о проведении 2-ой межрегиональной научно-практической конференции «Информационно-мультимедийные технологии в современной библиотеке: вектор развития. Электронные библиотеки в контексте библиотечных... | | Социальные аспекты работы с подростками и молодежью в библиотеках... Социальные аспекты работы с подростками и молодежью в библиотеках: сборник материалов Межрегиональной научно-практической конференции... |
| В современном информационном пространстве материалы I международной... Язык и межкультурная коммуникация в современном информационном пространстве: Материалы I международной научно-практической конференции... | | Научно-практическая конференция Материалы Российской (заочной) научно-практической конференции. – Чебоксары: «Издательство», 2012. – 110 с |
| Урок музыки урок творчества Выступление на межрегиональной научно-практической конференции «Художественно-образный подход в стратегии развития целостной личности»... | | Методические разработки и доклады Методические разработки и доклады... Уткина Г. А. «Инновационные технологии в управлении образовательным учреждением» (материалы межрегиональной научно- практической... |
| Администрация орловской области орловский государственный технический университет Р 89 Русская речь в современном вузе: Материалы Второй международной научно-практической интернет-конференции /Отв ред д п н., проф.... | | О проведении научно-практической конференции В соответствии с планом методической работы лицея, положением о научно-практической конференции, с целью развития творческих способностей... |
