Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах и улицах «Добрая дорога детства» 2
Скачать 10.98 Mb.
|
Девка-парень. В дер. Плющиха (здесь) выросла девчонка, не признававшая себя за девчонку: рубашку, штаны носила... били ее за это смертно. Выросла парнем, грудь уматывала полотенцем. В солдаты пошла — вернули. [Женилась] на девке, жили на хуторе — развели, взяла другую (духовный гермафродит). Очень красивая. Звали парня этого Ленька. Бозенька. В одной семье ожидали ревизию и вынесли иконы в чулан. Коммунисты приехали, сели за стол. В это время входит маленькая девочка и спрашивает: — А куда вы дели Бозеньку? Лина (Акулина) Никитична — с дочкой своей приехала к Зоиной матери и попросила ее новое платье на вечер, чтоб раз надеть на свадьбу: «Люди, — сказала она, — неинтересные, [самые] серые, не стоят того, чтобы для них новое платье шить». Зоина мать дала платье. Сыграли свадьбу. Молодые приехали с визитом к Лине Никитичне и, увидев на ней новое домашнее платье, говорят: — Какой хорошенький ситчик! — В это время дочка Лины и говорит: — Это что, а вот мама на свадьбу брала платье, вот это платье! Мама взяла его у Зоиной мамы и говорит ей: «Не хочу новое делать на свадьбу, люди такие серые, неинтересные...» Помни друг, теперь уже не миновать тебе того, перед чем ты трепетал в своей жизни. Да, было время, можно было тогда устроить свою жизнь так, чтобы это втайне оставалось и переходило в наследство детям и внукам, как «грех». Теперь все раскрывается, и человек наконец-то должен увидеть то самое, что прикрывалось таинственным словом «смерть», он должен увидеть то, что страшнее всякой смерти: увидеть себя без всякой личной тайны, как есть себя самого без тайн и отбора в себе лучшего, без надежд («Исправлюсь, няня, милая, прости, я исправлюсь!», а она: «Нет тебе прощения!» — и стегает крапи вой)... «Всеобщая конкретизация» или «Страшный суд» (Страшный суд или всеобщая конкретизация с уплотнением жилищ до последней возможности). Символизм — встреча текущего мгновения с вечностью, а место встречи — личность. Все верно, пока личность настоящая, но как только явился «изм» и творчество символов стало методом («творческое бюро») и личности стали всякие, то символизм стал ерундой... Вот против этого (не против личности, а чтобы негодники-то не укрывались под символизмом, идеализмом, христианством и т. д.) идет революция и ее диалектика и материализм: из-за этого, но своего не достигают: негодники и тут вьют себе гнездо. 8 Января. В предрассветный час и то капель, значит, снег осядет, и давно пора, вчера по такому снегу ходил на лыжах и пришел еле живой. Дыхание жизни и смерти. Темно и ужасно все нависло, капель. Есть глубже тоски слой души, царство безнадежности. Вести оттуда тем ужасны, что не оставляют от прошлого ничего: как будто жизни во времени вовсе не было, и все прошлое такое же тусклое пятно, как это серое небо. По-иному сказать: вот ты жил и копил всю жизнь, а когда пришел черный день, то из копилки нечего взять. Это именно и есть то, что ускользает от обыкновенного сознания, когда думаешь о жизни подвижников: борьба с чертями — это совершенные пустяки в сравнении с этим смертным дыханием... Я вижу три возможных выхода. Один «пессимистический», но верный: это вперед признать «ничто» и затем жить без очарований. Другой выход (мой выход): это когда видишь не темное небо, а чистое, звездное, — спешить копить в себе радость и успевать, пока не прошло, давать жизнь другим и так закрепляться вовне радостью (сила родственного внимания, творчество). В эти радостные моменты представляется, что смерти нет, что этой силой творчества она будет побеждена. Но когда приходит час, то все равно все творчество жизни сметается. Раз пройдет, и звезды вернутся, два, три... И так живешь, терпишь, зная, что пройдет, как раньше проходило. Но есть и конец, когда на одной стороне лежит груда ненужных тебе совершенно твоих собственных заслуг, как приготовленных досок и камней для твоей могилы, на другой — ты сам в безнадежности, верней, ты сам без себя самого, какой-то «плюс на минус», или даже чистый нуль. В христианской кончине это предусмотрено, и пустой конец заделывается страданием, самораспятием. Мне это и несвойственно, и близко, и всегда было так, что придет час, и я так сделаю. Третий путь — это путь <приписка: не свой, и даже не путь, а постороннее разрешение вопроса> заглушения личной тревоги, общественно-принудительный, пчелиный труд, когда некогда чувствовать радостно-звездное небо, и тусклые сумерки, и ночь, когда некогда думать, размышлять о конце и кресте. Именно такая жизнь теперь подошла, и всякое углубление, личное миросозерцание и пр., Христос, и поэт, и философ — все против нее. Согласно с этим является скорая философия для простака — «диалектика», и люди крайне упрощенные, а между тем всемогущие. 9 Января. Та творческая радость, какою жил я так долго, не допускает насилия над собой (искушение многих), а если нет, то путь христианский (христианская кончина). А что значит «христианский»? Община о. Николая Опоцкого, в Велебицах. Он собрал верующих мужиков («где два-три во имя мое...») и повел. Стали богатеть, выстроили нефтяную мельницу. Дело духовное осталось у о. Николая, а материальная часть перешла к мельнику. Началась глухая борьба, зависть. Однажды о. Николай уехал в Петербург на несколько дней, пионеры христианства взяли топоры и пошли друг на друга. После того как их [оставил] о. Николай, коммуна распалась. Причина: о. Николай должен был овладеть материальной стороной и ее не выпускать из рук. Коммуна Щетинина (Чемреки). Щетинин соблазнил Легкобытова своей премудростью (казначей пропал: пошел искать Христа). Отдался ему в рабство. Явился «народ». Щетинин как бы бог на небе, а Легкобытов переводит на земное: здесь, в человеке, на земле. Представляя себе то, что было, они переводили на себя и в своем кружке видели разрешение времен. Грех, общий всем сектантам... (претензия на универсализм pars quo totum1) (точь-в-точь и у нас теперь: и, как Легкобытов, каждый думает обобрать своего Щетинина и выбросить.) Мережковский и Легкобытов (между прочим: барин и мужик: и почему-то по этой линии сочувствие Легкобытову; точно так же это же сочувствие большевикам против интеллигенции); с пастилой и с духами — кто смешней? В результате: даже Блок (и, вероятно, Белый) не выдерживают пробы на жизнь. (Еще: Легкобытов у Ремизова, встреча: педераст...) Эллинизм... (педерастия) Последнее разложение: Розанов. А Распутин? В результате: «Христос» самых высоких представителей искусства был «бумажным» в сравнении с силой Легкобытова. И вот теперь именно эта «сила» господствует. До того все похоже! — ведь даже «Блок и чан». Предложение Блоку: бросься в чан к нам и будешь вождем народа. Не Блок бросился, а Ленин. И пошла новая порода — «воскресшая интеллигенция», вожди... Итак, слабость, как нравств. упрек христианству (искусство — выражение слабости). В чем Легкобытов уязвим: он выступает против культуры за землю, но попадается сам на крючок культуры и весь уходит в «принципы», имеющие свойство обыгрывать жизнь (землю) и над ней измываться (Фарфоровая коммуна). Предсказание: Чемреки разбрелись кто куда, когда в 14 г. объявили войну. Так и с нами, вероятно, будет: начнутся какие-то всемирно великие события, и наше дело в свете их померк 1 pars quo totum (лат.) — части целого. нет и перестанет. Так это мне, но другие думают, что у нас не «секта», а целое универсальное движение... 10Января. Все эти зимы у соседки рано в темноте разгоралась русская печь, и мне было видно, как старая колдунья действовала там, беспрерывно меняя кочергу на ухваты и рогачи с большими горшками. Нынче там, напротив темно, а старуха жива: дров нет, старуха перешла на буржуйку и невидимо в другой комнате коптит свои стены. Кончилась сказка. И вот еще наш московский «тайный прикрепитель» — тоже быт! и как скоро явился бытовой ритм в этом в сущности паскуднейшем деле. Каждый месяц мы ездили в Москву и оттуда привозили чудесные вещи, выходило вроде подарков. Злейшая идея разделения, положенная в основу «закрытых распределителей», как-то не задевает особенно обладателей книжек, и С. добродушно назвал эти закрытые распределители тайными прикрепителями. И вдруг потребовали наши книжки (им срок на три месяца) и дали другие. Почему? Мы догадались: новые книжки выдали всем нам, а избранным дали другие в какой-нибудь сокровеннейший источник, в святая святых. Мы же пришли в свой тайник, — нет ничего, пусто, как и везде. Все перекочевало к святым. И это коммуна! Привезли немного баранины, чаю нет, <приписка: сахара^ крупы нет... Смотрю рано в темное окно и думаю [тоже] о старухе: нет у нее дров, печь не [горит], сказки нет у меня под пером. Читаю Белого «Памяти Блока». Не согласен с эпитетом «национальный» поэт. В нем есть нечто подчеркнуто личное для этого эпитета, и даже задорно выпирающее против черни... (Вообще) самое опасное для поэта и художника — попытка перехода от личных мотивов к гражданским, ведь тут вот что, никакого «волеизволения» — только элек-трич. разряд... Или жизнь под совлиянием того и другого, как живет небо и земля. Вечером собралась Бригада (Загорская бригада писателей), приехал «генерал» от Совкино (Новогрудский?). Самое интересное — это «Родник радости» — страна радости СССР, куда теперь дети бегут из Европы. <На полях:> Левые эсеры: они помогали большевикам спускать зверя, а когда зверь был спущен, большевики должны были прибирать его к рукам, но эсерам как будто хотелось... Они должны были верить в «стихию». Итак, две встречных легенды, одна легенда создается теми за границей, кто недоволен там и мечту о лучшем сливает с тем, что слышит о СССР. Другая (тоже) легенда тех, кто живет в СССР и, тоже недовольный, об этой жизни создает легенду «правды» («Вавилонская башня» и проч., что все насквозь гнилое). Этим последним другая легенда кажется ложью. Напротив, те творцы (строители) все аргументы этих «переживающих» называют мелочью. Вольфила о Блоке. Я так думаю по-старому об этом, что вода и берег — вот все (а у Блока вода — стихия, берег — государство). Вот именно как вода подтачивает берег — есть в этом отличие: вода ударяется в берег и ей ничего, но люди, поэты и о скалу! (государственность). Выступай, как [люди], как «человек»-гражданин, но поэзия — бороться... в поэзии ничего нет против свинца. Чудесно, что Пушкин пустил свинец в врага и даже попал. Но скифы пустили поэзию и... обиделись на... государство. Другой вопрос, как революционеры взялись за государство. Без этого же быть ничто не могло... 12 Января. (Сочельник?) Думал через Блока о Легкобытове как его антиподе, и вот Легкобытов разложился на Горького, Ленина, Сталина и других dii minores1. В существе легкобытовском есть, во-первых, злая насмешка над тем, что называют «богом» и, главное, «небом» (бог на земле: человек), второе — это презрение, злость, ирония и т. д. перекидываются и на культуру и ее носителей (Блок), но сами, начинаясь от этой же культуры (Горький от уличного романа «Разбойника Чуркина», Сталин читает Шекспира, и т. д.), 1 dii minores (лат) — младшие боги. робеют лично перед высшими ее носителями и устремлены к тому, чтобы вождей перевести на службу к себе. Славянофильский, народнический <приписка: соловьевский вообще>, «барский» и всякий «народ» совершенно отметаются. Мое личное положение какое-то среднее, тоже и у меня есть специальное тяготение к господскому столу (приятно их высшее общество), [которое] парализуется, впрочем, достоинством своего таланта неподкупного; и также есть враждебность, ирония к их барству и слабости; с другой стороны, чувствую уважение (и даже силу власти над собой) к нравственной силе Легкобытова. Я чувствую в этом даже и что-то родное, что и я такой же, если бы не талант мой. Выбор у меня выходит такой: на одной стороне какой-то расслабленный Христос, ищущий себе нравственные подпорки в народе, на другой — диавол, в высшей степени некультурный хам, но твердый как железо-Просто «ни хуя!» (нет ничего и никаких) = ничто, nihil. То философское nihil есть в свою очередь богатство перед бытовым «ни хуя!». Нигилизм выдумал барин, и nihil в этом понимании являет собой скорее фокус аскетизма, чем действительное ничто. Истинное же, воплощенное в быт ничто, страшное и последнее «ни хуя» (или «нет ничего и никаких») живет в улыбающемся оскале русского народа. <Загеркнуто: Вот это разделяет барина, интеллигента, поэта и всякого культурного человека от нашего>. Иногда это бывает в улыбке Максима Горького, на каком-то снимке видел где-то я: Ленин и Сталин так улыбаются («ни хуя!»). Откуда это? (Казначей-то ведь ушел за Богом...) Есть [материализм] — нигилизм цинический европейского мещанства, где фетишизируется вещь, так вот наш нигилизм относится к этому вещественному и разрушает его вконец: тут происходит какой-то пир — пляс на границе материального и духовного (ни хуя!). Интеллигент и барин, играя в нигилизм, как бы с жиру бесятся (и тут тоже и Блок) — вот откуда и пропасть между «народом» и интеллигенцией... На этом плясе голытьбы «скифы» и построили свою идеальную Скифию (нет ничего, а они сочинили: барство). Надо анализировать это «ни хуя» до конца, чтобы понять, почему же из него выходит не Скифия анархическая, а военный социализм... не Блок, а Сталин. Надо, я думаю, разобрать в отдельности каждого автора формулы «ни хуя»: он ненавидит мещанскую вещь, интеллигентскую «идею» барского бога, потому что все это не его, и то время, когда он мог бы в этом принять участие, давно прошло, и самая родина вне этого «святого» для него вконец испоганена. Он живет на людях и с людьми, и с виду как будто он групповой человек, но этого нет: он индивидуалист и только терпит товарища по несчастью... В этом кишащем «ничто» действительно нет ни хуя, и все это надо прибрать к рукам и направить по линии казарменной государственности, а не вольной Скифии. Между тем среди этого кишащего «ничто» ждет не дождется своего освобождения честолюбивый Легкобытов... казначей ушел за богом, подсидел мудреца и взял власть: тот мудрец, имея «ключ к царствию божию», господствует над ним, рабом, а раб, уничтожив бога, оголил от бога силу, и она стала его государственная власть — сила, оголенная от бога, стала властью, и всякая такая власть есть власть над человеком. Но ведь это же путь и Горького, и Сталина, и всех властолюбцев. Вот что означает хохот Легкобытова и улыбки Горького, Ленина, Сталина. Скифы пали, потому что (бессознательно) протянули руки к власти (выбрав товарищем того, кому вся культура и вся высшая «Скифия» — «ни хуя»). Собственно говоря, все революционеры пали. И совершается совсем не то, о чем думали. Но тем фактичнее должно доказываться, что именно это есть революция и коммунизм... Итак, Легкобытов, Горький, Ленин, Сталин... А Щетинин — это Помазанник (мудрость Алексея Григорьевича): так и подсидели царя во имя человека: точь-в-точь! 13 Января. Институт нихуевников. Фельетон или «забавная страница». Исчез фельетон, исчезла забава — в самое сердце ударило, все назвали до кладчика о «пропал фельетон» контрреволюционером, троцкистом и разгромили Дом печати, — подумайте: только за то, что он намекнул о недостатке забавной страницы в нашей плановой прессе! Но вот погодите, об этом инциденте там, где надлежит серьезно подумать, и там, где нет ничего беспланового, решат в плановом порядке начать институт забавников и нихуевников (Инзабних). В этом институте будет допущено, что такие категории и явления, как любовь, мысль, мечта, музыка и всякого рода искусство до балета и от балета до рождественской елки — все это анархично, как текущая вода, и во времени всесильно, т. к. нет такого берега, которого, напр., в тысячу лет не размоет текущая вода. Сколько лет, тысячу или больше? бежала вода Волги, оттачивала камень, подмывала, размывала берег, и мы учились жить по текущей воде: мы думали, глядя на подточенный берег, что пусть камни теснят воду, — во времени нет предела силе вольной стихии воды, рано или поздно всякий берег размоется и рухнет. Но вот теперь эту воду ввели в другое русло: камень остался, а вековечное назначение воды подтачивать берег и тем обретать себе свободу кончилось: вода вертит большую электротурбину, а за шлюзом постоянный присмотр оагеркнуто: и ремонту чуть начало размываться, сейчас же приступают к починке. |
